Дочь Весны и Мрака. Часть первая, дуроломная. Я

               
     Была весна, и почки распускались,
     И бешенство не капало из глаз;
                В наивнейших грехах пред небом каясь,
     Любим любимой, счастлив без прикрас,
     Я был уж обречён... Всего лишь малость
     Улыбок добрых мне осталось жрать,
     И вражья рать уже прокралась
     Таинственными тропами души
     В мозги мои... Настало время
     Свершений злых!



                Я

      Вчера видел, как помер человечек: нехорошо погиб. Его смерть напомнила извращения сволочей, сбрасывающих кошек с высоты. Бытует дурацкое мнение: кошка останется жива. Девять жизней, волшебное приземление на лапы, то да сё... Тьфу!
    Этого придурка, правда, никто не сбрасывал. Разве что, спасатели, - когда рванулись к нему, чтобы спасти, - спровоцировали. А в общем-то, он сам хотел. Я там был, я знаю - спрятался за бетонным выступом, подсмотрел, подслушал. Дерьмовое дельце: неразделённая любовь, похеренные перспективы, алкоголь... "Батут" подставить не успели... Ф-фу, до сих пор по нервам когти скребут. Надо успокоиться. А для этого нужно то, что нравится, нравится...
Мне нравится наблюдать, как дерутся коты: вставшая дыбом шерсть, горящие глаза, подрагивающие хвосты... Вопли бойцов будоражат нервы. Они ещё не начали, но непременно вцепятся друг в друга с дикими визгами и выпущенными когтями, располосуют морды, уши, носы и загривки.
            Предвкушение зрелища схватки... Это круче доброй стопки винного самогона или, скажем, полного блюдца свежего пива. А сама драка - редкое зрелище, красота жестокости... Если не плеснёт кто-нибудь из окна кружку воды или даже целое ведро.
    Я услышал их вечером, пробегая мимо скверика, в задушенном газами центре города. Темнело. Промозглый ноябрь не располагал к прогулкам, поэтому на живом островке, посреди проезжей части, царило безлюдье. Драчуны орали где-то там, и шум машин не заглушал их голоса. Наверное, среди оголённых деревьев и пожухлых тонов осени будет легко разглядеть маленьких воинов.
    Рванувшись через дорогу, я едва не угодил под взревевшую железяку на колёсах. "Дальний" свет резанул по глазам, выхлопная дрянь забила нюх, и на дно души опустились обрывки грязных слов - водитель, судорожно вильнув, жутко взматерился. Фыркнув ему на прощание, я изящно сиганул через ограду.
    Коты всё ещё голосили, нагнетая истерику и ярость верещащими нотами. Похоже, я успевал к началу битвы. Не спугнуть бы.
    Мне повезло, как старателю на "вшивом" участке: роется бедолага в грязи день за днём без толку, и вдруг... самородок! Такими всплесками не балует серенькая житуха-бытуха. Ради них - этих всплесков - стоило бы сотворить игру-поиск, а им самим придать статус приза, и категории определять по красочности и мощи фейерверков эмоций. Восторг! Обуревающий самое естество души бренного произведения матушки-природы... - восторг!
    Там была настоящая тусовка. Всех расцветок, какие только возможны для кошачьего народа. Сплошь самцы. С десяток или больше. И одна кошечка. Впрочем, это я уж загнул... "Кошечка" к ней никак не прилипало. Скорее, кошара, если можно так выразиться. Здоровенная, побитая жизнью, опытная сучка-дрючка, изнывающая от похоти бабища. Её дымчатый окрас живописно дополнялся рыжими подпалинами снизу и на горле. Лапки - будто в порванных чулочках тёмного шёлка. На широкой, красивой мордашке застыло выражение мудрого ехидства и, конечно же, превосходства над сбродом тощих обладателей разнокалиберных яичек.
    Все они сидели, прильнув к земле брюхом. Недовольно шевеля ушками, старательно игнорировали двух забияк, видимо, не поделивших очерёдность. А те, вперив глаза в глаза, хлеща тугими хвостами по бокам, наяривали песнь войны. По упругим телам пробегали волны судорог, алые язычки трепетали на острых зубках.
    Чёрный красавчик с белой "манишкой", грациозно выгнув спину, приподнял переднюю лапу, выпуская и втягивая внушительный набор "рыболовных крючков". Трёхцветный толстяк, его оппонент, чуть согнул задние лапы, вероятно, готовясь использовать преимущество в весе: привстать, навалиться, "работая" обеими передними.
    Ну-ну, поглядим-посмотрим... Мне бойцовские навыки не в новинку; я с первого взгляда понял, что поединщики - откровенные дилетанты. Кто же так переминается с лапы на лапу? Где сила, нарочито выставляемая на подгляд, где мощь и злоба, замаскированные равнодушием позы? Кто же так орёт?! Остервенелость визга на последышке выдоха отдаёт пошлой бутафорией - нет ярости, поэзии нет!
    Коты-зрители меня учуяли. Кто-то ругательно проурчал в мою сторону. Шлюшка сотворила очаровательную гримаску, имитируя шипение. Впрочем, всем было наплевать, и на соперников - тоже. Кто посмелей да поувесистей, не мудрствуя лукаво, попирая и так нарушенную очередь, уже поглядывал вокруг себя угрожающе и продвигался мелкими шажками к источающей запах течки кошачьей женщине.
    Я не претендовал. Понаблюдаю за боем, потусуюсь, может быть. И побегу дальше, всё по делам да по делам: чего пожрать, чего подсмотреть, запечатлеть в памяти, насладиться неподкупностью факта, узреть незримое, похихикать в темноте.
    До драки не дошло. Пришёл двуногий, надышал перегаром, заорал матерно. Долго орал, ногами топал. Наконец из хаоса грязной брани родилось нечто осмысленное, хотя - относительно:
    - Э-э... м-мать... Ш-шоб... сд-дохли... Все!
    Тусовка разбежалась, рефлекторно памятуя о кирпичах, палках и тяжёлых ботинках. А кошечка... хм-м... Я притаился в кустах, невидимый, как смерть, но недостаточно могучий для сравнения с ней. Она пришла... - не смерть - и прижалась ко мне распутным боком. И пока придурок, заторможенный в развитии чрезмерным количеством алкоголя, самоутвердившись за счёт братьев меньших, ночлежно устраивался на обшарпанной скамейке, мы бесстыдно занимались любовью. Я запустил зубы в её загривок, обнял жирные телеса, слегка выпустив когти. Она задрала пышный хвост, и я без труда... Ну, что там за подробности! У котов это быстро. Она заверещала, я отпрыгнул; бродяга упал с лавки.
    Дальше закрутилось всё в невообразимом бардаке. Алкоголический ор деклассированного элемента спровоцировал появление, как из воздуха, блюстительного патруля. На востоке громыхнуло последней грозой, воздух набряк и набух агрессией; налетел зловещий мистраль и визгливо зашумел в голых ветвях засыпающих дерев. Сверху что-то хрустнуло, надломилось, обрушилось. Блюстителей "переклинило" на взведённые курки и стиснутые зубы... Тр-р-рах, ба-бах!
    Пуля попала кошке под левую переднюю лапу: близко от сердца, но пожить ещё можно... минут пять. Я лизнул её в нос и удрал.
    Нервные времена. И не отказался бы никто от покоя, если бы выбора не было. Действительно, что выбирать, если выбирать - нечего? Вот тебе, н-на - покой! И больше ничего. И принял бы. И был бы счастлив до мозга костей.
    Наверное, у того, кто выпустил эту пулю, всё хорошо в жизни. В том смысле, что живому - всё хорошо. А кошечка подохла. Я-то удрал и не видел, как смерть её засосала в звериные губы. Дёрнулась лапка в чёрном "чулочке", трепетнули "кисточки" на ушках... Погасла зелень огня в красивых глазах.
    Навидался... Плевать!.. Собаки, раздавленные железными чудищами; кролики, повисшие на колючей проволоке; мыши, исколотые дерьмом из пробирок; птицы, облитые нефтью; котята, застрявшие в отдушинах или мусоропроводах или забитые ногами сволочей, мрази поганой, ублюдков сраных, кишки им вырезать живьём, кожу содрать, закатать в бетон по горло!..
    Да мне, в общем-то, своё дороже. Сколько осталось-то? Годков с дюжину, не больше. Коротковат кошачий срок. И ведь не купишь билет на какой-нибудь транспортный шедевр техногенной цивилизации, не помчишься туда, где не был, а побывать охота. Дни мелькают, мимо текут, за ними - чёртовы месяцы, а там и года в небытие просачиваются. На горизонте скучной жизни уже маячит пустоглазая, безносая тварь: ухмылку страшно щерит, зубищами клац-клац... Тьфу, чтоб тебя!
    Может, и впрямь, лучше так: девять свинцово-стальных грамм под сердце, насладиться агонией и - ...в Ад. Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб тебя!.. А впрочем, куда ещё? Грешник ведь несусветный. Начать с того, что далеко, блин, не вегетарианец. Уж пожрал, так пожра-а-ал. Всласть. Мы все такие. Сколько нас ни корми сухим и мокрым г... из консервных банок, в живое мясо всегда приятнее впиться клыками. Всегда. Кто бы что ни пустословил. Ну и потом, конечно, воровство. Это у нас в крови. Хотя, воруем, опять же, преимущественно, жратву. Метаболизм бешеный. Жрать-жрать-жрать... Меры не знаем. А вот ещё: прелюбодейство! Ох, ты ж, ё-моё! Правда, у нас это, наверное, по отдельной статье проходит. Мы же не двуногие крэтэны, отягощённые мозгами и спермой, и...
    Отвлёкся. Чуть не сорвался: железо крыши мокрое, гладкое - когтю зацепиться не за что. Мистраль, хоть и расшебуршил хмарь небесную, но понагнал влаги, украденной в закромах Перуна, громыхающего последней грозой где-то там, где будет рассвет, и взойдёт солнышко... Но это - не скоро. Пока что ночь владеет миром. Плохая ночь, мерзкая, промозглая, хоть и с "жемчугами" в опрокинутой бездне. И крыша мокрая под ногами-лапами.
    И-иэх-х-х!.. Мне бы нырнуть в тишину, оглохнуть бы... - задолбали звуки. Но выделю одно, кое-что, услышу... Слышу: стонет, покусывая сочный рот, хлюпает, извивается, шуршит бархатной кожей по грязному одеялу на засаленном тюфяке... - молодая ведьмочка, прелестница человечьей породы.
    И за что мне такое чёрт-те что? Не пристало кошачьему самцу пылать плотским вожделением к самке человечьей, в двадцать раз большей по размерам, и по настрою мозгов не подходящей. Да чёрт с ними, с мозгами и размерами! Ибо есть размеры и... размеры. Глупейший из глупцов на моём месте плюнул бы и расхохотался. Глупейший из глупцов... И поступил бы мудро. Впрочем, коты... ха-ха!.. не плюются и не хохочут.
    Она опять с каким-то козлом на крышу залезла. Под кровлей моторной будки лифта разостлано тряпьё; на двух кирпичах лежит сырая доска, и красуется на ней портвейн; там же - килька в томате, хлеб, сыр. Дым анаши, пляска язычка пламени под стеклом разбитой бутылки... Обнажённые человечьи тела, сплетённые в греховном танце... И-иэх-х! Чтоб тебя!