Я ехала в метро по кольцевой, когда увидела сквозь пыльные стекла его: мальчик лет десяти, рыженький и лопоухий, в полосатой маечке. Он смотрел сквозь вагон растерянными глазами, медленно опадая всем своим весом на перрон. Вокруг стояли люди, они не замечали его и спешили поскорее зайти. Мальчик падал, очень медленно и плавно, но это было совершенно точно, коленки подгибались, рука вверх, рука вниз. Сзади бежала женщина с цветами, еще одна женщина в платке, мужчина с удочкой и в резиновых сапогах. А рыженький мальчик уже почти упал, я видела.
Вагон кишел старыми и новыми людьми. Все они готовились к выходу, а кто-то и вовсе плакал навзрыд. Им кидали мелочь в карманы и гладили по плечу. Я тоже хотела плакать, но у меня не получилось, и я лишь смотрела, как это умеют делать другие.
Следующая остановка. Опять новые люди. Зашли бритые, с подтяжками и тяжелыми сапогами. Стоят, озираются. А глаза такие грустные-грустные! Ну, думаю, эти уж точно пару сотен выпросят. Так и есть. Завели свое «Ааааа!!», и давай друг дружку обнимать. Старики над ними больше всех сжалились, каждый по полтиннику в карманы опустил. А тот, который громче всех стонал, больше всех заработал.
Мне стало холодно, я отвернулась. Опять смотрю в окно – девочка лет восьми в розовом платьице, с портфелем в ручках, с бантиками, приседает медленно. Так медленно, что я успеваю заметить чужие туфли на высоком каблуке, которые пачкают ее беленький бантик и стремятся в вагон.
Метро свирепеет, кричит изо всех сил и тужится. В подземке становится туго, хочется снова плакать. А у меня не получается, я только краснею. Рядом стоят влюбленные парочки и целуются. Парень смешно пыхтит и лезет в штаны другому парню, очень красивому. Им все аплодируют и тоже дарят деньги. Почти как на свадьбе. И рядом цыганка стоит и плачет, качая на руках банку с вареньем. Варенье, между прочим, малиновое, мое любимое. Я протягиваю руку, чтобы погладить ее, но меня одергивают влюбленные. «Тсс, не трогай, разбудишь!». Я конечно же отвернулась, смущенная. И даже слезу пустила, только этого никто не видел и денег не дал.
Визг тормозов, двери открываются. Старые люди пятятся назад, впуская новых. На перроне две близняшки, совсем малютки, лет по 5. Держатся за ручки и безмолвно смотрят в двери. Одна из девочек делает шаг вперед, а вторая тянет ее назад. Так они и не зашли внутрь, лишь одежду испачкали. Когда вагон тронулся, я увидела их лежащими на холодном полу, они за руки держались.
Я совсем замерзла и прижалась к окну носом. Сзади кто-то обнял меня за плечи, я заплакала. Краем глаза я заметила грязь под ногтями и морщинистые пальцы, все в старческих родинках. Руки пахли навозом и молоком, они обнимали меня сзади так ласково, что я плакала все громче и громче, срываясь на крик. Я была безутешна. Ласковые руки вытирали мое мокрое лицо, а в карманы пробирались другие руки. Деньги, бумажки, монеты, даже украшения. Чем больше рук лезло мне в карман, тем сильнее я плакала. Будто весь вагон стоял возле меня и старался обнять. Руки, пахнущие одеколоном. С красивым маникюром. С кольцами серебряными и золотыми. Меня ласкали, обнимали все сильнее. Я уже не справлялась с дыханием, и деньги просто сыпались мне на голову. Я открыла глаза и не смогла обернуться, меня придавило чужими людьми, старыми и новыми. Мои ребра скрежетали, мое горло сжималось, моя одежда рвалась. А я все кричала и плакала. Я старела с каждой секундой, а потом умерла. Мне было тогда 48, и когда я чувствовала свою разрывающуюся печень, цыганка поливала меня малиновым вареньем.
А на следующей остановке в вагон вошла девушка, лет 18. Она улыбалась и дарила всем цветы. А тех, кто не хотел их брать, била по щекам.