Саратов стал доктором химических наук, как и его отец, отстав от него только на 1,5 года. Ему еще не исполнилось 43 лет. Это звание дается навсегда. Приходит навсегда и горе, с которым пришлось повстречаться Александру Васильевичу.
Александр Васильевич постарался на время покинуть места, которые все время напоминали о погибшем сыне.
Оказавшись на Кубе, Александр Васильевич стал постепенно отходить, как отходит от наркоза оперированный человек. Неприятно, но ясно, что потом будет лучше.
Ах, как розовые кубинские фламинго, напоминали ему наших журавлей. Эти были меньше, чем фламинго, но такие же гордые. Много интересного увидел Александр Васильевич на Кубе! И здесь работа увлекала его настолько, что он забывал
буквально все. Испанский язык был прост и выучен до рабочего состояния, а Сантьяго де Куба стал родным городом.
Много прекрасных мест удалось посетить Александру Васильевичу, но берег Карибского моря с черными монацитовыми песками, напоминавшими ему родной завод,
где получали из таких песков много важных для атомной техники веществ.
Эти пески и этот пляж, советские специалисты посетили только однажды: слишком далеко на востоке от Сантьяго он находился. Почти десять часов надо было затратить, чтобы добраться до этого волшебного места. Пески в этом месте, как мелкий антрацит, отшлифованный прибоем.
Компания оказалась на Черных песках только к вечеру. Был дружеский ужин, который оказался возможным только в дни получки русскими специалистами продуктов: много рома, колбас, ветчины в банках, фруктов. Особенно прекрасными были плоды манго,
фрута-бомбы, ананасов и гуава.
Не допив и не доев многое, компания устремилась в звездную ночь. По мере отдаления от источников посторонних шумов, спутники сильнее погружалась в скрип сверчков, который становился все оглушительнее. Но когда компания удалилась в тропическую ночь за дюнами, которые делают неслышимым звук прибоя, песни
сверчков, и нет ничего того, что создает звуки, все были погружены в полную тишину. Путешественников объял полный покой и остался лишь шорох, который Александр Васильевич назвал шорохом звезд. Ему всегда казалось, что звезды
безмолвны, а тут он услышал наверняка, что они издают вечный (секулярный) шум, идущий со всех сторон.
Когда все вернулись к Карибскому морю, шум звезд пропал и заменился шумом прибоя. Никто не удержался, чтобы не броситься в прибойную пену. Однако прибой оказался совсем не игрушкой. Пришлось даже побороться с морем, чтобы благополучно выйти на берег.
И тут, как по команде, море вспыхнуло яркими огнями – это включили свет фосфоресцирующие организмы. Александру Васильевичу показалось, что такой свет способен высветить окружающее и потушить небесные звезды. Погас даже Южный Крест
– созвездие, которое дает световую дорожку, как наша Венера.
Прибой усилился и стал проникать в гроты: здесь он встречался с откатным течением, образуя пробки, которым некуда было деваться, а лишь устремляться в закупоренные водой щели. Это создавало феерические разноцветные фонтаны.
Александр такого зрелища никогда не видел, не видели его и товарищи. Все сидели на антрацитовом песке рядом с фонтанирующими коралловыми рифами часа два. Что
еще сказать? Приятели брели, совсем отрезвев и, не произнося, ни слова.
И Гавана, и Сантьяго де Куба стали родными, но каждый город - по-своему.
Сантьяго стал даже роднее и дороже, как бывает самой дорогой первая любовь. В этом городе Александр Васильевич, выучил испанский язык, на этом языке он выступал на Международном Конгрессе, здесь у него были два аспиранта и здесь его
спасали от мучительной болезни кубинские врачи и сестры. Наконец, он полюбил Карибское море, его волшебные бухты и пляжи, он влюбился в кубинцев ... и влюблялся в кубинок.
Гавана была хороша по-своему. Весела и, как креолка, красива. Здесь Александр Васильевич окончательно овладел языком и чувствовал себя, потому, раскованно.
Как ни странно, ему мешали русские. Не все, конечно. Особенно мешали жены русских специалистов, которые сходили с ума от безделия и любопытства.
Назойливые, как мухи, они все время занимались спекуляцией и сплетнями. Когда Александр Васильевич переехал в Гавану о нем женщины уже знали все и даже могли
шантажировать.
- Ну, было! Было! Вы хотите то же? – хотелось крикнуть кучке русских женщин,
встречавших Александра Васильевича двусмысленными улыбками.
- Мы готовы! – казалось, говорили их ухмылки, которые исчезнут, если только
выполнить их желание.
Во всем остальном Гавана была не Сантьяго де Куба, она была американизированным
городом.
- Mucho trabajo – так часто приходилось говорить ему назойливым негритянкам,
мулаткам, креолкам, испанкам и черт знает кому еще!
У него, как и везде, действительно было много работы, и этой работе не мешали
несколько стаканов с ромом, разбавленным соком апельсинов, манго или кусочками
ананаса с содовой водой со льдом.
В Сантьяго от одиночества помогал ресторан Versalles, а в Гаване – кафе при
гостинице Habana Libre. В них можно было сидеть хоть до утра. Именно здесь
задумывались статьи в кубинских научных журналах, один из которых был создан при
участии Александра Васильевича. Именно в этом журнале, в первом его номере,
начиная с первой его страницы, была опубликована статья Александра Васильевича.
Потом, когда Александр Васильевич вернулся на родину, начались большие
потрясения в политической жизни страны, а также в жизни очень многих: распался
СССР, экономический кризис охватил страну и бросил в нищету значительную часть
населения. Александр Васильевич часто говорил себе: “Остался бы ты в Канаде,
куда серьезно приглашали!”. Тогда он был не так уж стар, а энергии и идей у него
было достаточно. А с учеными Канады у него сложились удивительно теплые
отношения: он шесть раз туда выезжал с различными группами.
Однако ему пришлось столкнуться и с собственными проблемами. Самая тяжелая
проблема состояла в том, что он должен был решить быть или не быть заведующим
кафедрой. Его согласие проистекало из человеческой гордыни. Иуда продал своего учителя Иисуса Христа за 30 серебреников, а за что продался Александр Васильевич? Он продал себя за то, что совсем не ценил. Александр Васильевич взвалил на свои плечи ненавистную ношу, так как не умел и не любил работу администратора.
Все работы по кафедре он делал сам, не прибегая к помощи товарищей и не потому, что они отказали бы: просто так было удобнее. Не надо было разыскивать людей,
постоянно отсутствующих, просить их сделать что-то, а приказывать он не умел и не хотел. Когда пришла новая заведующая кафедрой, она была предельно удивлена
тем, как были распределены обязанности. Александр Васильевич постоянно страдал, что администрирование отнимает столько бесценного времени. Уже, будучи тяжелым инвалидом, он удивлялся тому, сколько может сделать в науке и в педагогике
немощный человек, если его не отвлекают по пустякам.