Imprescio - впечатление

Буровиц
Впечатление первое. "Дерево"

Дерево. Когда я дотронулся до его ствола - стало ясно, что дерево спит. Была уже поздняя осень, и вместо листьев ветви были увешаны птицами, и на их фоне небо казалось особенно голубым, и на нем сразу можно было различить движение. Это же движение отражалось и в черном зеркале озера, на берегу которого мы остановились.
Я дотронулся до ствола и быстро одернул руку: дерево вздрогнуло во сне, и птицы одновременно хлопнули крыльями и с диким вороньиным карканьем собрались в стаю, и закружили над лесом.
Но дерево не проснулось: просто ему что-то приснилось. Мы также вздрагиваем по ночам, если день был трудным. Вот и оно устало от летних гроз и ливней, и осенних ветров. Устало и теперь спало в ожидании белого снежного одеяла.
Да и маленький я был по сравнению с его тяжестью и годами, чтобы, вот так, прикосновением руки заставить его очнуться.
Была изумительная тишина, и только это карканье. Но, прислонившись спиной к стволу, я перестал слышать эти противные крики. Запрокинув голову, я наблюдал за движением облаков. И обратил внимание на ветви - густые и черные, как гладь озера, и понял: чтобы определить возраст - не нужно делать срез или сверлить ствол, - достаточно посмотреть на крону.
Или в глаза.
Это был клен.

Она сидела на берегу и следила за тем же движением что и я, опустив глаза в зеркало воды.

А дерево жило, в нем струились теплые соки, и мне стало теплее. Она подошла ко мне и обняла. Так мы стояли втроем посреди леса и жили.
Ветки и листья были сырыми, и костер задымился. Мы отодвигались в разные стороны, но дым шел на нас...
Ее губы были влажными и мягкими, как гроздья рябины, упавшие в воду, подмороженные и такие же на вкус. Я посмотрел на них и поцеловал. Целовал их долго и не отстранился, пока не почувствовал соль и горечь на своих губах: почему мы так поздно встретились.


"Ты в глаза их посмотри - в них печаль".
Сон. Единственный. Случившийся только одной ночью, и ,вот, теперь повторившийся, связывал нас.

Она отталкивала меня, опрокидывала, переворачивала и не давала встать на ноги. И она притягивала. Да, так, что я боялся прикоснуться к ней. Мы были рядом и где-то далеко друг от друга. Не было ни порожков, ни ступенек. Была преграда - стена, мною же выстроенная, придуманная: я считал, что не могу прикасаться. Но она сама привлекала меня к себе, обнимала, говорила что-то шёпотом и смеялась. И я смеялся.
Смеялся тому, что руки у меня были опущены и связаны стеной.
Кирпичи эти были лёгкие и не замешаны ни на каком растворе. Толкни я их, и они бы рассыпались, но при этом могли упасть нам на головы. Этого я боялся.

Не было зла, не было недоброжелательности ко мне. Меня опрокидывали - я падал. Ко мне прикасались - я вставал.
И, все же, меня это тяготило.

Там был еще кто-то, и он смотрел на меня. С пониманием. И не понятно: с упреком или сочувствием. До него я не боялся дотронуться, и стены не было. Была дорога, по которой мы шли втроем.

Нет, их было двое - себя я не видел. Я видел стену, выстроенную вдоль обочины, это и был я.

Мы проходили через двери, и я пропускал их вперед. В это время они соприкасались. Этот кто-то говорил что-то постороннее, но важное. Это была Судьба.
Я думал о ней, о себе, о нас, о них обо всех, о работе, о планах, о детстве, о доме и , всё же, думал только о тебе: почему ты такая? Что с тобой? Ты говорила - ничего, что всё выдумано мною самим. Так оно и есть, наверное. Но что я должен делать: не вспоминать тебя, не думать о тебе - тогда и не любить. И всё кончится.
А я не хочу, чтобы кончалось.

А ты говорила: ерунда, пройдет, глупости, ничего не надо, живи проще - не обременять себя чувством. За что ты меня так?

Любовь - редкое чувство. То редкое, которое не изменяется ни во времени, ни в пространстве. И ,вот, тогда уже его не остановить, не подавить, не переделать - ничего нельзя. Оно становится спокойным, ровным, умиротворённым. Как снежный ком оно обрастает нежностью, добротой, состраданием, самопожертвованием, а само остаётся внутри этого всего, и этим всем защищена.

Я хотел заснуть и увидеть тот же сон. Попробовать разобраться. В чём? Не знаю. Знаю, что сон повториться не может.


Впечатление второе. "Хочу написать"

С чего всё началось?
Помню - меня крестили: опускали в холодную воду.
Крестили тело. Наверное, чтобы душа вошла в него. Душа была рядом. Она наблюдала за людьми, которые совершали обряд, за водой, за пламенем свечей вокруг, за воздухом, за деревьями и солнцем снаружи. За телом.
Когда всё закончилось, и тельце было чистым, и всё кричало кругом - душа вошла. Я Родился.
Когда я стал что-то соображать - началось детство. Оно было счастливым и быстро закончилось. Потом я учился и опять учился. И о счастье, как таковом, как о детстве, вспомнил, только когда захотел, чтобы оно пришло ко мне - я захотел полюбить человека.

И вот теперь я полюбил человека.
У неё темные с каштанами волосы и голубые с небом глаза. Ещё у неё красивый голос и прекрасная с сердцем душа. Она прекрасная девушка. У неё есть и сложный характер, и ум, и женственность, и доброта, и неуверенность в себе, и желание быть счастливой. Но она об этом молчит, а я об этом пишу. Пишу, потому что хочу написать.

Были сны, когда я летал - я рос. Теперь мне снится, что я боюсь дотронуться до неё и кажется, что она меня отталкивает - я люблю.


Впечатление третье. "Высота"

В лесу я видел высокие деревья, в небе плыли высокие облака, высоко в воздухе пела птица - голос был высоким.
Почему я лишён всего этого - высоты? Низкое небо, вытянутые до горизонта облака, хриплые, переходящие то в вой, то в шёпот голоса. Когда всё это кончится?

Я опять проснулся. Опять пытался представить её лицо и снова - пелена. Небо и каштаны.


Впечатление четвёртое. "Небо и каштаны"

Каштаны я собирал в детстве, держал их в руках, они пахли...каштаном. И ещё я собирал орехи: земляные и грецкие. Они были твёрдые, и пахли кажется ничем - они были вкусными.
Самое синее и глубокое небо я видел в горах. Его ничем нельзя достать, но его можно любить, и горы - тоже. Море может быть синим: я видел его таким, когда был маленьким и смотрел на всё-всё вокруг, будто знал, что эта красота уже не повторится - меловые горы спускались к самому синему морю, на них стоял зелёный лес.

Красота эта повторилась теперь и от этого я люблю Её еще больше.


Кругом царил хаос... Ушло в небытие... Кануло в лету... Прийти в себя... Обуял страх... Уйти в себя... Навевает мысли... Прикосновение руки... Диву даёшься... Обременительно для... Безжалостный поступок...


Люди всегда ограничивали счастье - за исключением очень немногих, которые несли ту же радость, что и сама весна.
       (Э.Хеменгуэй "Праздник, который всегда с тобой")
Впечатление пятое. "Ожидание"

Как герой Копполы в "Апокалипсисе now", я сидел и ждал задания - ждал отправки к новому месту службы. Уже два месяца. Сколько же ещё?
В первый месяц моего ожидания меня отпустили проведать семью: родителей. Тогда же во второй раз я встретился с Ней. И понял, что люблю по-настоящему.
Теперь я здесь. Маюсь от безделья и от неизвестности - что ждёт меня на новом месте. С прошлого раза осталось что-то не доделано, но сейчас уже поздно за это браться.
Много всякого приходит на память.
Я пью корабельный спирт, когда наливают водку - водку. Заставляю себя есть четыре раза в день, но чаще напиваюсь и о еде забываю. Придя домой, я лезу под холодный душ. Выдерживаю в смесителе температуру тела, затыкаю пробку и ложусь на дно ванны. Пытаюсь заснуть. Вода поднимается и попадает в нос. Я откашливаюсь и меняю положение. Резкие струи колотят меня, и я выбираю место под душем той стороной тела, где кожа толще и нет нервов: оказывается много мест, где их нет. Я зажимаю голову в коленях, и струи бьют по позвоночнику между лопаток и до загривка. Проходит не меньше получаса, прежде чем я выхожу в комнату. Я хожу мокрый и нагой. Вода стекает, потом капает с меня по всей прихожей, на паркет в комнате. Хожу в резиновых тапочках, при этом они чмокают и чавкают у меня под ногами. Хлопья пыли сворачиваются от воды. Мне уже давно ничего не хочется: убираться в квартире, покупать себе еду, спать не хочется. Хочется подавлять в себе желание, забираясь в постель к незнакомой женщине, которая даже не нравится. И хочется читать книги. У меня нет никого, и я читаю "Прощай, оружие!"

Ужасно думать каждый день, что завтрашний ничего не принесёт. Я жду. И мне говорят - жди. Я жду.
Жду чего-то нового. Мне кажется, перемена места изменит мою жизнь - ехать придётся далеко. Замкнутое пространство, в котором я нахожусь: этот город, этот корабль, - притупляет мироощущение, приводит к постоянству "...представления о мире, о его устройстве в пределах данных измерений..."
Думаю, всё должно измениться, как меняются времена года. Так изменится сама жизнь. Но изменить её смогу только я сам. Сам.



Впечатление шестое. "Размышления"
Сколько-то лет скармливаются одиночеству.
О мужчинах.

Выход из этого состояния в физическом смысле, почему-то, зачастую сводятся к поискам или ожиданиям встречи с людьми, на груди которых имеются два мягких и тёплых нароста; поэты называют их холмами, доктора медицины - увеличенными потовыми железами. В общем, речь идёт о племени низкорослом и широкобёдром, у большей части которого, какие-либо серьёзные суждения в той или иной области есть не более чем обезьянство ну и т.д. Так написал о женщинах Артур Шопенгауэр.
Конечно, это во мне говорит злость и обида. Не на себя. А именно на девушку, чьё отношение ко мне не безразлично, к которой я до сих пор (и не знаю: сколько это будет продолжаться) питаю чувства, которые сводятся к желаниям: видеть, слышать, обладать, думать (она продолжает утверждать, что думать - это плохо и... не надо).

Чувства характеризуются прилагательными: трепетное, нежное, тёплое, умиротворённое, степенью - очень. Глагол - обожать.
Когда предмет обожания, вожделения, заботы, любви отсутствует - человек одинок: человек не занят этим, мысли его не заняты.
Глагол наступает, настаёт один и связан со временем - скоротать. И, вот, когда человека подводят к зеркалу или поезду, к трубке телефона и т.п., и при этом сообщают, что надеяться не на что - желания и прилагательные безответны, остаётся прожить ещё вереницу дней, когда по утрам можно будет говорить: я люблю тебя уже меньше, чем вчера, но пока ещё больше, чем завтра. Но вереница может растянуться в верёвку и тогда - вешайся.
Одно теперь скажу точно - ожидание этого завтра и сам этот завтрашний день, наступление которого обозначит время различных "скоротать" - разрушает здоровье, нервную систему.
Впрочем, как и сама любовь. Потому что (пусть и в подсознании) оно, это чувство, сопровождается другим - страхом, что подведут к зеркалу или поезду.

Всё это не касается детей. Поэтому, наверное, в детстве мы счастливы.


Голос плоти уступает место экзальтации души.

Впечатление седьмое. "Испуг"
Аттракцион фантастик, где взрослые возвращаются в детство.

Кто-то дотронулся до меня и толкнул к выходу из шатра, мы вышли. Девочка одёрнула меня за руку и спросила:
- Мальчик, как тебя зовут?
Только теперь я заметил, что мы одного с нею маленького роста и испугался. Этот испуг комом стоял в верхней части живота и стеснял лёгкие, от этого тяжело было дышать. Я вздохнул, и тяжесть прошла. Мы познакомились. Потом она потянула меня за собой, произнося:
- Я не боюсь. Пойдём.
Не задумываясь, я шагнул вперёд. Мы побежали в сторону каруселей. Началось детство.

Расстались мы счастливые от того, что ,наконец-то, встретились и пообещали друг-другу, что когда научимся в школе читать и писать, то станем переписываться, а когда вырастем - встретимся и останемся вместе навсегда.

Они знали о существовании друг друга, но о друг друге - ничего. Они писали письма: рассказывали о себе, о проблемах, о планах, вспоминали о чём-то и о ком-то. Они боялись скорой встречи: боялись, что не готовы к ней, что могут наговорить глупостей или просто не понять друг друга.
Всё-таки они встретились, но не так скоро чтобы расстаться навсегда.


Впечатление восьмое. "Озеро влюблённых"

Он приехал и подарил ей ландыши, ещё редкие в эту пору.
Они давно верили друг другу и доверяли. Теперь каждый доверил другому себя и скоро у них должен был родиться ребёнок. Он хотел девочку или мальчика, она - тоже.

Вода в озере была холодной, и они ложились на берегу на одеяло и сверху накрывались тоже одеялом, которые приносили с собой. Так они засыпали и лежали, обнявшись, по несколько часов. Днём ветер был спокойным и не такой порывистый, как ночью, и спать было приятно.
Проснувшись, они пили из термоса кофе, сдобренный ванилью и ещё чем-то, чтобы проснуться окончательно. Потом они шли в лес. В лесу было хорошо. Ветер не проникал сюда. И воздух успевал набрать влаги, тепла, запаха земли, мха и папаратника, молодой травы и листьев, аромата ранних цветков и ещё голосов каких-то птиц, шороха насекомых и хлопанья бабочек. Воздух держал всё это и от того был густым и таким наполненным, и потому казался непроходимым. Но он пьянил и пробираться сквозь него было легко, также как и растворяться в нём.
Вечером они забирались в гостиничный номер и вспоминали, что надо поесть.
Их весна закончилась, а на лето они расстались, договорившись встретиться на берегу этого озера в конце ноября.

Дерево. Когда я дотронулся до его ствола - стало ясно, что дерево спит.


       ЭПИЛОГ

У них было много расставаний, будь то время или расстояния. И каждый думал о другом, ждал. Они знали друг о друге всё и - любили, и ждали.
Настало время, когда они перестали расставаться и стали жить под одной крышей, крышей добротного дома. Во дворе была собака, она охраняла этот дом, потому что дом ей тоже нравился и она любила мужчину и женщину, которые поселились в нём, и их детей - мальчика и девочку которые родились ранней весной.

Ему нравилось ездить на машине за продуктами, а ей нравилось готовить. Он привозил всегда всё самое свежее, а она готовила всё самое вкусное.
Вечером, после ужина, они зазывали в дом собаку, играли с ней, и она обязательно кусала кого-нибудь за лодыжку. Они много смеялись, а собака иногда лаяла и высовывала язык. Наигравшись, они рассаживались, пили чай и читали что-нибудь вместе или рассказывали разные истории. Собака уходила охранять покой этого дома и своих хозяев, унося с собой тапочек одного из них. А они оставались одни, вместе, на всю ночь.

Они никогда, ни о чём не договаривались с первого дня. Они просто доверяли и верили. В этом и было их счастье.