Лесная дорога. Сутулая фигура странника показалась на лишённой растительности горе, – даже кустика тщедушного на ней не было, но вокруг бушевал зеленеющий лес. Странник оглянулся. Сиреневая, утренняя дымка таяла на глазах, нежно-зелёный туман вытеснял её, чтобы погибнуть под лучами восходящего солнца. Он превращался в мелкие точки и, если смотреть прямо перед собой, казалось, - порхают мотыльки. Странник укрепил суковатую палку на плече, подбросил и успокоил узелок с припасами, проверяя удобство груза, и хотел уже трогаться далее, но непонятный, немного жалобный звук остановил его. Где-то под горой, в самой чаще кустарника, оплетающего кривые стволы горных низкорослых сосёнок, послышался крик барашка.
Странник удивлённо приподнял плечи, задумался и заставил себя не обращать внимания на жалобное блеяние. Он сделал шаг, другой, остановился и, наконец, осознал: не сможет он спокойно идти своей дорогой, когда в густой чаще, одиноко плачет и зовёт родичей бедный, маленький детёныш. Крутой спуск. Колючие кусты раздирали лицо и руки путника. Шипы разорвали узелок, из него выпала чистая рубашка и кусок хлеба. Это путник без труда подобрал, а вот луковица и головка чеснока покатились под деревья, и подскакивали на зелёной травке, будто детские мячики. Странник направился за ними. Под деревьями идти стало проще. Впереди показался свет.
Кусты расступались, становились мягче, истончались и совсем исчезли, слившись с мягкой молодой травой. Перед Странником открылось плоскогорье, его украшением был почти круглый луг, на котором распускались разноцветные цветы, одинокие и собранные в густые соцветия. Невероятно густой аромат плеснул в лицо путнику, голова его закружилась, ноги подкосились.
Небо, менялось местами с лесом, с травою, всё вокруг вращалось и прыгало, только яркие цветочки, словно звёздочки на ночном небосводе оставались на месте. Они поминутно вспыхивали, сохраняя ритм и такт общего движения. Казалось, вот-вот всё остановится, куда-то упадёт, выпадет из вида, исчезнет, но останется в душе, не переставая кружиться в танце и сверкать яркими красками…
- Ты хотел умереть…
- Нет, я просто шёл…
- Ты хотел упрятать, запереть своё тело в келье древнего монастыря, в скалистых бесплодных горах, хотел укротить свой дух и слиться с небом, вечным, которое такое непослушное человеческим представлениям, разрушающее их ежечасно…
- Я только хотел…
- Знаю, ты хотел подобрать острые плоды, чтобы хлеб твой, нужный тебе лишь для движения вдаль от себя самого казался сытней, чтобы появилась настоящая, неодолимая жажда, ведь если её не будет, то и ручья ты искать не станешь. Для этого тебе нужны были эти дары земли – вызвать в себе жажду, пробудить простое желание; чтобы почувствовать себя живым. Не стоит мне возражать, ты живёшь меньше века.
Пришло успокоение, а с ним прекратилось и вращение. Время начало новый отсчёт, будто кто-то тряхнул старые часы с напряжённой до остановки пружиной. Пружина теперь сдвинулась с места и подтолкнула шестерни, передвигающие большую и маленькую стрелки. Человек высоко поднял голову и подставил лицо небу, он увидел в небе миниатюрную птичку, так казалось из-за вышины её полёта. Она то взмывала вверх, и тогда раздавалось чёткое «чакание», будто копытца ударялись в гулкие в горах камешки, то падала вниз – и появлялся звук, напоминавший призывное блеяние.
Путник не мог оторвать от птички своего взгляда. Птичка ещё раз мелькнула в воздухе, стремительно ринулась вниз, скрылась в чаще, но человек продолжал ещё долго слышать частые повторы: «таку-таку, таку-таку, тёк», - он знал, что так токуют бекасы, они совсем недавно прилетели в эти края. Путник улыбнулся и подумал: «Хорошо, что я никогда не стрелял по птицам из ружья».
Странник доел хлеб, похрустел дольками лука, сдобрил трапезу зубчиком чеснока, смахнул с губ не растворившиеся, крупные зёрна каменной соли и припал губами к водам ручья. Около его ушей плавал переливчатый звон.
На вершину Лысой горы Странник так и не взошёл, его шаги поменяли направление.