– О Господи, что за бред?
Автор уныло посмотрел на собственную писанину. Всего один лист. Ничего особенного, но... Корректировать произведение не только не хотелось: не было никаких сил. М-да... увы, и хоть бы что изменилось...
– Нет, а почему я вообще должен это проверять? Что я, крайний самый?! Я, значит, трудился, писал, может, нервы свои последние тратил или вообще страдал от страшной неизлечимой болезни и с трудом поднимал перо, на смертном одре выводя истины, которых не знал свет... А теперь, выходит, после всех лишений и невзгод, выпавших на мою несчастную долю, должен ещё и читать? Где справедливость?! – патетически вопросил молодой человек и, резко вскочив с кресла, воздел руки к потолку в невозможности поверить в собственный безжалостный вывод. – О жизнь, о небо, о ужасный светский суд!
Лист бумаги, испещрённый аккуратным убористым каллиграфическим почерком, продолжал одиноко лежать на письменном столе из орехового дерева. Ни одно исправление или примечание не коснулось текста.
– Я должен привести рассказ, это творение моего неистового духа в читабельный вид, удовлетворяющий запросы широких масс, ибо, видите ли, публика не способна его принять в том виде, в коем он находится сейчас. Люди просто не могут понять и проникнуться искрой моего чистого разума, непревзойдённого таланта. И почему? В силу лишь собственного невежества! Но я... В чём моя вина?! Разве совершенство – порок?
Тонкокостная фигура в расшитом камзоле, чулках и рубашке с белоснежными манжетами в медленном движении сложилась, опустившись в кресло перед иконой богоматери. Аристократичные черты лица автора исказились в гримасе мученического страдания; ухоженные руки, не соприкасавшиеся с физическим трудом, простёрлись к защитнице христианского народа в бессильной мольбе; горестный шёпот, способный растопить самое чёрствое сердце, молвил:
– Дай мне силы завершить начатое! Не ради себя прошу, но ради э... ради обездоленных, нищих духом, упёртых, самовлюблённых, то есть... э... бедных людей отчизны нашей, – слов, как оказалось, человек не знал, но говорил быстро, вдохновлённо. – Ну, э... ты сама всё знаешь лучше меня. Да?.. То есть, аминь.
"Писатель" с новыми силами вернулся к отставленному в сторону литературному трактату, и наполненный озарением свыше, принялся упоённо работать. Работал около получаса. Наконец, удовлетворённый собственными потугами на литературном поприще, откинулся в кресле с резными подлокотниками, выполненными в виде когтистых лап огромного льва. Полюбовался на красивый текст, без единого пятнышка чернил, с завитушками, оформленной заглавной буквицей и подписью в углу листа. Набил дорогим табаком трубку.
– Замечательно. Я – гений. Самый настоящий гений. Ни больше и ни меньше.
Автор отошёл к окну. Распахнул. Закурил, выпуская кольца белого дыма к затянутому смогом небу. Сверху, с пятнадцатого этажа, хорошо просматривался весь город. Тёмные линии дорог разрезали всё видимое пространство на сектора. Хаотичное движение словно бы игрушечных машин. Пробка на ближайшем проспекте. Многоэтажки. Куда-то спешащие люди, выглядевшие ничтожно маленькими с такой высоты.
– Двадцать первый век так скучен...
Юноша в белом напудренном парике сложил из черновика самолётик и пустил его в свободный полёт вниз к серому асфальту с клочками газет, мусора, пластиковых стаканчиков и одноразовых шприцов.
24 Январь 2009 г.