«Осенний Хиган похож на весенний Хиган»
Слабеющие ноги несли мое старое тело сквозь всеобщую радость и воодушевление городского праздника. Истрепанные грязные одежды прикрывали мое отчаяние и безысходную тупую боль износившихся костей. С гримасой глубокого отвращения мое лицо отворачивалось от громкоголосых детей, проносящихся мимо в разноцветных ленточках и осторожно ступающих взрослых, поглощенных священными заботами праздника весеннего равноденствия Хиган. Выщербленные во многих местах гэта натирали ноги, казалось, утратившие всякую чувствительность на длинном пути в город своей молодости Камакура. Одинокая слеза суетливо пробежала по моей дряхлой щеке, определяя направлением своего бега устремления уставшей плоти. Когда-то, много лет назад Камакура знала полумертвого старика как молодого господина Камадзаки, когда-то, очень давно эти руки сжимали не почерневший посох странника, но меч жесткости и ничего не прощающей молодости. То время ушло, но одновременно осталось во мне и моей памяти.
Я неспешно шел вдоль столь знакомых и одновременно чужих улиц Камакура. Где-то внутри их несложного сплетения я обрел первый луч солнца, в пыли их наверняка еще остались частички той сакуры родного дома, под которой любил медитировать отец, и которая вновь могла бы скоро покрыться цветами нового начала. Во дворе родного дома меня научили первым движениям с игрушечным деревянным мечом, там же я съел самое вкусное инари-суси приготовленное мамой по случаю первого весеннего праздника. Пожар много лет назад и война внесли существенные различия в реальность относительно моих идеалистических снов наяву. Теперь все это лишь пыль моих воспоминаний, застилающая от моего взора истину бытия. Что-то неуловимо знакомое в окружающих домах заставило меня остановиться, прислушиваясь к своим просыпающимся чувствам. Ветер с Бескрайнего Океана ворошил мою неаккуратную бороду и заставлял закрывать глаза, вновь окуная в эфир отрывочного рая фрагментов детства и юности.
- Иди, иди отсюда! – С порога харчевни с вызывающей вывеской «Мосутоку» на него прогоняющее махал руками толстый владелец. – Нечего мне тут клиентов отпугивать. Что за эпоха – нищих больше чем достойных клиентов?!
Еще был долг и правила, которым мы следовали веками. Я смотрел на торговца, но видел лишь себя и своих боевых товарищей, шагающих в колоне тысячи «вечной верности» - личной гвардии сегуна. Наши ровные и непроницаемые лица стояли перед моим внутренним взором, рождая все разрушающее чувство невосполнимой потери и тоски…, тоски по времени, когда все было понятно и просто…
- Пошел прочь! Я тебе говорю, - торговец явно начинал сердиться, наблюдая неподвижную фигуру отвратительного нищего, - вот я тебя сейчас помоями окачу! Допрыгаешься у меня, я тебе обещаю!
… И еще была Мияко! Его подруга до вечной войны, его единственное сердечное увлечение. Какой она была? Он помнил смутно – созвучная подвижная фигурка в ореоле, казалось, живых волос. Ее смех звонкий и чистый, словно горный источник на озере Мудрости. Он и сейчас его слышал в своей голове – детский наивный и такой желанный чуждый смех почти, что мертвой мечты. И еще щемящая пустота в том месте, где раньше было сердце, то место, где долгие годы был лишь сегун. Он ощутил ее в том строю среди своих товарищей, когда понял, что не вернется назад никогда. Любовь без прощаний и прощений, смерть без сожалений и грусти – он верил в это тогда!
- Ну, все - ты меня разозлил! – Толстый энергичный торговец скрылся в дверях харчевни, нарочито громко стукнув дверью.
… Уже позже, когда река жизни дошла своими кровавыми водами ему почти до пояса, Камадзаки все чаще устремлял взгляд полный пустоты на погибших товарищей, порой забывая о том, ради чего все это происходило. Но он верил в то, что война имеет свою победу и ... конец, может, он мог бы вернуться, и Мияко ему удалось бы найти. Но война живет дольше, чем самурай, она живет даже дольше чем сегун.
Помои обрушились на старика, губя остатки его одежды и разрушая облако воспоминаний.
- Пошел прочь! Уродливый нищий старик! – Торговец неистово жестикулировал, выражая пустое неприятие старого человека.
Получив резкий импульс от холодных помоев, и чуть не вывернувшись наизнанку от их тошнотворного запаха, я неловко заковылял, убыстряя свой прерывистый шаг. Смятение и безумие на миг овладели слабеющим мозгом. Широко раскрыв ничего не видящие глаза, я бежал куда-то вперед, спотыкаясь и падая на каменной дороге улицы Комати. Вслед мне неслись возмущенные крики домохозяек и улюлюканье разноцветных подростков.
- Иди к реке, помойся! Не порти нам праздник! Уходи к свиньям! – Неслось со всех сторон, пригибая все ближе к земле невзрачную и плохо пахнущую фигуру старого человека. Я бежал, не видя дороги, но что-то внутри и щедрые пинки простолюдинов постепенно вывели меня вначале на второстепенную улицу Йоко, а потом на берег реки, которую в молодости мы называли Сумидагава. Задыхаясь от непосильных в моем возрасте нагрузок, я рухнул на песчаный пляж, застыв в этом состоянии на какое-то время. Крючковатые пальцы моих содранных рук скребли по мокрому песку моей юности, дыхание со страшными хрипами вырывалось из легких, поднимая небольшие облачка песочной пыли. В таком неудобном положении я через некоторое время заснул, утомленный этим собственным изгнанием. Тревожные картины предстали пред моим сознанием, того, что я делал всю жизнь, того, чего я не хотел бы более делать. Сквозь кровавую мглу моего сна я вновь видел поле битвы Дзёкю, я вновь сражался и убивал за сегуна, вновь железная маска прошлого пыталась овладеть моим сознанием…
Проснулся я в холодном поту, вокруг было уже темно, река тускло отражала немногочисленные огни Камакура. Невольно поморщившись от исходившего запаха, я осторожно поднялся. Неожиданная боль в правой ноге заставила меня присесть. Немного растерев ногу, я заковылял вдоль берега в поисках какой-нибудь палки для опоры. Свой посох и обувь я потерял, убегая от приветливых обывателей Камакура. Дрожа от холода, я долго не мог ничего найти подходящего, но неожиданно рука наткнулась на что-то шершавое и холодное. Долго всматриваясь в найденный предмет, я определил, что это наконечник косы, ржавый и никому не нужный. В нерешительности я какое-то время я стоял на берегу, потом побрел дальше, держа железку в руке. Через пару минут я набрел на мост, ведущий на другой берег реки. Он черной тенью встал на моем пути. В сознании всплыли образы тысячи «вечной верности» вышагивающей по нему в полуденном солнце. Я перешел его много лет назад со своими друзьями и правилами. И вот я вернулся назад без друзей и правил. Прикоснувшись рукой к его деревянным перилам, я ощутил, что они гораздо теплее окружающей среды. Сделав первый нерешительный шаг на мост, я почувствовал босой ногой комфортность его поверхности. Немного промедлив, я продолжил свое восхождение на мост моего перехода. Дойдя до середины, я почувствовал горячее нежелание идти дальше – на том берегу для меня не было ничего, как впрочем, и на этом. Лишь мост казался теплым и уместным. Я как вновь будто чувствовал вибрации от мерного шага моих погибших друзей. Чтобы ощущать его сильнее я присел на колени, положив поверх них несвободные руки. Река мерно несла свои неспешные воды навстречу моему взгляду, не нарушая ни единым всплеском тягучих спокойных мыслей старого человека. Когда он проходил по этому мосту много лет назад, это была лишь переправа на другой берег, теперь это было его точкой отсчета. Он закрыл глаза, попытавшись на миг представить лицо Мияко, но оно ускользало от него, оставляя лишь звонкий смех и корону из прекрасных волос. Она была прекрасна, это он помнил четко. Тряхнув головой, старик попытался вспомнить ее запах, но мозг лишь помнил запах полевых цветов. Потом он долго разговаривал со своими боевыми товарищами, спокойно и с уважением, так словно они вновь были рядом, и завтра им предстояло новое сражение. Спустя долгое время он замолчал и замер, вслушиваясь во что-то за пределами человеческого восприятия.
Рассвет посеребрил поверхность реки, высветив на ее поверхности прекрасные особенности ее русла. Аккуратный камыш смягчал ее каменные берега, а темный песок усмирял ее порой строптивый нрав. Сумидагава медленно, словно ртуть, несла свои воды по направлению к Тихому Океану. На мосту над ней сидел старый человек, лицо которого осветила усталая улыбка. За мгновение до того, как солнце выглянет из-за горизонта, он выпрямил спину:
- Мое имя Исаму Камадзаки. Я самурай и сын самурая. Мой путь завершен. Гоменасай.
Наконечник косы почертил кровавый полукруг внизу живота, потом я рванул его резко вниз.
Маленькие бардовые ручейки впадали в неспешную реку, неся меня в огромный словно мечта ОКЕАН.