Марк Теплинский как литературный наперсточник (Геннадий Шалюгин) / Проза.ру

Недавно довелось прочесть погромную статью про книгу старого знакомого, крымского писателя Геннадия Шалюгина «Чехов в наши дни» (Симферополь, 2006). Ужаснулась: оказывается, столько пороков в нем сокрыто, а я, дура, и не догадывалась! Прочитала второй раз, пересчитала количество страниц, на которых рецензент выискал компромат - зашевелились сомнения. Бескомпроматных-то страниц в восемь раз больше! Об их содержании – ни слова! А уж он искал улики так, словно сквозь сито просеивал! После третьего раза захотелось написать про автора рецензии что-то веселое, вроде чеховских «Сапогов всмятку». Стало ясно, что перед нами – образчик так называемой «заказной журналистики». Литературное наперсточничество.
Воспользуюсь фразами самого Теплинского: «стиль выдает автора с головой». «Стиль — вещь коварная. Почти на бессознательном уровне раскрывает внутренний мир человека». Цель его так называемой «рецензии» - вовсе не литературоведение. Цель даже отдаленно не напоминает о традициях чеховского гуманизма в гуманитарной, казалось бы, сфере. Цель - подвести Шалюгина под третий инфаркт и благополучно закопать. В буквальном смысле. А прием «анализа» образа автора пасквилянтами давно апробирован: чтобы дискредитировать содержание книги, достаточно измазать в дерьме автора. О том, что на уме у рецензента вовсе не объективный анализ достоинств и недостатков книги, а стремление дискредитировать ее автора, свидетельствует подленький прием Теплинского: распечатать статейку везде, где только можно - в провинциальных журналах, на разных сайтах в интернете.
            * * *
   Обратимся к «зачину» рецензии, опубликованной в московском журнале «Чеховский вестник» (2007, № 21). Журнал издается тиражом 200 экз., для узкого круга специалистов, и потому читателю мало известен. «Книга, которую я собираюсь отрецензировать, - эпически вступает доктор филологических наук Марк Теплинский из Ивано-Франковска, - не совсем обычна как по содержанию, так и по манере изложения. Записки, отрывочные фрагменты, воспоминания… Дневниковые записи строго датируются. Впрочем, характер их расположения непонятен. Порядок не хронологический — а какой? Хаотичность композиции достаточно четко дает представление о хаотичности содержания… Можно только позавидовать автору, – горестно резюмирует Теплинский. - Легкость в мыслях необыкновенная».
   Что ж, позавидуем ясности мыслей и помыслов рецензента. Тем не менее, мы можем представить себе человека, который специально зажимает себе нос и берется описывать запахи цветов. Можем представить крота, который возмечтал описать звездное небо. Нормальный же читатель, раскрыв оглавление, увидит, что 400-страничная книга состоит из дневниковых записей, накопленных за четверть века работы Г.Шалюгина в Чеховском музее. Книга состоит из 11 глав, каждая из которых имеет строгую тематическую направленность. В первой главе – наблюдения над прозой Бориса Пастернака, Татьяны Толстой, Виктора Пелевина, Бориса Савенкова, Владимира Войновича, Сергея Залыгина, Эльдара Рязанова, других известных писателей, опиравшихся в творчестве на чеховский образ. Во второй главе рассказывается о чеховских спектаклях во МХАТе, в Большом театре, Малом театре, Драматическом театре на Таганке, о постановках Чехова в Америке, Польше, Норвегии, Украине… И далее – о десятках спектаклей, которые Шалюгину посчастливилось видеть на Чеховских театральных фестивалях. В третьей главе живые впечатления участника и свидетеля больших чеховских юбилеев; в четвертой повествуется о выходе творчества Чехова в космос, в пятой - о путешествиях с Чеховым по Сахалину, Венгрии, Финляндии, Корее, Сербии… Есть глава о постановке «Вишневого сада» в Африке, есть главы «Любим ли мы Чехова?» и «Делать жизнь с кого»… Где тут «хаотичность композиции»? Рецензент, не иначе, рассматривал содержание книги в перевернутый бинокль – иначе специфику его «рецензирования» не постичь. Пользуясь выражениями Теплинского - а мне придется делать это постоянно - можно позавидовать профессору в искусстве жонглировать словечками. Юркость в мыслях необыкновенная.
   Для сравнения приведу отрывок из рецензии Алины Чадаевой на эту же книгу («Да был ли Чехов-то?» \\ «Литературная Россия» от 17 авг. 2007): «В своих «Записках» Г.А.Шалюгин разворачивает черно-белую панораму, в которой прослеживается судьба Чехова в мельничных жерновах современности». Солидарен с ней К.Лесников «Литературная газета» от 1-7 августа 2007 года): «Автор, многолетний директор Чеховского музея в Ялте, выбирает тон своего <…> повествования преимущественно иронический, порой откровенно юмористический, близкий по жанру коротким рассказам своего героя. … В книге Шалюгина понятие «чеховское» – ему в принципе и посвящён весь труд – постоянно пересекается с языковыми проблемами его восприятия. Ладно бы только с языками пространства бывшего СНГ, в первую очередь украинским. Нет – Япония, Корея, Великобритания, Франция, Норвегия, США... Огромный чеховский архипелаг, его обнаруживает автор, извлекает из мирового пространства – исторического и культурного. Вернее, весь окружающий мир он понимает как протяжённость чеховской идеи, стремится выделить её в воздухе современной культуры. И оттого вы не удивляетесь моментальной переброске рассуждений Шалюгина из его родной, солнечной Ялты, цветущего майского сада музея «Белая дача» – на Сахалин, остров каторжан, несущий в себе и сегодня отголосок страшных, тягостных чеховских впечатлений вековой давности. Или из Москвы с её МХАТом и Чеховской комиссией – в Южно-Африканскую Республику… Или из Одессы, где решили насадить вишнёвый сад, – в Корею, к тамошним русистам, напряжённо ищущим собственного смысла в чеховских страницах».
   Рецензии в «Литературке» и «Литературной России» появились в августе 2007 года – задолго до того, как «Чеховский вестник» вышел в свет. Однако Теплинский делает вид, будто ничего иного, что он н а с о ч и н я л про книгу Шалюгина, в природе и быть не может, потому что … потому что не может быть никогда!
   Как ни странно, ни о книге, ни о понятии «чеховское» в рецензии ни слова. Зато Теплинского привлек образ автора… На это, должно быть, у него были свои причины. Тем не менее, он обязан придерживаться некоторых правил - ну, для начала хотя бы определиться в жанре рецензируемой книги. Ибо автор в романе, в стихотворении, в дневниковых записках - разные ипостаси. Это, кстати, не преминул сделать К.Лесников: «Чехов в наши дни» не что иное, как «записки», книга и лирическая, и ироническая, и документальная, построенная на личных восприятиях, ощущениях, оценках». Книга Шалюгина находится, пользуясь словами А.Солженицына, «выше слоя учености» - она включает в себя даже элементы игры с читателем.
   Что же делает профессор Теплинский? Он тоже затеял игру - игру в оскорбленную ученую невинность. Он игнорирует специфику жанра дневниковых, то есть, глубоко личностных записок и избирает иной угол зрения. Представим, что некоему маститому литературоведу в руки попадает телефонная книга, и он принимается анализировать ее как роман. Он обнаруживает, что у данного романа не единого героя, нет сколь нибудь связного сюжета, композиция рассыпается на множество фрагментов, а уж о языке и говорит нечего: одни фамилии да цифры… Вывод категоричен: роман «Телефонная книга» безобразен, бездарен, а его автор рано или поздно сопьется и умрет под забором…
В духе откровенного наперсточничества препарирует книгу и наш профессиональный литературовед. С гневом отыскивает он в книге выражения типа «импотенция», «тараканил» (последнее, кстати, принадлежало самому Чехову) и сокрушенно пишет о присущих псевдо-ученому Шалюгину недочетах в «категориальном аппарате в литературоведческих исследованиях». Где он усмотрел «исследование», «категориальный аппарат», если это дневниковые записи? Неужели даже в дневнике автор не волен изложить собственные, иногда не совсем причесанные мысли и впечатления? Дневник даже отдаленно не напоминает «исследование», поскольку материал исследования - голые факты, а записки могут включать в себя и сновидения, и предположения, и впечатления…
   Намеренно запутавшись в «хаосе» книги Шалюгина, автор заявляет: «Для удобства попробую ввести некоторую рубрикацию». Введя искомую «рубрикацию», рецензент оттачивает ироническое перо и принимается рассуждать о «Роли автора в развитии отечественной (или мировой?) культуры». Первая «горячая» цитатка из книги звучит так: «Через Чехова, через служение чеховскому началу я приобретаю инерцию преодоления собственной конечности. Обретаю значимость собственной персоны. То же самое делает вся наша культура». Чего, казалось бы, тут непонятного? Человек пишет о своем служении Чехову. Но у Теплинского своя логика: «Как можно понять, вся наша культура обретает себя (почти по Гегелю) в уяснении значимости персоны автора. Как говорят ныне студенты, не слабо».
   Шалюгин пишет о счастье приобщения к чеховской культуре, о радости творить ради сохранения и развития чеховского начала. И в этом смысле его гордость за свою работу понятна: четверть века он возглавлял Белую дачу Чехова в Ялте, реконструировал Чеховский сад, создал новые чеховские музеи в Ялте и Гурзуфе, был инициатором проведения фестивалей искусств «Дни Чехова в Ялте», организатором ежегодных международных Чеховских чтений, издал четыре книги о писателе и еще полторы сотни статей о нем… Он отмечен званием заслуженного работника культуры Украины, его приняли в члены Союза писателей России, назвали почетным гражданином Ялты… Президент России наградил его орденом Дружбы… Но не об этом же писать «объективному критику» Теплинскому, которому, вероятно, не посчастливилось сделать и десятой доли перечисленного. Его цель прямо противоположна. Задача – даже не в том, чтобы просто разобраться в содержании книги, - задача в разделке туши жертвенного животного! Он делает неуловимую манипуляцию и выворачивает смысл фразы наизнанку: смотрите, каков гордец этот Шалюгин! Дескать, он уверен, что вся русская культура обретает себя в уяснении значимости персоны Шалюгина! Суть трюка: законная г о р д о с т ь неуловимо обращается в непомерную г о р д ы н ю. В средние века она принадлежала к числу семи смертных грехов , ее носители подвергались колесованию. Попробуйте постичь, как в руках наперсточника происходит подмена стаканчика. Слабо? То же самое искусство демонстрирует и наш словесный эквилибрист.
Тут возникает поразительная перекличка с опусом одного из редакторов «Чеховского вестника» И.Гитович, которая уже делала попытку разделаться с Шалюгиным в статье о его повести-эссе «Шкаф, Балканский синдром» («Роман-журнал ХХ1 век», Москва). Сквозь зубы она признает словесный дар Шалюгина, но по тексту рецензии разбрасывает замечания типа «уязвленное самолюбие», «личная уязвленность», «самоуничижение», «неуверенность в себе», намекает на мазохизм, которые в совокупности призваны воссоздать истинное лицо Шалюгина. Один пишет о мании величия, другая пишет о комплексе неполноценности - и оба готовы объявить неугодного человека … психически ненормальным!
Не слабо, как говорят студенты! Вдогон Теплинский выуживает еще одно свидетельство непомерной гордыни Шалюгина, которому довелось вместе с другими деятелями культуры России участвовать в юбилейных мероприятиях по случаю 100-летия МХАТа: «Здесь, в фойе Художественного театра, в окружении портретов исторических лиц и значительных современников, осознаешь причастность к великой и непрерывной культуре. Понимаешь, что и ты, и твоя работа — это звено в великой цепи…» .
Реакцию Теплиского предугадать несложно: «Простите великодушно, продолжать цитату я не в состоянии». Но, собственно, о чем речь-то? Шалюгин осознает себя лишь
з в е н о м, частицей цепи культуры! Но, по мнению рецензента, даже выражение «деятель культуры» по отношению к Шалюгину - нонсенс. Хотя в дипломе, подписанном президентом Украины, можно прочесть: «заслуженный работник культуры». Работник – это делатель, деятель. Он делал общественно значимое дело, а не протирал всю жизнь штаны на кафедре.
Излюбленный прием рецензента - контаминация, слияние рецензируемого текста таким образом, чтобы фраза, характеризующая одного персонажа, «привязывалась» как бы к другому. Это становится поводом к вздыманию рук и ламентациям: что творят, ах, что творят! Цитирую Теплинского: «Излагается содержание рассказа С. Залыгина «Чехов в наши дни». Там герой произведения (Николай Гаврилов) появляется в ялтинском доме Чехова и примеряет кожаное пальто писателя. Оно оказалось слишком длинным. «И то верно, — замечает наш автор. — Залыгин — коротышка. Должно быть, чеховское пальто у него волочилось по полу». Боже мой милостивый! Это что же такое делается? Кто примеряет чеховское пальто: герой рассказа или сам Залыгин? Куда там псевдо-ученым эпохи постмодернизма!»
   На самом деле в эпизоде фигурирует еще и научный работник музея С.Брагин, который позволил самому Залыгину надеть пальто и при этом заметил, что гость на 18 сантиметров ниже Антона Павловича. Глядя на такие словесные фортели, осознаешь, что существуют и более точные определения для подобного литературного наперстничества. Среди нормальных людей это называется фальсификацией.
Глубокомысленны замечания Теплинского о стиле книги Шалюгина. Он игнорирует дневниковый, с элементами образности стиль записок, держа в голове уже известную «телефонную книгу». С позиций строгой научности он бичует автора. В качестве вопиющего примера стилевого беспредела он приводит фразу об О.Книппер-Чеховой, которая, по признанию многих современников, далеко не бескорыстно стремилась замуж за знаменитого писателя: «оделась знаменитым именем…». Рецензент поджимает губы и качает головой: «Красиво пишут ныне деятели культуры!» Теплинскому мало сарказма, ему хочется показать Шалюгина еще и как дремучего невежду: он снова картинно вздымает ручки к небу: «Спрашивается, читал ли когда-либо музейный человек письма Чехова к жене?» Так и хочется дополнить: знает ли Шалюгин, что Волга впадает в Каспийское море, а лошади кушают овес?
Любопытно сопоставить эти пассажи с оценкой рецензента «ЛГ»: «Он (Шалюгин) осмыслил Антона Павловича Чехова в таком широком контексте жизни, быта, реалий – с её гримасами и прибамбасами, что от самой этой широты в какой-то момент начинает кружиться голова. Это почти чеховский круговорот лиц и типов, его «человеческая комедия».
   Впрочем, теоретизирование и рубрикации не очень-то в духе рецензента. Ему ближе что-то осязаемое, эмпирическое. К примеру, накрыть мотылька пустомыслия и насадить его на булавку сарказма; словить на лету блоху плагиата, подковать острым железом разоблачения и поместить под мелкоскоп всеобщего осмеяния. Что ж, последуем за извилистой мыслью Теплинского.
      Апофеоз его упражнений с обливаниями помоями оппонента – тема плагиата. Шалюгину вменены все статьи уголовного кодекса - осталось «пришить» плагиат. Плагиат, как известно, в литературоведении тянет на повешение. Не важно, что Шалюгин опубликовал полторы сотни статей о Чехове и никто не усомнился в чистоте его помыслов. Конечно, Теплинский такой возможности не упустил. Он сообщает, что «15 ноября 2004 года в Дом-музей А.П.Чехова в Ялте пришло письмо от Оли — ученицы 9 класса одной из школ Хмельницкой области. … Итак, девятиклассница сообщала, что она пишет научную работу в Малой академии на тему «Чехов и Украина». По просьбе Г.А.Шалюгина она затем прислала и саму работу, которая ему чрезвычайно понравилась. Правда, несколько смущало, что у девочки нет сносок к цитатам, списка использованной литературы. Впрочем, то, что у Оли встречаются выражения из его статьи, опубликованной в газете «Киевский телеграф», он заметил. А то, что вся работа просто-напросто списана из моей книги «Изучение творчества Чехова в школе» (Киев, 1985), то это осталось незамеченным».
Ох, как воспарил правдоруб! «Плагиат обнаруживается мгновенно. С девочки спрос не очень велик (хотя и она, а тем более ее учительница должны бы знать, что плагиат есть не что иное, как интеллектуальное воровство). Но что сказать о заслуженном работнике культуры Украины, о чеховеде с многолетним стажем?»
В реальности история проста, как след улитки. Во времена оно профессор опубликовал карманного формата брошюру методического свойства об изучении Чехова в школе. Она, между прочим, украшает экспозицию музея «Чехов и Украина», которым Г.Шалюгин сейчас заведует. Как и положено, произведение обобщило наработки предшественников и предложило свое видение некоторых вопросов, в частности, вопроса об отношениях Чехова и Украины. В благословенные 80-е годы он безбоязненно писал, что в первом варианте рассказа «Именины» Чехов остро бичевал украинских буржуазных националистов. Так вот: смелая девушка-девятиклассница в 2004 году среди прочего переписала из брошюры Теплинского и этот пассаж. Но одно дело писать про националистов в прошлые времена, а другое - сейчас, когда русофобия стала официальной идеологией на Украине. Теплинский свой давний тезис в рецензии выпячивать не рискнул, а вот девочка не побоялась… Потому Шалюгин посчитал это не рядовым явлением, потому подробно процитировал опус школьницы.
Между прочим, после доработки в конце ее работы появился и список использованной литературы, и фамилия Теплинского там стоит... Но обязан ли Шалюгин в своих дневниковых записях сообщать все эти подробности? И какое имеет он отношение к «плагиату», который, если разобраться, не совершала даже школьница? Но как приятно уличить «заслуженного работника культуры» в литературном воровстве! Этот прием очень характеризует «понятийный аппарат» маститого профессора. Понятия его просты: для «уничтожения» оппонента все средства хороши.
«Ох, не любит наш автор чеховедов, - делится Теплинский очередным наблюдением над личностью Шалюгина. - По его словам, из известной публикации А.Чудакова следует только то, «что Чехов и секс — близнецы-братья» (дался же этот сюжет Г. Шалюгину!)»
Суров, ах, как суров Теплинский! Ну, как не пошпынять псевдо-ученому за пристрастие к теме секса! Ей-Богу, сексуальный маньяк! Но «сексуальность» Чехова – не выдумка Г.Шалюгина. Нецензурные фразы и эпизоды сексуального поведения Чехова, стыдливо опущенные издателями ПССП А.П.Чехова, обнародованы вовсе не Г.Шалюгиным, а действительно А.Чудаковым. О чеховском «сексе» писали и В.Рынкевич, и Ю.Бычков – и особенно автор толстенной биографической книги «Жизнь Чехова» Д.Рейфилд (Великобритания). Он поднял из архивов и насытил «биографию» писателя скабрезными стишками, на которые оказались мастаки некоторые из адресатов Чехова. В результате биография писателя оказалась оторванной от его творчества и обрела анекдотический характер. Но праведный гнев Теплинского обрушился на Шалюгина… хотя пафос книги Шалюгина направлен и м е н н о против превращения Чехова в сексуального маньяка в пенсне! Придется привести весьма ироничный эпизод из книги «Чехов в наши дни» о съемках фильма «Любовник века» - его-то наш правдоруб как раз и не заметил.    С п е ц и а л ь н о не заметил - иначе целая дивизия его гневных филиппик начинает барахтаться в безвоздушном пространстве. Итак, цитата:
«….съемки фильма про «Первого любовника» (другое название - «Любовник века») продолжились в Гурзуфе, на чеховской дачке. … Оказывается, чеховская дачка поименована в сценарии как «домик свиданий». Режиссер задумал снять Чехова с Ольгой Книппер в постели. То же самое они поначалу предполагали и на Белой даче. Я в резкой форме высказал решительное «нет». У нас уже был печальный опыт, когда бывшая заведующая отделом без согласования с дирекцией позволила использовать чеховскую кровать. В нее положили героиню игрового фильма «про любовь», снятого ялтинской студией телевидения…
Режиссер Е.Соколов <…> вопреки фактам чеховской биографии, представил дело так, что первая любовь писателя и актрисы произошла в 1900 году именно здесь. Цитирую: «Милый мой, единственный, ненаглядный», - страстно прошептала она и упала в его объятья. Ее вещи так и остались стоять посредине большой гостиной неразобранными».
Выражение «большая гостиная» применительно к гурзуфской дачке звучит трогательно: комнатки в гурзуфской сакле едва превышают размер три на три метра. Но далее по тексту - апофеоз творческого полета сценариста. «Сцена 04 а. Пейзаж со шмелем. Компьютерная графика. – Большой шмель кружится над венчиком розы. Потом сел на нее, впустив в ее центр хоботок. И тотчас послышался вскрик Ольги»…
Сцена номер 104 а длится сорок секунд. Следующая сцена должна была быть снята как раз в чеховской постели. Я запретил ее трогать, но режиссер придумал обходной маневр: поставили в комнате несколько стульев, накрыли матрацем и простынями, и на это химерическое сооружение возложили счастливых любовников. Сценарий на сей счет недвусмыслен: «Они лежали в постели, расслабленные и утомленные. По щеке Ольги скатилась слезинка». Чехов, разумеется, не оставил эту деталь без внимания:
«- Почему ты плачешь, дусик?
- Я тебя люблю!
- Я болен, дусик. И эта заноза отравляет всю мою жизнь!
- Мы тебя вылечим! Ты еще не знаешь, какая я сильная!»
   Далее Чехов расхаживает по комнате, завернувшись в простыню, а за окном играет военный оркестр - совсем как в ненаписанной еще пьесе «Три сестры». Ольга, примериваясь, видимо, к роли Маши, произносит: «О, как играет музыка! < …> Мы остаемся одни, чтобы начать нашу жизнь снова. Надо жить… Надо жить…». И мы будем жить! Я так хочу быть счастливой!»
В ответ писатель цитирует - возможно, голосом вечно пьяного доктора Чебутыкина, строчку фривольной песенки про проституток:
- «Тарарабумбия, сижу на тумбе я…». Ты хорошая актриска, дусик, но какие жуткие тирады ты порой произносишь!»
Ольга уличает Антона, что это его собственные слова из «Трех сестер», на что автор пьесы хватается за голову и произносит:
- Боже, какой я бездарный драматург!
Вероятно, это подумалось про себя автору сценария, но он, не долго думая, приписал их Антону Павловичу. Бедный «первый любовник»! (конец цитаты).
   И после этого у Теплинского поднялась рука обличать сексомана Шалюгина! «Впору сойти с ума» - это я опять-таки цитирую Теплинского.
Далее ястребиный глаз Теплинского зацепился за фразу о крымском профессоре В.Казарине, который, согласно версии Шалюгина, продолжает ленинскую «методу» литературного анализа. Теплинский иронизирует: почему-то Казарин назван «небезызвестным» и якобы возглавляет какое-то «теневое правительство» в Крыму. Однако надо знать, что именно профессор Казарин написал странную статью о том, на чьей стороне оказался бы Чехов в годы гражданской войны. Он сообщил миру, что пьеса Чехова «Дядя Ваня» вся пропитана ненавистью… И потому ее можно считать предтечей гражданской усобицы… Бредовость подобного истолкования очевидна. Потому у Шалюгина и возникла параллель: Ленин назвал Толстого «зеркалом русской революции», а Казарин истолковал Чехова как «зеркало гражданской войны». Почтенный Теплинский, однако, пропел изысканиям Казарина осанну - было это на одном из форумов русистов Украины в Ливадии. Не иначе как в благодарность за бесплатное проживание в элитном санатории Ялты.
«Небезызвестным» Казарин тоже назван не случайно. И «небезызвестен» он не только в Крыму. По случаю своего юбилея Казарин организовал сразу несколько научных конференций, на которых звучали доклады типа «Казарин и современное гоголеведение»(!), «Казарин и пушкиноведение»(!)… Вот бы где разгуляться ироническому таланту Теплинского! Ан нет. Зато об этом написал журнал «Новое литературное обозрение».
И насчет «теневого правительства» профессор из далекого Ивано-Франковска тоже неправ. Казарин вовсе «не якобы», а натурально возглавлял крымское теневое правительство, сформированное в противовес правительству «Партии регионов», которое отстаивает русский язык и антинатовскую позицию. Став политиком, Казарин одной рукой получает от президента России медаль за сохранение русских традиций в Крыму – а другой голосует за украинизацию русских школ. Он же воспротивился проведению военно-морского парада по случаю юбилея Севастополя – города русской воинской славы. Он же оказался в числе противников установки памятника основательнице города Екатерине Второй… Патриоты Крыма понимают, что имеет место банальное двурушничество. Севастопольский горсовет недавно проголосовал за отставку Казарина с поста заместителя председателя городской администрации. А вот правдоруб Теплинский с пеной у рта его защищает… Нам же остается, по его выражению, благоговеть… и читать дальше. Читаю:
«Однажды директор Мелиховского музея Чехова Ю.Бычков (он теперь уже в отставке) напечатал книгу об авторе «Вишневого сада». Книга вышла неудачная. Ну что ж, бывает. Вызвала резкие критические отзывы. И это бывает. Но разве может Шалюгин (тоже директор и тоже писатель) не заклеймить тех, кто осмелился поднять руку на его коллегу! Сегодня Бычков, а завтра, боже упаси, кто? Им только волю дай, этим чеховедам. Вот все они и упомянуты пофамильно: Ирина Гитович, Владимир Катаев, Марк Розовский, Андрей Турков, Александр Чудаков и примкнувший к ним Анатолий Смелянский. «Примкнувший к ним» — это не я написал. Это из книги. Что бы это означало — ума не приложу».
Ах, какое матерое лукавство! Речь идет не о том, удачная или неудачная книга получилась у Бычкова. Речь идет о р е а к ц и и на книгу со стороны членов Чеховской комиссии, которые не просто написали ругательное коллективное письмо в «Литературную газету». Они потребовали за несколько ошибок в книге … у в о л и т ь Бычкова с должности директора Мелиховского музея! Стиль их поведения как две капли воды напоминает коллективные письма 30-х и 50-х годов, в которых клеймили то «врагов народа», то Пастернака. К чему они призывали, все хорошо помнят… Сурова Чеховская комиссия, ох, сурова… А что касается выделенного курсивом слова «примкнувший»… Теплинский напрасно прикидывается, что для уразумения фразы и «ума не приложить». Все доходчиво указано в тексте: ректор Школы-студии МХАТ не так давно и сам оказался в центре скандала из-за публикации книги о бытовых привычках своего многолетнего шефа Олега Ефремова. И почему-то никто не догадался потребовать его увольнения.
Вот Шалюгину попалась на глаза очередная ругательная заметка в «Чеховском вестнике» - на этот раз о книге А.Я.Чадаевой «Православный Чехов». Он, естественно, выступил в защиту, а Теплинский, естественно, выступил против. «Очень характерна для Шалюгина избирательность: он поддерживает и пропагандирует непрофессионалов, хотя ему-то вроде бы это и не к лицу. А что касается отрицательного отзыва в «Чеховском вестнике», то такого кощунства Г.А.Шалюгин простить не может: «Кажется, автор <рецензии> даже не осознает, на что он поднимает руку…» . Бр-р».
   Почтенный критик-правдоруб нарочито путает понятия «чеховед» и «непрофессионал», относя А.Я.Чадаеву к последним. Уж ему-то надо бы знать, что Алина Яковлевна Чадаева - многолетний член СП России, автор десятка книг по этнографии, фольклору, по искусству и нравственной проблематике. Увлекшись Чеховым, этот «непрофессионал» открыл, что в «Черном монахе» писатель опирался на житийную литературу о своем небесном покровителе – Антонии Великом. Этого – увы - не увидели и сотни «профессионалов», вооруженных пресловутым категорийным аппаратом.
Не знать, о ком пишешь – это грех еще не велик. А вот сознательно передергивать цитату – признак профессионализма иного рода. Фраза Шалюгина «на что он поднимает руку» - это очевидно из текста - вовсе не относится к взаимоотношениям рецензента «Чеховского вестника» и книги Чадаевой. У Шалюгина сказано, что автор рецензии поднял руку на нечто, что является святыней для миллионов христиан - на нравственное учение Христа. Такого теперь не позволяют даже в журнале «Наука и религия»!
Итак, в одном абзаце Теплинский угораздился поместить сразу два ложных посыла – это ли не мастерство наперсточничества? Да, веселая получилась рецензия… Говоря словами Теплинского, обхохочешься!
Что бы еще приписать этому зловредному Шалюгину? Мания величия – есть, лжеученость – есть, легкость в мыслях – есть, маниакальная сексуальность – есть, плагиат - есть… А не добавить ли ложку мизантропии? Сказано – сделано: рецензент добросовестно составляет реестр обиженных Шалюгиным лиц и организаций и резюмирует: «Никого не пощадил наш автор. У него и Мария Павловна Чехова «числилась по разряду старых дев».
Бедная Мария Павловна! Даже ее Шалюгин оболгал! На поверку - очередной запрещенный прием. В 1957 году Марию Павловну хоронили с венками, украшенными белыми лентами - так принято было хоронить девственниц. Это документальный факт, а не издевка, как представляется борцу за справедливость. Но почему бы Теплинскому не обратить внимания на то, как с Марией Павловной обошелся сам «Чеховский вестник»? Редколлегия не постеснялась сообщить, что мемуары «членов чеховской семьи требуют … особенно осторожного и осмотрительного к себе отношения» («Чеховский вестник» № 8 за 2001 год). Чеховы - творцы легенд?! Это сказано о героической женщине, спасшей чеховское наследие в годы гражданской усобицы и немецкой оккупации! Должно быть, за то, что посмела рассказать племяннику о недостойном поведении некоего Лейтнеккера… Бр-р!
   В ряде оговорок рецензента проступает одна из целей статьи - «защитить» от нападок несносного Шалюгина функционеров Чеховской комиссии. Вот Теплинский выхватывает фразу о неудачном спектакле: «Если бы тут была Гитович — ох какую злую рецензию накатала бы!» — другого глагола не нашлось. И все время увертливые слова, определения, оценки».
Можете себе представить, другого глагола действительно не нашлось! Именно Гитович принадлежит сомнительная честь играть роль «бича Божия» для людей, чьи произведения на чеховскую тему не соответствуют строгим научным критериям комиссионеров. Она подвергла уничижительной критике книгу Юрия Ененко «Дума про Чехова». Ее автор - главный врач онкологического диспансера в Луганске, страстный поклонник Чехова. Увы, страшная болезнь прихватила и его. Последние перед смертью месяцы он посвятил написанию книги о любимом Чехове. Торопился, конечно, некоторые цитаты и даты оказались не выверенными. Это и послужило поводом для аутодафе… Похожая история произошла с Марианной Роговской (Соколовой), которая написала совершенно невинную книжицу про Чехова… В рецензии, как ни странно, нашлось местечко для воспевания собственных родителей г-жи Гитович... Зато досталось от нее и директору мелиховского музея Юрию Бычкову, и директору Ялтинского музея Геннадию Шалюгину…
   Очень неровно дышит она к последнему… Причина уходит в семейные предания. Лет десять назад Шалюгин опубликовал воспоминания М.П.Чеховой о том, какую неприглядную роль в судьбе чеховского наследия сыграл некто Евгений Эмильевич Лейтнеккер. Он состоял в ее ялтинских знакомцах – он же позднее участвовал в экспроприации чеховских бумаг, фотографий, рукописей. Мария Чехова специально приехала в Москву, чтобы вернуть заграбленное. Она вспоминала, как, прислонившись к дверному косяку, рыдала и просила: отдайте, это же мое! А Лейтнеккер выносил бумаги Антона Павловича и даже не позволил прикоснуться к ним…
На беду, Лейтнеккер оказался родным батюшкой г-жи Гитович… Первая попытка отыграться за папашу имела место, когда она взялась рецензировать совсем не чеховскую вещь Шалюгина – повесть «Шкаф». Именно там использовался прием эдакой суггестии - как бы между прочим внушалась мысль о психической ущербности автора. При публикации воспоминаний в книжном издании Шалюгин вместо сакраментальной фамилии поставил нейтральное «чиновник». Реакция была мгновенной: в качестве «пряника» «Чеховский вестник» выдал сверхположительную рецензию - без единственного негативного замечания! И вот - новый виток: в книге «Чехов в наши дни» Шалюгин поиронизировал над тем, как Чеховская комиссия добивалась изгнания Бычкова из Мелихова – в ответ громыхнула рецензия Теплинского, в которой и днем с огнем не отыщешь доброго слова про Шалюгина.
В пылу обличения Теплинский отнес числу несправедливо «обруганных» Шалюгиным чеховедов и В.Кулешова, и Э.Полоцкую… И даже страницу указал. Посмотрим на нее и мы. Тут, однако, говорится о том, как в годы перестройки Игорь Золотусский («Литобозрение») обрушился с руганью на Г.Бердникова, В.Кулешова, В.Лакшина и Э.Полоцкую как на «адептов вульгарного социологизма». О покойной Эмме Артемьевне у Шалюгина сказано: «Милейшую Эмму Полоцкую пошпыняли за то, что в ее понимании любовь обязательно наполнена социальными мотивами».
   Что это? Со стороны Теплинского - чистейшей воды клевета, цель которой – «натравить» на Шалюгина как можно более широкий круг почтенных людей. Как охарактеризовать поведение ученого органа издания, рупора Чеховской комиссии? Есть только одно определение: заказное литературоведение. Потому что традиции настоящего, профессионального чеховедения здесь полегоньку выветриваются. Не случайно Чеховская комиссия, встречая большой 150-летний юбилей писателя, не может похвастаться ни научной биографией Чехова, ни Чеховской энциклопедией, о которой было столько шуму… Даже грант под нее успели получить… Не продвинулось дело с созданием виртуального собрания сочинений, которое существовало бы в Интернете. Недавно в Москве родилась идея издания юбилейного 35-томного Собрания сочинений А.П.Чехова, но даже эту работу проводят без участия председателя комиссии. В этом свете понятна роль «Чеховского вестника». Не убывая, течет река молодых ученых, которые идут в науку с исследованиями о Чехове. Негативный окрик из «Чеховского вестника» может закрыть им и без того тернистую дорогу защиты и утверждения диссертаций. Вот на этом, очевидно, и держится специфический «авторитет» издания.
Ну, а поиск компромата, видимо, у рецензента превратился в спорт. Или манию? Что бы еще э д а к о г о приписать Шалюгину? Эта мысль заставляла его лихорадочно слюнявить страницы. Ага! Вот Шалюгин, будучи на юбилее во МХАТе, углядел в партере премьер-министра Примакова с молодой дамой. По слухам, это медсестра, которая ухаживала за Примаковым в больничной палате, а потом стала его женой. Стоп! Это же явная сплетня! Так и запишем: Шалюгин любит собирать сплетни...
   Но что интересно – Примаков-таки действительно женился на медсестре!
Помогу-ка бедному рецензенту и я. Вот Шалюгин выпивает с депутатом А.Шохиным рюмку водки. Ну, ясно, застарелый алкоголик. Вот В.Лакшин говорит про Шалюгина: «Таинственный мужчина»… А не японский ли он шпион?! Вот Шалюгину нравится цифра 9. Да не фетишист ли он?! И так можно без конца… Задача-то очевидная: наговорить гадостей как можно больше.
Вот так строгая профессорская мантия Теплинского на глазах расползлась в пестрый наряд коверного… Хочу только обратить внимание почтенного филолога на специфику письма Шалюгина-прозаика (он еще и стихи пишет, и художественную прозу, и эссе). В каждой главке, в каждом очерке, в каждой зарисовке у него, образно говоря, блестит по чеховскому осколку стекла. Он любит детали, ищет их специально; детали оживляет картины «наших дней», делают восприятие острее. Возникает ощущение сопряженности с Чеховым. На это обратил внимание рецензент «ЛГ» К.Лесников: «…мечтания Чехова и сопоставление их Шалюгиным с окружающей его реальностью вызывают странный, пародийный эффект. Шалюгин <…> следует форме короткого рассказа, мимолётной зарисовке нравов, иногда в один абзац – но не это его цель. Книга также и лирический дневник, туда заносится прожитая жизнь, даже процесс её проживания. И в этом случае нам важна личность автора дневника, насколько значимы его заметы <...> Геннадий Шалюгин в этом смысле фигура замечательная. Он писатель, и это понимаешь сразу из самого текста…».
Редакторы демонстративно поставили в номере ругательную статью о Шалюгине рядом с хвалебной в честь Теплинского, тем самым четно определив свои приоритеты. Тем не менее, хотят этого или не хотят наперсточники, Шалюгин - деятель культуры, писатель, художник. Почему это поняли К.Лесников и А.Чадаева – и никак не может понять правдоруб Марк Теплинский? Почему не может постичь редколлегия «Чеховского вестника»? Для этого не обязательно городить научные огороды и воздвигать монбланы лжи - достаточно обыкновенной порядочности... Но отсутствии таковой «Чеховский вестник» уже ловили. В статье Всеволода Некрасова «Чехов и не Чехов» и чеховеды и не чеховеды», посвященной филологическим спекуляциям на страницах «Чеховского вестника» (Новое литературное обозрение, 1999, № 36), читаем: «Не видишь слабости у противника – создай их». «Чеховский вестник» этот принцип попытался творчески переосмыслить: «Не видишь слабостей - сфальсифицируй… Хотя слово
«п р и н ц и п» для таких случаев - явно уже не то слово…».
   Как говорится, не в бровь, а в глаз.

            Тамара ЕГОРОВА
            член Союза писателей России
            лауреат Литературной премии им. Чехова
            (Брега Тавриды, 2008, №5)