Пустая кровать. Пустая голова. Он протирает окна своих глаз мягкой бархатной тряпочкой. Не забывает закрыть дверной проем рта перед тем, как снова его открыть. Петли немного скрипят, но это ничего, это от старости — тела. Душа-то молодая. Душа-то рвется наружу. Кричит, смеется, напевает детские кричалки.
Пустая кровать, а рядом с ней стул. Более того, рядом со стулом стол, рядом со столом шкаф, рядом со шкафом он. Под ним ковер. Под ковром пол. Под полом соседи. А под ними еще одни, а еще ниже еще одни. Он стоит посреди комнаты. Что там еще – посреди комнаты? О, повисшие в воздухе былые вопросы. Забравшиеся до востребования в кокон — надежды. Липкие паутины выдумок ловящие по мере возможностей жирных мух повседневности. Животноводческие фермы, забывшие о своем назначении и создающие, холящие и лелеющие тысячи единиц приподнятого настроения в час. Нефтеперерабатывающие комплексы, которые вместо мазута производят до миллиона галлонов тихого восторга в сутки. А посреди этого – он. В тонкой, едва различимой дымке индустриального производства в манере нон-стоп. Не загребает это все жадными руками. Потому что у него нет их – жадных рук, есть обычные. Жилистые, худые руки. Простые руки простого человека. Простой человек простых рук. Кто здесь хозяин? А никто здесь не хозяин. В результате проведенного энное количество энного количества времени назад референдума все части его или он всех своих частей – равноправно сосуществуют вместе. Единая массивная экосистема – его организм. Эдакая утопия получившая реальное воплощение.
Пустая кровать. Немного измятое одеяло. Он стоит в проходе, на пересечении дорог – в кухню, в гостиную, в библиотеку, в ванную. Дороги возбужденно подпрыгивают, они хотят чтобы по ним прошлись. Они жизнерадостно пищат, восторженно перешептываются друг с другом, нетерпеливо толкают друг друга локтями в бока. Он идет в гостиную и дорога прямо стонет от удовольствия. Впитывает в себя каждый его шаг. Каждое прикосновение суверенной левой и суверенной правой ноги, которые вкупе образуют единое дружное взаимозависимое, взаиморадующееся целое.
Пустая кровать. На ней одежда. Фальшивая длинная седая борода смешно бурчащая ему под нос всякие несуразицы. Широкие, длинные и красные ласты шестьдесят восьмого размера по какой-то небывалой шкале измерения широких, длинных и красных ласт. Штаны в тонкую полоску автомобильных магистралей, на которых суетливо пересигналиваясь друг с другом каждый день кто-то спешит на работу, но никогда не попадает в аварию. А еще там рубашка, сшитая из желтых осенних кленовых листьев тонкими белыми, почти таящими нитями таких зимних и таких свежих снежинок. Каждый осенний листок – длинная нескончаемая история неповторимого, ни на кого не похожего человека, с самого начала до самого конца его жизни. Запасайся большим увеличительным стеклом, читай и познавай. Если сумеешь. Каждая снежинка – история чужих весенне-осенних мечтаний (не важно сбывшихся или нет) находящаяся так близко к телу, что начинаешь считать ее родной – историю. И белая соломенная шляпа. Потертая и старая, с черной ленточкой. Видавшая все на свете. Во все глаза разглядывавшая материки, страны, города, кварталы, улочки, дома и квартиры. Всю свою память забившая ландшафтами и созвездиями; океанами, морями, озерами, речушками, родниками, ручейками и теплом чужих рук.
Пустая кровать. Он надевает осеннюю рубашку, штаны в тонкую полоску, красные ласты, бороду и соломенную шляпу. Шлет воздушный поцелуй пустой кровати, мебели и соседям внизу и выходит в глазной проем окна своей квартиры, цепляясь за стремянку пожарной лестницы за окном. Карабкаясь все выше – в идеале на небо, но все же на крышу. Мимо соседей сверху. Когда он забирается наверх, он уже держит сачок в крупную сеточку наготове. И счастливо смеясь и чуть слышно поскрипывая петлями дверного проема рта, он ловит сачком солнечные лучи, складывая их в небольшую жестяную коробочку разукрашенную в оранжевый цвет, бережно висящую и ждущую своего череда на маленькой едва заметной цепочке на его шее, цепочке из тонко скрученных весенних мыслей. Каждый сходит с ума по-своему.