Колька потянулся и сразу открыл глаза, упёршись ногами в противоположную стенку купе. – Ч-чёрт… - сказал он.
- Стоим… – доложил ему дядька в апельсиновой майке. – Уже час стоим… – дядька явно скучал на верхней соседней полке. Кроме странного цвета майки у него было наколото «Harley-Davidson» на левом плече.
- Да… День едешь, два, - всё то же самое... Не возражаешь? – он покрутил ручку молчавшего радио.
- Издалека долго
Течет река Волга... – запела для дядьки Зыкина.
- Зыкина! – правильно угадал дядька. – Даа… - протянул он опять. – А я на своём «Урале» всю страну когда-то исколесил: Волга, Днепр, Енисей, Лена…
- Следующая станция – «Река»! - пробежала мимо купе молоденькая проводница.
- Да знаем, знаем – пробурчал дядька. – Скорее бы…
- Сутки катишь, вторые… – вернулся он к мысли о бесконечных просторах великой Родины, – Воронеж, жара, бабки «синенькими» торгуют... – «Что, бабки, - спросишь, - тепло тут у вас?» – «Да нет, сынок - скажут. - Это на юге тепло, а у нас так себе...» – Дядька притих, уткнулся носом в бесформенную подушку.
- У-ууууу!!! – закричал, обгоняя их, скорый поезд. Ударил ветром в окно. – Та-ра-та-там, та-ра-та-там, та-ра-та-там… - отстучали невидимые колёса.
- Среди хлебов спелых,
Среди снегов белых
Течет моя Волга,
А мне семнадцать лет… – аккуратно, не торопясь, как будто у неё действительно все ещё впереди, продолжала выплетать узоры из слов Зыкина.
Колька огляделся вокруг, выбирая подходящее место для лодки. Сонный ветер сносил вниз туман, прорисовывая силуэты деревьев по берегам. Было сыро и Колька поморщился, втянул голову в старый пропахший соляркой ватник.
Он сбросил два якоря, сначала с носа, потом с кормы. Слегка накренившись под натиском сильной, быстрой реки, лодка встала, как гвоздь, поперёк течения. Не дожидаясь пока вода очистится от последних клочьев тумана, Колька спустил подкорм на шнуре и собрал удочку.
- Плюх! - поплавок подпрыгнул в реке, побежал, поёживаясь в холодной струе. Колька разматывал маленькую пластмассовую, почти игрушечную катушку.
– Раз! - леска натянулась струной, и Колька одним броском отправил кругляш назад. Поплавок побежал опять, вихляясь, оглядываясь по сторонам. Колька снова поймал его, поставил на старт к борту лодки.
Справа по берегу стукнуло ботало на шее тощей козы. – М-эээ… - подразнила Кольку коза, позвякивая бубенчиком, ушла в тишину. Два таинственных мужика появились разом на берегу, посмотрели на Кольку в лодке, синхронно сплюнули, скрылись вслед за козой.
- «Как по речке по Ирану ходят двое рыбаков…» - переврал стихи Колька, достал сигаретку, закурил, положив голову на задравшийся кверху борт. – Маринка… – подумал он вдруг. - Сегодня должна была приехать Маринка. - «Вертихвостка!» - Колька вспомнил недобрые бабкины слова. Ухмыльнулся, в очередной раз подтянул леску поближе к лодке.
- Чпок! – ушёл под воду дурак-поплавок. Колька подсёк и первая, крупная – сантиметров сорок в длину чехонь заплясала в ногах серебряной саблей.
- Сказала мать: «Бывает все, сынок,
Быть может, ты устанешь от дорог…» - свернула с наезженной тропы Зыкина.
- Извините, нельзя ли сделать потише? – попросил новенький ночной пассажир у дядьки в апельсиновой майке.
- Пожалуйста! – с готовностью согласился дядька, прикрутил громкость приёмника.
- Цыпа-цыпа-цыпа… – бабкин голос доносился из-за высокого собственноручно покрашенного Колькой в неяркий салатовый цвет забора. Колька ногой распахнул ворота, приставил вёсла с удочками к стене и, грохоча болотными сапогами, вбежал по скрипучим ступеням в дом.
- Вау! – это Маринка встала из-за стола, поправляя короткую, слишком короткую для здешних мест юбку. Обошла Кольку вокруг. – Надо же, какой стал… Дядя Стёпа – милицанер… Целоваться-то будем? – спросила, смеясь, и Колька почему-то попятился.
- Ты что… со взрослыми тётками… никогда?! - притянула Кольку к себе, заглядывая снизу в глаза. Пахло от неё тревожными, приторными духами и Колька отвернул лицо в сторону. – Да ладно, правда, что ли? – опять недоверчиво рассмеялась, а Колька вспыхнул, как Гулливер-пионер. – Ой! Правда-правда! – обрадовалась, запрыгала на одной ножке. - Вечером приду, научу! – и выскочила за дверь. – Тра – та – та... – рассыпались её шаги по двору, потом ворота клацнули железным крючком. И всё...
- Вертихвостка! – как всегда недовольная чем-то бабка загремела в сенях подойником. – Сучка мелкая! – грязно выругалась она. Зло хлопнула дверью.
- А ведь я десять лет дома не был… - очнулся дядька в апельсиновой майке. – Десять лет… - повторил он, как будто бы удивляясь такому необыкновенному происшествию. – Всё бежишь куда-то, бежишь… - сказал он так грустно, что Колька едва не заржал вслух, как лошадь.
- Вот-вот – ехидно съязвил мужской голос снизу. - Бежишь, бежишь, а куда бежишь, от чего бежишь… От себя-то не убежишь! – добавил с нескрываемым превосходством.
Закряхтела, затявкала дверь сарая. Маринка, пугая кур, взлетела по лестнице на сеновал, шмякнулась с высоты на Колькину спину. Поёрзала, устраиваясь верхом. – «Рельсы, рельсы, шпалы, шпалы, ехал поезд запоздалый…» - зачастила скороговоркой, вычерчивая крестики на Колькиной влажной коже.
Потом наклонилась, подула в ложбинку на его шее. - «На полярных морях и на южных, по изгибам зелёных зыбей, меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей...» - Помнишь?
Колька не помнил про паруса. Колька помнил, как в детстве большая добрая парикмахерша крепкими пальцами наклоняла его упрямую голову. Он закрывал глаза, и мелко-мелко вибрирующая электрическая машинка горячо щекотала ему затылок.
Опять застонала дверь.
– Колька, да ты там один, чё ли?! – вставив голову в темноту, крикнула куда-то вверх бабка.
Маринка прилипла губами к Колькиному плечу. Затряслось от смеха её легкое тело.
– Спишь, чё ли? – бабка не думала отставать.
– Да сплю, сплю… - буркнул Колька, неохотно переворачиваясь.
– Маринку ня видяял? – бабка напевно растягивала последний слог.
– Нет, не видел – соврал Колька, накрыл ладонью Маринкин рот.
– Ушла? – Маринка с трудом отодрала огромную Колькину клешню от лица. – Это же не рука, это лопата какая-то – заигрывая, положила «лопату» себе на грудь. – Не сломай! – хихикнула, царапнула ногтем Колькин живот. Колька вздрогнул.
– Ну, чего ты? Чего? – зашептала, опутала Кольку словами, как паутиной.
Потом лежали, смотрели в провисший под тяжестью времени потолок.
- Ну… я пойду, бабка искать будет… – Маринка опять хихикнула, отряхнулась. Потом бегом спустилась по лестнице.
- Тот первый взгляд и первый плеск весла... – решила вернуться к истокам Зыкина.
- Все было, только речка унесла...
- У меня… у соседей вот тоже… - забубнил опять голос снизу. - …Дочка к родственничкам на эту Волгу ухала… Страну, - говорит, - посмотреть… Вернулась через полгода. – Страна, - говорит, - у нас огромная-преогромная, а люди в ней добрые. - Люди у нас добрые – а?!
- Удивительная страна… - задумчиво протянул дядька в апельсиновой майке.
- Ага… удивительная… - неожиданно согласился мужик с нижней полки. - Вернулась во-о-от с таким пузом… - он собрал руки в кольцо и помахал перед своим складчатым животом.
- На себе не показывайте – пошутил дядька сверху.
Звук приближающегося мотоцикла Колька услышал ещё во сне. Мотор заглох возле самых ворот. Потом застонали петли дверей и сразу же – Чпок-к-к! – поскакала эхом во двор пощёчина.
Колька вылетел из сарая в одних штанах, выскочил на дорогу.
Они подошли к нему молча. Колька узнал их. - Как по речке по Ирану… - он схватился за порезанный чем-то живот. Потом упал на колени, дёрнулся несколько раз горлом набрать в грудь воздух. Второй удар пришёлся ему в лицо, и Колька завалился всем телом вбок, поджав ноги, как только родившийся, слабый ещё телёнок.
Маринка смотрела на Кольку. Колька её не видел, он видел забор и немножко неба, просто знал, что Маринка сейчас на него смотрит.
Мотоцикл завёлся не сразу, а с третьего, может быть, даже с четвёртого только рывка. Заурчал, забулькал мотором.
А потом Колька вспомнил. Они возвращались домой, и Маринка прижала его к себе, погладила голову. – "На полярных морях и на южных, по изгибам зелёных зыбей, меж базальтовых скал и жемчужных шелестят паруса кораблей..." - читала она чьи-то удивительные стихи. – К-кораблей... – пытался Колька запоминать слова, но ничего не запоминалось, потому что от Маринки так пахло морем, что у него опять пошла носом кровь.
- Да у тебя с ней было ли чё? – услышал он голос с неба. Это бабка склонилась к Колькиному лицу, и вдруг, как курица, взмахнула короткими, серыми крылышками.
– Ах, сучка мелкая! – сказала, прикрыв рот платком. – Ах, сучка мелкая…
- А кажется мне, что вы никакой не сосед, а этот самый её папаша и есть – ни с того, ни с сего ляпнул дядька в апельсиновой майке.
- Креститься надо, когда кажется! – возмутился мужик внизу. Он даже зачем-то привстал с полки.
- Да мне-то что… я так просто… - равнодушно отвернулся к своему окну дядька.
- Вот и не надо тогда! Не надо! – нервно сказал мужик и, почти бегом, выскочил из купе, хлопнув дверью.
- Смотри, расшумелся… - недовольно пробурчал дядька. – Теперь-то чего шуметь? Раньше надо было шуметь. Теперь сиди, жди.
- Это точно… – Колька опять вздохнул, уткнулся носом в окно.
- У-ууууу!!! – обогнал их ещё один поезд. – Твою мать! - возмущённо сказал дядька. - У вас там что, война началась? – попытался узнать у появившейся в дверях проводницы.
- Не волнуйтесь, сейчас поедем – девчонка улыбнулась, тряхнула большими белыми крыльями.
- Ночь - черная река,
Длиной на века… - затянул в приёмнике Макаревич.
- Макаревич! – радостно объявил дядька.