Проект: 1150/Великий Новгород
Автор: Сергей Трояновский – канд. истор. наук , ст. науч. сотр. СПб института истории РАН , директор центра по организации и обеспечению археол. исслед. при НГОМЗ.
ВЕЛИКИЙ НОВГОРОД: МАТЕРИАЛЬНЫЙ МИР СРЕДНЕВЕКОВОЙ РЕСПУБЛИКИ
Семьдесят пять лет назад начались раскопки Новгорода, существенно изменившие наше представление о древнерусском городе, но до сих пор мало влияющие на наши знания о Новгородской республике. Безграничное накопление археологической информации (одних только индивидуальных находок-артефактов в музейных фондах насчитывается уже более миллиона единиц) все еще не сопровождается ростом интереса со стороны специалистов, интересующихся не только древними технологиями и деталями средневекового быта, но и широким кругом культурологических и социологических проблем «вольного Новгорода». Расширить границы научного познания древней столицы Приильменья был призван недавний проект изучения подводных остатков средневекового Великого моста, с успехом реализованный на базе Новгородского общества любителей древности и Новгородской федерации подводной деятельности. Результатам этих исследований и некоторым другим аспектам археологической, то есть «материальной», истории Новгородской республики посвящена предлагаемая статья.
ВЕЧЕВАЯ ПЛОЩАДЬ
В 1998 году на Троицком раскопе была обнаружена уникальная усадьба, большая часть которой представляла собой мощеную площадь размером почти 130 квадратных метров В досках настила были вырублены отверстия для столбов, явно удерживавших навес. Для чего жителям этой части города понадобилась такая площадь, служившая, судя по навесу, местом собрания в любую погоду?
Разгадку дали десятки берестяных грамот, найденных рядом. Это были в основном документы о судебных разбирательствах. Значит, перед нами судебный двор, где князь или его представители вместе с новгородским посадником вершили «сместной», то есть совместный, суд. Приведенный пример «общей вещи» позволяет определить время установления в Новгороде публичной судебной инстанции, без которой было бы немыслимо развитие демократических институтов власти. Эта судебная площадь, судя по годичным кольцам плах настила, появилась в 1126 году и в течение почти всего XII столетия возобновлялась на прежнем месте.
Подобные площади существовали и в других концах города, а всего концов уже в XIV веке насчитывалось пять. Главными городскими местами для сбора веча со временем стали площадь у Софийского собора и пространство у Никольского собора на Ярославовом дворище. Случалось, что на обеих сторонах города собирались сразу два веча, что нередко приводило к столкновениям сторон на Великом мосту.
НА ЗАРЕ КОММУНАЛЬНОГО ХОЗЯЙСТВА
Новгородцы были вынуждены мириться с постоянной сыростью, которая настигала их не только сверху, но и снизу. Причем если снег и дождь рано или поздно прекращались, то хлюпающая под ногами грязь высыхала лишь в погожие летние дни.
Чтобы хоть как-то осушить свое жизненное пространство, горожане вначале окапывали свои дома дренажными траншеями. Но вскоре траншеи стали заплывать мусором, и тогда горожане стали подсыпать во дворы щепу, вываливать навоз, укладывать поверх болотистой хляби мостки и настилы.
В бесконечной борьбе с сыростью горожане стали одерживать верх лишь тогда, когда научились мостить улицы, а затем прокладывать дренажные трубы. Первые дренажные системы, обнаруженные археологами, датируются 1270–1280-ми годами(1). Они представляют собой деревянные трубы, сделанные из долбленых бревен хвойных пород и соединенные в подобие ливневой канализации посредством деревянных колодцев-отстойников. При помощи такой нехитрой конструкции новгородцы научились перегонять грунтовые воды на расстояния в несколько сот метров, сбрасывая их в Волхов, другие естественные протоки или городские рвы. В это время источником инженерных инноваций для Новгорода, скорее всего, служили немецкие города, в первую очередь Любек, где уже существовала разветвленная водоводная сеть. Содержание, очистка и ремонт колодцев и труб были крайне ответственной частью жизни дворовладельцев и городских магистратов вплоть до XX столетия.
Несмотря на появление и развитие дренажных систем, каждые 20–25 лет деревянные уличные настилы приходилось обновлять, потому что они тонули в грязи. Так город постепенно рос не только по сторонам Волхова, но и вверх. Прежние холмы стали еще немного выше, а древние овраги и низины затянулись многометровым слоем отходов городской жизни. В результате сейчас мы почти не видим древнего рельефа, сглаженного тысячелетним слоем городской жизни.
Название «культурный слой» не слишком точно отражает происхождение этого слоя, ведь его никто не возделывал, не обрабатывал, как предполагает латинское слово сultura. Археологи тонко иронизируют по этому поводу: «Чем некультурнее человек, тем больше культурного слоя». Тем не менее, это замечательное сочетание природных неудобств и стремления человека к комфорту создало Новгороду славу «русских Помпеи». Более того, если под слоем лавы Везувия мы видим последний день гибнущих Помпеи, то в Новгороде археологи имеют потрясающую возможность раскапывать всю последовательность жизни города в ее бесконечном разнообразии. Ведь все, что попадало в торфянистую городскую почву, пропитывалось водой и консервировалось на столетия. Представьте эмоциональный шок археолога, прикасающегося на раскопе к опавшей ивовой листве X века или раскалывающего лесной орешек, потерянный кем-то из новгородцев в XII веке!
«ПОСТАВИША СТЕНЫ ВСЕМ ГРАДОМ»
Одним из центральных объектов заботы новгородцев о своем городе были его укрепления. Причем это не было напрямую связано с военной опасностью для города, отстоявшего на сотни километров от границ с потенциально опасными соседями и окруженного лесными дебрями и топями болот.
Тем не менее, уже с XII века горожане строят и содержат в исправном состоянии дубовые стены детинца (центральной крепости) и наружную линию острога, или Окольного города. В этом проявляется общая специфика Средневековья, исторический ландшафт которого определяла крепостная архитектура – городища, замки и городские стены. Особенно насыщены событиями военно-оборонительного строительства первые десятилетия XIV века.
При этом культурный слой и глина изо рва были использованы для устройства массивной деревоземляной фундаментной площадки в форме вала. Эти работы, несомненно, привели к полному изменению топографии центральной части Софийской стороны: десятки городских усадеб были перемещены из-под стен первого детинца, и на их месте пролегла линия рва и вала. Южная часть новой крепости подверглась полной перепланировке; здесь появились новые уличные трассы, ориентированные на новую топографию крепости. Все эти изменения хорошо прослеживаются по материалам раскопок в кремле.
Затем летопись последовательно сообщает об оформлении плана новой крепости каменными надвратными церквами:
1296 год – церковь Воскресения Христова (западный вход в крепость);
1297 год – церковь Спаса Преображения (южный вход в крепость);
1305 год – церковь Покрова Богородицы (юго-западный вход в крепость);
1311 год – церковь Св. Владимира (северный вход в крепость).
Последовательное возведение каменных стен и надвратных церквей было, несомненно, грандиозным строительным проектом, на реализацию которого должны были уйти годы, а возможно, и десятилетия.
После строительства на рубеже XIII–XIV веков четырех надвратных храмов и закладки в 1302 году каменного города в летописных сообщениях наступает значительный перерыв вплоть до того момента, когда на новгородской кафедре оказывается архиепископ Василий Калика. Уже спустя год после своего избрания, в 1331 году, он «заложи город камен от святого Володимера до святой Богородици, а от Богородици до Бориса и Глеба»(2). Указание надвратных храмов в описании последовательности строительства стен выглядит аргументом в пользу того, что новый архиепископ продолжает дело, начатое его предшественниками на новгородской кафедре. Через два года крепостное строительство, по сообщению летописи, было завершено: «...город каменыи постави, поспешением божьим, в два лета»(3).
Еще через два года деятельность Василия Калики по усилению крепостной мощи Новгорода проявилась на внешних рубежах города. В 1335 году владыка совместно с посадником Федором Даниловичем и тысяцким Остафием закладывает каменный острог на Торговой стороне. Это строительство, хорошо известное нам по раскопанным А.В. Арциховским и А.Л. Монгайтом фрагментам каменных стен, велось в той же строительной технике, что и в детинце. Вообще, вся строительная активность Василия Калики выглядит хорошо спланированным проектом по совершенствованию оборонительных систем города. Вместе с тем обведение каменными стенами центра Софийской стороны и укрепление юго-восточных рубежей города на Торговой стороне заложили основы новой планировочной системы Новгорода, получившей дальнейшее развитие в конце XIV века в период сооружения вала и рва Окольного города.
О том, что городские укрепления к этому времени стали действительно «градской вещью», ярко свидетельствует сообщение новгородских летописей о строительстве каменных башен-«костров» в 1391 году:
«А новгородци взяли сребра 5000 у святей Софьи с полатей, скоплениа владычня Алексеева, и разделиша на 5 концев, по 1000 на конец, и изставиша костры каменые по обе стороны острога у всякой улицы»(4).
ВЕЛИКИЙ МОСТ
Особенности гидрорежима делали исключительно неудобной для мостостроения разделявшую Новгород реку Волхов. Традиционный для Древней Руси наплавной мост оказывался под угрозой сноса сильным течением или льдом, а зимняя переправа по льду просто невозможна, ведь река замерзает лишь при критических температурах (ниже -15 °С), и то лишь на несколько дней. Новгородские летописи содержат многочисленные сообщения о катастрофических последствиях наводнений для моста:
Бысть вода велика в Волхове, яко же не бысть бывала николи же... и снесе великого моста 10 городень (1338). Того же лета иде лед силенъ изъ озера, и вышибе изь великаго мосту городню (1406); бысть вода велика... и снесе Великыи мост (1421); выломи ледом ноць мержею у великого мосту 7 городень (1436)(5).
Столь сложные природные условия оказали решающее значение при выборе новгородцами конструктивного устройства моста. Для того чтобы иметь надежное и непрерывное сообщение между частями города, им пришлось озаботиться сооружением многосезонного моста, причем уже на ранней стадии существования города.
Древнейшее достоверное упоминание моста в Новгороде относится к 1133 году. В последующем мост упоминается регулярно, в основном в связи с его ремонтами и поновлениями после наводнений или пожаров. Название «Великий» появляется лишь в 1220-х годах:
Тои же осени бысть вода велика въ Вълхове: пойма около озера сена и по Волхову. Тъгда помьрзъшю озеру и стоявшю 3 дни, и въздре угъ ветръ, изламавъ, вънесе все въ Вълхово, и въздре 9 городьнь великаго моста, и принесе къ Питбе подъ святыи Николу 8 городьнь въ ноць, а 9-ю рознесе, месяця декабря въ 8 день, на святого Патапия (курсив автора. – С. Т.)(6).
О конструкциях мостов через Волхов периода новгородской независимости (X–XV века) известно крайне мало, как и в целом о древнерусском мостостроении. Исследователи обычно отмечают, что строительство мостов на Руси началось в глубокой древности, а их конструкции напоминали простейшие «лавы» – перекинутые через узкий проток 2-3 ряда бревен, опирающихся на сваи. Остатки подобных конструкций были обнаружены при раскопках в Москве у древнего ручья Чертороя; сохранялись они до недавнего времени и на Русском Севере(7).
О стационарных мостах, к которым относят и новгородский Великий мост, в отечественной историографии сложилось устойчивое мнение, что в основе их устройства находились срубные «городни», набитые землей и камнями. В основу этого мнения, по всей видимости, легло употребление в древнерусских источниках термина «городня» как для обозначения мостовых опор, так и для срубных конструкций, использовавшихся в Древней Руси при строительстве крепостных укреплений. Конструкция крепостных городней была детально изучена при раскопках древних стен Новгородского Кремля. Действительно, это были дубовые четырехугольные срубы, заполненные культурным слоем и состыкованные в линию стены(8).
Среди немногих аналогий новгородскому мосту упоминаются остатки срубной городни XVI века, также обнаруженной в Москве. Ее треугольная конструкция была обращена острием против течения реки Неглинной, а основанием к одной из башен Московского Кремля. Сруб был закреплен вертикально врытыми у нижнего венца сваями. Автор публикации отмечает, что подобная конструкция, найденная на берегу, вряд ли использовалась на глубоком месте(9). Кроме того, в исследованиях по истории древнерусского мостостроения принято широко использовать аналогии мостов на срубных быках, сохранявшихся до 1960-1970-х годов на северных русских реках(10). Исходя их северных аналогий, за Волховским мостом в Новгороде, несмотря на отсутствие каких-либо физических свидетельств, прочно закрепилась репутация моста ряжевого типа(11).
В то же время, судя по издававшимся еще в начале XX века пособиям по деревянному мостостроению, конструктивное устройство мостовых опор выбиралось в зависимости от характера грунта реки. В одном из таких пособий указывается, что ряжевые опоры применяются «при скалистом и при весьма слабом грунте, не допускающем забивки свай». Конструкция свайных опор (быков) состоит «из забитых в грунт свай и элементов, приводящих сваи в жесткую и устойчивую систему. В России, это наиболее употребительный тип быков»(12).
Ответ на вопрос о времени появления древнейшего моста Новгорода, а также его локализации связаны с более широкой проблемой возникновения и становления городской инфраструктуры. Рассматривая вопрос о локализации моста, нам придется иметь дело не с установлением однажды выбранного места его нахождения, а с изучением динамики его перемещения, о чем прямо говорят летописные сообщения: «делаша мостъ вьсь цересъ Волхове, по стороне ветхаго, новъ вьсь» (1144)(13); «томь же лете делаша мостъ новъ чересъ Волхове по сторонь ветъхаго» (1188)(14).
На Торговой стороне значение центральной магистрали принадлежало Славной улице, в основе которой лежала древняя дорога, соединявшая Городище с княжеским двором на территории города (так называемым Ярославовым дворищем). Большинство других улиц пересекали ее под разными углами, устремляясь к берегу Волхова, где находились торговые ряды и пристани. Все это очень напоминает купеческие поселения в разных уголках Балтийского региона.
Из реконструкции уличной сети, созданной на основе многолетних раскопок, очевидно, что уже на начальном этапе истории города центром стяжения уличных магистралей была река, а главное место в структуре городских коммуникаций занимал мост через Волхов. Без постоянного моста полноценная жизнь города на берегах почти незамерзающей реки была бы невозможна.
Попытки реконструкции трассы древнейшего моста, основанные на исторических сведениях, предпринимались неоднократно, но успешными их назвать нельзя. К сожалению, мы до сих пор не располагаем надежными топографическими привязками местоположения береговых окончаний моста ни на Софийской, ни на Торговой стороне.
Мост, важнейшее звено в системе городских коммуникаций, должен был не только связать берега Волхова, но и установить via principia между важнейшими объектами городской жизни. На левом берегу Волхова к числу таких объектов относился детинец (городская цитадель), внутри которого находился главный городской собор Святой Софии и епископский двор(15). К северу и югу от детинца находились два крупных района города – Неревский и Людин концы.
На противоположном берегу Волхова находился Торг – общегородской рынок, тянувшийся широкой прибрежной полосой. Локализация древнейшей территории городского рынка до конца не прояснена, но уже в XII веке его местоположение очевидно и надежно очерчивается каменными храмами, построенными новгородскими князьями. Планировочная структура общегородского рынка изучена слабо, хотя в 1930-1940-х годах здесь проводились большие археологические раскопки. Но полученный материал был весьма ограничен и не позволяет уточнить расположение различных торговых рядов на плане города(16). По этой причине историки при описании территории рынка в основном оперируют документами XVI–XVII веков(17). По общему мнению, осевой линией рынка был Великий (Пробойный, Сурожский) ряд, являвшийся продолжением Славной улицы и выходивший на Великий мост. Остальные ряды, число которых уже в XVI веке достигало 43, расходились от Великого ряда сложной паутиной, сформировавшейся под воздействием исходного рельефа территории(18).
Таким образом, линия древнейшего моста замыкается между окончанием Великого ряда на Торговой стороне и входом на территорию городской крепости – детинца на Софийской стороне. Но если положение Великого ряда можно считать неизменным (для противоположной точки зрения нет никаких оснований), то местоположение крепостных ворот детинца явно изменялось с течением времени. Полученные в ходе зимних работ 2006 года первые датированные образцы древесины средневекового периода позволяют предполагать, что в XIII–ХIV веках мост находился примерно на этом же месте. Некоторые соображения могут быть высказаны в отношении общей конфигурации моста. Его тупоугольное очертание, отраженное на рисунках и планах ХVI–ХVIII веков, возможно, не является первоначальным, а представляет собой следствие изменения топографии Софийской стороны, а именно расширения территории детинца и смещения входа в крепость. Это предположение на уровне графической реконструкции уже высказывалось и ранее. Наши материалы добавляют некоторые археологические аргументы в пользу этой гипотезы, поскольку распределение археологического материала вокруг опоры, находящейся на траверзе южной части кремля, и опоры, следующей в направлении Пречистинской башни, то есть после мостового изгиба, качественно отличаются. Культурные отложение на «поворотном» участке моста практически не содержат керамики ранее XVI века, и количество артефактов эпохи новгородской независимости здесь также незначительно.
Существующие археологические реконструкции уличной сети и планировки средневекового Новгорода в целом также не противоречат подобной гипотезе. Для Софийской стороны и Прусская, и Чудинцева улицы с одинаковой вероятностью могли выходить на Великий мост. Более того, полученные в результате исследований данные позволяют расширить круг вопросов для дальнейших исследований. Исходя из местоположения найденной опоры моста XIV века, при дальнейших раскопках открывается возможность доказать или опровергнуть предположение о существовании «прямого» моста в ХП–ХШ веках.
В изучении вопроса об изменениях местоположения моста существенное значение могут иметь косвенные указания исторических и археологических источников на общий характер градостроительных изменений (планировки и застройки города). Мост как важнейший элемент планировочной структуры города был одним из самых «чувствительных» индикаторов градостроительных изменений, причем не только в ХVIII–ХIХ веках, но и на ранних этапах истории Новгорода. Показательной в этом отношении является ситуация 1330-х годов, о которой пойдет речь ниже: в этот период центральная часть Новгорода переживает коренные изменения (перестройка укреплений кремля в камне, изменение внутренней планировки детинца, возведение наружной линии укреплений города). Неслучайным в этой связи является и сообщение летописи о трех последовательных обновлениях Великого моста в 1336, 1337, 1340 годах.
Даже при отсутствии прямых указаний на строительство моста или его ремонт следует обратить особое внимание на признаки возможных перемен в планировке прибрежной ситуации и в целом в центральной части города. Вполне очевидно, что наиболее тесно изменения в расположении и конструктивном устройстве должны быть связаны с детинцем и Торгом, являвшимися планировочными доминантами Софийской и Торговой сторон соответственно.
Можно сказать, что в эпоху независимого Новгорода Великий мост выступает индикатором социально-политических перемен, влекущих за собой неизбежное перераспределение контроля над городским коммунальным хозяйством как с точки зрения организации и финансирования мостовых работ, так и с позиций внимания к этому современников, в первую очередь хронистов(19).
Содержание одного из центральных документов по истории Великого моста – «Устава о мостех» – посвящено последовательности и «зонам ответственности» улично-мостового мощения в тех частях города, которые имели статус общегородских или публичных территорий: часть городской цитадели (детинец), за исключением епископского двора, Великий мост, Торг и иностранные торговые фактории, а также береговые пристани на Торговой стороне. По мнению Валентина Янина, главная цель «Устава» – организовать те магистрали, которые обслуживают Торг. На это как будто указывает в начальной части «Устава» источник финансирования работ по мощению – оплату должны производить так называемыми осмениками сборщики торговой пошлины(20).
В тексте «Устава» последовательно упоминаются территории, прилегавшие к Великому мосту с обеих сторон Волхова, а также указываются территориальные городские структуры (уличанские общины, пригородные волости и так далее) и институты городского управления (владыка, софьяне, тысяцкий, посадник), ответственные за организацию этого мощения.
В отношении возможной ответственности городских магистратов за мощение самого Великого моста мнения исследователей разделились. Валентин Янин считает, что, «выбирая между софьянами и тысяцким, вряд ли можно сомневаться в обязанности именно тысяцкого организовывать сооружение и ремонт моста через Волхов»(21). Существует, однако, и прямо противоположная точка зрения. Она принадлежит Владимиру Бурову, ссылающемуся на отсутствие в летописях указаний на роль тысяцкого в деле строительства и ремонта Великого моста. По его мнению, мощение мостовых пролетов закономерно находилось в руках владыки и софьян, «если под "софьянами" понимать высших владычных "чиновников" (включая наместников владыки), которые заведовали Домом Святой Софии»(22).
Наиболее важным и одновременно показательным периодом для изучения влияния мостостроительства на градостроительные изменения является XIV век. По замечанию Янина, в этот период «борьба вокруг посадничества постоянно принимает форму борьбы Торговой и Софийской сторон»(23). Ярким показателем политического соперничества в это время являются одновременные вечевые собрания на обоих берегах Волхова(24).
Сакральное значение Великого моста подчеркивается строительством на нем (в части, примыкающей к Софийской стороне) часовни «Чудного креста». Еще в 1930-х годах здесь находился резной липовый крест высотой 2,4 метра. Надпись на нем указывала, что крест поставлен в 1548 году «повелением раба божья Петра Невежина». Новгородские предания связывали его водружение со строительством Софийского собора (1045-1050)(25). Во время восстания в 1418 году новгородскому архиепископу Симеону пришлось брать этот крест в свои руки, чтобы остановить городское восстание, возникшее из столкновения простолюдина Степанко с боярином Божиным.
Документы XVI века прямо указывают на активную торговлю, продолжающуюся на Великом мосту, несмотря ни на что. В частности, в купчей 1591 года говорится о продаже трети лавки в Лекарном ряду, при этом указывается, что «стоит та моя треть лавчишка в Лекарном ряду на Волховском мосту, идучи с Софейской стороны на Торговую сторону по правые стороны»(26). Еще одним важным признаком сохраняющейся интеграции Великого моста в торговое пространство города является его систематическое упоминание в качестве ориентира для локализации торговых лавок. Купчая того же, 1591-го, года на лавку в Шпанном ряду сообщает: «А стоит та моя лавка от Иванна Предтечи идучи к Бологому мосту во Шпанном ряду по правой стороне подле Федоровы лавки пирожниковы, а по другую сторону подле Максимовы лавки точилниковы (курсив автора. – С. Т.»(27). За этими описаниями просматриваются более древние реалии республиканского периода, когда на мосту также существовала активная торговля, что подтверждается и материалами подводных археологических работ (см. ниже).
Подробное описание Великого моста в московское время содержится в сохранившихся лавочных книгах последней трети XVI века. Перечисление лавок и их владельцев дает яркую картину активной хозяйственной жизни на мосту, в том числе содержит информацию о предпочтениях в торговле на мосту. Упоминаются лавки, содержание торговли в которых обозначено характеристикой владельца (в терминологии документа): дегтяри, луковники, горшечники или гончары, серебряники, свечники, уксусники, темьянники, воскобойники, замочники, судоплаты, квасники(28). Характер торговли во многих лавках не указан, что, вероятно, связано с широким ассортиментом продававшихся в них товаров. При этом владельцам лавок даны развернутые характеристики, позволяющие установить их социальный статус, например: Федька Семенов – сторож Дьячей избы; Мишук Нос – садовник Государева двора, Ивановский пономарь; и другие.
Помимо торговых заведений, Лавочная книга 1583 года также упоминает устройство пристаней для судов (насадов) на первых четырех городнях со стороны детинца:
Против каменного города на Волхове на мосту 4 городни солетцких насадщиков и свиноретцких Васьки Тимофеева Малого, да Иванка Омельянова Хобора, да Иванка Нестерова сына мясника с Новинки, да Богдана Иванова сына перевозника, да Тимофея Григорьева сына извозчика с Черницыны улицы и всех солетцких и свиноретцких насадщиков, а оброку 3 рубли.
МОСТ ПОД БУРНЫМИ ВОДАМИ
Великий мост средневекового Новгорода долгое время оставался вне пристального внимания исследователей, поскольку скупая документальная база его истории распылена по различным источникам, а археологи не проявляли решимости в изучении его остатков на дне Волхова. Поэтому первый период подводных работ (2005–2006) можно считать серьезным прорывом в изучении одного из важнейших объектов городской топографии Великого Новгорода. Комплексность этого изучения была обеспечена междисциплинарным характером исследовательского проекта и привлечением максимально возможного круга источников. Подводные археологические исследования на дне реки Волхов были начаты в 2005-м и продолжены в 2006 году в целях выявления археологизированных остатков Великого моста и следов хозяйственной деятельности средневекового периода на речной акватории.
Исследовательская программа работ финансировалась международным фондом ИНТ АС в рамках реализации проекта «Мосты как res publicae и их значение в реформировании местного самоуправления в Западной и Восточной Европе». Наиболее важной частью проекта стали подводные работы, которые проводились в два этапа: июнь-август 2005 года (предварительные инженерно-геологические и дистанционные исследования) и февраль-март 2006 года (подводно археологические работы).
Одновременно на первом этапе работ проводилось сопоставление имеющейся историко-архивной информации, в том числе планов моста XVIII–XIX веков, с результатами дистанционного зондирования волховского дна на участке между Новгородским кремлем и Торгом.
Перед началом подводно-археологических исследований возможных остатков деревянных конструкций Великого моста было установлено, что дно реки в зоне поиска не должно быть покрыто большим слоем ила. Этот вывод, сделанный на основе анализа инженерно-геологических материалов, значительно облегчил постановку задачи подводно-археологических исследований и упростил их методическую и техническую сторону.
Наличие в распоряжении исследователей перед началом археологических работ детального чертежа 1808 года, во многом повторявшего конструкции его предшественников, существенно облегчало задачу выявления на дне Волхова мостовых опор. В то же время различные природные и исторические катаклизмы (наводнения, непрерывное мостостроительство с XII до XX века, военные разрушения, прокладка по дну инженерных коммуникаций) позволяли высказать и скептические оценки в отношении перспектив подводных поисков мостовых конструкций. Поэтому, прежде чем приступить к археологическим работам на дне, был проведен цикл дистанционных исследований с использованием различных технических средств.
В результате было получено гидроакустическое изображение – сонограмма дна реки Волхов на исследуемом участке. При детальном изучении полученного изображения поверхности дна на изучаемом участке выяснилось, что дно реки пересекают две «структуры» техногенного происхождения, которые в целом занимают около двух гектаров.
Результаты уже первых погружений водолазов показали, что, дно реки в местах отсутствия мостовых конструкций сложено гравелистыми песками средней плотности и плотными. Мощность этих песков составляет около 1,5 метра. Пески подстилаются озерными суглинками мощностью около 0,5–1,2 метра. Все археологические находки приурочены к слою песков. Нижележащие суглинки археологических объектов содержат их в незначительном количестве или не содержат вовсе. С точки зрения археологических работ это означало, что поверхность суглинков можно было принять за археологический материк (subsoil), с поверхности которого началась строительная и хозяйственная активность людей, связанная с историей Великого моста.
При отсутствии ясного представления о конструкции моста до начала археологических работ на дне Волхова можно было сделать несколько предположений. Летописные миниатюры и иконографические изображения Великого моста (XIV–XVII), при их несомненной условности, позволяют предполагать два варианта опорных конструкций моста: срубный и свайный. Высота моста явно была небольшой, на что указывает целый ряд сообщений в источниках. В рассказе о «чуде архиепископа Иоанна» говорится, что новгородцы посадили его на плот «низвесивше» с Великого моста(29). Второй эпизод относится уже к XVI веку и сохранился в составе Псковской первой летописи: «Того же лета в Новегороде была вода велика, потопиша монастыри многие и дворы многие, а воду черпали с мосту с Волховского колпаки»(30).
Прежде чем перейти к описанию полученных в результате раскопок материалов, необходимо отметить, что исследование Волховского дна на предмет обнаружения остатков средневековых гидротехнических сооружений никогда ранее не предпринималось, так же как отсутствовала какая-либо практика подводных археологических работ в Великом Новгороде в целом.
Участок подводных раскопок пришелся на центральную часть русла реки Волхов. Ширина реки в месте работ составляет около 200 метров и изменяется в зависимости от уровня воды. За период работ глубина погружения менялась от 8 до 4 метров, скорость течения от 1,5 до 0,5 метра в секунду, видимость от 0 до 0,7 метра. В столь сложных гидрологических условиях подводные археологические исследования в России ранее не проводились.
Первые три этапа (летний период, июль–август 2005 года) проводились при очень высоком уровне речной воды и быстром течении, поэтому в основном сводились к рекогносцировочным мероприятиям – выявлению свайных опор без применения техники, маркированию деревянных конструкций, сбору подъемного материала.
Перерывы между этапами работ использовались для анализа полученных результатов, изучения условий работы в разные гидрологические периоды, корректировки методики исследований. Собственно раскопочные работы были начаты только в феврале 2006 года. Всего за зимний период работ гидромонитором («водяной лопатой») было «промыто» три шурфа общей площадью 51 квадратный метр.
На начальной стадии работ в результате комплекса геофизических и подводно-технических работ были обнаружены остатки опорных конструкций мостов XIV и XVIII веков, датированных естественно-научными методами. В ходе собственно подводных исследований собрана значительная коллекция артефактов (более 450 предметов из железа, цветных металлов, кости, кожи, стекла, камня), датируемых ХII-ХIХ веками.
Для датировки обнаруженных конструкций дендрохронологическим и радиоуглеродным методами в ходе археологических исследований 2005–2006 годов с деталей различных деревянных конструкций на дне Волхова был сделан 21 спил. Спилы исследовались в лаборатории дендрохронологии Новгородского археологического центра.
Как показала первичная обработка древесных спилов(31), три образца действительно являются дубовыми (Quercus sp.), 18 принадлежат деревьям хвойных пород: сосне (Pinus silvestris) – 14 экземпляров и ели (Picea abies) – 4 экземпляра. Возраст образцов колеблется от 29 до 172 лет. Большая их часть имеет достаточное количество годичных колец для убедительной синхронизации с эталонными моделями новгородских дендрохронологических шкал. Сохранность внешних колец, определяющих датировку образцов, в большинстве случаев удовлетворительная.
В результате проведенного дендрохронологического анализа, выполненного с использованием компьютерных программ DЕNDRО и САТRАS, датировку получили семь сосновых образцов. Датированные образцы относятся к двум различным хронологическим периодам. Ряд крупных свай поздней группы обнаруживает убедительное сходство с эталонными образцами поздней части новгородской дендрошкалы (ХVIII–ХХ). В качестве эталонов использовались как живые деревья, так и датированные сооружения XIX–XX веков из Новгорода и Старой Руссы; для сравнения привлекались и другие материалы, в частности шкала юго-восточной Финляндии. Датированные образцы составляют хронологически компактную группу: часть свай с сохранившимися внешними кольцами датируются 1782 годом, одна – временем не ранее 1781-го, еще одна – не ранее 1778 года. На основании полученных датировок группа хвойных свай, исследованных на дне Волхова, отнесена к последней четверти XVIII века (не ранее 1782 года).
Датировку получили также два спила с деталей двух однотипных конструкций из плах (пластин), соединенных с помощью вырубок и крупных нагелей. Плаха из первой конструкции датирована 1286 годом, еще одна плаха второй конструкции –1354-м. Принадлежность образцов эпохе средневековья не вызывает сомнений: сходство с эталонной хронологией Новгорода характеризуется достаточно высокими коэффициентами.
Таким образом, помимо конструкций XVIII века, в изучаемой выборке представлены две разновременные средневековые конструкции 1280-х и 1350-х годов.
Значительно меньшая коллекция дубовых свай небольшого размера в количестве трех штук была собрана для радиоуглеродного датирования. Образцы дуба – сваи, выявленные в нижней части шурфов 2006 года, – обнаруживают существенное сходство тенденций роста годичных колец с образцами дубовых конструкций XIV века из культурных напластований Новгорода (материалы Никитинского, Посольского, Троицкого раскопов), что еще до проведения радиоуглеродного анализа позволяло предполагать, что дубовые сваи также относятся к периоду Средневековья.
В результате радиоуглеродного датирования дубовых образцов в лаборатории Института истории материальной культуры (Санкт-Петербург) выделены два наиболее вероятных хронологических интервала, в которые могли существовать дубовые сваи:
1-й интервал – 1285–1300 годы.
2-й интервал – 1365–1385 годы.
Оба интервала равновелики. Комбинированная дата, то есть календарный интервал с 98 % вероятности, – 1270–1330 годы.
На основании обнаруженных конструкций и их датировки впервые можно достаточно уверенно говорить о свайном характере мостовых конструкций XIV века и, вероятно, средневековых мостов в целом. Выбор свайной конструкции выглядит вполне осмысленным как с точки зрения гидрорежима реки и характера донных отложений, так и исходя из традиционной практики мостового строительства в России. По всей видимости, дубовые сваи забивались в грунт на глубину не более метра. Способ скрепления свай между собой хорошо известен и был распространен в мостостроении даже в начале XX века. Для придания жесткости свайной конструкции необходимо «расшить» сваи между собой косыми пересекающимися связями из досок (пластин). Именно такие пластины с гнездами и анкерами для скрепления под различными углами и были обнаружены поверх дубовых свай. Важно отметить, что обнаруженные в ходе раскопок дубовые сваи XIV века не завалены камнями, а занесены суглинком, а уже затем завалены слоем с керамикой XVI–XVII веков. Из этого следует, что каменная засыпка верхних ярусов опор в это время отсутствовала, что, вероятно, и сказывалось на устойчивости всей конструкции.
Выявленные дубовые сваи не только маркируют место нахождения одной из опор моста XIV века и характеризуют конструкцию моста, но и вселяют надежду на результативность дальнейшего поиска мостовых конструкций предшествующего периода. Обломки пластин (плах), соединяющихся дубовыми нагелями, две из которых датированы 1286 и 1354 годами, позволяют осторожно предполагать локализацию более ранних опор несколько выше по течению.
Благодаря первым археологическим исследованиям остатков моста, проведенным в 2005–2006 годах, теперь можно с уверенностью говорить о доступности мостовых конструкций для широкого изучения, в том числе датировки естественно-научными методами. Обнаруженная в ходе подводных раскопок коллекция индивидуальных находок (свыше 450 единиц) и массового материала (керамика, костные останки и так далее) предоставляет достаточный объем информации для характеристики «жизни на мосту». Находки печатей и западноевропейских пломб при комплексном подходе к анализу позволяют поймать «в фокус» исторические реалии деятельности городских магистратов по ремонту и содержанию моста.
ОТ ПОДВОДНЫХ АРТЕФАКТОВ К СИМВОЛАМ РЕСПУБЛИКИ
Несмотря на общую скудость письменных известий по истории Великого моста, некоторые исторические обстоятельства его «жизни» в средневековом Новгороде стали доступны благодаря целому ряду находок в раскопках 2005–2006 годов. Прежде чем перейти к описанию находок, заметим, что результаты подводных исследований убеждают нас в том, что археологизация средневековых древностей на дне Волхова, то есть оседание предметов в придонных отложениях, не носила стихийного характера, а в основном подчинялась некоторым закономерностям. Выявление всего набора этих закономерностей является делом будущего, но о наличии некоторых из них можно говорить вполне определенно уже после начального этапа работ.
В одном из раскопов на дне Волхова была обнаружена свинцовая вислая печать32. Эта находка относится к категории именных печатей новгородских тысяцких, количество которых весьма невелико: всего известно 38 печатей, происходящих от 25 пар матриц.
Волховская печать принадлежит первой группе таких печатей, признаками которой является нанесение на одну сторону печати имени (без отчества) тысяцкого; на оборотной стороне помещается изображение святого. Все известные печати этой группы (пять экземпляров) принадлежали новгородским тысяцким XIV века.
Известный ранее экземпляр (№ 595а по Своду актовых печатей Древней Руси) найден во время раскопок 1995 года на Андреевском раскопе в Новгороде(33). Эта свинцовая булла сохранилась целиком, ее размеры 26–27 миллиметров, на лицевой стороне хорошо читается надпись «ПЕЧАТЬ АБРАМОВА ТЫСЯЧЬСКОГО». На обороте изображен святой всадник с копьем, подпись к которому сообщает, что это Святой Авраам. В отношении персональной принадлежности «печати Аврама» публикаторы первой находки сообщают:
Источники знают двух тысяцких Аврамов. Один был деятелем 20-х годов XIV в., другой Аврам Олферьевич – упоминается под 1340, 1345, 1348 и 1350 гг. Не исключено, правда, что это одно лицо(34).
Таким образом, печать со дна Волхова также принадлежала тысяцкому Авраму и является вторым экземпляром печати этого типа. Из сравнения оттисков на обеих печатях, в первую очередь – очертаний букв, следует, что они выполнены разными матрицами. Характер излома обычен для вислых свинцовых печатей – чаще всего они ломались по линии сквозного канала, через который пропускался шнур, скреплявший опечатанный документ.
Находка печати тысяцкого Аврама является несомненной удачей археологов, существенно влияющей на общую оценку результатов подводных исследований. Во-первых, обнаружение печати магистрата, занимавшего должность тысяцкого в 1320-1340-х годах, рядом с мостовыми конструкциями, относящимися (согласно естественно-научным анализам) к ХIII–ХIV векам, является убедительной перекрестной датировкой.
Как раз в XIV веке, к которому относится находка нашей печати, происходит резкая перемена в сословной принадлежности тысяцких. Если в XIII веке они избирались из среды так называемого сотенного, то есть непривилегированного, населения города, то уже в XIV веке тысяцкие избираются только из числа новгородских бояр, что свидетельствует о повышении престижа должности тысяцкого и постепенном сращивании городских «сотен» с боярскими кланами. Немалую роль в процессе боярского поглощения «сотен», по мнению Янина, сыграло церковное строительство бояр, поскольку в состав приходов вновь воздвигнутых храмов входили как население боярских усадеб, так и жители городских «сотен»(35). Таким же «общим» объектом содержания в городском масштабе для представителей боярского и «сотенного» являлся, вне сомнения, и Великий мост.
Из текста «Устава о мостех» следует, что тысяцкий отвечал за мощение одного из участков центральной части Новгорода. Исследователи сходятся в том, что этот участок продолжался от Великого моста до церкви Иоанна на Опоках, являвшейся центром крупнейшей торговой корпорации новгородских «вощников», а также местом торгового суда. Таким образом, место находки печати Аврама находится если не прямо в зоне юрисдикции тысяцкого, то в непосредственной близости от нее. Можно представить гипотетическую ситуацию, при которой документ, скрепленный печатью тысяцкого, был «распечатан» его адресатом прямо на Великом мосту. Разломанная при этом пополам печать должна была соскользнуть со шнура и вполне могла провалиться в воду между досками мостового настила.
Персональная принадлежность печати вносит некоторые нюансы в историко-археологический контекст находки буллы в районе Великого моста. Независимо от того, действовали в Новгороде с 1320-х по 1340-е годы два тысяцких Аврама или один, этот период отмечен в истории Новгорода всплеском градостроительной дея¬тельности, о котором уже говорилось выше. Кардинальные перемены в градостроительстве Новгорода начинаются с грандиозной перестройки архиепископом Василием Каликой (1331–1350) укреплений детинца, ставшей этапом перепланировки всей центральной части Софийской стороны. Под 1336 годом летопись сообщает о строительстве нового моста, что выглядит логическим продолжением всей цепочки строительных акций(36).
Уместно привести слова Василия Калики из его известного поучения, вошедшего в текст Новгородской первой летописи под заголовком «Послание архиепископа новгородского Василия к владыке тверскому Федору»(37). В нем он поучает тверского владыку правильному толкованию «мысленного рая», говоря при этом: «Самовидец есмь сему, брате: егда Христос иды в Иерусалим на страсть волную и затвори своима рукама врата градная, и до сего дни не отворими суть»(38). Эта фраза помогает понять логику последовательности строительных работ 1330-х годов: сначала владыка строит каменные стены общегородской крепости (детинца), затем отгораживает внутри нее сектор своего «владычного двора», оформляет проход в него со стороны Великого моста храмом Входа в Иерусалим, а на обращенный к тому же храму и мосту портал Софийского собора навешивает новые медно-золоченые ворота, причем именно с южной стороны – от линии нового моста, нового храма и новой ограды Владычного двора.
Находка печати тысяцкого Аврама потянула за собой ниточку «расследования» событий 1320–1340-х годов, как это часто бывает в археологии, явно находящейся в родстве с детективным жанром. Одним из наиболее любопытных исторических сюжетов этого периода, имеющих прямое отношение к республиканскому устройству Новгорода, и в том числе к активным символам этого устройства, является набор изображений на медно-золоченых воротах Софийского собора, получивших со временем название Васильевских, по имени самого Василия Калики.
Сразу отметим, что ворота представляют собой уникальный исторический источник, поскольку содержащиеся на них изображения наполнены глубоким символическим смыслом. В этом обстоятельстве отразилась фигура самого Василия, который был увлечен неканоническими сюжетами православия и сам является автором «послания о земном рае», которое можно причислить к древнерусским апокрифам. Именно во времена Калики в Новгороде зарождается и начинает распространяться на Руси первое еретическое движение, известное под названием стригольничества.
Среди достаточно традиционных изображений сцен из Ветхого и Нового Заветов на правой створке Васильевских ворот сохранилась сцена по названием «Китоврас, забрасывающий царя Соломона на край света». Смысл этой сцены достаточно прозрачен: в борьбе кентавра, символизирующего патрона «зодчих», с его «братом» царем Соломоном первый одерживает верх, забросив мудрейшего из царей за край света, где его затем обрели мудрецы и вернули на трон. Содержание этого апокрифа, известного и в древнерусской литературе, являет собой ярчайший пример монархомахии –то есть борьбы с княжеской тиранией(39). Для Новгорода, вступившего в эти годы в ожесточенные конфликты с псковскими и московскими князьями, сюжет с Китоврасом выглядит более чем актуальным.
В то же время изображения кентавров практически с момента основания сопровождают новгородцев в их быту. Среди известных изображений можно упомянуть и резные колонны от несохранившейся деревянной церкви XI века, раскопанные в 1950-х годах, и небольшие фрагменты древних паникадил-люстр Софийского собора, и даже деревянные резные фигурки, украшавшие жилища новгородцев. По мнению искусствоведов, столь близкое знакомство с миром античных мифических существ, в котором кентавры занимают одно из ведущих мест, значительно раздвигает наши представления о степени знакомства населения Древней Руси с литературным наследием и мифологией Древней Греции(40).
Изучение средневекового Новгорода ярко выделяется на общеевропейском фоне взаимодополняющим сочетанием исторических и археологических источников. Если бы не начатые в 1932 году масштабные раскопки, историки до сих пор пребывали бы в полном неведении относительно общих принципов организации городской жизни и деятельности городских магистратов в этом городе, обладавшем республиканскими чертами управления уже в XII веке.
Расширение круга источников, случившееся благодаря планомерным и тщательным археологическим исследованиям, спустя 75 лет позволяет говорить об их компенсирующем действии в условиях чрезвычайной бедности письменных свидетельств истории Новгорода Х–ХV веков. В последние десятилетия проблематика изучения Новгорода претерпевает качественные изменения в связи с накоплением информационной базы, позволяющей перейти к системному изучению наиболее важных научных тем, как то: возникновение и ранняя история города, его градостроительное развитие в пространстве и во времени, эволюция политических институтов и культурное взаимодействие с восточными и западными соседями. И все же главной темой Новгорода, появившейся еще в эпоху исторического романтизма, остается тема новгородской вольности, республиканства и демократической традиции Северной Руси.
Возникший в исключительно неблагоприятных условиях переувлажненной Ильменской низменности, разделенный быстрой и незамерзающей рекой, Новгород не смог бы развиться в мощный политический организм, если бы его жители с самого начала не озаботились устройством городской инфраструктуры. Уже с середины X века в городе возникает регулярное мощение деревянных улиц, в XI–XIII веках появляются первые общегородские дренажные системы, в XIV веке город создает по периметру своей территории мощную оборонительную и гидротехническую системы вала и рва Окольного города. Все эти мероприятия и сами сооружения (улицы, дренажи, стены и валы) создавали повседневный фон республиканской жизни, провоцировали бытовые и политические конфликты, стимулировавшие развитие местного самоуправления и республиканских институтов.
Примечания:
(1) Гайдуков П.Г., Дубровин Г.Е. Древнейшая дренажная труба Новгорода // Austrvegr. 1998. № 4. С. 29.
(2) Новгородская первая летопись. 2001. С. 343.
(3) Там же. С. 345.
(4) Новгородские летописи. СПб., 1879. С. 247.
(5) Новгородская первая летопись. С. 348–349, 399, 413,419.
(6) Там же. С. 67.
(7) Рабинович М.Г. Деревянные сооружения городского хозяйства в Древней Руси// Средневековая Русь. М., 1976. С. 32.
(8) Трояновский С.В. Новгородский детинец в Х–ХV вв. по археологическим данным: Автореф. дис. канд. ист. наук. М.,2001. С. 16–17.
(9) Трояновский С.В. Новгородский детинец в Х–ХV вв. С. 32–33.
(10) Иванова-Веэн Л.И. Деревянные мосты русского севера ХVIII–ХХ вв.: Дис. . канд. архитектуры. М. МАРХИ, 1988.
(11) Иванова-Веэн Л.И.,Хархордин О.В. Новгород как res publica: мост к величию// Неприкосновенный запас. 2003. № 30. С. 203.
(12) Патон Е.О., Рабцевич П.В., Симинский К.К. Деревянные мосты. Киев, 1915, С 5.
(13) Новгородская первая летопись. С. 27.
(14) Там же. С. 39.
(15) Petrov M., Troianovsky S. Man and The Fortress: Ways For Co-Existence In Medieval Russia || Castella Maris Basjtici 5 | Ed. By N/ Engberg, J. Skaarup, K. B. Vesth. Langelands Museum, 2001.P. 137–142.
(16) Рыбина Е.А. Торговля средневекового Новгорода. Великий Новгород, 2001. С. 290–292.
(17) См., например: Семенов А.И. Топография новгородского Торга в 1583 году // Новгородский исторический сборник. Вып. 1. Л., 1936. С. 23–40 и вклейка; Он же. Древняя топография средней части Торговой стороны Новгорода // Там же. Вып. 10. Новгород, 1962. С. 137–159; Пронштейн А.П. Великий Новгород в XVI веке. Харьков, 1957. С. 95–102; Андреев В.Ф. Княжеский двор в древнем Новгороде // Новгородский исторический сборник. Вып. 12. Л., 1984. С. 114–127; Сорокин А.Н. К топографии древнейшего Торга// ННЗИА. Вып. 2. Новгород, 1989. С. 45–48; Гусаков В.Н. К топографии северной части древнего новгородского Торга // Там же. С. 48–53; Варенцев В.А., Коваленко Г.М. В составе Московского государства. СПб., 1999. С. 61–62.
(18) Петрова Л.И. «...Иоанна Предтечи на Петрятине дворе, а ныне зовется на Опоках» (о связи микротопонимии Новгорода с древним рельефом) // Великий Новгород в истории средневековой Европы. М., 1999. С. 187–193.
(19) Подобную ситуацию мы наблюдаем и в отношении городских укреплений. Если в 1044 и 1116 годах летопись сообщает о строительстве «нового города» князьями, то уже в 1169, 1220 и 1262 годах строителями городских укреплений называются новгородцы. В 1302 году инициатива по сооружению новых укреплений явно переходит в руки архиепископа: «Заложи владыка Феоктист град камен Новугороду» (1302). Причина этого перехода, возможно, связана с реформированием политических институтов города и появлением так называемых владычных наместников, обеспечивавших реализацию власти владыки как высшего лица в иерархии управления Новгородской республикой.
(20) Янин В.Л. Устав князя Ярослава о мостех// В.Л. Янин. Очерки комплексного источниковедения. М., 1977. С. 108.
(21) Там же. С. 105.
(22) Буров В.А. О местоположении княжей сотни в Новгороде // В.А. Буров. Очерки истории и археологии средневекового Новгорода. М., 1994. С. 88.
(23) Янин В.Л. Новгородские посадники. М., 2003. С. 263.
(24) Например, в 1342 году: «И Онцифор с Матфеем созвони веце у святей Софеи, а Федор с Ондрешко другое созвониша на Ярославли дворе» (Новгородская первая летопись. С. 356).
(25) Муравьев М.В. Новгород Великий. Л., 1927. С. 30–31.
(26) Великий Новгород во второй половине XVI в. СПб., 2001. С. 183.
(27) Там же. С. 191.
(28) Лавочные книги Новгорода Великого 1583 г. М., 1930. С. 9-10,129–131.
(29) Литература Древней Руси. М., 1990. С. 229.
(30) Псковские летописи. Вып. 1. М.; Л., 1941. С. 111.
(31) Обработка образцов и их дендрохронологическая датировка выполнены научным сотрудником новгородского Центра по организации археологических исследований О.А. Тарабардиной.
(32) Выражаю глубокую признательность академику РАН Валентину Лаврентьевичу Янину за первоначальную атрибуцию печати.
(33) Янин В.Л., Гайдуков П.Г. Актовые печати Древней Руси Х–ХV вв. М., 1998. С. 90, 195.
(34) Там же.
(35) Янин В.Л., Гайдуков П. Г. Актовые печати Древней Руси Х–ХV вв. С. 90, 195.
(36) Новгородская первая летопись. С. 347.
(37) Там же. С. 422–427.
(38) Там же. С. 425.
(39) Апокрифы Древней Руси. СПб., 2006. С. 51–52.
(40) Чернецов А.В. К изучению символики Новгородских врат 1336 г. // Краткие сообщения института археологии. 1975. N 144. С. 43–46.
________
Что такое республиканская традиция: Сборник статей/ науч. ред. О.В. Хархордин.– СПб.: Издательство Европейского университета в Санк-Петербурге, 2009 . С. 103 – 130.
Отв. А.Н. Одиноков