Кривенко Даниил
Иду в СВЕРХЧЕЛОВЕКИ! или «жертвоприношение медом»
(разухабистое эссе)
До «Ницшеанской свободы» можно дойти только «пройдя через барина». А как же я «пройду через барина»‚ когда мне долгов не платят, на лестнице говорят гадости и даже на улице кто-то заехал в рыло‚ т. е. попал мне в лицо‚ и когда я хотел позвать городового, спьяна закричал:
– Презренный‚ ты не знаешь новой морали‚ по которой давать ближнему в рыло не только не порочно‚ но даже добродетельно!
Я понимаю‚ что это так‚ если я даю. Но когда мне?.. (В. В. Розанов «Опавшие листья»)
И был день первый…
И я прочитал Фридриха Ницше‚ и сказал вслух:
– Какого черта? А ведь правильно пишет парень! Чего я‚ собственно говоря, волоку это жалкое‚ высоко моральное существование? На кой‚ спрашивается‚ ляд я уступаю бабушкам место в трамвае? От чего бы не огреть их палкой? Почему я здороваюсь с соседями? А не послать ли мне их такой-то матери, если хочется и, самое главное, можется? Правильно. Долой старые‚ заскорузлые скрижали нравственности! Даешь силу сверхчеловека!
Я оделся и вышел в подъезд. Закрываю дверь‚ слышу: идет соседка. Шаркает тапочками, кряхтит и икает на каждой ступеньке. Я закрываю дверь. Старуха-соседка в халатике подходит к почтовому ящику и разворачивает узловатыми пальцами проволоку на петле ящика.
– Здравствуйте‚ – оборачивает она ко мне скукоженное личико с игрушечными зубами во рту.
Я говорю тогда громовым голосом:
– Катись к черту, полоумная! Плебейское отродье, ты живешь по старым законам! Протри глаза, убогая! Видишь: заря новой морали встает над миром, ибо так сказал Заратустра!
Соседка стоит разинув зубастый рот и смотрит на меня просветленным взором. Я вынимаю газету из открытого ею ящика и ухожу.
На улице дворник в оранжевом жилете метет снег. Я беру у него метлу и метлой ему‚ метлой прямо в харю! Прямо в глаза тыкаю ему метлой и приговариваю:
– Проклятый слепец‚ опомнись! Ты не понимаешь‚ что служение есть убийство в себе свободного духа! Прекращай гробить свою жизнь на услужение‚ иди и пой, и пляши! Убей в себе дух тяжести‚ вместо того чтоб подметать улицы!
Дворник упал‚ задрав бороду ввысь и заплакал:
– Чё ж я жрать-то буду? – взмолился он.
– Будь как птицы небесные! Смотри, не сеют они‚ не пашут и в житницы тоже не собирают ни фига. Так и ты поступай.
И ушел я в сбербанк‚ оставив дворника в наивеличайшем изумлении и с рожей окровавленной.
В сбербанке длинная‚ презренная очередь.
– Стадо! – кричу я. – О‚ проклятое стадо! Как ты закостенело, как ты неумно! Разойдись прочь! Разойдись стадо! Станьте‚ наконец‚ вы стадные овцы‚ заблудшими! Ибо только заблудшую овцу ищет пастырь!
Стадо-очередь заволновалось и в тупом ужасе разошлось‚ блея‚ по углам сбербанка. Бунтовщиков и противников я бил черенком метлы и вещал:
– О‚ близорукие, разуйте глаза‚ узнайте радость страдающего.
Сострадающим и плачущим нытикам я говорил:
– О‚ окаянные простодыры, узнайте боль сочувствующего! Узнайте стыд сострадающего!
Когда все утихло настолько‚ что было слышно, как паучок плетет паутинку под потолком, я подошел к остолбеневшей кассирше.
– Не боись милашка, Заратустра не злой зануда и не враг красивеньким девчушечкам вроде тебя. Дай мне денег по квитанции, а потом я спою тебе танцевальную песнь‚ от которой Бог заплачет и умрет от смеха.
Кассирша протянула мне деньги и документ на подпись в получении. Я тогда захохотал‚ как вагнеровский Тристан‚ разодрал в клочья документ‚ сгреб деньги и сказал ей, глупенькой и кроткой Изольде:
– О‚ милая! Ты не ведаешь еще радости дарителя! Ты не понимаешь еще, чем прославилось золото! А прославилось оно тем, что всегда дарит себя! Золото – образец высшей добродетели, ибо‚ поистине, дарить – есть высшее благо‚ какое может быть на свете! Узнай и ты эту радость дарящего‚ – и я, снова разразясь раскатистым хохотом‚ оторвал ручку на веревочке и положил ее в карман штанов.
Вечером я со своим новым учеником пил в подвале водку из консервной банки. Мой ученик‚ управдом‚ весь вечер удивлялся и благоговел. Еще бы, не каждый день в подвале твоего дома пьет водку разрушитель морали. Управдом все всплескивал ручками и все восхищался:
– Ты только подумай! Ну надо же! Никакой тебе морали! Ты посмотри-ка‚ вот ведь дает! И что же это и с женой можно не жить? Можно с другой жить да?
Я говорю‚ закосев:
– Женщина дана мужчине на радость, и если не в радость она ему, то пусть он выгонит ее из дому плетью и найдет другую, ту, что принесет ему мед и благодать в лоне своем!
– Ты подумай! В лоне принесет! Ну, дела! – приговаривал управдом и подливал мне в консервную банку. – А если я‚ к примеру, исключительно к примеру, должен своему шурину шесть с половиной тысяч рублей‚ то, как по новой морали выходит: должен я ему останусь или нет‚ если жену, это самое, плетью, из дому?
– В любом случае не должен, – возвещаю я, косея. – Хоть жену из дому, хоть нет. Он тебе должен простить долг, потому что деньги – ничто!
– Вот-вот! – оживился мой ученик. – Я ему, этому плебею, этому мракобесу, который о новой морали не ведает, всегда говорил: «Презренный! Деньги – ничто! Забудь о них и иди с миром», а он: «Если, – говорит, – деньги – ничто, тогда отдай мне это самое ничто. Воротай долг взад»! Видали какой, а?
– Софист, твой шурин! – говорю я. – Таких в царстве солнца не будет! Наливай.
И был день второй…
И вышел я из подвала со страшнейшего бодуна‚ и с великим перегаром изо всех пор тела своего. И так вещал я восходящему солнцу:
– О‚ солнце, да будь ты восьмижды благословенно, ибо так мы с тобой похожи! Как свет твой исходит от тебя на всех, так и из меня льется моя истина. И так же, как и у тебя, есть и у меня восход и есть великий полдень, после которого не страшен закат! О, солнце…
Какой-то калека‚ скрипом своей коляски оборвал мою рассветную песнь. Солнце в спицах ее колес плясало и прыгало, как пойманная в паутину муха. Я подбежал к калеке и дал ему в ухо. Экипаж рухнул набок‚ выбросив из себя пассажира.
– Никчемный, ты прервал мой гимн солнцу! Ты, не ведающий о новой морали‚ ты, вызывающий жалость у закостенелых, и веселящий меня, нового человека‚ поплатишься за это своей бессмысленной жизнью!
И тут‚ о, подлость и коварство слабых, мне в пах‚ прямо из низов своего падения, двинул калека костылем своим!
– Узнай, низвержитель калек, какого это: костылем промеж полноценных ног! – и безногий впрыгнул в коляску и завертел длинными руками ее колеса. И проехал твердой шиной мне по руке.
– Ничего‚ – кричал я, валяясь в снегу, – если ты думаешь уничтожить меня, или хотя бы сломить, то тебе этого не удастся! Что такое боль в паху, когда дух мой остался цел! Хо-хо! – крикнул я и вскочил с черного сугроба.
Тут из подъезда с визгом выбежала дамочка, завернутая в покрывало на голое тело‚ а за ней, прищелкивая кнутом бежал мой ученик и кричал:
– Катись отседова! Другую найду, которая мне кое-чего получше в лоне принесет, чем ты! – и хлобысь кнутом.
– Да, – аплодирую я, – так ее, мой верный ученик! Да, туда ее! Прочь постылые цепи рабства!
А ученик посмотрел на меня‚ как на постороннего и говорит:
– А ты еще кто такой? А ну, пшел отсюда, прощелыга! А ну, давай! Ходят тут всякие образины, весь подъезд изгадили!
– Ты, наверное, отравился вчерашним антрекотом‚ мой ученик‚ и не узнаешь меня – твоего учителя? – говорю я‚ ошарашенный.
– Какого еще учителя‚ пьянь?! Это ты в подъезде мне матом все на стенах пишешь, а? Ты?! – и еще раз хлобысь кнутом.
– Что городишь ты, отступник? Да чтобы я, Homo novus, писал матом в подъезде?
Мой ученик тогда еще раз прищелкнул кнутом и говорит серьезно:
– Много вас тут ходит‚ хомоновусов. Еще раз я твою облезлую фигуру тут увижу – ты у меня узнаешь, что такое новая мораль. Узнаешь, пакостник, радость страдающего.
Я решил уйти. Пускай. У Заратустры тоже были отступники и ничего ведь, не помер он.
Я шел, а прежней радости уже не было. Все как-то померкло вокруг и потеряло прежний вид. Все потеряло отблеск нового солнца на себе.
– Ничего‚ – утешал я себя‚ – это еще не конец. Подумаешь‚ обругали и унизили! Терпи, Даня. Заратустра терпел и нам велел. А на этого дурака-отступника ты не обижайся. Мало ли дураков на свете, а если на всех обижаться, то это нервов никаких не хватит‚ – так размышлял я про себя и потихоньку успокаивалась во мне грусть.
Только грусть во мне успокоилась‚ как вдруг из-за поворота вышли четыре хулигана и пропели мне хором:
– Низвержитель старых скрижалей! Враг морали! Неужели это твои уста лопочут тихонько перегарным шепотом? Неужели это твои глаза замутнены похмельем? Неужели это твое сердце бьется в этой груди? – и они разом‚ все четверо‚ тыкнули мне пальцем в грудь.
– Да, – говорю, – это я.
– А ну-кась-ка, узнавай счастье дарящего! – пропели они.
– Да у меня и дарить-то нечего, – говорю я смущаясь.
– О, скромняга! Зачем стесняешься ты своего богатства? – и все четыре пары рук сразу влезли в левый карман моих штанов и вытащили все бывшие там деньги и ручку с веревочкой заодно.
– Ну, что ж, – говорю, – раз так, то берите, конечно, я и так проживу. Птицы небесные ведь не сеют и не пашут‚ и… так далее…
А хулиганы‚ ухмыляясь‚ пропели хором:
– И так далее, и так далее.
– Ну, я пошел?
– Ага. Счастья тебе, разрушитель скрижалей.
– Да, да. И вам всяческих благ. До свиданья.
Распрощавшись с хулиганами я плелся‚ хрустя черным снегом‚ и говорил себе:
– Ничего, ничего. Это совсем не страшно, это все ничего. Это так. Подумаешь‚ деньги! «Деньги – вздор» – забыл что ли? Вот. Подумаешь, голод. Голод – это не страшно. Эмиль Золя‚ кстати сказать‚ голубей жарил. Нанизывал их на ветку и жарил, сидя голый в комнате. Чем ты его хуже? Ничем не хуже. Да и вообще‚ птицы небесные ведь… – я вошел в подъезд и остолбенел от вони‚ буквально‚ разорвавшей мне ноздри.
В подъезде сидели какие-то граждане и‚ спустив штаны, испражнялись на бетонный пол. Некоторые даже и не сняв штаны испражнялись.
Я их спрашиваю:
– Что вы делаете? Вы что сдурели все что ли?
А они говорят:
– Тебе что же, не нравится что ли? Ты что же это морально закостенел? – и все они, включая соседку мою‚ начали меня пристально разглядывать‚ как бы ища‚ в каком именно месте я закостенел.
– Да не то чтобы мне не нравилось, но просто зачем ЭТО? Ведь есть же удобные, оборудованные ватер, извиняюсь, клозеты.
– А мы, сверхчеловеки, легких путей не ищем‚ – сказали они. – И вообще‚ ты что же это самый умный что ли?
– Да уж не дурак‚ – говорю я, собираясь‚ для приличия‚ поколотить их черенком от метлы за нанесенное оскорбление.
– А ты помнишь‚ что Заратустра говорит? Кто умный – тот‚ на самом деле‚ – дурак.
– Да‚ и вправду‚ там что-то такое есть‚ – пытаюсь припомнить я.
– А раз есть‚ – говорят они‚ испражняясь‚ – так нечего нам мозги пудрить. Мы‚ дураки, уж поумнее тебя будем, ибо так говорил Заратустра.
Я вошел в квартиру и услышал чей-то хриплый гогот. Вбегаю в кухню‚ уж собираясь отколотить подлеца‚ но останавливаюсь и вижу‚ что это тот самый дворник, с расцарапанной рожей сидит и пьет водку с каким-то осатанелым мерзавцем.
– Чего это‚ – говорю‚ – вы тут делаете? Вы чего тут забыли, ироды?
А дворник ухмыляется и говорит:
– А чего ты возникаешь‚ рабская душа? Ты что же это хочешь-то от меня?
– Хочу‚ что б вы убрались сей же час из моей кухни!
– Ишь чего захотел‚ – хмыкнул собутыльник. – Хочет‚ чтоб мы с ним‚ как с человеком!
– Ага‚ – поддакнул дворник, – хочет‚ чтоб с ним‚ как с человеком, а он со всеми‚ как сверхчеловек был! Фигушки, – плюнул бутербродом из бороды дворник, – раз уж выбрал сверхчеловечий жребий, так и неси его. Мне главное говорит: «Будь как птица, пляши танец свободного духа», а теперича возмущаться начал! Ишь какой прыткий!
– Да не то слово, – сказал мерзавец и выпил из моей стопки.
– Ладно‚ – говорю, – черт с вами! Живите, не буду пока вас убивать, но еще настанет великий полдень и воссияет заря справедливости!
– Воссияет, воссияет. Катись колбаской по малой Спасской. Скатертью дорожка. Иди в горы и там пестуй свой дух. Гы-гы-гы, – заржав раскорябанными губами‚ дворник выпил.
Я вышел на улицу и побрел в горы.
– Прав дворник, – думал я. – Не место мне среди плебеев, уйду жить в горы, как Заратустра.
Тут Фридрих Ницше подходит и бьет мне ногой в живот. Я ломаюсь пополам и падаю на землю.
– Дурак ты, а не Заратустра, – говорит Фридрих невидимым под усищами ртом.
Я кряхтя, валяюсь в ледяной луже. Заодно размышляю о нравственности и Заратустре. Видимо я все-таки что-то не так понял…
Кривенко Даниил 27. 02. 2006.