Сашка старался всякий раз увязаться за бабушкой, идущей рвать повитель (повилика). Повитель - это такая вьющаяся трава, которая стелется по земле. Ее отростки достигают двух-трех метров. Козы очень любят ее: она - самая лучшая еда для них. Повитель обильно цветет приятными бледно-сиреневыми цветочками в виде дудочек, которые рисуют в журналах “Нива” и “Пробуждение”. Сашка почти ощущал, как с помощью таких труб издают звуки ангелы на божественных картинках. Журналов “Нива” и “Пробуждение” было большое количество в дедушкиной кладовке на почте. В них можно было зарыться и часами проводить время, рассматривая картинки.
Однажды бабушка предложила Шурке сходить за повителью и, он с радость откликнулся, предвкушая нетрудную работу и массу развлечений.
Набили два мешка: бабушкин мешок - полностью, а Шуркин почти наполовину. В стороне деревни стала зарождаться лиловая туча, которая быстро распространялась в сторону сборщиков повители. Настолько быстро, что Сашка сказал об этом бабушке. Евдокия поцокала языком и парнишка увидел у нее озабоченность.
- Пора, пора! Не поздно бы ... – сказала бабушка как-то тревожно.
Шурка все время смотрел на надвигавшуюся небесную лиловость, и страх накапливался, где-то в горле и ниже пупка.
- Бабушка! Что это? Что это? – повторял он то и дело.
Бабушка сама не понимала. Она никогда не видела зарождение тайфуна или торнадо, как сказали бы теперь, а тогда Шурка даже слов таких не слышал. Вот, если бы это было не зарождение вихря, а как над селом Михайловским в прошлом году – нам не сдобровать. Но и этого было достаточно. Молнии сверкали ежеминутно по нескольку, и ударяли в землю где-то очень близко. Громы следовали один за другим, создавая непрерывный рокот. Коза, которая была со сборщиками на привязи, стала рваться.
Не удивительно, что Сашка упал в лужу на колени и стал молиться, как умел. Он упрашивал боженьку не убивать бабушку, его и козу, доказывая, что он еще совсем маленький. Что он будет послушный и всегда любить боженьку. Рассказывал, что он согрешил недавно, вырвав из “Нивы” именно те страницы, на которых изображены святые.
“Боженька, прости и сохрани меня, бабушку и козу” – просил Шурка. И тайфун, пройдя в двухстах метрах от козы, старого и малого, удалился на станицу Михайловскую, где, видимо, было много грешников.
Весь другой день бабушка Евдокия рассказывала как Сашка спас себя, ее и козу. Почему-то все смеялись, а Сашка ходил гордый.
Волшебство
Самые лучшие, можно даже сказать, волшебные праздники – Новый Год и Пасха. Сашка всегда вспоминает елку, изготовление елочных игрушек и цепей из бумаги, развешивание их на елке, пахнущей праздником (даже во время войны), каледование и морозы, о которых сейчас совсем забыли. Морозы были такими, что все окна, разрисовывались волшебными картинами, а сам Калмык утопал в труднопроходимых сугробах снега, и дым из печей шел вертикально в бесконечную высь.
После Нового Года ждали Пасху. Любимые Сашкой времена года – весна и лето. Он любил весну за пробуждение природы, за ручьи, грачей, почки вербы, праздник Вербанье и, конечно, пост и Пасху, которые воспринимались мальчишками с особым трепетом. Ему нравилось участвовать в подготовке к Пасхе. Голод – не в счет, ведь потом будут куличи и круто вареные яйца с таинственно-правдивыми надписями ХВ и ВХ, ожидание игр в эти яйца.
А сколько радостей приносили ручьи, исчезающие в снежных гротах, под настом обильного снега, картина которого менялась каждый день: с утра лужи среди гротов, покрытые тонким хрустящим ледком. Утром этот ледок не выдерживает ребят, а днем все таяло, изменяя картину гротов. Сашка не любил мальчишек, которые ломали эти феерические объемные строения природы. Такие гроты не увидишь ни на какой картине. Таинственность природных построений приковывала Сашкино внимание надолго, и он забывал о голоде, и мог часами играть с гротами, пускать кораблики из щепок, проваливаясь и набирая талую воду в валенки с галошами. Несмотря на вечно мокрые ноги он (как и другие) очень редко болел, и болезни те, скорее, были заразными (например, дифтерит или корь), чем от простуды.
Самым торжественным было время покоса. Дед не брал на косьбу никого, кроме Сашки. Похоже, что этот угрюмый, всегда плохо бритый, а потому колючий латыш, хотя не говорил, но по-своему любил Сашку. Сашка отвечал ему тем же: не мешал, был послушен и скор на зов. Уходил далеко по займищу до лесков, где находил простор своим фантазиям. Особенно ему нравилась не та трава, которую косил дед и любят коровы, а полынь-трава.
Он собирал птичьи яйца, которых было много в лунках, возникших в траве от копыт коров, а дед говорил потом, какие из яиц свежие и их можно есть, а какие уже с птенцом (болтуны). Эти он относил обратно, не понимая, что потревожил птичью жизнь навсегда. Обычно изымание кладки яиц сопровождалось тревожным свистом обитателей.
Навек запомнился Сашке один покос в начале августа, когда его усталого, дед разместил наверху арбы со скошенной травой, и привязал к жерди, стягивающей копну на возу, чтобы внук не свалился во сне.
Сашка слышал глухие звуки лая собак, видел вспышки молний далеко-далеко, так далеко, что грома не было слышно: лишь доходит свет, вдыхал воздух, напоенный запахами степных цветов и скошенной травы. Это ему принадлежал воздух, который, к удивлению, пах свободой и бесконечностью. В этой бесконечности человек – такая кроха, что она легко возникает и исчезает подобно сполохам.
Сашка плыл, качаясь под звездами в душистой траве, постепенно уходя куда-то в райское забытье. Звезды росли и росли, а он плыл и плыл среди них, купаясь в какой-то неизвестной музыке. Такое случилось только раз в жизни, когда он был непорочен и чуть ли не свят, ибо единственным его грехом было то, что он родился от грешной женщины.
Это, намного позже, он поймет, что тот, кто не был ночью в степи вблизи деревни, станицы или хутора, наверху арбы со скошенной травой, качающийся под звездами, тот никогда не поймет чувства впечатлительного мальчишки.
Как Сашка оказался на кровати в горнице, и почему он проспал до “второй” темноты, когда от жары закрывают дощатые ставни окон - не знал, но только чувствовал радость и счастье.
Сколько Сашка, будучи уже Александром или даже профессором Александром Васильевичем Саратовым, не пытались воскресить описанные детские впечатления: будь то на Кубе, в Канаде, так похожей на Россию, в пустынных местах Сирии, Египта, или под мутным небом Китая - ничего не получалось.