Толстый Лев на тонкой ветке

Глава 1. НАСЛЕДСТВО И МОЗГОВАЯ КОРОБКА

Не хотел Лёвка в школу идти. Ну её. Лерилида и так, чуть что, страшной школой пугает. В школе вообще что угодно c детьми творят. И розгами могут выпороть, и за волосы, и указкой по пальцам, и даже по голове, а там мозг, между прочим, не что-нибудь. А потом могут в карцер отправить, где крысы и пауки, или, самое страшное, – на горох. Про горох Лерилида всегда говорила с таким кровожадным видом, что Лёвка подробностей не просил, хотя и не ясно было, в чём суть наказания. Коленками на горох – ну и что, ерунда какая-то! Для эксперимента и для исследований Лёвка даже копил горох – потихоньку таскал и складывал в упаковку от новенького конструктора. Проверить, как это – на горох. Горох плохо копился, медленно. Лерилида могла заметить, тогда – конец, хуже всякой школы. С Лерилидой нельзя отношения портить, иначе – в сад. Был он там, ничего хорошего. Особенно когда толстым дразнят, тюленем и рыбийжиром.
Ещё школа эта…

Школу Лёвка заранее не любил. Он и без всякой школы читать и писать умел. И много всего научного уже знал – из домашних книг, из журналов и взрослых атласов. Атласы, между прочим, не только географические попадались, но и анатомические, и железных дорог, и морские, и геологические. Так что Лёвка совсем не нуждался в школе, а тем более не желал, чтоб – указкой, горохом и розгами.
Лерилиде так и сказал. Чтобы знала.
А она даже спорить не стала, только заулыбалась – ну-ну, размечтался, ещё что скажешь.

Вредная у него Лерилида. Хоть и прабабушка. То и дело воюет с ним, спорит и конфликтует. Не то что другие бабушки – Рита и Катя. И зовут её не по нормальному – Валерия Леонидовна. Мужское какое-то имя, неудобное и неправильное. Когда Лёвка был совсем маленький и ещё не умел как следует конфликтовать, он называл прабабушку Лерилидой, так было легче выговорить. Вслед за Лёвкой и все остальные стали так её называть, а сама она не возражала и даже казалась довольной, сбросив с себя лет двадцать, а то и тридцать, на радость Лёвкиным папе и маме. Сейчас Лёвка вырос и очень жалел, что способствовал Лерилидиной регенерации. Потому что, кабы не он, сидела б она спокойно целыми днями в кресле, вязала носочки, смотрела бы телевизор – вместо того, чтобы портить ему, Лёвке, молодую и перспективную жизнь.

Лёвка долго не понимал, почему его оставляют у Лерилиды, есть ведь добрая бабушка Катя. И бабушка Рита есть, с ней вообще не соскучишься. А потом он случайно услышал из маминого разговора с кем-то по телефону, что бабушка Рита «неблагонадёжна, с ней Лёвушку оставлять нельзя, покормить и одеть прилично забудет, зато мультики с ним до ночи смотреть и его «беломором» своим травить – только в путь, а про школу и говорить нечего – она спит до полудня, что ей школа, её не волнует...»
Дальше Лёвка и слушать не стал – он всё понял. Бабушка Рита, так же как он, против школы! Вот почему его так редко водят к ней в гости. Сама она тоже не часто их балует – Лерилида её потому что всё время отчитывает, порицает и насмехается. Рита тоже за словом в карман не лезет, и ещё как не лезет! Они как мушкетёры сражаются. И как викинги настоящие. Лёвка едва успевает слова за ними записывать незнакомые познавательные.

А у бабушки Кати, оказалось, личная жизнь. Это значит – жених. Чтобы с ним сочетаться законным браком и жить вместе долго и счастливо. Но самое главное – чтобы у Лёвки возник дополнительный, про запас, новый дедушка. Этому Лёвка обрадовался, потому что два прежних его бывших дедушки так неуловимы, что можно даже сказать – иллюзорны: один забегает на пять минут раз в сто лет, другой только присылает открытки из дальних стран. Поэтому Лёвка стал уговаривать бабушку Катю, чтобы скорее она заводила нового дедушку, чтобы он был домашний и постоянный. Но бабушка Катя заплакала вдруг и ему по большому секрету поведала, что семья Анатоль Петровича – так звали грядущего дедушку, – то есть, взрослые его дети, стоят грудью и категорически против. Потому что тогда от них уплывёт наследство и…

Лёвка отвлёкся: он видел бескрайнее море, и уплывающее в полукруг заката мерцающее, переливающееся красиво Наследство, и маленьких, крошечных как букашки, рассерженных человечков на берегу. Они грозили Наследству кулаками, бластерами и копьями, но оно, колыхаясь на пенистых мягких волнах, уплывало всё дальше и дальше, и делалось совершенно невидимым с берега, – огромным, недосягаемым…

А бабушка Катя плакала совершенно как маленькая.
– Катя моя, не плачь! Оно это к нам плывёт! – сказал Лёвка и обнял бабушку Катю за шею. – Мне дедушка ведь нужнее. Совсем у меня никакого мужского примера живого нет!
Бабушка всхлипнула и улыбнулась, погладила Лёвку по голове и дала ему чипсы и целую кучу эклеров. У неё почему-то всегда водилось самое вкусное, самое вредное и запретное – то, что Лёвка как раз любил.

Потом она, тоже в тайне, рассказала ему, что дети грядущего дедушки Анатоль Петровича грозятся отправить его в больницу, где лечат умственно-мозговые расстройства. И могут лечить годами, даже целыми десятилетиями.
– А у него расстройство? – обеспокоился Лёвка.
– Нет! Скорее это у них у всех мозговое расстройство! Бессовестные! – пригорюнилась бабушка и стала сама есть эклеры. Видимо, от расстройства.
За Лёвкой тогда пришли мама и папа и отвлекли. И от Катиных слёз, и от недоеденных вкусностей.

Всю дорогу в тот раз Лёвка думал и представлял. Что такое расстройство желудка, он знал. Однажды он съел очень много крыжовника, слив и черешни, и расстройство тянулось всю ночь, даже до утра. Он тогда так устал, что расстраивался прямо во сне, изредка открывал глаза и видел себя на горшке.
О расстройстве Лёвка не очень любил вспоминать, но теперь поневоле пришлось. Он пытался представить, как тот же самый процесс происходит с умом и мозгом, но у него выходило, что даже на месяц мозгов из любой головы, даже самой гигантской, как тыква, не хватит, чтоб вытечь и излечиться. «Годами расстройство. И даже – десятилетиями. Как, как это?!..» – Лёвка совсем потерялся.

Рядом шли папа с мамой, держа его крепко за руки, и о чём-то взволнованно спорили. Лёвка чуть не спросил у них, но вовремя передумал: сейчас им не до него, и он, как обычно, услышит их вечное «Не мешай! Лев, ты видишь, мы заняты. Как можно перебивать взрослых?» – и начнут ему этикет рассказывать, вместо чтобы взять быстренько и сказать. Момент был как раз такой, и Лёвка только вздохнул.
Родителей он знал не так хорошо, как бабушек и Лерилиду. Он так редко видел их, что чрезвычайно любил, и поэтому опасался лишний раз вызвать их недовольство. К тому же через два дня они улетят на объект и вернутся не раньше Нового года.
Не надо, пусть разговаривают. Он и сам уже справился, догадался: голова только с виду такая маленькая, худенькая и костлявая. А на самом деле внутри очень много набито сухого и плотного умственного концентрата. Ну, как растворимый сок, или кофе, или какао. С виду – просто сухой порошок. А водой разведёшь – много будет. Так и это расстройство умственно-мозговое: лежит, лежит в голове концентрат сухой, и нормально, лечить не надо. А если расстройство, то мозг от ума разбухает и не помещается в черепно-мозговой коробке. И тогда начинает он вытекать, или, может, его откачивают, чтобы вся мозговая коробка не треснула или не взорвалась.
Про коробку Лёвка узнал из лечебных атласов. Там весь человек изнутри по частям нарисован. Ужасно запутанный! Развилки, тропинки, бобы, фейхоа, виноградинки. Вот только с чего – коробка? Этого Лёвка не мог понять. Он спросил тогда у Лерилиды, но она улыбнулась ехидно как баба-яга и сказала: вот в школу пойдёшь, и тебе там всё, всё-ооо объяснят…

Потом папа с мамой уехали, а Лёвка остался по-прежнему с Лерилидой, готовиться к школе. Он часто думал о бабушке Кате и волновался: заведётся ли у него этот дедушка Анатоль Петрович? А вдруг у него и вправду умственно-мозговое расстройство? Тогда надо серьёзно с Катей поговорить, пускай лучше вылечат этого жениха для начала, и потом можно будет нормального дедушку из него создавать.
Как назло, в гости к бабушке Кате они с тех пор не ходили. Лерилида вообще не любила в гости ходить. То ли дело в музей, в ботанический сад или на реку. Или вовсе куда-нибудь за город с группой здоровья, где были у Лерилиды соратники и подруги по жизни. По здоровому образу жизни, то есть. Чтоб жить сто пятнадцать лет.





Глава 2.  ЗМИЙ, КУЗНЕЧИКИ, СИНЯКИ И ЗАНАЧКА

Лёвка стоял на балконе и печально смотрел во двор. Он был наказан. А главное, скоро в школу. Будто этого недостаточно, нет, надо ещё наказать – вообще ни за что, за каких-то пустяшных кузнечиков!

Кузнечиков он собирал, чтобы дрессировать и селекционировать, укрупняя и улучшая породу. Пока Лерилида и группа здоровья руками махали и упражнения делали, Лёвка в траве ловил самых громких, самых отважных, и складывал в банку от майонеза. Хотел дырочки просверлить им для воздуха, но группа здоровья бегом побежала в другое место, так у них было принято бегать с места на место, и Лёвка был вынужден побежать, Лерилида глазами смотрела, попробуй тут…

Дома Лёвка забыл про кузнечиков. Банку выложил и на окно поставил на кухне. А сам рисовать пошёл к себе в комнату.
Рисовал он красивое синее море, закат и Наследство с блестящими парусами, уплывающее от человечков в большую даль. Получилась картина целая. Лёвка даже залюбовался.
Потом он принялся рисовать умственно-мозговое расстройство, стараясь, чтоб вышло красиво, как в анатомическом атласе.
Тут Лерилида ужинать позвала.

Сел Лёвка и кашу свою есть поскорее принялся – торопился вернуться к себе и к умственно-мозговому расстройству. Потому и внимания не обратил, когда вдруг Лерилида сказала:
– С чего это я, молодой человек, майонез на окно, на самое солнце, поставила? И не помню… Склероз, что ли?
Лерилида больше всего на свете боялась склероза, и Лёвка давно привык. Он только рукой на неё махнул и есть поспешил скорее.
Лерилида тем временем взяла банку, открыла и ложкой туда, чтоб салат майонезом заправить. Вдруг ка-ак завизжит, как вообще не старушка, пронзительным неприятным таким девчоночьим голосом, и банку резко отбросила.
Смотрит Лёвка, а по Лерилиде кузнечики скачут, прыгают. Беспорядочно, как попало, как в книжке по физике нарисовано. Лерилида тем временем всё визжит, ещё пуще визжит. Кузнечиков только пугает.
Другие кузнечики тоже из банки повылезли и уже и в салате, и в каше увязли многие. Один даже в сок абрикосовый Лёвкин попал и барахтается – вот-вот утонет. Бросился Лёвка спасать кузнечика – подцепил, извлёк вилкой. Тот, мокрый, сразу же ускакал. Одна только Лерилида по-прежнему вся извивается, крутится, машет как заводная механика, а сама всё визжит, визжит тонким детским писклявым голосом.
Лёвка тогда присмотрелся и говорит:
– Лерилида, они уже ускакали. Не кричи. На тебе и кузнечиков нет уже, ни одного.
Лерилида остановилась – и правда, кузнечики все с неё соскочили в разные стороны и повсюду теперь без неё уже, сами, и прыгают, и стрекочут.
«Как там, на траве, на лугу!» – умиляясь, подумал Лёвка. И представилось вдруг ему, что весь луг травяной и парк оказались теперь прямо здесь – у них дома, прямо на кухне.
Подпёр он руками щёки, облокотился на стол и смотрит во все глаза, и любуется…

– Ты нарочно, Лёва, безумных цикад на меня напустил? Немедленно признавайся! – подступила к нему Лерилида. И нависла. Стоит и ждёт.
Лёвка только и мог сказать про селекцию, про дрессировку он уже не успел – Лерилида демонстративно вышла из кухни и больше его не слушала. И в группу здоровья брать его перестала. Заставила на балконе всё время стоять, дышать воздухом.

Вот Лёвка теперь и стоял.


*  *  *

Про кузнечиков думать было обидно и неприятно, и Лёвка стал думать о школе.
Он задумался так, что забыл пускать мыльные пузыри. До Первого сентября оставалась всего неделя. Семь дней. А потом… потом…

Чей-то громкий лихой виртуозный свист вывел Лёвку из тяжких раздумий.
Он посмотрел во двор и увидел Андрея, соседа с четвёртого этажа, совсем уже взрослого старшеклассника.
Тот беспечной подпрыгивающей походкой шёл к дому.
«Андрей ходит в школу, – подумал Лёвка. – И ничего. Ишь, весёлый какой всё время!»

Лёвка свесился вниз и стал торопливо и густо пускать пузыри, чтоб Андрей обратил внимание. Он ведь близко, всего на втором этаже.
 Андрей остановился, подпрыгнул, чтобы поймать и лопнуть самый большой, и сказал, улыбаясь во всё лицо:
– О! Привет, Лев Толстой!

На «Толстого» Лёвка не обижался. Он знал, что Толстой – это очень великий писатель, и с гордостью принимал такое почтительное название. Когда-то давно Андрей попросту звал его «пузырём», иногда – «кругляшом» или «кругликом». Но Лёвка однажды набрался храбрости и решительно заявил старшекласснику, что зовут его никакой не «пузырь», а вообще-то – Лев. Удивительно, но Андрей не сердился на это и не насмешничал. Он сказал только: «Буду иметь в виду». И с тех пор обращался к нему только так – Лев Толстой.

Лёвка тоже сказал Андрею «Привет!» и пустил ему самый лучший, самый-самый большой пузырь. Андрей стал смешно ловить его, промахиваясь, спотыкаясь, едва не падая. Лёвка понял, что это нарочно он притворяется, ну, как в цирке, и значит, домой не спешит. Значит, можно его расспросить про самое главное.
– Андрей, – позвал Лёвка. – Скажи мне про школу, пожалуйста. Правда, там очень плохо?
– Не то слово, старик! – подмигнул ему снизу Андрей. – Хуже некуда! Просто даже… хоть вешайся иногда! Жить не хочется, веришь, нет!
– А чего ты всегда улыбаешься, если жить не хочется? – Лёвка не то чтоб не верил, он просто желал получить хоть немного надежды – ну хоть на что-нибудь.
– Улыбаюсь чего? – Андрей призадумался, озадаченный. – Улыбаюсь…
Лёвка решил, что поставил Андрея в неловкое положение, и стал спрашивать дальше, чтоб Андрей от него не ушёл:
– А что в школе самое страшное?
– О-о!.. – Андрей схватился за голову. – Самое страшное… Много чего! Всё, всё – страшное! И учителя, и уроки, и когда к доске вызывают, и родительские собрания…

Тут Андрей замолчал вдруг и обернулся.
– Ну-ка, что там… – пробормотал он и тотчас куда-то рванул, на бегу прокричав. – Я потом тебе…

Лёвка с балкона смотрел, как бежит Андрей. Он всего только пересёк двор и встал у пятиэтажки напротив, среди красных скамеек, где обычно сидели старушки. Теперь они не сидели, а кучкой толпились под окнами. Туда же стекались другие жильцы и прохожие. Все шумели и волновались, и Лёвка увидел теперь, почему: с хлипкого узенького балкончика четвёртого этажа той же пятиэтажки напротив один дяденька – голый, в одних трусах, – протягивал доску, стремясь на соседний балкон. Там его очень ждал другой уже дяденька, весь одетый. Он подбадривал первого, что в трусах, и размахивал почему-то бутылкой с водой или, как говорят в полиции, с прозрачной неустановленной жидкостью. Потому что нельзя знать заранее, что там, в бутылке. Лёвка это из детективов запомнил.
Теперь Лёвка сам неотрывно смотрел на них. «Если бы там были лоджии как у нас, – думал Лёвка, – не надо бы стало им никакие доски протягивать. Не повезло им с балконами!»
Тот, в трусах, уже дотянул свою доску. Дальше ему помог другой дяденька, без трусов, но одетый. Они укрепили доску, и тот, что в трусах, перекинулся через балкон и полез по доске.
Внизу им все что-то кричали. Чаще всего и громче звучали слова «алкоголики», «хулиганы», «полиция».

Потом под балконом у Лёвки встали две сердитые тётеньки, и Лёвка от них узнал.
Оказалось, что эти два дяденьки – пропащие горькие синяки, друзья-собутыльники Петька и Васька. Петька – одетый, Васька – тот, что в трусах. Их жёны решили бороться с зелёным змием и не давали им пить. Поэтому заперли их на замок, а сами ушли на работу. Васькина жена Люська даже спрятала всю одежду. А у Петьки вдруг оказалась заначка. (Лёвка запомнил слова и потом записал в свой блокнот: «горькие синяки», «змий зелёный», «заначка» и «собутыльник».) Поэтому Васька ползёт по доске в гости к Петьке, чтобы выпить заначку вдвоём.

Лёвка теперь всей душой болел за несчастного Ваську. Пусть он поскорее долезет к своему другу и пусть попьёт! Как это можно – не дать человеку пить? От этого же умирают! Обезвоживание организма ведь!

Лёвка тоже вдруг захотел, чтобы был у него такой друг, чтобы спас в трудный миг от жажды, и чтобы они точно так же вползали друг к другу в гости – по доске, перекинутой на балкон. Только где его взять, где вообще можно встретить друга?
А вдруг в этой страшной школе у меня появится друг? – озарило Лёвку, и он уже представлял себе доброго, смелого, умного мальчика, такого же, как он сам. Они вместе будут бороться со школой, уроками, учителями, родительскими собраниями. Будут вместе ловить кузнечиков и лягушек, ходить в парк, на реку, навещать его бабушек – Катю и Риту…

Лёвка отвлёкся и пропустил ужасный момент. Он услышал женские крики, возгласы, причитания и больше лучшего друга не представлял, потому что на узкой доске меж балконами никого теперь не было. А одетый друг-Петька метался туда-сюда по балкону, ругался жалобно и заглядывал вниз, на клумбу, свешиваясь с балкона неловким и грузным телом.

Неужели упал друг-Васька?!..
Лёвка покрылся мурашками. Ему захотелось скорей убедиться, что Васька живой, и он побежал в коридор, стал искать ключи – Лерилида ключи не прятала, знала: и так не уйдёт, раз пообещал, – ключей не было, или он их не видел от спешки и от волнения. Зато «скорая помощь» была, Лёвка слышал её сирену, поэтому он вернулся обратно – чтоб посмотреть.
Ничего толком не было видно – Ваську загородили люди.
Подъехала и полиция, и толпа в тот же миг исчезла самым необъяснимым образом.
Лёвка смотрел только в сторону «скорой помощи», стараясь увидеть Ваську. Потом вспомнил, что там Андрей, и стал ждать его, стал повсюду высматривать пёструю его бейсболку.

В прихожей хлопнула дверь – пришла Лерилида, и Лёвка рванулся к ней – просить, чтобы отпустила во двор, на минутку хотя бы, туда и обратно только!
Лерилида схватила его и держала, и странным голосом выговаривала:
– Что же ты, ну зачем ты смотрел-то, Лёвушка… Ну зачем же ты на балконе…
Потом будто опомнилась, отпустила. И сказала совсем другим голосом, бодро и твёрдо:
– Будет жить! Повезло дураку. Незначительные переломы. С костылями немного походит, и все дела.
Лёвка так на всё это обрадовался, что чмокнул её прямо в щёку. И ещё раз.
Лерилида смутилась и улыбнулась. А потом быстро сделалась прежней и строго сказала Лёвке:
– Не торчи на балконе как дятел! Обувь надо почистить, цветы полить. Да смотри аккуратнее воду лей, весь паркет в прошлый раз был в лужах!

Лёвка не спорил и даже не возражал. Он сейчас очень-очень преочень любил свою Лерилиду. Он сделал бы что угодно, мог даже посуду вымыть, и кафель в ванной, и… Да хоть что!
Лёвка даже забыл, что до гадского Первого сентября всего-то – одна неделя.





Глава 3. НИКА ИЗ ГРЕЧЕСКОЙ МИФОЛОГИИ И ЭГЛЕНА ПРОСТЕЙШАЯ ОДНОКЛЕТОЧНАЯ

Лёвка вовсю готовился к неизбежной дурацкой школе. По нескольку раз на дню он листал учебники и раскладывал в аккуратные стопочки прописи и тетради. Он даже тренировался, втайне от Лерилиды, быть школьником: запихивал в новенький школьный рюкзак тома из книжного шкафа и ходил по квартире, представляя себя первоклассником. При этом ходить он старался так, чтобы от него за версту веяло смелостью и отвагой. А ещё он подпрыгивал и улыбался, как старшеклассник Андрей. «Пусть знают, что я не боюсь! – гордо щурился в зеркало Лёвка, любуясь собой. – Что хотят пусть со мною делают, всё равно не боюсь!» И действительно, переставал бояться. Ненадолго, правда, но всё-таки.
И вдруг, неожиданно для себя, оказался в школе.
Коварная, вероломная Лерилида не предупредила! Они просто шли гулять, шли в кафе – Лерилида сказала, что там его ждёт сюрприз, а сюрпризы Лёвка любил, хорошие если, – и вдруг…

– Подожди меня здесь! Стой, не двигайся!
И ушла. Двери мягко за ней захлопнулись. А там…
Лёвка чуть со ступенек не грохнулся.
Там – табличка у входа. Школа номер какая-то, цифра длинная. Да что цифра, главное, это – школа! А как же…
Все ходят туда-сюда. Спокойные, многие даже радостные. Взрослые, дети.
Лёвка придирчивым взглядом осматривал всё вокруг, но придраться здесь было не к чему: чистый двор, кусты ровно пострижены, газоны радуют глаз высокой густой травой, а клумбы и вовсе как нарисованные – столько пышных ярких цветов, и никто не…
Лёвка только хотел подумать «не трогает», и тут – надо же, вот девчонка даёт! Присела у края и в самую середину тянется! Так быстро, так ловко, он даже не уследил, а она уже дальше идёт, прямо в школу. А в её волосах – цветок! Украла! Прямо при всех!
Переполненный ужасом и дурными предчувствиями, он уставился на девчонку. Он представить себе не мог, что сейчас с этой наглой воровкой сделают стражи порядка, которые непременно повсюду здесь прячутся, не иначе.

«Она ничего не знает! – осенило вдруг Лёвку. – Ей никто не сказал, что здесь розги и карцер с крысами!»
Он хотел пойти предупредить, но девчонка уже сама подошла к нему. И спросила:
– Тебя как зовут?
– Лев, – не сразу ответил Лёвка, сбитый с толку такой внезапностью.
– Почему тебе имя звериное дали? В честь Бонифация, да? А меня в честь богини! Ника! – она присела по театральному, растопырив руками юбочку. – Не Вероника, а – Ника! Понял?
– Понял. Из греческой мифологии, –  сказал Лёвка.
– Ты умный, да?
Лёвка не знал, что сказать.
– А я умная!
Лёвка совсем покраснел. Он хотел сказать про цветок, вместо этого неожиданно грубо рявкнул:
– Сама ты в честь Бонифация! Это имя! Великое и старинное! Для самых главных людей!
– Врёшь! – сказала девчонка. – Каких людей? Назови!
– Лев Толстой! Самый главный писатель!
– Не знаю такого писателя! Нет такого писателя! – отрезала Ника.
– Есть! Целых две полки! У бабушки в книжном шкафу. Хочешь, я тебе принесу потом, покажу?
– Да. И в гости к тебе пойдём. Сейчас, – решила запросто Ника.
– Сейчас… не могу, – растерялся Лёвка. Нельзя же домой звать совсем незнакомых людей! Не по правилам. Лерилиду надо спросить. – Мы в кафе идём с бабушкой, там сюрприз…
– Не верю! – оборвала его Ника. – Не верю, пока не докажешь. Бонифаций!
И Ника надулась.
– Я тебе принесу. Прямо в школу. И в гости ко мне пойдём.
– Тогда поверю. Ты что, упрямый, да? Лев ты или ишак? Упрямый?
– Не знаю, – задумался Лёвка.
– А я упрямая. И всего добиваюсь. Давай дружить?
– Давай, – согласился Лёвка.
– У меня черепаха есть. Афродита.
–  Из греческой мифологии, – блеснул Лёвка.
Ника кивнула и стала рассказывать про черепаху. И про путешествие в заповедник. И про зарубежного взрослого брата, который однажды приехал к ним и заблудился, пришлось его из полиции забирать, даже адрес не догадался запомнить.

Лёвка ждал, пока она всё расскажет. И, едва она замолчала, спросил:
– Ника, ты не боишься в школу идти?
– Вот ещё! А ты что, боишься? – взглянула Ника презрительно.
– Я – нет, – торопливо ответил Лёвка. – Это мальчик один во дворе.
– Чего он боится-то? – уставилась удивлённо Ника.
– Так, – Лёвка пожал плечами. – Уроки, учителя…
– Значит, глупый, скорее всего. А я умная. У меня уникальная память. Я схватываю на лету! И вообще, – неопределённо закончила Ника.
– Я тоже умный! – насупился Лёвка.
– Чего нам тогда бояться? Спорим, я буду отличницей? Спорим, мне только одни пятёрки учительница будет ставить?
– Откуда ты знаешь? – Лёвка совсем рассердился.
– Учиться просто! А когда получаешь пятёрки, тебя все хвалят, ставят в пример и на Доску почёта вешают! Фотографию. Во-от такеееннаю! – она широко развела руки в стороны, показывая размер фотографии, и…

И – попала рукой в Лерилиду! Прямо в живот!
Лерилида как раз выходила из-за колонны.
Она даже сказать ничего не смогла от такого нахальства и от внезапности, лишь сердито нахохлилась.
– Ой, простите! – сказала Ника.
– Это моя прабабушка, – торопливо вмешался Лёвка. – Лерилида… Валерия Леонидовна. А это – Ника! – и  Лёвка кивнул на девочку. – Она скоро в гости придёт!
– Замечательно, – буркнула Лерилида. – Об этом я и мечтать не могла! Вот счастье-то привалило! – и, схватив Лёвку за руку, потащила его по ступенькам.

На ходу Лёвка обернулся и помахал Нике. Она тоже махнула ему и скорчила обезьянью рожицу.
Лёвка даже на время забыл, что не хочет в школу. Тем более что внутри он так и не побывал.

По дороге в кафе Лерилида громко негодовала.
Лёвка думал, что из-за Ники, но нет, оказалось, из-за учительницы.
– Что за имя?! Эглена! Чушь! – она даже возмущённо топнула. – Насмотрятся сериалов бразильских, и что? Называют детей как ни попадя! Безобразие, а не имя! Эглена! Эглена Геннадьевна! Это ж надо!
– Лерилида, это не из сериалов, – осмелился вступить Лёвка. – Это водоросль такая. Простейшая. «Эвглена зелёная» называется.
– Ещё того лучше! Водоросль! – Лерилида злодейски расхохоталась. Затем она снова нахохлилась и стала похожа на замёрзшую зимнюю птицу.
– Ладно, Лёвушка. Что она водоросль, это – полбеды. Но она же девчонка совсем! Только что из-за парты! Ни опыта, ни характера. Чему она вас научит?

Лёвка видел, что Лерилида расстроена не на шутку.
«Хорошо это или плохо, что водоросль не старая? – волновался он. – Старые ведь добрее. И розгами бить у них силы нет. Даже линейкой…»
И Лёвка тоже расстроился. Лучше бы старая им досталась, совсем непригодная. Парализованная, например. И слепая.

– У неё одни женихи в голове! Молодая, красивая… Ладно бы крокодил какой. Или синий чулок.  Так ведь нет! – Лерилида то сокрушалась, то кипятилась. – Ей совсем не до вас будет, Лёвушка! Замуж ей, только замуж скорее выскочить! О детях совсем не думает!

«Пусть не думает! Пусть – женихи! – великодушно позволил Лёвка. – Зато не будет наказывать! И уроки спрашивать. Пусть лучше так!» – на душе у него полегчало, и чтобы отвлечь Лерилиду, он стал у неё выпытывать, что за сюрприз его ждёт в кафе.
Лерилида не раскололась.
И сам он, как ни старался, не угадал.





Глава 4.  «И ГЛОБУС, КРУГЛЫЙ КАК МАЛЬЧИК…»

«Это что ли сюрприз? – Лёвка разочарованно и немного обиженно рассматривал небольшого очкастого старичка с аккуратной светлой бородкой. Старичок покраснел, стал румяным как красна девица. И молчал.
Лёвка сразу увидел, что этот старик его словно бы даже боится, и Лёвке это понравилось.
«Все бы так! – победительно улыбнулся он и кивнул старику по-взрослому, как Лерилида, чтобы тот не сидел как прилипший, а начал уже разговаривать.
Старичок печально и ласково улыбнулся.
Лёвка вспомнил, что видел его. Видел тыщи таких старичков – дома, в папиных толстых книжках с надписью «Чехов». Только там он был узкий и вытянутый, весь как ссохшийся. А здесь – сплющенный, кругловатый, совсем не старый. Как будто он дерево был в пустыне и умирал, а потом его взяли оттуда, водой полили, и он расцвёл, разрумянился.
Лёвка только хотел сказать ему, что всё видел, какой он был раньше в книжках, но бабушки подошли, не успел.
Лерилида и бабушка Катя ходили куда-то. Якобы в дамскую комнату.
Лёвка видел, что не туда, но не стал уличать – так расстроился, что сюрприз не тот оказался.
И тут старичок и бабушка Катя торжественно встали и объявили, что подали заявление в ЗАГС. И теперь скоро будет свадьба. А это не старичок никакой, а тот самый его новый дедушка, Анатолий Петрович.
Лёвка сам уже и без них догадался. И стал изучать Анатоль Петровича в смысле умственно-мозгового расстройства. Но тут Анатоль Петрович поздравил его с наступлением школьной жизни и достал непонятно откуда огромный глобус. А бабушка Катя вручила ему толстенную тяжеленную книгу. «Энциклопедия Школьника»! Лёвка сразу листать стал и глобус одновременно вращать, а бабушки в это время всё самое вкусное, самое лучшее официанту заказывали.

Вот это подарки! Лёвка не знал, за что взяться. На глобусе оказались не только материки, континенты, горы, пустыни, реки, но и животные – крохотные рисунки: медведь, кенгуру, пингвин, жираф и другие. А в Энциклопедии были собраны все основные предметы с пятого по девятый класс. Теперь он заранее будет знать всё, ему будут ставить «пятёрки», хвалить и ставить в пример всем другим, не таким выдающимся школьникам!

Принесли заказ. Глобус и книгу пришлось со стола убрать. Взрослые говорили о чём-то скучном, и Лёвка снова задумался о расстройстве. Он хотел расспросить Анатоль Петровича поподробнее, но не мог. Лёвка знал, что о некоторых болезнях в обществе говорить не принято. Другое дело, когда человек сам начнёт, тогда можно задать вопросы – для поддержания разговора и интереса к чужому горю. Поэтому Лёвка ждал, не сводя глаз с нового дедушки. Тот увидел, что Лёвка смотрит, и подмигнул. Лёвка тоже ему подмигнул – мол, давай уже, говори. Анатоль Петрович не понял. То есть, понял, но наоборот. И стал сам Лёвку спрашивать. Что он любит, кем хочет стать, другую всякую чепуховину.
Лёвка вежливо отвечал. А потом спохватился, что тоже теперь имеет право спросить. Про расстройство нельзя, зато можно про школу. И он спросил.

Анатолий Петрович как стал рассказывать! И про мышку, которую на урок принесли и учительнице подбросили, и про случай с его одноклассником, Сашей Бочкиным, потерявшем дар речи. Тот Саша влюбился в учительницу, в восьмом классе. Цветы ей носил каждый день, стихи сочинял, провожал, чтобы от хулиганов. А уроки не мог отвечать, потому что дар речи его покидал при виде этой учительницы, и она ему ставила «двойки». Но он всё равно её так любил, что слова не мог вообще никакого вымолвить, только ручкой в блокноте или на доске писал. За это его вызывали к директору и наказывали, и в конце концов выгнали этого мальчика Сашу из школы. Тогда он пошёл в ПТУ, выучился на механика, завёл автомастерскую и взял и женился на этой же самой учительнице. Такой вот целеустремлённый он, этот Саша…

– Анатолий, ну что ты ребёнку рассказываешь? – возмутилась вдруг бабушка Катя. – Разве можно?
– Сейчас дети всё понимают. Я знаю. У меня тоже внуки есть, – сказал Анатоль Петрович не ей, а Лёвке.
Оказалось, что внуков двое – Игорь и маленькая Мариночка. Игорь уже в третий класс пойдёт, а Мариночке только четыре годика.
– Как-нибудь с Игорем познакомишься, –  пообещал Анатоль-Петрович. – Балбес, правда, но заводной пацан!
Лёвка запомнил, и дома потом записал в блокнот: «завадной патсан».
А когда его бабушки перестали следить и прислушиваться, Анатолий Петрович ему рассказал про географа Сидорчука.

Сидорчук протыкал указкой все карты, когда объяснял. Со временем получались обвисшие стёртые дыры, и карта была как дуршлаг. Однажды зашёл к ним директор, увидел карту, проверил все остальные карты, и говорит: «Кто из вас, хулиганы, испортил весь инвентарь? Немедленно признавайтесь!» Сидорчук не признался, что он это протыкал. А директор весь класс наказал – их лишили поездки в Москву на экскурсию. Тогда один мальчик пошёл и сказал, что он это карты все продырявил. Директор обрадовался и наказал этого мальчика. А весь класс на экскурсию отпустил. А мальчик наказанный не поехал. Родителей его в школу вызвали и заставили возмещать ущерб. Тогда весь этот класс, когда из Москвы приехал, за мальчика встал горой, чтобы Сидорчуку отомстить. Уроки ему срывали – гудели с закрытыми ртами как пчёлы, клали кнопки на стул, мазали стул вечным клеем. Да много всякого. Сидорчук наконец обиделся и ушёл в соседнюю школу, а у них географию стали вести практиканты.

Лёвка очень доволен остался таким рассказом: надо же, ученики учителя победили! – но бабушка Катя, оказывается, всё слышала, и сделала Анатоль Петровичу замечание, что он из ребёнка своими баснями хулигана растит. Поэтому Анатоль Петрович про школу рассказывать перестал, ради бабушки, и дальше они в города играли сидели. Но Лёвке он всё равно очень-очень понравился, новый дедушка. А про умственное расстройство он так и забыл спросить, как-то из головы оно вылетело, расстройство это.


А потом они с Лерилидой поехали к бабушке Рите. На маршрутке.
На Лёвку и его глобус все так и смотрели.
А одна красивая тётенька с белыми волосами даже сказала другой тётеньке в узких змеиных очках:
– Удивительно, какой круглый мальчик!
– Ты хотела сказать – «круглый глобус», – поправила в узких очках.
– И мальчик круглый. И глобус, – обобщила первая тётенька и мечтательным голосом произнесла:
– И глобус, круглый, как мальчик!..

И они вдруг захохотали.

Лёвка даже на них не обиделся. Немножко только, вначале. Он знал, что он круглый. И глобус.
– Наверно, – сквозь слёзы от смеха проговорила первая тётенька, – он будет круглым отличником…
– Ну не круглым же идиотом! – заверила та, змеиная.

Тут Лерилида зашевелилась и так посмотрела на этих весёлых тётенек, что они пересели подальше, и их стало совсем не видно.





Глава 5.  «БЕЗДАРЬ!.. УРОД!.. ТУПИЦА!..»

Из квартиры бабушки Риты на лестничную площадку шёл запах табачного дыма.
– Привет, богема! – грозно гаркнула Лерилида, впихивая Лёвку в квартиру. – Сейчас же проветри всё!

Лерилида не успокоилась, пока бабушка Рита не распахнула настежь все окна и дверь на балкон. Только тогда Лерилида ушла по своим делам, в дверях ещё что-то сердитое выговаривая смеющейся Рите.

Отношения у этих двух были очень и очень запутанные. Лёвке даже не верилось, что когда-то давно Лерилида и бабушка Рита жили вместе в одной квартире, и бабушка Рита тогда не курила, и даже вообще была дочерью Лерилиды. Они совершенно не походили одна на другую. Ни внешне, ни как иначе. Можно было подумать, что между ними – ничего общего, только это не так: между ними был папа Георгий, и Лёвка тоже.

Лёвка вошёл в гостиную, бережно, как драгоценность, прижимая к себе свой глобус. У бабушки Риты сегодня сидели гости. Впрочем, как и всегда. Но сегодня все были новые, незнакомые: двое дядек и интересная пёстрая тётенька, издали молодая, но вроде уже не совсем молодая всё-таки.

Растрёпанный дяденька с красным лицом и в пёстрой рубашке пил пиво.
Интересная пёстрая тётенька ела варенье столовой ложкой прямо из банки.
Ещё один дяденька, в строгом костюме, хмурый и сосредоточенный, сидел, отделившись от всех, в глубоком плюшевом кресле. Он читал какие-то не скрепленные, разрозненные листы: доставал их из толстой папки и прямо ручкой в них быстро что-то чертил, а потом ещё и перечёркивал. Выглядел он солидно, как в телевизоре, только галстук его вместо шеи охватывал голову как повязка и был почему-то мокрым, как и волосы этого дяденьки.

Все, кроме этого дяденьки, посмотрели на Лёвку.
Он поклонился гостям и громко сказал им:
– Здравствуйте!

– О, молодой человек! – подлетел к нему сразу растрёпанный с красным лицом. – Вы, как я полагаю, потомок Марго? Лев Георгиевич? Наслышан, премного наслышан! И всенепременно рад!
Лёвка смутился. Он еле слышно выдохнул «да» и снова зачем-то всем поклонился.

– Кретин! Идиот! Неслыханный, несусветный, тупой болван!! – прокричал вдруг на них другой дяденька из глубокого кресла, что-то резко перечеркнул на листе, и, мучительно застонав, схватился за голову.
– Он ведь всё, всё угробил! Кретин!

Смотрел он при этом на Лёвку. Испепеляюще-гневным взглядом смотрел, как насквозь пронзал, прямо насмерть.
Лёвка сжался и чуть не выронил глобус.
Растрёпанный подхватил Лёвкин глобус и установил на столе. Он взял Лёвку под локоть и усадил за стол, перед глобусом. Но Лёвка не видел, он следил за другим – вдруг он снова возьмёт и вдруг заорёт на него. А тот схватил новый лист и, мрачно оцепенев, изучал.

Вошла бабушка Рита и всех познакомила. Растрёпанного звали Купа, или Купидон, или – Купидонов, на личное усмотрение; интересную тётеньку – Ираида, а того, кто минуту назад обзывался на Лёвку кретином и идиотом, звали ласковым именем Лёлик.

Потом бабушка Рита, которую все звали просто Рита, без всяких там «бабушек», спросила у Лёвки, зачем он таскает с собой этот нудный шар.
Лёвка ей объяснил, что это вообще-то глобус, и он же – подарок к школе.
– Как, Лёвушка, ты разве в школу уже пойдёшь?! – Рита выпучила глаза и опустилась на стул, позабыв стряхнуть пепел, и он упал на ковёр.
Лёвка сказал, что да, и напомнил про пепел.
Рита от пепла легко отмахнулась и, вскочив, уронила новую порцию пепла себе на платье.
– Сейчас, – всхлипнула она. – Я должна тебе тоже… тоже…
И выбежала из комнаты.

Ираида захохотала, а после подозвала к себе Лёвку и подарила ему брелок для ключей в виде бронзового дракона.
– На счастье, – сказала она. – Он удачу приносит. У доски когда плавать начнёшь, он спасёт тебя!
Вот оно что! Ему у доски ещё плавать придётся в школе?! И никто не предупредил!
Подарок и информация пришлись очень и очень кстати.

– Чушь собачья! Бред! Шарлатан!! Нет, он меня без ножа режет, дутый неуч, павлин безмозглый! – прокричал вдруг из глубины кресла Лёлик и вскочил, разъярённо уставясь на Лёвку. Скривился весь и глядел. А потом стал метаться по комнате, бормоча под нос и размахивая руками как мельница. Пока не нашёл бокал Купидонова и не выпил залпом всё пиво. После этого он, этот злой ругательный Лёлик, спокойно уселся обратно и обложился бумагами.
Никто почему-то ему ничего не сказал.

Лёвка начал уже бояться непонятного этого Лёлика. Он подумал, что все остальные тоже его боятся, поэтому и не делают замечаний за то, что он грубо и несправедливо кричит на такого хорошего умного мальчика. Кстати, вежливого и воспитанного. А не как тут некоторые.

– У меня тоже будет подарок для вас, молодой человек! – торжественно возгласил Купидонов. – Но – чуть позже, чуть позже! А сейчас вы позволите мне рассмотреть ваш чудесный шар?
Лёвка позволил. Они теперь вместе рассматривали заморские края и страны, и фигурки зверей, и портовые города, отмеченные здесь якорем.

– Амазонка! Так вот она где! – восхищённо вскричал Купидонов, тыкая пальцем в глобус.
И во весь голос запел:

На далёкой Амазонке не бывал я никогда,
Никогда туда не ходят иностранные суда…

Тут он прервал песню, которая Лёвке уже успела понравиться, и, выпучив изумлённо глаза, истошно вдруг завопил:
– Озеро Чад!! Оно есть! Я всю жизнь был уверен, что он его только для рифмы выдумал! Ираида, красавица, слышишь ли ты меня? Оно ведь действительно существует!

Ираида взглянула на Купидонова снисходительно. И медленно, как лениво, произнесла:
– Ты не просто упал, ты рухнул в моих глазах, Купидонов. Ты, Купидонов, опустился до уровня питекантропа. Амазонка! Как можно это не знать. Поэтому замолчи, Купидонов, и не позорься. Паяц несчастный.
И она принялась есть котлеты, закусывая салатом из овощей.

– Ираида, ты приземлённая, ограниченная, пустая прожорливая кокетка! – обличительным тоном провозгласил Купидонов и обратился к Лёвке тихим, поникшим голосом:

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далёко, далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.

Купидонов всё это проговорил так таинственно и пронзительно, что Лёвка почуял в этих словах притягательную волшебную силу.

– Это стих? – спросил он не очень уверенно.
– Нет, молодой человек, не «стих»! Не «стих»!! – возмущенно заклокотал Купидонов. – Поэзия! Поо-ээ-зиия-аа, дорогой мой, хороший вы мой человек! – выкрикивал он, забираясь с ногами в кресло.
Оттуда он, воздевая обе руки к Ираиде, жующей уже печёные пирожки с капустой, обличительно и немного трагически пророкотал:

И как я тебе расскажу про тропический сад?!
Про стройные пальмы, про смерть молодого вождя?!
Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый  туман!!
Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя!!

– Чуешь? – обернулся он к Лёвке, неловко присаживаясь. – Поэзия! – он поднял указательный палец вверх и замер, к чему-то прислушиваясь.

Лёвка кивнул и тоже прислушался.

В тишине раздалось:
– Чокнутый! Сумасшедший! Всё, всё запорол, болван!!

Лёвка вздрогнул, но снова никто не обратил внимания на ругательства и не вывел этого хулигана из помещения. Лёвка даже подумал, что чокнутый и сумасшедший как раз сам и есть этот странный и грубый Лёлик. Кто обзывается, сам называется.

От возгласов Лёлика Купидонов очнулся и робко взглянул на Ираиду. Та дожёвывала ватрушку, приглядываясь к печенью.
– Божественная! – вздохнул Купидонов и обратился к Лёвке:
– Не двигайтесь, молодой человек! Честь имею наколдовать вам школьный подарок! Позвольте отсутствовать?

Купидонов ушёл на кухню с карандашом и листом бумаги.
Зато наконец-то вернулась бабушка Рита. Но в руках у неё ничего совершенно не было. Если не считать сигареты, естественно.
Лёвка внутри разочарованно завздыхал. А Рита, приблизившись, сунула руку в карман и ему протянула красную денежную купюру.
– Вот, Лёвушка, держи. И купи себе сам что захочешь!
– Марго, ты испортишь внучика! – растягивая слова, произнесла Ираида.
– Зато у него есть отныне свобода выбора. Это же замечательно! Правда, Лёвушка?
Лёвка кивнул, удивлённо глядя на денежку. Целых пять настоящих тысяч русских рублей!

Потом они с Ритой сидели и пили чай, рассказывая друг другу новости.
– Подумать только! Как быстро время летит! Уже в школу! – до сих пор изумлялась Рита, умиленно глядя на Лёвку.

– Бездарь! Урод! Тупица! – снова выкрикнул Лёлик.
Рита пошла к нему и налила ему пива.

– Рита, он почему на меня всё время ругается? – шёпотом спросил Лёвка. – Он даже меня не знает, а обзывается и кричит.
Бабушка рассмеялась, а потом, утирая слёзы от смеха, растолковала Лёвке, что этот Лёлик читает статью молодого автора, и ругает его и только его одного, а никак не Лёвку.

– Он тебя и не видит, – сказала Рита. – Он вообще ничего, кроме текста, не видит сейчас. Погоди, вот прочтёт, и вернётся.
– Откуда – не понял Лёвка.
– Оттуда. Из текста. К нам, – улыбнулась Рита – То есть, человеком сделается.

Лёвка обрадовался, но удивился. Тут было над чем подумать. Но думать ему не позволили. Из кухни явился восторженный Купидонов и объявил, что он только что написал стихи Лёвке в подарок.
Он встал значительно, как артист, и громко, с чувством, прочёл:

 Я люблю тебя, школа!
Что само по себе и не ново!
Я люблю тебя, школа!
Я люблю тебя снова и снова!..

И дальше там много всякого, всё про школу.
Смотрел он при этом исключительно на Ираиду. Как будто это она была школа, а не интересная тётенька.

Лёвка был очень доволен и стих решил выучить наизусть. Оказывается, Купидонов великий поэт, лучше Пушкина даже! Пушкин про школу вообще ничего не писал, только сказки для детского сада. Несерьёзный поэт, не умный.

– Купидонов, – решился Лёвка про главное. – Скажите, что в школе самое неприятное? Самое страшное?
Купидонов немного подумал и печально сказал:
– Самое страшное и неприятное, молодой человек, это – дети. Школьники, одноклассники.
И Купидонов поведал ему о своём одиноком и беспросветном существовании в школе.

Никто почему-то совсем не любил Купидонова. Его все дразнили и издевались над ним. А всё потому, что маленький Купидонов был самым талантливым и чрезвычайно способным мальчиком. Учился он исключительно на «отлично», солировал в хоре, побеждал на олимпиадах и конкурсах и висел на Доске Почёта как гордость школы. Но при этом у Купидонова не было ни одного друга – не только в классе, но и во всей школе. Его не любили за то, что он был лучше всех и его ставили в пример всем другим, неталантливым, обыкновенным средним ученикам. Однажды ему объявили бойкот за то, что он поднял руку чтоб отвечать, когда все не выучили урока и договорились не отвечать. Все получили «два», а он – «пять», и никто с ним не разговаривал. В другой раз ему на спину прилепили тетрадный листок с картинкой и крупной надписью «Я зубрилка, дай мне в нос!», и он проходил всю большую перемену с этим листком. Все смеялись, и даже никто не сказал ему, пока не вмешался завуч. Ему рисовали рожи в его показательно-образцовых тетрадях, мазали мелом стул, привязывали к портфелю детские погремушки, а на уроке труда насыпали за шиворот ему опилки и даже холодные гвозди…

Лёвке стало так жаль Купидонова, что он едва не заплакал.

– Так сделался я поэтом, – горько сказал Купидонов, и глаза его заблестели. – Я был абсолютно один, молодой человек. И не было ни единой души, которая проявила ко мне участие и дала мне простого, но недоступного человеческого тепла…
– Хорош, Купидонов, стонать. Сворачивай душегрейку, – сказала, прищурясь на Купидонова, Ираида. – Я сейчас разрыдаюсь! Рыдаю уже, Купидонов! Страдалец ты наш! Непонятый миром гений! Ха-ха-ха-ха.
Купидонов убрал глаза и из красного сделался вдруг багровым.

– С тех пор Купидонов не любит детей, – продолжала безжалостно Ираида, взгляда не отрывая от Купидонова. – Из-за этого даже не женится. Трус. Боится, что дети не будут его любить, а будут над ним издеваться. Поэтому он шарахается от женщин и, чуть что, далеко убегает, чтобы, не дай бог…

Купидонов схватил свой бокал и убежал на кухню.
Ираида, пожав плечами, медленно, будто крейсер, поплыла в направлении кухни и Купидонова.
Лёвка почти ничего не понял, кроме того, что детей Купидонов боится. Или не любит. Жаль.

– Браво! Золотце! Молодчина! Я так и знал!! – Лёлик вскочил вдруг, сияющий и счастливый. – Он всё-таки выкрутился, чертяка! Я чувствовал – что-то есть! В нём что-то есть! Он сделал! Он всё-таки сделал это!

Лёлик бросился вдруг прямо к Лёвке и затормошил его со словами: «Какой славный мальчик! Откуда он у нас тут?..» Затем сунул Лёвке несколько разноцветных гелевых ручек и пошёл налить себе пива. В конце концов он блаженно разлёгся в кресле, вытянув длинные ноги. К нему тут же пришёл кот Сапёр и лёг на живот, мурлыча. А Лёлик курил и нежно смотрел в пространство. И по-прежнему никого не видел.


Когда они с Лерилидой ехали из гостей, Лерилида ему объявила, что теперь он самостоятельный мальчик и может гулять во дворе один, сам по себе, но в строго определённое время. Потому что ему нужен кислород, и как можно больше, чтобы лучше работала голова.
А потом они с Лерилидой рассматривали подарки. И нисколько не конфликтовали.
Лёвка даже забыл, что до школы всего два дня. Забыл думать и опасаться.





Глава 6. ПЕРВОЕ СЕНТЯБРЯ

Первого сентября Лёвка проснулся сам, раньше времени, даже раньше прабабушки Лерилиды.
Вставать он не стал. Лежал и думал про сон.

Приснилось ему, что они с Лерилидой идут с цветами и с глобусом в школу. Идут, идут. И вдруг Лёвка видит, что это не Лерилида, а бабушка Рита идёт с ним. И даже уже папиросу несёт, чтоб курить. Только негде огня взять, она зажигалку забыла, и плачет, что как же так.
Лёвке страшно – его могут наказать из-за Риты, они уже к школе подходят. Но школьный двор пуст. Никого. Они опоздали.
К ним спускается по ступенькам Учительница, красивая, словно фея, но вся зелёного цвета. Она гладит Лёвку по голове, и он перестаёт бояться. Вдруг Рита отодвигает его и спрашивает у зелёной Учительницы – огоньку не найдётся? Учительница протягивает спиртовку для опытов с фиолетовым крошечным огоньком, Рита радостная прикуривает. Идёт дым. А Учительница говорит – ой, Лёва, какой у тебя большой глобус, ты видимо очень учёный и умный мальчик, я буду тебе одни только пятёрки ставить, согласен? Согласен! – кивает Лёвка. Только ты покажи мне сейчас Амазонку, и озеро Чад покажи, и всё, – говорит Учительница.
Лёвка смотрит на глобус. В глазах его всё перемешивается, океаны ползут прямо на континенты, пингвины на страусов…
Это дым, понимает он, это всё из-за дыма.
Лёвка чуть не плачет, сейчас она перестанет ждать и уйдёт, пятёрок не будет!
Тут Рита бросается к глобусу и кричит: он всё знает, он только что мне показывал, вот она, Амазонка! – Рита тыкает в глобус дымящейся папиросой, – а вот ваше озеро Чад!
Учительница довольна, гладит Лёвку по голове. Но глобус в руках его отчего-то дымится, и Лёвка видит, что там, куда Рита потыкала папиросой, возникли округлые дырочки. И теперь они расширяются с фантастической быстротой, пожирая, уничтожая реки, страны, пустыни, саванны…
Учительница визжит.
Лёвка видит, как изнутри его глобуса, из развёрстых отверстий выскакивают… кузнечики! – много, сотни и тысячи! Саранча! Целый рой летит на Учительницу, та визжит!
Из школы к ним бегут люди – пожарные, синяки Петька с Васькой, полиция.
Учительница визжит.
Кузнечики всё продолжаются, продолжаются.
Лёвка хочет заткнуть дыру в глобусе и не может, и знает, что будет наказан, и больше никто никогда не поставит ему пятёрку, и…
Рядом стоит и заливисто, в голос, хохочет Рита, осыпая кузнечиков, глобус, Учительницу и Лёвку пеплом, дымом, осенними листьями, лепестками жёлтых ромашек и огненных георгинов из бывшего Лёвкиного вдрызг растерзанного букета…

В этом месте Лёвка не выдержал и проснулся.
Сон всполошил его. Сон мог оказаться вещим, ему бабушка Катя про вещие сны рассказывала. Тогда всё это сбудется!
Лёвка думал всё утро. Чистил зубы и думал, ел завтрак и думал.
И выход нашёлся.
Не надо брать с собой глобус. Всё из-за глобуса. Амазонка, дым, саранча.
Лёвка так обрадовался, что все остальные мысли ушли, в голове было только солнце. И счастье, что ничего не случиться.
В школу он шёл вприпрыжку. И даже не слышал, как сзади ворчит на него Лерилида – куда ты, Лёвушка, не беги так, не поспеваю…

И всё было по-другому, не как во сне.
Школьный двор заполнен детьми, все толпятся, смеются, звучит задорная музыка, развеваются ленты, в небо рвутся воздушные праздничные шары. И все словно ждут чего-то необыкновенного.
Лёвка тоже стал ждать.
Лерилида куда-то ушла, как только они нашли его класс – 1-ый «Г».
Эглена Геннадьевна оказалась нисколечко не зелёной. Зато улыбалась приятно, очень по-доброму.
Лёвка встал где сказали и просто стоял смотрел. В первый день ему ничего плохого не показали, напротив, все их поздравляли, приветствовали, а потом дали Первый звонок. Лёвка даже решил, что какая-то глупая школа ему досталась, неправильная, несерьёзная. Но потом он подумал и догадался, что всеми этими песнями и шарами они просто бдительность усыпляют. Нарочно. И надо всегда быть готовым. Не может ведь каждый день быть концерт и праздник. И экскурсия.
Экскурсия ему очень понравилась. И бассейн, и столовая, а особенно школьный Музей Приколов.
И дети здесь были другие, не как в саду. Никто не шумел, не толкался и не обзывался. И никто ничего не знал.

После экскурсии их повели прямо в класс. На партах стояли таблички с фамилиями и именами.
Лёвка сам, без учительницы, нашёл своё место и сел.
Соседнее место пока пустовало, а на табличке написано было «Туманова Валисиса».
Валя, значит, подумал Лёвка. Так бы и написали, а то – Валисиса какая-то.
Сзади кто-то вдруг ткнул его пальцем в спину.
– Бонифаций, привет!
– Я не Бонифаций, – ответил он, оборачиваясь.
Ника, кто же ещё.
– А ты кого знаешь? Я знаю Маришку, Костика, – тараторила Ника. – И Глеба, я ним в детский сад ходила…
Тут Эглена Геннадьевна подвела к его парте девочку.
Ника сразу притихла и больше его не дёргала.
Лёвка тоже молчал.
Он был недоволен, что с ним посадили девчонку. А как же друг? С кем он будет тогда дружить?
Вдобавок она была некрасивая. С короткими жёсткими волосами, которые на голове её клочковато топорщились, словно мокрые птичьи перья. И бант ещё сверху огромный, на чём только держится.

Больше в этот день ничего так и не случилось. Они подарили цветы Эглене Геннадьевне, сфотографировались всем классом и по отдельности, и их отпустили домой.





Глава 7.  «НИКАКОЙ Я НЕ БОНИФАЦИЙ!..»

Прошло две недели. Лёвка в школе освоился и совсем забыл, что не хотел.
Ему нравилось всё – и уроки, и одноклассники, и спортзал, и особенно школьный буфет с его дивными шоколадными кексами.
Жизнь портили только девчонки.
Во-первых, соседка по парте. Она до сих пор почему-то его игнорировала. Вела себя так, будто нет его, будто вовсе она одна тут сидит. Задавака.
Лёвка с ней тоже так стал – будто её нет. Со всеми вокруг разговаривал, а её не видел в упор. Подумаешь, Валисиса какая-то.
Во-вторых, Ника не отставала. Уже и Аркашу втянула, соседа по парте. Рассказала ему, что у Лёвки звериное имя, и что он придумал писателя, тоже Льва.
Лёвка думал, Аркаша его поддержит – скажет Нике, что есть писатель такой, не выдумка.
Аркаша очень серьёзно, почти по-взрослому выглядел. Лохматый, насупленный и в очках. Но писателя Льва Толстого, увы, Аркаша не знал, и поверил Нике, что Лёвка их всех обманывает.
Так могло и до Глеба дойти. А этого Лёвка никак допустить не мог, он наметил Глеба себе в друзья, потому что Глеб самый достойный в их классе, серьёзный и умный. Лёвка сразу же понял, в первые дни, и ждал подходящего случая, чтобы как следует подружиться.
А если Ника возьмёт и всё Глебу скажет?
Глеб подумает, что он обманщик. Зачем ему такой друг?

Прежде Лёвка надеялся, что Ника забудет, что вылетит из головы. У всех вылетает, со всеми порой случается. С мамой, с папой, со всеми бабушками, не говоря о дедушках. Но лучше всех всё вылетает из головы у бабушки Риты. Лёвка часто при этом присутствовал.
Однажды у Риты из головы вылетел день её собственного рождения, и она очень удивилась, что все её поздравляют, а она даже и не выспалась к этому времени, потому что всю ночь играла с подругами в преферанс и всех их обула. А в другой раз из Ритиной головы вылетело взять сдачу в газетном киоске. Тогда продавщица выскочила на улицу и догнала их, а после и говорит: «Ну нормально ваще за газету пятьсот рублей отдавать?» И они хохотали потом вместе с Ритой стояли долго. А Лёвка смотрел на них и развивал своё чувство юмора, но так и не засмеялся, потому что чего тут смешного – сдачу свою не брать?

Только зря он на это рассчитывал, оказалось.
Ничего у неё не вылетит.
Вон, сегодня – снова здорово.

Пришёл новый мальчик, он по болезни отсутствовал. Ника стала его по классу водить, знакомить со всеми, потом на него показала и говорит:
– Это лев у нас водится. Бонифаций. 
– Никакой я не Бонифаций! – Лёвка так вспылил, что вскочил даже. – Не Бонифаций! Лев! Имя такое!
– Нет такого имени! – Ника.
– Почему? – сказал новенький. – Есть. Нормальное имя. Лев Дуров. И Лев Аршавин.
– Ну и что?! – закричала Ника. – Ну и пусть имя есть! А писателя нет такого!
– Есть, – Лёвка сказал.
– Чем докажешь? Где книга? Ты обещал!
– Завтра будет, – Лёвка вдруг покраснел.
Ника не унималась.
– Тебя завтра весь класс будет звать Бонифацием, спорим? Если книгу не принесёшь. Спорим?!
– Принесу, – буркнул Лёвка сердито.
– Как ты сказал фамилия того Льва, что писатель? – не по-доброму улыбаясь, спросила Ника.
– Толстой. Лев Толстой, – сказал Лёвка. – Завтра увидишь!
–  Завтра вот и посмотрим! Посмотрим! – ещё раз с особым значением крикнула Ника, и больше на Лёвку внимания не обращала. Всё с новеньким мальчиком разговаривала. Его Игорем, выяснилось, зовут.

Лёвка так разозлился на Нику, что вместе с ней заодно разозлился и на Аркашу, и даже на новенького. Почему они её слушают? Почему не верят ему?
Завтра все пожалеют об этом. Завтра он им докажет.
Нельзя больше ждать, что у Ники вылетит из головы. Надо действовать.

Вечером, когда Лерилида ушла на группу здоровья, Лёвка вытащил том из собрания сочинений. Было заметно, среди ровных тёмно-зелёных рядов зияло пустое место. Книги могли его выдать, и Лёвка придумал. Нашёл подходящую по размеру и толщине какую-то книгу на нижней открытой полке, и втиснул в собрание. Затем положил Толстого в школьный рюкзак и уселся выписывать палочки и крючочки. Но сегодня палочки и крючочки у него выходили неважные – кривились, извивались, дрожали.

Вернулась домой Лерилида. Проверила пропись и стала ругать за то, что совсем не старается, нет упорства, и много чего ещё.
Лёвка молчал и не пререкался, как это бывало обычно. Лерилида даже встревожилась и потрогала его лоб.
– Переутомился! – решила она. – Всё, заканчивай. Будем чай пить с лимоном и с мёдом. Для тонуса.
Но даже вкуснейший сибирский мёд с облепихой, арахисом и кедровыми то ли орешками, то ли семечками совсем Лёвку сегодня не радовал.





Глава 8.  ТОЛСТОЙ, ЕЩЁ ТОЛСТОЙ И ТОЛСТАЯ

«Сейчас покажу ей книгу, и всё закончится», – думал Лёвка.
Нарочно сегодня сказал Лерилиде, что надо пораньше выйти. Хотел до уроков успеть.
А там Ника уже. И ребята вокруг стоят.
– Подумаешь, «Золотой ключик»! Мы в детском саду читали! – донеслось до Лёвки.
– Смотрите, что сейчас будет! – Ника увидела Лёвку и устремилась к нему. – Смотри, Бонифаций! Видел?

И как затрясла перед ним длинной книжкой какой-то.
На обложке был Буратино. Улыбался он так же злорадно, как Ника. Глупая детская сказка про дурачка.

– Ну и что, – сказал Лёвка и сунул руку в рюкзак.
Вот увидит сейчас!
– А то! – закричала Ника. – Смотри! Писателя твоего Алексей зовут! Алексей! Никакой не Лев!
Действительно, на её книге так и было написано – Алексей. Алексей Толстой.
– Что, попался?
Лёвка молча достал свою книгу, раскрыл, сунул Нике.
– И правда, Лев, – она удивлённо рассматривала фотографию. – Опечатка, наверное. Старый какой, бородатый… Не лев, – леший он! Домовой!
Лёвка рассерженно выхватил у неё свою книгу.
– Ясно тебе написано – Лев Толстой! Что, проспорила? И больше не смей меня Бонифацием звать, а то… а то…
Лёвка остановился, придумывая угрозу.
– Увидишь, что будет! – закончил он, и хотел спрятать книгу в рюкзак, но Ника, как кошка, вцепилась в него:
– Стой! Смотри ты! Смотри, Бонифаций!
Она положила рядом их книги, и Лёвкину и свою, и радостно тыкала пальцем:
– Смотри, твой Лев недействительный! Он просрочен! Он уже не годится!
– Сама ты… – начал было он спорить.
– Смотри! Видишь, год стоит? У тебя 1961, где Лев. У меня, где исправлено на Алексей – 1989-ый! Потому что исправили! Всё неправильное всегда исправляют! Улицы исправляют! Даже целые города! Ленинград исправили, Куйбышев!
– И Свердловск, – сказала вдруг Василиса.
Нашла время высказаться. Кто её за язык тянул, рассердился Лёвка.
А Ника вовсю ликовала.
– Видишь, все говорят!  – кивнула она на класс. – Твой Лев не считается! Отменили! – с превосходством провозгласила она, и смотрела на Лёвку теперь сочувственно, как на больного.
А Лёвка растерянно переводил взгляд с одной книги на другую и совсем не знал, что сказать.
– Зато у тебя фотографии нет! – схватился он за соломинку.
– Да, – поддержал его вдруг Аркаша. – Может, это такие братья. Как Братья Гримм.
– Или может однофамильцы, – сказал ещё кто-то, Лёвка в толпе не видел.
– Может, не может! – передразнила Ника, ни капельки не сдаваясь. – Ладно, будет вам фо…

Тут прозвенел звонок, и вошла Эглена Геннадьевна.

Дальше Ника вела себя тихо, не приставала, не тыкала в спину ручкой, не обзывалась.
Лёвка было обрадовался, что – всё, с этой темой покончено, он ей всё доказал. Но потом, на большой перемене, выяснилось, что у Ники есть новый план и новые – для него – испытания.
Вместо того чтобы с классом идти в столовую, Лёвка вынужден был бежать вместе с ней в другое крыло, к старшеклассникам.
Ника буквально его похитила – выдернула из строя, сказала «Молчи! Бежим!» и они побежали.
Уже после она объяснила, когда пришли в кабинет.
– Здесь портреты. Посмотрим теперь… Где книга?
– Какая книга?
– Твоя!
И ещё на него заругалась потом. Как будто он должен повсюду книгу носить! Сама не предупредила, сама же ругается.
Пришлось им вернуться в свой класс, за Лёвкиным томом.
А когда прибежали обратно, и Ника закрыла дверь, Лёвка вдруг испугался. Они в чужом классе! Без разрешения! А если войдут старшеклассники? Или, хуже того, старшеклассницкая учительница?!
– Ищи! – приказала Ника. – Где твой Толстой?
Лёвка хотел ей сказать, но подумал, что лучше скорее найти похожий портрет и отсюда уйти, пока их никто не заметил.

Пушкин, Гоголь, Некрасов…
Лёвка смотрел на Пушкина. Совсем не такой, как у них, у бабушки Кати…

– Нашла! Вот! Иди сюда, – позвала его Ника. – Похож?
Лёвка открыл свой том и они сравнили – похож вроде.
– Надо подпись отковырять! – придумала Ника. – Видишь, там везде видно подписи под портретами, а на этой стене плющ мешает…
Она огляделась по сторонам.
– Зачем? – не выдержал Лёвка. – Видишь, мой висит, Лев Толстой! А твой Алексей не висит!
– Мы должны посмотреть, что написано под портретом. Если «Лев», значит, ты победил. Если «Алексей» – значит, я…
Ника взялась за ближайшую парту и принялась её двигать к стене.
– А потом сверху стулья поставим, залезем, плющ уберём… Чего стоишь? Помогай!

Они придвинули парту и поставили сверху два стула. Ника полезла первая, за ней, торопливо, Лёвка. Он вдруг испугался, что Ника его обманет, и решил убедиться сам, своими глазами.
Парта вдруг зашаталась.
Ника как раз потянулась вверх, ухватилась за стебли растения…
Лёвка даже не понял, как оно так получилось, но стул его выскользнул из-под ног…
Ещё что-то сорвалось со стены…
Раздался ужасный грохот!

«Вся школа сейчас прибежит!» – Лёвка замер. Коленка болела, болело ещё что-то. Зато Ника нисколько не пострадала, она вовремя спрыгнула на пол и теперь ему выговаривала:
– Что ты наделал? Не можешь, так и не лезь!
– А что я? Это стул упал, я – за ним! – защищался Лёвка. – А ты и вообще вон горшок разбила! Земля везде…
– Сейчас перемена кончится! – Ника засуетилась. – Давай двигай обратно как было, а я подмету… И цветок посажу как был…

Они принялись за дело – молча, сосредоточенно.
Ника уже успела собрать всю землю в горшок, как вдруг…

– Что здесь происходит? – послышался строгий голос. – Дети, вы не заблудились?
Перед ними стояла учительница старших классов. Чужая и очень сердитая.
Лёвка и Ника замерли и молчали.
– Повторяю вопрос! – ещё более угрожающе произнесла учительница. – Итак, что вы здесь делаете?
– Извините, пожалуйста, – просительным тихим голосом сказала Ника. – Мы ваш плющ уронили…
– Да, – подхватил Лёвка и покраснел. Он всегда краснел, когда говорил неправду. Плющ уронили не «мы», а одна только Ника.– Мы ваш плющ… Извините…
Учительница засмеялась вдруг и стала совсем не страшная.
– При чём здесь… При чём здесь плющ… – сквозь смех выговорила она.
Ника выдвинулась вперёд и затараторила.
– Мы не знали про плющ! Мы Толстого пришли посмотреть! А Толстой весь в плюще! А он, – она указала на Лёвку, – сказал, что Толстой – это лев! А в моей книжке вот, – она предъявила книгу, – Алексей! Простите, пожалуйста! Хотите, я вам из дома хоть сколько горшков неразбитых могу принести!

Учительница смеялась навзрыд.
Ника остановилась и замолчала.
А Лёвка боялся, что перемена кончится, и они не успеют…

– Какой класс? – отсмеявшись, спросила учительница.
– Первый «Г», – сказал Лёвка. Нарочно, чтобы не дать Нике снова заговорить, а то мало ли.
– Имена, фамилии, – учительница вдруг снова нахмурилась, и стала, как и тогда, чужой и сердитой.
– Меня зовут Ника, как греческую богиню, Ника Астафьева, – скороговоркой выпалила Ника. – А его – Лев! Он думает, это имя такое, а это не имя! Он думает, есть писатель такой – Лев Толстой! Скажите ему, пожалуйста, что такого писателя нет, потому что писатель есть Алексей Толстой, а не Лев!

Учительница даже смеяться уже не могла, только краткими резкими смехами. Силы, видимо, кончились, решил Лёвка.
А потом она отодвинула плющ, и они увидели подпись – Толстой Лев Николаевич.
И Ника вздохнула, и не смотрела больше на Лёвку, лишь на учительницу.
Учительница принялась им рассказывать о писателях, о Толстых. Оказалось, их целых три даже, а не два. И они друг другу не родственники.

Тут звонок прозвенел, а она говорила и говорила.
Лёвка не слушал, он с ужасом думал, что теперь с ними будет. Их выпорют розгами! В карцер запрут! Поставят коленками на горох!..
Надо ей сказать! Как она там сказала, её зовут? Алёна Сергеевна, вспомнил Лёвка. Надо как-то сказать, что они здесь не могут больше, им надо в класс!
Он давно бы ушёл, один, но пути совершенно не помнил. Коридоры, лестницы, повороты. Один он заблудится.

Алёна Сергеевна в это время рассказывала, что есть даже писательница Толстая, живая ещё, не как которые на портретах. А Ника настолько освоилась, что спорила теперь с ней – говорила, из женщин плохие писательницы выходят, так мама её говорит, зато из них журналисты хорошие, потому что мама как раз журналистом в газете работает, самым лучшим, её зато знают все, не то что какую-то там писательницу…

Совсем голову задурила всем, решил Лёвка.
И может, Алёна Сергеевна тоже решила так. Потому что рассказывать перестала и повела их – сама! – на урок. И перед Эгленой Геннадьевной извинилась – сказала, это она задержала их. И сказала, что дети в их первом «Г» просто замечательные, оказывается. Любознательные, начитанные. Очень рада была познакомиться. И ушла.
А Лёвка вообще не понял, о чём урок был. Сидел и приключение вспоминал. И портрет, и плющ. И то, что теперь он – законный Лев, по всем правилам. Пусть попробует кто-нибудь скажет теперь…

А когда Лёвка шёл домой с Лерилидой, мучаясь от того, что не может ей обо всём сегодняшнем рассказать, он вдруг с ужасом вспомнил, что старый зелёный том великого русского классика Льва Толстого остался лежать на парте в кабинете литературы, у Алёны Сергеевны!
 




Глава 9.  МНОГО МАЛЕНЬКИХ КЛАССНЫХ ТАЙН И ВНЕЗАПНОЕ РАЗОБЛАЧЕНИЕ

Лёвка наскоро, без аппетита, поел и сел за уроки.
Снова скучные эти крючки и палочки! Как же книга? Как теперь её вызволить? А всё из-за этой Ники!
Лёвка всю голову изломал – искал выход. Помощь пришла с неожиданной стороны, очень кстати.
– Ты переутомился! – мельком взглянув в его пропись, воскликнула Лерилида. – Вчера как попало писал, сейчас и того хуже! Так не пойдёт!
И велела Лёвке гулять во дворе до тех пор, пока она не вернётся с занятий.
Они вместе вышли. Лёвка дождался, пока Лерилида скроется из виду, и помчался в школу. Школа была совсем близко, всего три двора, он давно мог бы сам ходить, без неё! Дорогу даже не надо переходить. А она его водит, как маленького!

В школе царила строгая тишина. Шёл урок.
Лёвка, стараясь не сбиться, нашёл кабинет русской литературы. Дверь была приоткрыта.
Всего только – постучать и войти. Постучать, спросить – можно? Алёна Сергеевна добрая, не рассердится.

Лёвка встал у двери. Он решил досчитать до пятнадцати, прежде чем…
Начал – раз, два, три… – и услышал вдруг голоса. Посмотрел осторожно в класс: у окна разговаривали Алёна Сергеевна и Эглена! Эглена Зелёная! Здесь?! Что же делать?
И тут он услышал такое, что всё остальное разом исчезло из головы.
Разговаривали о нём!
И о Лерилиде!
Потом – о Валисисе, о Нике… Обо всех его одноклассниках!
Уши у Лёвки горели, едва не плавились, но уйти он никак не мог, и не мог перестать подслушивать, хоть это и нехорошо. Столько разного он теперь знал, столько тайн и семейных подробностей! Кто бы только подумать мог, что у Ники… И что Валисиса, соседка его по парте… Во-первых, не Валисиса, а Василиса, но это ладно, главное, что она… Нет, а Глеб?! Глеб вообще в голове не укладывался, быть не может, они что-то путают…

Вспугнул его школьный звонок.
Он вдруг прозвучал так зловеще, так неожиданно – прямо в голову! Лёвка чуть не оглох. Закрыл уши руками и как рванёт!
Заблудился. Петлял, искал. Вышел к школьной столовой; оттуда понёсся вдруг, ни с того, ни с сего, в свой класс. И правильно сделал: от класса он ориентировался прекрасно, там-то привык.
Дёрнул дверь – низачем, просто так.
Дверь открылась, Лёвка просунулся.
Никого.
Нет, ошибся – за самой последней партой сидела его соседка, несносная Валисиса Туманова, и сосредоточенно выводила что-то в тетради.

– Эй…– окликнул он грубым, осипшим от беготни и волнений, голосом.
Василиса уставилась на него.
И тогда он спросил:
– А ты почему?
И сам знал, что плохо спросил, по-глупому.
Василиса молчала.
А Лёвку так и распирало спросить, так хотелось узнать подробнее…

– Ты чего тут? Чего домой не идёшь?
Другое совсем спросил, не то.
Василиса молчала. Смотрела глазищами и молчала.
– Подумаешь, – сказал Лёвка. Хотел уже закрыть дверь и уйти, но она вдруг сказала:
– Ты прав. Лев Толстой существует. Великий писатель. У нас дома есть.
Лёвка вдруг разозлился.
– Надо же! – сказал он. – Вот так новость!
Захлопнул дверь и пошёл.
А чего она.
Хлопнул громко, нехорошо. И слова не свои сказал – так ему Лерилида язвительным голоском таким же всегда говорила, противным таким – «вот так новость!» В том смысле, что – чепуха и банальность, давно всем известно, а ты…
А чего она. Надо было тогда ещё говорить, при всех, надо, чтобы весь класс это слышал. Тогда бы он не один был. Тогда бы ему поверили, и ничего не случилось бы. И том из собрания сочинений стоял бы сейчас на месте. Сегодня четверг, Лерилида по четвергам берёт книгу из шкафа, садится читать…
Что будет?

Лёвка плёлся домой. Настроение так упало, что он уже не хотел ничего знать ни про Валисису эту, ни про тайгу со свирепыми хищниками, где она жила вдвоём с дедом, пока сюда не приехала, чтоб адаптироваться – он запомнил! – адаптироваться и учиться в их школе…
Про это учительницы говорили, он слышал.
А она ничего не рассказывает, Валисиса эта, молчит.
А ему теперь как – без книги?

Лёвка придумал отвлечь Лерилиду от шкафа. Чтобы ей не хотелось сегодня читать, чтоб забыла. А завтра он пойдёт в школу, найдёт Алёну Сергеевну…
А вдруг его книга попала не к ней, вдруг её обнаружили старшеклассники и забрали?!
Лёвка даже вспотел от ужаса.
Тут пришла Лерилида, увидела, что он красный весь, похвалила. Решила, что он приседания делал и на турнике занимался. А он…

Лёвка сделал уроки. Его крючочки и палочки были безукоризненны. Даже великолепны. Так Лерилида сказала. И согласилась весь вечер играть с ним в шахматы.
Не узнает! Не будет читать! Не полезет в шкаф!

И только Лёвкина жизнь хоть на время, но так хорошо наладилась, только всё стало складываться как надо, в дверь позвонили.
Пришёл старшеклассник Андрей и его суетливая быстрая деловая мама. Андрей стоял и улыбался, а мама его разговаривала с Лерилидой. Просила «Войну и мир» одолжить, в библиотеках разобрано всё, а Андрею положено по программе, он аккуратно, я за ним прослежу, чтобы книга…

Так всё раскрылось.
«Война и мир» оказалась, правда, в других томах, и Андрей унёс их с собой. Но подмену-то Лерилида заметила и немедленно учинила допрос. Лёвка сразу сознался и попросил прощения. Лерилида его как не слышала. Она говорила речь о нечестности, о самовольстве и непослушании, и о том, как всё это приводит впоследствии на кривую дорожку. Сердилась она не на то, что он вынес книгу из дома, а на то, что без спросу взял. Теперь выходило, что может она разрешила бы, а тем более, если в школу, если по делу.

Лерида вскипела так, что не сразу вспомнила – не спросила, а где же книга. А когда наконец велела её принести и поставить на место, Лёвка только всего и успел сказать, что оставил случайно в классе…
Этого было достаточно. Последняя, то есть, капля.
Никаких дополнительных объяснений Лерилида слушать не пожелала и велела ему молчать. И сама замолчала. Намертво. А когда Лерилида молчит, наполняя невидимой тяжестью всю квартиру, это самое страшное, самое невыносимое наказание. Однажды уже так было, и Лёвка недолго держался – с завтрака до обеда. А потом стал просить наказать его как угодно, только не так.

Лерилида молчала весь вечер, а потом надо было спать.
Засыпал Лёвка в жуткой тревоге – вдруг завтра Толстой не найдётся, вдруг он пропал навсегда?
Лерилида тогда вообще не простит его, никогда не простит и не заговорит с ним про умное, и вообще. И к Рите не отведёт, где поэт Купидонов и те интересные люди! И к бабушке Кате на свадьбу, к новому дедушке.
А всё из-за Ники!
Если бы не она…



 

Глава 10.  «УКАТАЛИ СИВКУ…»

Лерилида с Лёвкой не разговаривала. А он за это решил никогда больше не разговаривать с Никой. Она во всём виновата, пусть так и знает.
Ника даже и не заметила. Трещала стояла без умолку, как обычно. Но дразнить Бонифацием прекратила, обращалась к нему теперь исключительно «Лев».
Вот сразу бы так, думал Лёвка. Но прощать Нику не собирался. Даже когда к нему подошла Эглена Геннадьевна и отдала злополучный том великого русского классика.
Сзади сразу запрыгала Ника, полезла с вопросами.
Лёвка не отвечал.
–  Лев, ты что? – дёрнула его Ника за воротник. – Ты чего такой, как не лев? Ты же выиграл!
Хорошо, что урок начался, перемена была совсем маленькая.
Ника не отставала.
Особенно на большой перемене от неё было некуда деться. Она его так заболтала, что Лёвка не выдержал. Взял вдруг и сказал, что теперь Лерилида с ним не разговаривает. Из-за книги. Совсем навсегда.
Ника тут же заохала, утешать его принялась, но Лёвка уже обратно с ней не разговаривал. Один раз не считается. И вообще на неё внимания не обращал. Думал, как сделать, чтобы его посадили с Глебом. А то Глеб возьмёт и подружится с Радиком, они вместе сидят, – что ему тогда делать? Ему нужен самый хороший друг, а не абы что.
В конце концов Лёвка решил, что можно начать дружить в школьной раздевалке. Глеб придёт одеваться, а куртки нет, например. Он начнёт искать куртку, а Лёвка ему поможет и сразу найдёт, самый первый. Глеб сразу поймёт, что Лёвка особенный мальчик, самый находчивый, самый сообразительный. И поймёт, что им надо вместе дружить. Без этого Радика. И без всех.

Лёвка так хорошо это всё представил, что после уроков хотел раньше всех в раздевалку бежать. А Эглена Геннадьевна, как назло, вдруг ему:
– Задержись, Лёва, надо поговорить.
Лёвка только обрадовался, что она догадалась и скажет: произошла ошибка, вы сидите неправильно и отныне ты должен сидеть только с Глебом, в среднем ряду.
Но Эглена Геннадьевна вообще не о том начала. О каких-то рыцарях, не о Глебе.
А потом объяснила, зачем она Лёвку оставила. Её беспокоит, что Лёвка и Василиса не дружат. Даже общего языка не нашли. Другие дети давно ходят вместе домой и во всём помогают друг другу…
– Не надо мне помогать! – испугался Лёвка. – Я сам!
– Тебе, может быть, и не надо, – сказала Эглена Геннадьевна. – Зато Василисе сейчас нужна наша помощь. Мы должны ей помочь освоиться.
– Адаптироваться, – кивнул Лёвка. И с ужасом понял, что выдал себя: Эглена смотрела теперь на него так внимательно, словно щупала его лазером, проникая прямо насквозь.
– Адаптироваться, – повторила Эглена Геннадьевна. – Да, именно. К тому же она живёт ближе всех к тебе. Вам будет удобно ходить вместе в школу, из школы…
– Зачем? – спросил Лёвка как можно вежливее. И подумал: ещё чего, обойдётся.
– Ты – рыцарь. Все мальчики и мужчины – рыцари. Попросту говоря, защитники, – сказала Эглена Геннадьевна. –  Ты должен уметь защищать всех, кто слабее тебя. Всех, кто нуждается в помощи. Сейчас это Василиса.
– От кого её защищать? – пробурчал недовольно Лёвка.
– От дождя, например. От холода. Можно – от скуки, от одиночества. Или от хулиганов, – невозмутимо произнесла Эглена Геннадьевна. – От всего.

Про хулиганов Лёвке понравилось. Он тут же представил себе, как одним ударом разбрасывает во все стороны злых и вооружённых бандитов…

– Я могу на тебя рассчитывать? – донёсся до Лёвки как из тумана голос Эглены Геннадьевны.
Он отчаянно закивал, вдруг пугаясь – а вдруг она передумает?
– Иди, – улыбнулась учительница. – Василису я предупредила. Она ждёт тебя у гардеробной.

Василиса и вправду его ждала, уже в куртке и в шапке.
Лёвка, полный сознания своей важности и благородной цели своей особенной миссии, подошёл к ней и строго проговорил:
– Я буду ходить с тобой в школу. И после уроков. Так надо. Понятно тебе?
Василиса молчала.
Лёвка хлопнул её по плечу и хотел сказать, что он рыцарь, но тут вдруг увидел Нику.
Она стояла у зеркала, с Лерилидой!
И они…
Они – веселились!

Лёвка метнулся к ним. Он глазам не верил! В то же время боялся, что Лерилида при нём замолчит, уберёт улыбку, нахохлится, поджав губы, и снова всё станет плохо…

Лерилида ему улыбнулась. Даже вроде как подмигнула:
– Что, Лёвушка, много двоек несёшь?
– Не много! – радостно заорал Лёвка. – Не много! Совсем нисколько!
И скорее за книгой полез, показать, пока чудо не кончилось.
– Вот… Вот книга!
– Не сейчас. Давай, Лёвушка, дома всё это, – успокоила Лерилида. – Пообедаем, почаёвничаем. У нас гостья.
И они все втроём направились к выходу.
Лерилида вдруг напрочь забыла о том, что Лёвка наказан, – болтала, шутила с Никой.
Как это? Как это так? – ломал голову Лёвка.
Вот бы чудо осталось, чтобы так и всегда: Лерилида смеётся, солнце, листья оранжевые и красные, всюду мир…
А Ника шла и болтала с его собственной бабушкой – так, будто это она, а не Лёвка живёт с ней почти всю жизнь.
Какая! – подумал Лёвка.
Ну ладно, пусть. Ведь она помирила их. Сама разругала, сама потом и исправила.
Хорошо, пусть идёт. Лерилида уже пригласила её обедать к ним. Пусть обедает. Супа не жалко.

Ника торчала у них до вечера. Лёвка даже устал. Хотя ничего не делал – Ника сама всё делала. И альбомы рассматривала, и книги, и гнулась, и мостик делала – Лерилиде показывала как правильно, и просилась в группу здоровья:
– Мне можно! Мне всё разрешают, всё! – уверяла она. – Я куда захочу хожу!
«Чёрт-те что!» – думал Лёвка и ждал, что вот-вот Лерилида очнётся от наваждения и как рявкнет что-нибудь в своём духе. Но ничего подобного не дождался.

Когда Ника ушла домой, в дверях долго ещё прощаясь и благодаря за гостеприимство, Лерилида плюхнулась в кресло и слабым, почти умирающим голосом, попросила:
– Лёвушка, милый, подай мне пожалуйста соку… апельсинового. В холодильнике… кружку, да. А впрочем, неси, милый, весь пакет.
Она выпила сок одним затяжным глотком, налила ещё, и лишь после третьей кружки выговорила:
– Вот, Лёвушка… Укатали сивку… крутые горки…
– Какие горки? Какую сивку? Бурку? – проявил участие Лёвка.
– Лёвушка, знаешь что… Поди к себе, милый. Что-то я так устала…

Лёвка пошёл к себе и стал выводить в прописи палочки и крючки. Сегодня они выходили так ровно и правильно, так красиво, что Лёвка сам залюбовался и сам понял, что заглядение, а не прописи у него теперь будут! Всегда. Прямо с этого дня!





Глава 11. ЗВЁЗДОЧКИ, РЫЦАРЬ, БЕДА И СНОВА НАСЛЕДСТВО

В понедельник Эглена Геннадьевна напомнила им о звёздочках. Сказала, что с этой недели звёздочки уже действуют, им пора становиться внимательными и ответственными.
У Лёвки они, эти звёздочки, совсем выпали из головы. То книга, то Бонифаций, то Лерилида.
О звёздочках им Эглена давно говорила, вначале ещё. Показала малюсенькую золотую звезду и сказала:
– Такие звёзды получат те из вас, кто проявит себя каким-либо выдающимся образом в поведении или в учёбе. Каждый триместр мы будем подсчитывать, кто сколько звёзд заслужил. Лучший из вас получит такую вот, – она показала звезду в два раза больше, – Белую Звёздочку. А в конце учебного года кому-то из вас на общешкольном собрании вручат Большую Серебряную Звезду. Но для этого надо стараться весь год и не нарушать…

Лёвка вспомнил и за голову схватился. Он должен быть самым лучшим, немедленно! Все эти мелкие золотые звёзды должны перейти к нему!
Что же делать?
На прописи больше надежды нет: он видел – у Василисы крючки красивее…
Василиса!
Он должен её защищать. Должен быть её рыцарем. Он забыл!
Могла бы напомнить.
Лёвка сердито взглянул на соседку. Та отвернулась ещё больше. Задавака. Как теперь…

После уроков он ждал Василису у раздевалки. Потом отобрал у неё портфель – она всё равно молчала – и вышел ждать на крыльцо.
К нему подскочила Ника и затараторила. Лёвка даже не слушал. Когда Василиса вышла, он просто пошёл вместе с ней. Пусть молчит. Ничего, привыкнет. И всё ему про тайгу… и про деда, и про медведей и оленей сама расскажет…
– Ты что, Бонифаций? Чего ты с ней? – услышал он голос Ники.
– Я буду от хулиганов её спасать, – сказал он, не оборачиваясь. Но она уже встала сама перед ним, не давая идти.
– Зачем – её? Ты меня спасай, – Ника насупилась. – А её не спасай!
– Нет. Тебя пусть Аркаша спасает, – Лёвка и Василиса обошли Нику, каждый со своей стороны, и двинулись дальше.
– Ладно же! – закричала Ника. – Я сейчас твоей бабушке расскажу! Всё скажу, с кем ты ходишь! Она тебе только со мной сказала из школы идти, а ты…

И она убежала.
А Лёвка и Василиса шли и пинали листья. Потом Василиса стала их собирать, а Лёвка стоял и ждал. Лерилиду он не боялся, она разрешит Василису, ведь это задали в школе, не просто так. А потом он получит звезду. Когда её защитит.
Лёвка развеселился и стал рассказывать Василисе про зоопарк. Ну и что, что молчит. Помолчит и заговорит.
Он нарочно ей про зверей начал. Ей ведь должно понравиться, раз она из тайги. Глядишь, и сама расскажет ему в обмен. Не будет же она так и идти всегда…

– Эй! – услышал он – Эй! Подождите!
К ним бежала взлохмаченная и красная Ника.
Лёвка и не заметил, что они сбились с пути и давно идут по чужим каким-то дворам.
– Эй, да стойте же!
Лёвка рассердился. Опять она! От неё одни неприятности! Вот Василиса, к примеру – идёт себе и идёт. И молчит. Никакого вреда от неё.
– У бабушки Кати твоей беда! – крикнула, ещё издали, Ника.
– Ты всё путаешь, – отозвался сердито Лёвка. – У бабушки Кати свадьба.
– Свадьбы не будет, – замахала руками Ника. – Жениха в больницу забрали! Родственники! В дурдом!

И тут Лёвка сразу поверил. Он вспомнил про этих родственников, про наследство.
– И бабушка твоя Катя всё время плачет! К ней твоя Лерилида поехала! А тебе сказала гулять! Во дворе только, перед домом! А ключ у соседей, и если захочешь есть…
– Не хочу я есть! – буркнул Лёвка. – Сама ешь! Я к бабушке Кате поеду! Тоже!
– Зачем?
– Быть с ней. Утешать.
– А вот и неправильно! – объявила Ника. – Когда беда, надо не утешать, а бороться! Умеешь бороться? Ты будешь меня защищать?
– Не буду, – насупился Лёвка. – Зачем тебя. Надо слабых. Эглена сказала. А ты не слабая! Ты сама как… как… Как хулиган!
– Ты так, да? Ты так?! – обиделась Ника, в глазах её вспухли слёзы. – Ну и… Ну и пожалуйста! И целуйся с ней! Ну и что!! –  закричала она на всю улицу. – А я зато… Я зато… Я могу дедушку твоего из дурдома спасти, вот так!! Если захочу!

Выкрикнув это с отчаянной звонкой злостью, Ника резко от них отвернулась и бегом бросилась прочь.

– Ника! Стой! Подожди! – Лёвка бросил портфель Василисы на землю и побежал.

Ника остановилась.
– Ты правда… Ты правда можешь… – Лёвка не мог говорить.
Ника стояла спиной к нему, задрав нос и надменно прикрыв глаза.
Лёвка встал перед ней. Разговаривать с ним она явно не собиралась, но её неожиданно прорвало:
– И не думай! Я не ушла, потому что твоя Лерилида сказала глаз с тебя не спускать, вот я и не спускаю! И не спущу!
Она замолчала. Стояла твёрдо. Как памятник.
– Правда, можешь? – Лёвка не обратил внимания. – Только не ври!
– Вот ещё! Я не вру! – оскорбилась Ника. – Проще простого!
– А чего убежала тогда?
– Того!
– Ты спаси его! – умоляющим голосом попросил, чуть не плача, Лёвка. – Ника… Спаси, пожалуйста. А то свадьбы не будет… Они врут про умственное расстройство…

Ника смотрела враждебно и не отвечала. И Лёвка начал рассказывать – торопливо, захлёбываясь словами и мыслями, – о наследстве, о бабушке Кате, об умственно-мозговом расстройстве, о глобусе, об Анатоль Петровиче…

– Всё уже, поняла, – прервала его Ника. – Успеем. Если бежать.
– Куда?
– Куда надо! А ты…Ты за это меня будешь защищать, не её! – она ткнула пальцем в сторону Василисы.
Та, оказывается, была здесь и всё слышала.
– Буду, – и Лёвка подумал: какая разница, главное чтоб хулиганы…
– Пусть отсюда идёт тогда! – Ника уже наступала на Василису. – Эй, уходи!

Василиса пошла.
– Ну что, мы куда? – торопливо задёргался Лёвка.
Ника смотрела на Василису. Сверлила глазами худую сутулую спину в обвисшей куртке.
– Эй, стой! Стой, кому говорю!
Она догнала Василису.
– Эй, хочешь с нами?
Василиса вяло кивнула.
– Зачем она? – возмутился Лёвка.
– Для массы. Для массовости. Нужно больше людей. Чтобы это… общественное чтобы мнение… Бежим, пока Лерилида твоя не вернулась!

До троллейбусной остановки они бежали.
Потом ждали тридцать девятый.
Лёвка заволновался, что их без билета не пустят, но всё обошлось: как только они вошли, Ника так заболтала кондукторшу, что потом весь троллейбус уже без билета ехал, не только они.
И Лёвка узнал наконец, куда они едут. Весь троллейбус тоже узнал, Ника очень громко рассказывала.
Что они едут в правильную газету, где решают все-все проблемы. Там раньше работала мама Ники, теперь она на телевидении, а в газете этой у Ники есть ценный сотрудник, зовут Виталий Андреевич. Он вытащит дедушку из дурдома и всех накажет. Потому что ему уже приходилось «и не таких ещё диссидентов из дурки вытаскивать»! Он на этом собаку съел! И всем покажет!
Пассажиры прониклись и задавали вопросы. Настоящая пресс-конференция получилась. Ника находчиво отвечала, за словом в карман не лезла:
– Наследство какое? Наследство большое, хорошее… Квартира трёхкомнатная в Москве, на Садовом кольце…
Лёвка лишь удивлялся и запоминал новые выражения, чтобы дома их записать и нарисовать.
А потом он вспомнил про звёздочки и стал думать, хорошее они дело затеяли, или нет. Это важно, ведь звёздочки не навсегда, их могут отобрать – за плохое. Сегодня он звёздочку заслужил, он был рыцарем, Василису из школы вёл. Но если они сейчас поступают неправильно, эту звёздочку заберут, она не считается. Как же быть?

Троллейбус остановился у серого неприметного здания.
Ника сказала – здесь, и они пошли. А троллейбус ещё стоял. Люди смотрели в окна – смотрели на них. И даже махали руками.
Лёвка взбодрился и успокоился. Он вдруг поверил – получится. Новый дедушка будет спасён.
И вообще, дело их очень доброе. Благородное. Значит, тоже звезду дадут! Теперь у него – целых две!





Глава 12.  «ВАМ ШАШЕЧКИ ИЛИ ЕХАТЬ?..»

Ника вела их по узенькой грязной лестнице.
– Почему тут окурки везде, бутылки, бумажки валяются? – спросил Лёвка. Не так он себе представлял настоящую правильную газету.
– Потому что мы с чёрного хода, – сказала Ника. – Там не пустят. Охрана там.
– А-а, – и Лёвка смирился.

Они поднялись на шестой этаж и пошли по длинному коридору. Лёвка злился, ему не нравилось, что темно. Иногда кое-где попадались лампы дневного света, но они так тускло светили, что толку от них почти не было.
Ника уверенно и спокойно заглядывала в кабинеты, иногда просто так, иногда говоря «Извините!»
Виталий-Андреича нигде не было. И вообще, им осталось две двери всего, в конце. На одной была нарисована плачущая крокодиловыми слезами стрекоза в виде плотной губастой тётеньки и буква "Ж", на другой – хохочущий муравей, стоящий по пояс в луже, и буква "М".
Лёвка злился. Ему вся эта затея разонравилась ещё на лестнице. И от Лерилиды достанется.
Зачем он вообще ввязался в такой бардак?
Он уже собирался потребовать, чтобы Ника их отвела обратно, пока они все тут не заблудились и не исчезли, как он в книжке взрослой читал. Надеясь найти в Василисе союзника, Лёвка взглянул на неё. Василиса не выглядела расстроенной, напротив, была вполне довольна происходящим и на всё смотрела восторженно. «Ну конечно, – сморщился Лёвка. – Тайга…»
А по коридору туда-сюда мимо них проносились люди – с бумагами, папками, бутербродами. Даже с чашками кофе были, и даже с дымящимися сигаретами.

– Что за дети?! – крикнул вдруг издали кто-то на весь этаж. – Проверьте, чьи дети толпятся у туалета!
Захлопали двери. Из кабинетов высовывались хмурые недовольные лица и втягивались обратно.
– Безобразие! – приближался голос. Из сумрака выплыла крупная, даже многоэтажная тётенька, фигурой и подбородками напоминающая корабль, и прогрохотала:
– Вы к кому? Кто родители?
– Мы к Виталий-Андреичу, – Ника выступила вперёд. Она почему-то больше не тараторила, да и вид у неё стал какой-то потерянный и несчастный. –  Только мы его не нашли. Помогите, пожалуйста.
– К какому ещё Андреичу?! – возмутилась многоэтажная. – Я охрану вызову! Вы…
Вдруг глаза её вспыхнули, засверкали и прыгнули к самой причёске.
– Стоп! К Андреичу?! – радостно заорала она, но тут же уставилась гневно и подозрительно. – У него нет детей! Нет таких детей! У него уже внуки… грудные были… Вы внуки?
– Не внуки! – обиделся Лёвка. Он тоже хотел говорить, а то всё эта Ника да Ника. Вдруг подумают, что он глупый. Или вообще заторможенный.
– Вижу! – рявкнула многоэтажная. – Сань, вызывай охрану!
– Не надо охрану! – крикнула Ника. – Пожалуйста! Мы по делу! – и вдруг отчаянно всхлипнула.
Глаза у многоэтажной выпучились и снова вспрыгнули вверх.
– Мы по дее-луууу… – теперь уже в полный голос ревела Ника. – А его не-еееееет…
Многоэтажная оторопела и так и застыла, прямо как заколдованная.

– Мы по делу!! – неожиданно для себя заорал вдруг Лёвка, стараясь перекричать Никин рёв. Для храбрости он схватил Василису за руку и так крепко сжал её, что Василиса ойкнула. Лёвка этого не заметил. На него словно что-то нашло. Он громко и чётко рассказывал: про бабушку Катю, про нового дедушку, про наследство, про умственно-мозговое расстройство, и как он его пытался нарисовать…

Вокруг собралась толпа. Наверное, вся редакция этой самой лучшей газеты. Лёвка не замечал. Он смотрел на многоэтажную и рассказывал только ей. Не заметил он даже, что Ника давно успокоилась, и тоже, разинув рот, глядит на него и кивает на каждое слово.

Потом они все оказались в какой-то комнате. Со столами, компьютерами и стульями. Их поили несладким кофе и кормили засохшими пряниками. Пряники можно было макать прямо в чашку с горячим кофе, и они там заляпали стол и даже газеты. Нечаянно. Когда Лёвка стал извиняться, все засмеялись, а кто-то сказал, что газеты эти ненужные. Потому что жёлтые, про неправду и всякие глупости. Они для того и есть, чтобы лить на них кофе, сорить размокшими крошками и мусор в них заворачивать.
Тогда Лёвка спросил, зачем же они такие газеты делают глупые и ненужные?
Все опять засмеялись, а Лёвке потом объяснили, что это – не их газеты, это чужие газеты, какие-то там проплаченные.
Лёвка на это дипломатично им намекнул, что в копилке его лежит довольно-таки неплохая крупная сумма.
От смеха все просто умерли.
А Лёвка так и не сдался. Сердито смотрел на них, жевал пряник и мрачно думал, что здесь только все смеются над ними, а дедушку нового вообще спасать не собираются. Нет толку от этой газеты и быть не может. Несерьёзные все, неправильные какие-то. Может, надо в другую газету…
И вдруг увидел знакомое, родное почти лицо.
Лицо это хохотало громче и пуще всех. У него даже проволочные очки на носу подпрыгивали.

– Я знаю вас, – сказал Лёвка. – Вы ведь – Лёлик!
Все притихли вдруг и прислушались, а досмеивались уже шёпотом.
– Вы у Риты были! Ругались по-всякому. Идиотом ругались, кретином. Ещё как-то, я не запомнил, но у меня записано…
– Ну-ка, ну-ка, – сказал кто-то. – Мальчик, с этого места, пожалуйста, поподробнее!
– Там была ещё тётя красивая, ела всё время со всех тарелок и щурилась, – радостно вспоминал Лёвка. – И Купидонов. Купа. Такой поэт…
Все, оказалось, замерли лишь затем, чтобы захохотать навзрыд, из последних сил.
Лёвку стало неслышно, и он обиделся.
А Лёлик вообще не обиделся. Даже на то, что все корчили ему рожи и на все лады повторяли «Лёлик… Лё-лик!..»
Когда стало тише, Лёлик, икая от смеха, пробрался к нему и спросил:
– Ваша как, молодой человек, фамилия?
– Иванов, – соврал Лёвка на всякий. – А бабушки Риты – Сосновская!
– Риты? Бабушки Риты? – зачем-то переспросил ругательный Лёлик. –  А отчество её как?
– Маргарита Андреевна! – с гордостью объявил Лёвка.

Тут что-то произошло. Что именно, Лёвка не понял, но все перестали вдруг хохотать и взялись за дело. Кто-то срочно куда-то звонил, кто-то срочно куда-то ехал.
Ругательный Лёлик внезапно и молча исчез.
А потом вдруг исчезли и остальные. Только многоэтажная тётенька продолжала невозмутимо поить их откуда-то взявшимся чаем с откуда-то взявшимися пирожными. При этом она ещё успевала их спрашивать – так, о разном, – и с невероятной скоростью писала в толстый блокнот.
Потом приходили новые люди и снова расспрашивали.
Потом Лёвка устал, и рассказывала уже Ника.
Потом Василису заметил фотограф и попросил позировать у окна, а Ника так рассердилась, что замолчала.
А потом в кабинет неуклюже ввалилась бабушка Рита, сказала – Надь, ты вааще…
И увидела Лёвку.
И стала его обнимать, тормошить по-всякому. И Нику, и Василису – сразу всех заодно.
Сказала, что Лёлик засранец звонил. А Ника сказала, что так говорить нельзя. А бабушка Рита сказала, что скучно тут, что идёмте лучше ко мне. И спросила у многоэтажной:
– Надь, долго ещё?
– Не долго, – сказала Надь. – Если факты по дедушке подтвердятся, послезавтра поставим.
– Куда, – спросил Лёвка, – поставим?
– В газету.
– А почему? Почему – послезавтра? – встревожилась Ника. – Завтра разве нельзя?
– Можно, – сказала Надь. – Только вам чего надо деточки? Шашечки или ехать?

Лёвка не понял, и даже Ника обескуражено замолчала.

– Вам шумиху раздуть? Прославиться? Или дедушку из дурдома спасти, чтобы свадьба в срок состоялась? – теперь уже очень понятно спросила Надь.
– Нам свадьба нужна! – всполошился Лёвка.
– И дедушку из дурдома спасти! – подтвердила Ника.
А Надь неотрывно глядела на Василису, словно и от неё здесь что-то зависело.
Лёвка даже хотел толкнуть Василису в бок, но та вдруг сказала:
– Да.
И Надь им всем улыбнулась. И сказала:
– Терпение. Ждите. Главное, спасти дедушку! – и повернулась к Рите – Рит, папиросочку дай.
– Надо говорить «пожалуйста», – поправил Лёвка.
– Мальчик шутит! – рявкнула Рита не хуже многоэтажной. – Мальчик просит прощения! Мальчик молчит и ест! Долго ест. Оч-ччень долго ест!

Надь с Ритой заговорили о непонятном – о нотариусах, контрактах, зацепках. Потом – о бабушке Кате с её новым дурдомовским дедушкой. Лёвка, Ника и Василиса сидели молча и пили чай. И конечно, слушали. Лёвка столько узнал ругательных новых слов – в основном о детях, которые ради Наследства такие гадкие мерзости совершают.
Лёвка больше не поправлял никого и не вмешивался. Он понял, что здесь сейчас всё особенное. И всё именно так, как надо. «А с Лерилидой нельзя такие слова. И в школе нельзя… Там надо по-другому. И чтобы не… не перепутать…» – подумал он, и не понял сам, как заснул.



Всё остальное он потом вспоминал как сон. Как что-то обрывистое и смутное.
Вот является мама Ники, нисколько не обеспокоенная. Она за руку с Лёвкой здоровается и кормит их чем-то вкусным, но очень вредным. Чипсы, сникерсы, гамбургеры… Лерилида убьёт…
Вот пришла Лерилида – сердитая, но при том добрая, не ругает, только торопит… А Риту вдруг отчего-то ругает… но Рита смеётся…
Нет, это смеётся какой-то чужой молодой старик… Старик джинсовый, в бороде и в круглых очках… лысый, узкий как тень… как Битлз у бабушки Риты на кухне… на стенке…
Совсем уже не смеётся – молчит и покачивает головой, словно там, в голове, у него что-то всё никак не вмещается… не складывается… это пазл… Он дедушка их Василисы, его зовут… Как же его зовут… Он сказал же… А кто из них Васенька… Он кого так назвал, этот Битлз…

Они едут в машине. Или это всё сон? Взрослые разговаривают – то серьёзно, то шутят. Хохочут как молодые, как маленькие.
Лёвка во сне улыбается. Ему хорошо. Он получит сразу две звёздочки, уже скоро. Только надо спросить потом у Лерилиды, что значит «комуникабельные анфантериблии». Тоже водоросли, скорее всего. Записать в блокнот. Сначала спросить, а потом уже записать, а то нового дедушку снова не выпустят из дурдома и бабушка Катя… она станет – холостяк… и Рита её научит… курить и плохим словам… и Лёвке за это дадут большую… самую-самую… во весь дом… золотую… звёздочку…








(конец ознакомительного фрагмента)