Из цикла «Увечья»
Вместо эпиграфа
Недавно (не помню в каком городе) на стройке менты нашли тело грязного алкаша с несколькими восьми сантиметровыми гвоздями в башке. Интересно, что бродяга этот был жив!
Оказалось, что его собутыльник во время пьянки на что-то очень обиделся и в пылу гнева вбил молотком в голову этого горемыки гвозди, а потом отнес его тело на стройку и там бросил.
Несчастный алкаш теперь в больнице. Поправляется.
В Америке один наркоман попытался покончить с собой и из пневматического пистолета вхуярил себе в череп двенадцать гвоздей! Удивительно, что он остался жив! Врачи вытащили все гвозди у него из мозгов и очень удивлялись потом, как же он все таки остался в живых с таким наличием железа в черепе. Правильно сказал как-то товарищ Черчиль: «Господь бережет дураков и американцев».
(факты)
Кривенко Даниил 26. 04. 2006.
1. Случай с Рнековым
Был у меня один друг… хотя, нет. Почему был? Он и сейчас есть, и я надеюсь пребудет и ныне, и во веки веков, аминь. Так вот, мы с этим моим другом, – Рнеков его фамилия, – стояли на «Площади мира» и ждали трамвай. Трамваи все приходили не наши, мы обругивали их и снова смотрели на лезущие в горизонт рельсы, и снова оттуда приходили не наши трамваи и мы снова их обругивали. И вот, обругав очередной ненашенский трамвай я уставился в горизонт, а Рнеков взял да и ухватился левой рукой за открытую форточку уходящего трамвая. Не знаю зачем он это сделал. Может хотел перед девками пофорсить, может просто от безысходности, а может и от скуки. Не знаю. Но факт тот, что Рнеков настолько сильно ухватился за трамвайную форточку, что рука у него оторвалась напрочь!
Я оборачиваюсь, смотрю: рука рнековская за форточку ухватилась, а сам Рнеков к ней не присоединен и лежит вместо этого на земле, и у него из плеча вместо руки кровь хлещет.
Водитель, конечно, трамвай остановил. Пассажиры, само собой, в панике, кричат. Дамы, перед которым Рнеков выкобенивался, позеленели, схватили руками себя за рты и побежали за ларьки блевать.
Рнеков вопит, что есть мочи: «Помираю! Помираю! Палец болит на руке! Палец на руке болит! Ой как больно!»
Я хоть и был шокирован всей этой сценой, но все же нашел в себе силы и говорю:
– Ты чего, Рнеков, дурак что ли? Какой палец? У тебя руку оторвало со всеми пятью пальцами! Как они болеть-то могут?
Рнеков замолчал, поморгал на меня, потом глянул на то место, где должна по идее быть его рука, и увидав истинное положение вещей очень изумился. Говорит мне, ухмыляясь так загнанно:
– Ну надо же, какая странность, я ясно чувствую, что у меня болит палец.
Тут он вдруг как засмеется, и я тоже как захохочу! Люди на нас смотрят, удивляются: чего это они ржут? Пассажиры из форточек кричат, чтоб мы угомонились и руку свою поганую убрали, потому что тут женщина одна уже родила от испуга. А что нам до женщины! Мы знай смеемся себе над дураком Рнековым.
Потом Рнеков все-таки говорит:
– Ладно, потехе час, а делу время. Давай, Даня, помоги мне руку отцепить, – и только мы с Рнековым сунулись руку отцеплять, глядим – нет руки. А скорая уже приехала, руку требует. Особенно один врач разорялся:
– Вы что, – кричит, – совсем уж тут совести лишились?! Я для того на доктора учился, чтоб меня отсутствующие руки пришивать вызывали? Это унижение моего врачебного достоинства!
Ищем мы, ищем руку – нет нигде. В трамвае даже пассажиры искать начали. Переворошили весь трамвай, да ничего не нашли, даром только новорожденного затоптали.
Пришлось милицию вызывать. Милиция приехала, а врачи обиделись и уехали. Тот врач, который самый злой нам так и говорит:
– Вот когда рука у вас будет на руках, тогда и зовите, чтоб мы ее вам приклеили, а пока не извольте нас беспокоить. Адьё! – и он замахнул так халат и, вскочив на скорую, умчался.
Руку мы искали долго. До вечера. В конце концов оказалось, что это местная шпана стырила руку. Они этой рукой проходящих девок за скабрезные места хватали, а когда девки оборачивались, то хулиганы махали им рнековской рукой и говорили:
– Хэлло, Долли!
Когда же хулиганам надоело так развлекаться, они взяли, да и забили рнековской рукой какого-то ветерана. Посрывали с него все медали и выбросили их для смеха канализацию.
Милиция разумеется хулиганов искалечила (одному хулигану милиционеры даже разорвали руками рот), а потом и арестовала.
Рнекову милиционеры вручили его руку и сказали, улыбаясь:
– Постарайтесь больше не терять.
– Да уж постараюсь, – сказал Рнеков, а потом вдруг опомнился и кричит уходящим милиционерам: – Эй! А как же мне ее пришпандорить на место? Я же не умею.
Милиционеры ухмыльнулись на Рнекова, как на младенца и говорят:
– Так уж и быть, пойдем.
И мы пошли в переулок. Знаете, тот что изрисован весь, напротив МГППК? Вот, туда мы пошли. Там в переулке дети лежат в огромной луже и клей нюхают. Милиционеры у отупелых детей отбирают клей и этим клеем Рнекову плечевой сустав мажут, потом берут синюю, вонючую руку (часов семь прошло с момента пропажи) и мажут клеем сустав на руке. Потом вставляют Рнекову руку в плечо, держат немножко, отпускают и о, чудо! Рука прилипает и не отваливается.
– Вот, – говорят милиционеры, – совсем другое дело. Как новенькая.
Рнеков говорит:
– Ой, а чей-то она у меня не шевелится.
– Это клей еще не ссохся. Подожди минут двадцать – зашевелится, как миленькая, сам не рад будешь, – милиционеры сели в бобик, с хулиганами в багажнике и уехали.
Рнеков тогда умиленно мне говорит:
– Вот какая у нас хорошая, добрая милиция.
На этом бы я и рад закончить свою историю, да не могу.
Рнеков пришел ко мне на следующий день испуганный и заплаканный, из плеча у него, как тряпка, свисала гнилая рука.
– Даня, – хныкал Рнеков, – Я не могу ей шевелить! А рука уже пахнет не вкусно! Я боюсь, как бы гангреной мне не заразится. Пойдем к врачу, Данила, мне страшно.
Мы пошли в больницу и там тот самый злой врач отрубил топориком черную рнековскую руку.
– То пришей им, то отруби! – ругался врач. – Семь пятниц у людей на неделе, а они еще чего-то требуют! Вам бы мою зарплату, посмотрел бы я на вас.
С тех самых пор Рнеков и живет без руки. Дети во дворе его прозвали: «однорукий бандит». Рнеков на них не сердится. Когда мы с Рнековым встречаемся, то я его спрашиваю:
– Ну как, болит у тебя палец, Рнеков?
А он смеется и говорит:
– Да ну тебя, Даня, все шутишь…
Кривенко Даниил 24. 04. 2006.
2. Самовар Шаночкина
Я и мой друг Шаночкин завели себе такую моду: пить чай из самовара на балконе.
Точно не припомню кому эта мысль пришла первой. До описываемого ниже казуса я думал, что идея моя. Но после этого случая я совершенно точно понял, что идея эта могла прийти в голову только такому вздорному идиоту как мой друг Шаночкин. Царствие ему небесное.
А случай был вот какой.
Пришел я к своему другу и говорю:
– Ну что, Шаночкин, хлебнем чайку?
Он говорит:
– Что за вопросы вы задаете милейший Данила?! Конечно хлебнем! Еще бы мы не хлебнули чайку! Если бы вы отказались от моего чайка, я бы вас моментально вызвал на дуэль! А может и вообще зарезал бы прямо без объяснения причин! Хо-хо!
В таких вот приятных предисловиях мы вышли на балкон где на покрытом белой кружевной скатеркой столе уже дымил самовар и чашки чайные в блюдцах стояли, и баранки, и бублики в вазах находились тоже весьма великолепно.
Я уселся в плетеное кресло, Шаночкин с привычным: «Угощайтесь пожалуйста» налил чаю и поставил кружечку передо мной. Затем налил чайку себе и также уселся в плетеное кресло. Мы синхронно прихлебнули и я дежурно сказал, сжимая обожженные губы:
– Ох, горяч, собака.
– А вы его в блюдце, в блюдце перелейте – сразу остынет. Я-то вот люблю горячий – переливать не стану, а вы перелейте, не мучьте себя.
Я, немного закапав скатерть, переливаю чай в блюдечко. Шаночкин, откинувшись на спинку кресла прихлебывает чай. Дети с девятого этажа плюют ему в кружку. Сосед слева высунулся наполовину с балкона и глядит на нас не то весело, не то испуганно.
Шаночкин пил чай не замечая ни детских плевков, ни соседского взгляда. Он весь был в предвкушении кульминации наших посиделок и посматривал на меня хитро, как Ленин прищурясь.
Допив чай из блюдца я, как гость должен был спросить хозяина:
– Ну что, еще чаечку?
А Шаночкин должен был бешено взвиться, завихлять руками, затопать ногами и заорать во всю глотку, да так заорать, чтоб сосед упал или обратно в балкон или с балкона:
– В ****у эти чаи ****ые! Ебал я это все в десять ртов! На *** чаи, сука ****ь! Заебало! ****ец, бля! – и новый Шаночкин брал обычно чашку с блюдцем и швырял ее вниз. Бублики и баранки в вазах-корзинках Шаночкин тоже вышвыривал вон, на улицу (это у него называлось: «кормить птичек»). Плетеное кресло Шаночкин пинал ногой. Кресло дрыгалось, как дохлое пони и валилось на бок, его Шаночкин тоже за балкон выбрасывал. Еще Шаночкин пытался оторвать балконные перила, но этого ему как бы не удавалось и он обессиленный садился на корточки и рычал, зарыв локтями голову в колени. Моя обязанность состояла в том, чтобы подойти к Шаночкину и ласково его спросить:
– А может водочки?
Тут Шаночкин улыбался, светлел, обнимал меня и называл своим спасителем и братом.
Это была у нас своего рода традиция, устраивать такие вот самодеятельные представления. Иногда сценарий немного менялся и безумствовать должен был я, а иногда мы вообще не безумствовали, а просто выпивали целый самовар чаю и расходились по домам.
Сперва это было весело. Шаночкин работал на складе и вечно приносил домой всякий хлам: посуду бракованную, кресла плетеные, вазочки для сдобы и прочее и прочее. Все это потом выбрасывалось и ломалось. Если Шаночкин крал на складе одежду, то мы рвали на себе рубахи. Если Шаночкин крал что-нибудь съедобное, какое-нибудь, скажем, повидло, то это повидло мы раскидывали по полу, а потом, когда я уходил домой, то непременно на нем поскальзывался. Короче мы очень с Шаночкиным веселились. После этой бешеной прелюдии мы с ним просто-напросто напивались.
Но этот раз, как вы уже поняли, не обычный раз и наш сценарий дал сбой.
Шаночкин в этот раз так разошелся, что выкинул не только чашки, блюдца, бублики и вазочки, но еще и сдернул со стола скатерть, а вместе с ней и самовар.
Самовар Шаночкину достался по наследству от какого-то прадеда, умершего от неправильного сращения черепных костей. Его, – самовар, а не прадеда, – Шаночкин никогда не выбрасывал. Он даже смеяться над ним запрещал, потому что самовар для него был, как родственник, как член семьи.
И вот, значит, Шаночкин сдернул кружевную скатерть и все вокруг замерло. Машины, самолеты и само вращение вселенной на мгновение прекратилось. Самовар пузом звякнул о балкон, наклонился, сделал сальто и нырнул резко в пустоту. Шаночкин схватил себя за уши и чуть не нырнул вслед за самоваром, я еле его удержал. Шаночкин выбежал из квартиры и побежал вниз по лестнице, я побежал за ним. Мы пробежали все восемь этажей, сбили у мусоропровода гражданина с помойным ведром и выбежали на улицу.
Мы подбежали к примерному месту падения самовара и увидели чудесную, фантастическую и в то же время ужасающую картину.
Чудесной картина была потому, что самовар был цел. Ужасной же картина была, потому что целый, не помятый самовар торчал из раздробленной головы какого-то окровавленного гражданина в смокинге и с флейтой. Фантастической картина была потому что гражданин в смокинге был жив и здоров. Единственное, что пугало так это то, что он, как филин пучил глаза и то шляпой, то флейтой отгонял от себя сердобольных прохожих, которые все норовили вытащить у него из головы самовар.
– Не подходите! Не трогайте! – визжал гражданин. – На карту поставлена человеческая жизнь! Одно неловкое движение и я труп! Уберите руки!
Люди, испуганные серьезностью положения, шарахались от гражданина как можно дальше.
Шаночкин осторожно, как к цепному псу, подошел к гражданину и сказал:
– Гражданин, мой самовар у вас в голове находится. Отдайте его мне и идите с миром…
– Ага! – гавкнул гражданин и указал флейтой на Шаночкина. – Вот, значит кто виновник! Самоварами, значит, кидаемся! Я, главное дело, снял шляпу – обмахнуться, а тут бах по черепу, шея аж из суставов вышла! Стыдитесь, серая личность, у меня концерт через полчаса, а вы мне самовар на голову учудили!
– Да вы живы ведь остались! – возмущался Шаночкин.
– Это уже не ваша, знаете ли, заслуга! Это уж божья воля на то значит была!
– А может божья воля была самовар вам в череп вонзить? Вам этого в голову не приходило? – спросил умный Шаночкин.
– Нет, не приходило, – издевательски сказал гражданин, – мне самовар только в голову приходил!
– Отдайте самовар, товарищ, – канючил Шаночкин, – это наследство, от прадедушки…
– Ха-ха! – сказал флейтист с самоваром в голове.
Тут пришел милиционер и увидя, что из головы у человека торчит натуральный самовар с сапогом, упал в обморок. Все поняли, что на власть надежды нет и проблему нужно решать самим.
Пока собравшиеся решали, флейтист устал и присел на лавочку. Кровь заливала его белеющее лицо, он протирал лицо тряпкой и начинал тяжело дышать. Собравшийся народ решил везти флейтиста в больницу самостоятельно.
Я выбежал на дорогу и стал ловить такси. Машины останавливались, водители называли цену до ближайшей больницы, но когда им показывали искалеченного самоваром флейтиста, водители захлопывали дверь и уезжали, оставив после себя только облако дыма и горячие следы шин на асфальте.
После побега одиннадцатого автомобиля решено было препроводить флейтиста до больницы пешком. Флейтист все бледнел и бледнел, он еле переставлял ноги, кровь фонтанчиком била из головы. К процессии присоединялись праздные зеваки. Какая-то собаченция лакала росящую по воздуху кровь.
Флейтист бурчал неясные проклятия в адрес всего белого света. В особенности он проклинал Шаночкина с его самоваром, его прадедом, его мамой и остальной его родней.
Не успел он договорить очередного ругательства, как самовар кирпичом выбило из его головы, а ножки самовара, как одна четырехпалая клешня, вырвали мягкие мозги. Кусок флейтистского затылка отлетел кому-то в лицо. Я обернулся: пьяные гопники стояли позади нашей процессии и хохотали. Ни секунды не думая толпа кинулась на гопников и вздернула их на первом попавшемся фонарном столбе.
Пока толпа линчевала хулиганов, Шаночкин схватил в охапку прадедушкин самовар и рванул через дорогу к дому.
– Держи вора, – крикнул кто-то из толпы и все кинулись за Шаночкиным.
Я побежал в противоположную сторону, чтоб и меня чего доброго не линчевали.
На следующее утро я прочитал в криминальной хронике «Диалога»: «Зверски искалеченный труп неизвестного был недавно найден в одном из подъездов дома номер 15 по улице Сталеваров. Голова покойного была раздроблена самоваром, который так и остался в его черепе. Следствие предполагает, что это убийство каким-то образом связано с убийством знаменитого флейтиста Горюнькина. Вероятно в городе орудует целая банда убийц-самоварщиков. Если вы обладаете какой-либо информацией по данному делу просим обращаться по телефону 02». Сами понимаете, обращаться я никуда не стал.
Кривенко Даниил 24. 06. 2006
3. Лик смерти №1
Недавно я видел смерть! Мы сидели с друзьями за столиком у меня под окном*, и я вышел поссать за гаражи.
За гаражами у нас не очень уютно. Голая, вытоптанная земля (дети, скрываясь от лишних глаз, напиваются там), деревья кривые, поломанные (а напившись дети отламывают ветки и тузят ими друг дружку). Земля у основания гаражей размыта мочой (всякий путник считает своим долгом помочиться там), от этого гаражи медленно погружаются в размягченную землю, а их исписанные (в прямом и переносном смысле) стены ржавеют и тончают, становятся хрупкими, как печенье.
Я осторожно, как по минному полю (все засрано, кругом говно), прошел до гаражной стены и, сделав свое дело, уж было повернулся уходить к своим друзьям, как вдруг увидел нечто, что против моего желания приковало мой взгляд.
Тяжело дыша, тощая старая дворняга лежала в мокрой каше земли и мухи грызли ее разваливающееся тело. Ее рыжая шерсть уже почти вся вылезла, собака была почти лысой, на голых местах кровоточили жирные язвы в которые торопливые мухи откладывали свои яйца. Глаза у собаки были закрыты, веки слиплись от какого-то желтого гноя, иссохший язык вывалился из гнилого рта, как галстук. Собака не шевелилась, не отгоняла хвостом осатанелых мух, не смачивала язык, она только дико и хрипло дышала, как загнанная. Клетка ее ребер быстро-быстро пульсировала, воздух, свистя, как сквозь губную гармошку вылетал из ее черной пасти.
Я моргнул. Собака не дышала. Грудь ее успокоилась, свист из горла прекратился. Мне сделалось страшно. Я на ватных ногах побрел к друзьям.
– Какой кошмар, – шептал я пересохшими губами, – жизнь и смерть разделены тонюсенькой полоской. Моргнул и все. Доля секунды. Миг. И тебя уже нет. Вот ты был, и вот тебя нет. Ты уже на другом берегу Стикса. Всего за долю секунды, глазом моргнуть не успеешь…
Кривенко Даниил 25. 04. 2006.
4. Из детства…
Расскажу вам как было изувечено мое детство.
У нас в детском садике стояла избушка. Деревянная, маленькая, тесная даже для ребенка, избушка, с одной малюсенькой дверцей и одним крохотулешным окошком. Ребенку в этой избушке сидеть можно было только на корточках.
Наверное человек, которому пришла в голову идея, построить такую избенку на детской площадке, думал про себя так:
– Дети в этой избушке будут играть в семью. Мальчик будет папой, девочка – мамой, еще кто-нибудь – сынком или дочкой, и какой-нибудь ни на что не годный придурок будет изображать собаку. Папа будет уходить из избушки на работу, а мама, оставшись «дома», будет лепить из песка пирожки или кексы. Потом папа придет с работы и принесет в избушку денег (роль денег обычно играют листья или клочки газеты), мама попросит папу погулять с собакой, потом покормит папу песочными пирожками, а потом все в избушке лягут спать. Вот так весело будет детям в моей избушке.
Скажу честно, мы бы так и играли, но в этой крохотной избушке, какая-то сволочь все время срала. Все время! Так что играть там в семью было задачей сверхчеловеческой. В эту избушку войти-то невозможно было, какой там играть и лепить пирожки из песка! Мухи и зловоние царили в этой избушке. Мы обходили ее за несколько метров. Однажды в эту избенку залез какой-то мальчик, так потом все дразнили его и бросали в него грязью.
И вот, что жжет мое любопытство и по сей день: как в эту маленькую избеночку (куда мы-то, лилипуты, залезали с трудом ) мог влезть не маленький, я так думаю, злоумышленник (сами посудите: ну, будь он маленьким он не гадил бы там, а играл бы в семью), и как, каким образом он умудрялся насрать там, не испачкавшись? Вот в чем тайна.
Я очень надеюсь на то, что этот злоумышленник вылезал из избушки с трудом, весь в собственном дерьме, потный и с ртом, забитым мухами. Я очень, очень надеюсь, что ему было плохо. Я очень на это надеюсь, потому что этот злодей изувечил мне все детство. Не было у меня в детстве бумажных денюжек, не было в детстве сына, не было в детстве жены, собаки и избушки у меня в детстве не было. А все из-за того, что какому-то ****юку всего-навсего захотелось вдруг посрать! Такая, казалось бы, мелочь, а у меня детство изувечено, и семейные ценности мне не были привиты…
Кривенко Даниил 25. 04. 2006.
5. Золотобоев
В прошлом у Золотобоева была фамилия Пиписнюк-Затитечкин. О, Господь Милосердный, Ты мудр и славен. Я могу понять, когда Ты испытывал праведника Иова страданием! Но Иов был уже стар, да и страдание его было страданием с большой буквы «С»! Страдание, которое не унижает, а только облагораживает человека, такое страдание, которое радостно нести праведнику! Но зовись Иов не Иовом, а Пиписнюком-Затитечкиным, будь он ребенком семи лет и ходи он в первый класс, то я думаю не вытерпел бы он и разгневался бы в конце концов на Тебя, и проклял бы Твое славное Имя.
Представьте себе, каково это, когда носишь такую фамилию, к которой даже и прозвища обидного придумывать не надо, она уже сама по себе обидна. Крикнет кто-нибудь на всю улицу: «Пиписнюк!» и вся улица ржет! Крикнет кто-нибудь: «Затитечкин», и вся улица за живот хватается и на землю падает! Золотобоева за его фамилию били в детстве, бросали его тетрадки и учебники в девчачий туалет, ему за его фамилию написали даже один раз в мешок для сменной обуви и этот мешок одели ему на голову. А за что, спрашивается? Парень-то он был в принципе не плохой. Не жадина, не ябеда, слова обидного никому никогда не скажет, со всеми приветлив, добр. Но не любили в детстве Золотобоева.
Позже, когда Золотобоев пошел в училище, девушки шарахались от него, как от проклятого, а ребята только и делали, что смеялись над ним, да били все время. Преподаватели не любили его и занижали оценки. Все три года обучения дикий гогот стоял в классе, после произнесения его фамилии. На практике мастер не давал Золотобоеву работы, все заставлял подметать двор, да смазывать солидолом какие-то тяжелые железяки, а после практики такую Пиписнюку-Затитечкину написал характеристику, что на работу с ней попасть было просто невероятно.
«Пиписнюк-Затитечкин, – писалось в характеристике, – показал себя, как отвратительный, безалаберный работник. Никакой инициативы он не проявлял, стремления к работе он не показывал. Пиписнюк-Затитечкин – последний человек, которого бы я хотел видеть на комбинате».
Попробовал бы этот мастер семнадцать лет походить с фамилией Пиписнюк-Затитечкин, он бы сам после этого перестал проявлять инициативу, и стремится к работе. Да и о какой инициативе может идти речь в подметании двора и смазывании железяк солидолом? Я молчу уже о стремлении к работе. Откуда ему взяться, стремлению, если работать-то даже не дают толком?
В институте была примерно та же картина: никакого уважения, один только хохот и побои, презрение товарищей и преподавателей. А из-за чего презрение? Неужели люди судят человека по фамилии? Да. Люди судят человека по фамилии. Народная мудрость гласит: «Встречают по одежке, провожают по уму». У Золотобоева ум был, но дело в том, что его из-за фамилии никто даже и встречать не хотел, не то что по уму провожать.
Но, вот возмужал наш герой и надо было ему поступать на службу, деньги зарабатывать, и решил он про себя так:
– Сменю фамилию. Ей-богу сменю. Не желаю больше жить Пиписнюком-Затитечкиным, желаю быть… Золотобоевым! Да, Золотобоевым! Или жить Золотобоевым, или вообще не жить! Таков мой девиз отныне!
И Пиписнюк-Затитечкин увидел себя в зеркале и сказал отражению:
– Здравствуйте, моя фамилия Золотобоев, – и вот надо же, откуда что берется! Откуда взялась эта осанка, этот по истине орлиный взгляд, этот бархатный голос? И вообще, что это за человек в зеркале? Такой красивый, такой остроумный, такой находчивый? Просто чудеса!
– Золотобоев! – крикнул во все горло Пиписнюк-Затитечкин. – Не будь я Золотобоев, если я не Золотобоев! – еще раз крикнул он. – Честное благородное, или не будь я Золотобоев! – потом он другим тоном продолжил: – Золотобоев клянется вам в верности, душа моя.
Так всю ночь Пиписнюк-Затитечкин беседовал с Золотобоевым, а утром пошел в паспортный стол, заплатил тридцать рублей и уже на самом деле, документально, стал Золотобоевым.
Золотобоев вышел из паспортного стола. Его буквально распирало от желания испробовать чудодейственную силу своей фамилии. Его буквально трясло от желания представиться кому-нибудь, показать паспорт, поклясться своей честной и благородной фамилией. Золотобоев подошел к ларьку, купил сухариков, а потом говорит продавщице в окошко:
– Здравствуйте, моя фамилия Золотобоев.
– А меня Нина зовут.
– Да, вы что?! – удивился Золотобоев. – Как чудно. Скажите Нина, а я вам нравлюсь?
– Ну, вы прямо сразу такие вопросы задаете, – смутилась продавщица, а потом говорит, так лукаво. – Ну, да… нравитесь.
– Вот те на! – довольный результатом крикнул Золотобоев и пошел устраиваться на службу. А Нина проплакала всю ночь пьяная и называла всех мужиков козлами и сволочами, и говорила, что всем им нужно только ее тело, хотя вы сами видите, телом Нины Золотобоев не воспользовался. Но очень уж Нине хотелось, чтоб воспользовался. А то получается и напиваться не стоило.
Но, Бог с ней с Ниной, женщинам полезно поплакать иногда. Наш Золотобоев тем временем устроился на работу и пошел в гору. Коллеги называли его «душа компании», девушки называли просто «душка», начальство говорило нерадивым сотрудникам:
– Вот, равняйтесь на Золотобоева! Побольше бы нам таких, как он, глядишь и Русь бы из дерьма вытащили! – и нерадивые сотрудники опускали глаза, и действительно в душе мечтали быть такими, как Золотобоев.
Все у Золотобоева шло прекрасно. Он обзавелся машиной, любовницей, влиятельными друзьями, медленно, но верно он поднимался по карьерной лестнице и все бы в его жизни закончилось великолепно, если бы не один случай, который буквально все изгадил.
Со дня на день Золотобоев должен был въехать в отдельный кабинет. Пока же он работал в одном кабинете с несколькими другими сотрудниками, ниже его по чину.
Вот сидят они, бумажки какие-то ворошат-перебирают, к Золотобоеву входят сутулые посетители и просят поставить печать. Кому-то Золотобоев ставит печать, кому-то не ставит, а просто выгоняет вон. Уж не знаю почему.
Вот входит один посетитель, дает бумажки какие-то, Золотобоев смотрит бумажки эти, читает внимательно, потом берет одну, самую главную бумажку и печатью по ней стукает. Однако вместо стука печать ударяет:
– Пи-пис-нюк!
Золотобоев вздрагивает и моментально краснеет, будто в голове у него лампочку включили. Он медленно поднимает глаза и видит радостную харю посетителя. Очень какую-то знакомую харю. А харя эта снова кричит:
– Пиписнюк!
Тут Золотобоев глянул в документ, прочитал фамилию предъявителя: «Грыжин» и тут же вспомнил школу и круглого, как колобок мальчугана по прозвищу Грыжа. Как-то Грыже вырезали грыжу и тогда шуткам одноклассников не было предела. «Грыже вырезали грыжу» – это ведь очень смешно, если вдуматься. И первым, кто смеялся над этим совпадением был сам Грыжа. Тогда маленький Пиписнюк думал про себя: «Ему-то, дураку, хорошо. Грыжин, и Грыжин – ничего страшного, а поживи он Пиписнюком-Затитечкиным, так наверное по другому бы запел».
Золотобоев вспомнил все это, а Грыжин уже показывал веселым сотрудникам выпускную общую фотографию и говорил, торопливо:
– Я смотрю, главное: Золотобоев! Какой еще, думаю, на хер Золтобоев? Пригляделся – бляха муха, Пиписнюк, елы-палы, Затитечкин! Школьный друг! Десять лет друг с другом вот так вот, как ниточка с иголочкой, – Грыжа потер пальцем о палец. – Ну, ты я смотрю, Пиписнюк, не хило устроился! А я вот все в комбинатовских хожу, да. Мне меньше повезло. А ты молоточек, в люди выбился, Золотобоевым стал.
Сотрудники хихикая разглядывали школьную фотографию где, под лопоухим дураком, чертовски похожим на Золотобоева было написано: «Пиписнюк-Затитечкин».
Золотобоев вскочил, закричал, как демон ада и дал Грыжину по зубам. Потом с ревом вырвал у себя из головы клок волос и размахивая руками побежал вон из учреждения.
Золотобоев думал про себя так:
– Все, теперь не будет ни уважения, ни любовниц, ни машин! Все пропало, этот остолоп меня разоблачил! Теперь все скажут: «Лжец, ты лгал нам. Ты на самом деле Пиписнюк-Затитечкин, а никакой не Золотобоев! Вон отсюда, знать тебя больше не хотим», и снова начнется хохот и презрение!
Тут вдруг Золотобоева осенило:
– Там их всего-навсего четыре человека. Убрать свидетелей и благородное имя спасено. Если спросят: «Зачем ты их всех убил?», я скажу: «Просто так», и начну глупости говорить, как будто с ума рехнулся, – это решение показалось Золотобоеву таким гениальным, таким по истине золотобоевским, что отказаться от него он уже просто не мог.
Золотобоев побежал в хозяйственный магазин за углом и кинулся к продавщице:
– Дайте мне нож! Срочно дайте мне нож, плачу любые деньги!
– Хорошо, хорошо, – с претензией сказала продавщица, – какой вам нож?
– Огромный нож! Самый большой какой есть у вас! Любые деньги даю! Ха-ха! Моя фамилия Золотобоев, вот посмотрите, паспорт, – Золотобоев вынул паспорт и ткнул им продавщице в лоб.
– Без фамильярностей, гражданин, – осклабилась продавщица и дала Золотобоеву нож.
– Этого мало! – завопил Золотобоев, – Дайте еще больше!
– Это самый большой. Больше нет.
– Хорошо, тогда дайте два, нет – три, нет, тогда уж четыре ножа! Их там четверо, на каждого по ножу! Моя фамилия Золотобоев. Клянусь честью Золотобоев! Провалится мне на месте если я вру!
Продавщица испуганно вынула из-под прилавка четыре ножа, Золотобоев выбросил из кошелька все деньги, распихал по карманам ножи и помчался обратно в контору. Быстрее, пока Грыжин не ушел.
Тяжело дыша, Золотобоев появился на пороге кабинета. В центре сидел Грыжин и платочком промакивал кровь изо рта, вокруг него столпились сердобольные сотрудники. Двое мужчин и одна дама. Мужчины: Корягин и Головищев, девушка носила фамилию Птаха.
– Пиписнюк, ты зачем мне зуб выбил? – прошамкал Грыжин сквозь мокрый платок.
Золотобоев рассмеялся и, выхватив из кармана кухонный нож, воткнул его Грыжину в горло. Кровь хлынула на пол. Птаха завизжала и бросилась к двери, Золотобоев схватил ее за волосы, опрокинул на пол и воткнул ножик ей в рот. Корягин полез в окно. Золотобоев перепрыгнул через стол и пробил Корягину ножом затылок. Корягин сказал: «Маманя!» и умер. Тут Головищев начал душить Золотобоева проводом от мышки. Золотобоев все пытался вырваться, все пытался пырнуть ножом Головищева, но хитрец уворачивался и продолжал душить Золотобоева. Неожиданно Головищев подскользнулся на кровяной луже и вывихнул ногу. Золотобоев извернулся и проткнул Головищеву подбородок. Да так лихо проткнул, что острие вылезло у Головищева из темечка.
Стало тихо. Остальные три ножа Золотобоеву не пригодились, он заляпал их в крови и вложил в руки убитым.
– Милиция придет и подумает, что они все перерезали друг друга на почве ревности, как в трагедиях Шекспира.
Золотобоев обрадовался своей находчивости, но потом увидал, что Грыжин не умер. Он держал руку на горле, а кровь хлестала сквозь пальцы на пол. Изо рта у Грыжина тоже текла кровь, которую он все сглатывал, сглатывал и никак не мог сглотнуть. От крови Грыжина вырвало на пол.
– Убери руку, дурак. Убери руку, – говорил Золотобоев и отцеплял руку Грыжина от горла.
Грыжин мычал и мотал головой, как бы говоря: «Не-а, Пиписнюк, не уберу руку». Тогда Золотобоев взял Грыжина за волосы и заломил его голову так, что кровь из горла пошла быстрее.
– Убери руку, дурак, для тебя же стараюсь.
Грыжин замычал и схватился за горло обеими руками. Что делать? Положение безвыходное! Эта бестолочь останется в живых и всем теперь растрезвонит про то, что Золотобоев, на самом деле не Золотобоев, а гнусный лжец и обманщик Пиписнюк-Затитечкин!
Но, Золотобоеву пришло в голову простое и гениальное решение – он взял, да и проткнул грыжинскую шею сзади. Конечно это было неудобно, потому что спереди шея мягкая, а сзади твердая. Но, чего не сделаешь чтоб сохранить доброе имя, и Золотобоев проткнул твердую шею Грыжина. Не без усилий, но все-таки проткнул. Довольный собой Золотобоев уселся за стол и сказал:
– Ну, а теперь за работу, – и крикнул в дверь, – Следующий, входите.
Прижав ворох бумажек к груди в дверь вошла какая-то горбатая старушонка. Вошла и, увидав бешенный взгляд убитого Грыжина, так и упала в дверном проеме замертво. Золотобоев понял, что сглупил.
– Ничего, ничего, – думал он про себя. – Милиция придет, я скажу, что крикнул не «следующий, входите», а крикнул: «спасите, помогите, происходит убийство». Да, так именно и скажу, а старушка уже ничего не докажет.
Золотобоев выбежал из кабинета и крикнул во все горло:
– Быстрее! Вызывайте милицию! Произошла ужасная трагедия! Быстрее!
Он мотивировал это так:
– Вот приедет милиция, скажет: «Вы убийца», а я скажу, какой же я убийца, если я первый выбежал и крикнул, чтоб вызвали милицию. Разве так убийцы поступают? Убийца наоборот, просит, чтоб не вызывали милицию.
Довольный совей хитростью Золотобоев сел в кресло и стал ждать милицию.
Приехавшей милиции Золотобоев рассказал, что в кабинет, как фурия ворвался Грыжин и ножом проткнул сотруднице Птахе рот. Сотруднику Корягину это не понравилось и он зарезал Грыжина ножом, который он, как раз для такого случая держал у себя в столе. Сотрудник Головищев заступился за Грыжина и сказал, что Птахе досталось поделом, и что Корягин был не прав, заколов Грыжина. Началась кошмарная драка, в которой победу одержал Головищев. Когда Золотобоев упрекнул Головищева за чрезмерную жестокость, Головищев кинулся на Золотобоева и стал его душить проводом от мышки. Тогда Золотобоеву, исключительно в целях самообороны пришлось проколоть Головищеву череп.
Милиция все это выслушала и упекла Золотобоева в сумасшедший дом, где Золотобоев говорит каждому встречному:
– Здравствуйте, моя фамилия Золотобоев. Не верите? Клянусь честью, моя фамилия Золотобоев! Будь я проклят если это не так! Не верьте Грыжину, он дурак, он вам наговорит! У него дыра в горле, а он руки держит! Я ему говорю: «Ты – дурак, а я – Золотобоев, убери руки и иди с миром», а он говорит: «Пиписнюк-Затитечкин! Пиписнюк!». Вы не верьте ему, слышите? Слышите? Не слушайте Грыжина, его знаете, как в школе звали? Грыжа его звали. Разве можно после этого верить человеку? Нет, конечно. Вот Золотобоеву можно верить, Золотобоев не подведет. Пиписнюк-Затитечкин вместе с Грыжиным, они подлецы, они обманут и глазом не моргнут, а Золотобоев нет, он не такой, потому что он – это я…
Кривенко Даниил 26. 04. 2006.
6. Самоубийство
Студент Перепелкин проплакал всю ночь, а утром написал на тетрадном листочке:
«Жизнь есть ничего не стоящее времяпрепровождение. Зачем мне нужен мой дикий ум, если земля все равно пожрет его? Зачем мне жить если я умру? Для чего мне страдать, если земля, мир, и все человечество все равно катятся в тартарары? Мне как-то раз сказали, что жить надо ради наслаждения, но с этим я в корне не согласен, ибо для чего природа наградила меня сознанием? Без сознания, уверяю вас, я получал бы от жизни больше наслаждения. Без жалости, без совести, без ума, без слез, я был бы более счастлив, нежели вот так вот, как я есть сейчас. Ergo, создан я не для наслаждения, коль уж я страдаю от одной мысли о страдании. Мне также сказали, что я являюсь частью, какой-то дико прекрасной гармонии. То есть мне сказали, что я – шестеренка в некоем божественном механизмусе. Я на это ответил, что не желаю быть какой-то там шестеренкой и служить чужим умыслам! Да, не желаю, не желаю! Пусть катится все к чертям собачьим, а лично я в этом участвовать не намерен. Адьё!
Измученный странник Семен Иванович Перепелкин».
Перепелкин положил записку в карман и пошел на остановку “Площадь мира”.
Перепелкин встал у самых рельс. Тринадцатый трамвай подъезжал.
– Ну, вот сейчас, – подумал Перепелкин и, зажмурившись, нырнул под грохочущие трамвайные колеса.
Водитель заорал и нажал на тормоз, но было поздно – Перепелкина разорвало на куски трамвайными колесами. Перепелкина разрубило трамваем напополам, внутренности и конечности его выбросило на проезжую часть, оставшееся перепелкинское мясо трамвай волочил уже тормозя. Пассажиры в трамвае ухнули и повалились на бок, как кегли. Некоторые машины затормозили, некоторые проехали по перепелкинским останкам, некоторые врезались друг в друга. Один водитель загляделся на кровавую кашу Перепелкина и влетел в столб с афишей Ларисы Долиной. Алкаши на лавочках привстали, какая-то пьяная баба опереточно схватилась за щеки. Выходящие из поликлинники мамы закрыли глупым детям глаза.
Милиционеры вылезли из стоящего на остановке бобика, подошли к мясу Перепелкина и начали бурчать что-то в рацию. Один милиционер потыкал красное мясо носком сапога.
Двери трамвая раскрылись, пассажиры высыпались из трамвая, таращась на месиво под передними колесами. Какая-то старуха сказала:
– Отмучался, болезный, – за что сразу же получила в рожу от прохожих.
Вышедшие из трамвая пассажиры вытянули вперед руки и начали ловить маршрутку. Оставшиеся в злополучном трамвае повылезали из раскрытых дверей и глазели на Перепелкина. Какой-то человек с дипломатом нервно глядел на часы и все видимо решал: ехать ли ему на маршрутке или подождать пока поедет трамвай. На маршрутку было жаль денег, а на трамвай было жаль времени. К тому же он уже заплатил кондуктору семь рублей за проезд. Человек с дипломатом все стоял и все задирал рукав, глядя на часы и решая куда ж ему податься.
Вот, подоспела скорая помощь. Из машины вылезли разные врачи в халатах, один врач подошел к скучающему милиционеру и пожал ему руку. Милиционер воспрял и начал что-то рассказывать врачу, указывая обеими руками на перепелкинское мясо. Врач засмеялся. Милиционер оживился и продолжил рассказывать, жестикулируя еще активней. Врач засмеялся громче, и давясь от смеха он мотнул головой на мясо своим ассистентам. Ассистенты достали совки и ведра. Совками они начали соскребать мясо с асфальта, и складывать его в ведра.
Подъехало ГАИ. Они совсем не интересовались Перепелкиным, а только фиксировали дорожные проишествия. Водители махали руками то друг на друга, то на помятые свои автомобили. При этом они матерились, курили и беспрестанно сплевывали на окровавленный асфальт. Гаишник все записал в блокнотик, измерил все рулеткой и уехал. Водители подрались, а потом тоже уехали на бряцающих, разбитых машинах.
Врачи соскребли всего Перепелкина в ведро, утрамбовали его и уехали. Милиционеры покурили еще немного и тоже уехали. Гражданин с дипломатом прыгнул в маршрутку. Только он прыгнул в маршрутку, как трамвай-убийца тут же поехал. Гражданин выругался по матери и пожаловался на свою судьбу. Алкаши на лавках выпили за покойного Перепелкина. Пьяная баба все утирала слезы. Сострадательная старушонка проверяла расшатанные зубы на крепость. Люди разъехались по домам и долго еще рассказывали друзьям и знакомым о страшном самоубийстве на «Площади мира».
P. S. Записка Перепелкина в кармане его куртки пропиталась кровью и развалилась. Никто так и не узнал истинную причину его самоубийства. Перепелкина сложили в ведро и закопали в яме около кладбища. Всё!
Кривенко Даниил 27. 04. 2006.
7. Негр
Один старик мне рассказывал, как во времена дикой перестройки в Магнитогорск приехал негр. Неизвестно зачем он приехал, может для обмена опытом, может учится, а может работать. Может хотел купить килограмм икры и увезти ее домой, в Африку? А может он убежал из Африки, потому что там жара, голод и малярия? А еще в Африке большие злые крокодилы. Короче, непонятно для чего приехал.
Вот сидит этот негр в Магнитогорске и захотелось ему есть. Негры тоже ведь люди, тоже есть хочется иногда. И вот, как всякий нормальный человек, которому хочется есть пошел негр в магазин. Взял, как путевый, авоську, вышел из подъезда и направился в магазин. А у подъезда дети сидят и грязь какую-то ковыряеют палочками. Негра увидали, загалдели сразу, завопили радостно: «Негр! Негр!». Наш африканец думает: «Дети, чего с них взять», и улыбаясь им, говорит: «хэлло, бамбини». А дети все свое: «Негр! Негр!». На детский вопль мамы-папы повылезали из окошек и на детей сперва шикают, говорят: «Чего орете? Ну-ка тихо! Ну-ка заткнитесь!», а потом как негра увидали, сами орать начали громче детей: «Негр, едрить твою растудыть! Мать-перемать, негр! Негритосище, твою в дышло! Ох, ты ж нехристь!».
Наш гость из Африки на взрослых косится и шагу прибавляет до магазина, уже и сам не рад, что на улицу вышел. Он шагу прибавляет, а за ним толпа наросла человек в сто и все орут: «Негр! Негр!» и пальцем тыкают. Негр быстрее идет. Толпа тоже за ним. Негр в магазин и толпа тоже в магазин. А в магазине очередь, народу и так тьма, а тут еще больше завалилось! И все орут: «Негр! Негр!». Люди друг другу на спины лезут, чтоб получше разглядеть, кто-то подходит, спрашивает у крайних, тех что в магазин не влезли: «А чего тут такое дают?», им отвечают: «Негр приехал, представляешь! Дикий, как не знаю кто. В магазин ворвался и ящик апельсинов сожрал в одно рыло!». Люди конечно мимо не проходят, а останавливаются в очереди, чтоб на дикаря посмотреть.
В магазине негра пропустили без очереди, продавщица за счет заведения отдала ему палку колбасы и буханку хлеба. Негр еще захотел минералки, но продавщица не дала почему-то. Тогда негр взял апельсинку одну и банку килек в масле. Продавщица у негра афтограф попросила и он написал ей на сдобной груди: «Маурицио с любовью Клаве». Толпа зааплодировала, и кто-то сказал: «Ты глянь-ка, писать умеет. Дрессированный».
Негр из магазина выходит, а толпа перед ним расступается, как море перед Моисеем и негр шагает домой. Тут толпа возмутилась, потому что не все негра успели разглядеть как следует. Его обступают и начинают на него таращиться. Негру это не нравится, он прорывается сквозь толпу, но народ непреклонен, он смотрит на негра и не может насмотреться. Тут кто-то крикнул: «Ишь ты, вырывается, не нравится ему наш Советский союз!», а еще кто-то подвякнул: «В Африку видать захотел, на пальму!», и еще кто-то, совсем уж решительным голосом заорал: «Линчевать его!» и из толпы ежиком вылезли факелы, вилы, топоры, кресты, короче весь подобающий инвентарь. Негра схватили в охапку, он брыкается, вопит чего-то по-своему, по-негритянски, а толпа еще больше злится и негра вилами в бок потыкивает и факелом попаливает. Засунули негра в петлю и отпустили. Шея у негра вытянулась, язык на бок, ноги пляшут в воздухе, авоськой в руке мотыляет, потом бац и умер. Размяк, обвис, болтается, скучный. Толпа головы опустила и разбрелась по домам. Только молодежь еще постояла немного под фонарем и подивилась на мертвого негра и покидала в него камешками.
Вот и пойми наш магнитогорский народ. Сперва аплодисменты и афтографы, а потом вилы с факелами и на столбе вешают…
Кривенко Даниил 28. 04. 2006.
8. Машка-дурак
Машка-дурак, дрыгаясь и корячась, вышел из дома. Дверь, чтоб не раскрылась, Машка-дурак запер на ключ, ключ положил в карман, карман закрыл на пуговку. Вышел из подъезда Машка-дурак.
На лавке старушки сидят с большими от пуховых платков головами. Лица у них скомканные, как бумажный шарик, глаза ушли в морщины, там запутались и ослепли. Машка-дурак не покажет старушкам, что ему от них смешно. Машка-дурак заныкал улыбку и сказал в сторону дерева: «Здраствуйте». «Здраствуй, Машенька» – прошамкали старушки всеми своими паутинистыми морщинами. Машке-дураку еще смешнее, он быстренько шкондыляет от лавочки со старушками. Старушки не должны видать, как он над ними смеется. Старушек нужно жалеть и кормить манной кашей из ложечки, когда так не делаешь – старушки злятся и умирают. Умирают они так: ложаться в гроб, сложив большие обезьяньи руки на груди, а в руках свечка, а на лбу бумажка. И все плачут. А кто не плачет – тот посторонний или скотина.
В кустах сидят дети. Злые дети с камнями. Машка-дурак их видит, дети думают, что он дурак и ничего не видит и ничего не слышит, но Машка-дурак все видит и все слышит. Дети пищат в кустах, а от писка шевелятся и шуршат ветки. Машка-дурак поворачивается на кусты с детьми и кричит на них. И на кусты кричит и на детей кричит. Кричит-рычит, ногами стучит! Дети, как воробьи высыпали из кустов, разлетелись на «почтительное расстояние», а потом начали бросать в Машку-дурака всяким мусором. Машка-дурак ковыляет за ними на коряжистых ногах, дети маленькие, розовые рассыпаются кто-куда. В спину еще кто-то что-то зашвырнул. Машка-дурак упал. Не от того, что ему было больно от того что в него кто-то чем-то зашвырнул, а просто дурацкие коряжистые ноги могут только ходить, а бегать за детьми им не интересно. Машка-дурак встал и отругал детей. Машка-дурак взрослый, он может ругать детей. У Машки-дурака борода растет на лице. Не большая борода, но у детей и такой-то нет, так что ясно-понятно, кто взрослый. Машка-дурак – взрослый. Ему можно ругать детей, а если кого догонят деревянные ноги, то можно и отколотить. Но дети бегают и дразнятся и молодежь сейчас вообще не та что во времена Машки-дурака-ребенка. Машка-дурак-ребенок не дразнил людей с бородой, потому что они взрослые, а он был ребенок, а ребенок не может дразнить взрослого, потому что взрослый мог его догнать и отколотить. А машка-дурак бегать не умел тогда. Он и сейчас не умеет бегать, а тогда и вообще не умел. Еще больше не умел, чем сейчас не умеет.
Машка-дурак вышел на магазин «Океан». Подошел к магазину «Океан» и там встал у стенки с большими прямоугольными кирпичами. Рядом окно и доска с бумажками-объявлениями. Когда Машке-дураку скучно он читает объявления. Да, Машка-дурак умеет читать. Вот, посмотрите: «Сдам квартиру на ночь или на сутки, по адресу К. Маркса 135 кв. 67. Обращаться по телефону 37-57-50». Так что, вы зря так об Машке-дураке, что он читать не умеет.
Машка-дурак выставляет ладошку лодочкой и ждет когда туда чего-нибудь дадут. Денежек или чего-нибудь сладкого. Машка-дурак любит сладкое. И денежки тоже любит Машка-дурак, потому что на денежки можно купить сладкого. Еще Машка-дурак любит картошку пюре, котлеты, пельмени, любит курицу и плов. Об Машке-дураке однажды сказали: «У него губа не дура», и Машка-дурак тогда выпятил губу и посмотрел на нее. Потом еще раз посмотрел на нее в зеркало и даже оттянул двумя пальцами. Вроде, губа как губа, но честно сказать, приятно, что она не дура. Интересно было бы сравнить свою губу, с губой-дурой, чтоб уж убедится в своем превосходстве. Но про другие губы ничего Машке-дураку не говорили люди, только про его.
Вдруг положили Машке-дураку в ладошку копеек горсточку. «Дай вам Бог здоровья» – сказал Машка-дурак и поклонился несколько раз. Пусть уже человек и ушел, но все-таки надо поклонится. Таков закон.
Теперь Машке-дураку будет не скучно, теперь он может считать монетки.
Еще положили! «Дай вам Бог здоровья» – снова сказал Машка-дурак. Теперь уже и не сосчитать сколько дали в первый раз, а сколько во второй, потому что монетки в ладошке перемешались.
Вот девушка красивая прошла. Машка-дурак может отличить красивую девушку от не красивой, не подумайте чего такого. В красоте Машка-дурак понимает. Вот старушки на лавочке – не красивые, потому что старые и скукоженные, а эта девушка – красивая, потому что молодая и упругая. У нее красивые глаза, и ноги, и руки мягкие. Машка-дурак однажды нашел такую же девушку на улице, в журнале. Машка-дурак вырезал ее ножницами и повесил на стенке. Намазал клеем и прилепил к обоям. Потом она ему снилась каждую ночь. Он не всегда это запоминал, что она ему снилась, но Машка-дурак точно знал, что снилась, потому что всегда так – посмотришь на что-нибудь перед сном, а потом это присниться…
Машке-дураку к пяти часам накидали столько денег, что можно было спокойно пойти и покушать чего-нибудь. Машка-дурак любил покушать. Он пошкондылял к цветастым ларькам. Сначал зашел в хлебный, там где продают хлеб. Там много всякого хлеба. И черный хлеб, и белый, и такой хлеб, и сякой хлеб и вообще какой угодно хлеб. Если есть деньги – бери какой угодно хлеб, никто не запрещает. Машка-дурак купил просто булку белого хлеба. Машка-дурак не стал «оригинальничать». К тому же он любил еще и белый хлеб. Не только сладости любит Машка-дурак. Он знает, что деньги нужно тратить с умом, что транжирить особенно нельзя, что мамка заругает. Так что, белого хлеба, и все. «Деньги не для того чтоб ими сорить налево и направо!» – да.
Тут к Машке-дураку подошли двое. У одного лицо круглое, как кулич, глаза под разжиревшими веками утонули. У другого лицо тощее, и глаза ноборот вылезают наружу, как дыни. Один, который круглолицый, говорит Машке-дураку: «Дай денег», а Машка-дурак ему и отвечает: «Не дам». Тогда тот еще раз говорит: «Дай денег, дурак», Машка-дурак тогда ему опять отвечает: «Не дам» – и уйти хочет только тихонько уйти, чтоб не заметили. Тогда, когда Машка-дурак в сторонку подался, второй, пучеглазый за рукав его ловит и говорит: «Давай деньги, сука, убью!». Машке-дураку страшно, но ему эти деньги люди давали, за то что он руку тянул. Эти двое если б денег хотели сильно, тоже бы могли стоять и руку тянуть, тогда бы им Машка-дурак может и дал бы чего, а теперь нет, теперь они его грабят, как в сериале «Убойная сила» и «Улицы разбитых фонарей», теперь им Машка-дурак ничегошеньки не даст. Тут один размахивается и Машке-дураку бьет в лицо костлявым, шишкастым кулаком. Машка-дурак чувствует, что во рту появился зуб. Он запрыгал на языке и на вкус был, как медная дверная ручка. Машка-дурак заплакал от обиды, потому что кто бы из вас не заплакал оттого что его бьют по лицу? Мало кому это приятно, вот Машка-дурак и заплакал. Заплакал и вцепился пучеглазому в лицо. Большими пальцами надвил ему на его вылезающие глазищи, все сильнее и сильнее давил! Пучеглазый рвал Машке-дураку уши, бил кулаками по щекам, но Машка-дурак уже ничего не чувствовал. Его оскорбили, обидели, ни за что ни про что! Он не заслужил этого, чтоб его били по лицу. Так не честно и так нельзя! Если он его по лицу бьет, то Машка-дурак имеет полное право выдавить гаду глаза. Гад вопил и крякал. У Машки-дурака из под пальцев полезла склизская, как яичный желток кровь. Почуяв мягкую, розовую жижу Машка-дурак взвизгнул и сразу вытер пальцы об шершавое пальто. Фу, дрянь какая! Пучеглазый лежал и смотрел кровавыми дырками в небо. На лице кровавые слезы. Машка-дурак и сам плакал, но в то же время он понимал, что оставаться ему тут нельзя и надо идти, потому что сейчас приедет милиция и Машку-дурака посадят в тюрьму, как Сильвестера Сталлоне. А в тюрьме и Сильвестеру Сталлоне пришлось не сладко, чего уж говорить о бедном Машке-дураке, которого каждый норовит шпынануть-пинануть, каждый норовит обидеть-оскробить. Машка-дурак плакал и шел домой. Мелочь в карманах брякала. Тут Машка-дурак вспомнил что выронил хлеб и хлеб сечас лежит в гадской, склизской крови, впитывает ее и становится мягким и не вкусным. От этой мысли Машке-дураку стало совсем плохо и он бухнулся на землю и затрясся, как электрический. Голова набухла кровью и заломилась за спину, все тело скрутило, сжало одной уродливой болью, шея рвалась, руки крючились, ноги ерзали по земле, убегая куда-то, изо рта покатила наружу пузыристая пена, люди собирались вокруг…
Кривенко Даниил 29. 04. 2006.