Проект: 1150/Великий Новгород
АВТОР: А.А. Селин (Санкт-Петербург) – канд. истор. наук
В.А. Фигаровский. Штрихи к портрету ученого
Василий Александрович Фигаровский был одним из видных ученых, трудившихся в Новгороде в довоенный период. Основным местом его службы был Новгородский государственный учительский институт, но сотрудничал он и с Новгородской секцией ИИ АН СССР. В это время в составе этого научного учреждения, во многом наследовавшего традиции разогнанного Новгородского общества любителей древности, находилось немало ярких личностей – А.А. Строков, В.А. Богусевич, Н.Г. Порфиридов.
В первой половине XX в. интерес к истории Смутного времени был чрезвычайно силен. Во многом это было подогрето шумихой в связи с празднованием в 1913 г. 300-летнего юбилея династии Романовых. Проблема истории отдельных частей страны в начале XVII века разрабатывалась трудами многих ученых.
Особое место в изучении истории Новгорода начала XVII в. принадлежит Г.А. Замятину. Научное наследие этого ученого недавно опубликовано(1), а его творческий путь тщательно исследован Г.М. Коваленко(2). Г.А. Замятин уделял особое внимание Новгороду 1611-1617 гг. в связи со своим интересом к кандидатуре принца Карла Филиппа на московский престол в 1612-1613 гг. Важное место в исследованиях Г.А. Замятина заняли материалы «Шведских дел» МГАМИД (ныне – фонд 96 «Сношения России с Швецией» РГАДА). Знакомство с этими материалами, соотнесение их с архивом Делагарди и с некоторыми коллекциями шведского Государственного архива позволили ученому провести доскональное исследование истории продвижения шведского принца на московский престол и причины неудачи этой кандидатуры. Бурный XX век поместил Г.А. Замятина в другие учебные центры, его попытки наладить контакты с новгородскими научными учреждениями не увенчались успехом. Согласно исследованию Г.М. Коваленко, попытки Замятина опубликовать свои статьи в Новгородском историческом сборнике, участвовать в сборнике документов по истории «шведской интервенции» не нашли поддержки в Новгородском секторе ИИ АН СССР.
Тема шведского фактора в истории Новгорода начала Смутного времени была востребована в Новгороде начала XX века. Она возникла еще в работах Новгородского общества любителей древности, в «Сборнике» которого были опубликованы т. н. «Арсеньевские шведские бумаги» – перевод на русский язык документов начала XVII века, содержавших подчас уникальные сведения о политической истории Московского государства (в первую очередь – сообщение новгородца Богдана Дубровского из Москвы, куда только что вступили войска ополчений)(3).
Надо заметить, что остро негативное отношение к шведскому фактору в годы Смуты присутствует далеко не во всех работах советских ученых. В 1930-е гг. появилось две статьи, посвященные Новгороду периода оккупации, принадлежащие перу В.А. Фигаровского.
Василий Александрович Фигаровский родился в 1904 г. в Севастополе в семье учителя. Его отец, преподаватель математики А.В. Фигаровский, упомянут в Памятной книжке Таврической губернии за 1917 г. Фамилия отца указывает на происхождение из семинаристов. Закончив школу в Феодосии и поработав санитаром и подмастерьем у сапожника-кустаря, В.А. Фигаровский переехал в Москву, где в 1922–1925 гг. учился на Малаховских педагогических курсах, по окончании которых служил учителем сначала в Горьковской, а потом в Рязанской железнодорожных школах. Еще в январе 1925 г. Фигаровский вступил в комсомол, а в Рязани был избран в городской совет. В 1927 г. по командировке Губкома ВКП(б) он поступил на учебу в Академию коммунистического воспитания на факультет преподавателей общественных наук, который окончил в 1930 г. По окончании Академии Фигаровский был распределен на Северный Кавказ директором Петровского педтехникума, откуда, впрочем, по состоянию здоровья был переведен в Ставрополь заведующим политико-просветительным отделением, позднее работал преподавателем истории в учебных заведениях Ставрополя, в частности, в должности и.о. доцента читал в Зоотехническом институте курс ленинизма. В своей автобиографии, написанной 17 апреля 1939 г., В.А. Фигаровский указывал на попытку вступить в ВКП (б), неудачную из-за постановления ЦК о прекращении приема в партию (1933), а также на свою работу руководителем семинара пропагандистов при методическом кабинете райкома ВКП(б). В 1933 г. он стал доцентом истории СССР Ворошиловского (бывшего Ставропольского) педагогического института. Однако в 1935 г. исторический факультет института был ликвидирован, и Фигаровский переезжает в Новгород, переведясь в Новгородский государственный учительский институт, где сразу становится заведующим историческим отделением. Жившая в 1930-х годах в Новгороде у своего отца Н.Н.Масленникова вспоминает о проживавшем тогда в Антониевом монастыре историке-русисте В.А. Фигаровском, «который был очень красивым, но болезненным»(4).
В автобиографии он писал: «Заведывание отделением отвлекало меня от научно-исследовательской работы, вследствие чего осенью 1937 г. я отказываюсь от этой должности»(5). Здесь же Фигаровский указывал, что готовит к печати исследование о шведской интервенции, принятое издательством АН СССР. В характеристике, подписанной директором Новгородского учительского института Скобеевым и секретарем парткома Лебедевым также указывалось на эту работу и на доклад Фигаровского на пленуме Института истории АН СССР, сделанный в июле 1938 г.
Таким образом, приехав в Новгород в 1936 г., В.А. Фигаровский с головой погружается в тему, волновавшую его впоследствии до конца жизни. Уже через два года он достигает серьезных научных успехов. Вероятно, ему удается плодотворно поработать в московских архивах; в обеих статьях, написанных в Новгороде, встречаются ссылки на «Шведские дела». Возможно, именно ему принадлежит термин «шведская интервенция» применительно ко всему периоду 1611–1617 гг., прочно вошедший в школьные учебники. В недавней статье В.Д. Назарова очень точно подмечено, что «понятие интервенции применительно к захватнической политике Речи Посполитой, а также Швеции в отношении России в начале XVII в. закрепилось в советской историографии под влиянием оценок действий иностранных государств в России начала XX века. В этом смысле оно не соответствует «политическому словарю» XVI- XVII вв. Думаем, однако, что при ясном истолковании смыслового содержания этого термина нет нужды отказываться полностью от него»(6). Действительно, понятие «интервенции» было важным для советской пропаганды в 1930-е годы, а именно в этой сфере в начале 1930-х гг. В.А. Фигаровский работал в Ставрополе.
Выяснить роль В.А. Фигаровского в противодействии публикациям статей Г.А. Замятина в новгородских изданиях только предстоит. Не подлежит сомнению, однако, что взгляды Г.А. Замятина на «шведский фактор» в истории Новгорода эпохи Смуты не могли совпадать с риторикой статей Фигаровского. Однако не следует видеть в двух статьях Фигаровского об этом периоде новгородской истории лишь простое следование псевдопатриотическому настрою, который был востребован идеологическими властями СССР в предвоенный период. Статьи ученого отличает фундированность и опора на источники. Ученый работал в тот исторический период, когда в востребованы были публикации политически ангажированные. Несмотря на то, что в статьях Фигаровского были соблюдены формальные требования к риторике, он – автор всего трех статей. Все они были посвящены Смутному времени.
Ученый рассмотрел все сложные перипетии посольства архимандрита Киприана и Якова Боборыкина с товарищами в Москву весной 1615 г., использовав вслед за Г.А. Замятиным коллекцию «Шведских дел» из архива Посольского приказа. Замятин проделал эту работу несколькими десятилетиями ранее, при подготовке диссертации, написанной в 1918 г., но опубликованной лишь в 2008 г. Неизвестно, что знал Фигаровский о работах Замятина кроме тех, что тот присылал в Новгород из Перми (тогда г. Молотова) и небольшой книги «К вопросу об избрании Карла Филиппа на русский престол (1611-1616 гг.)» (Юрьев, 1913), ссылки на которую встречаются лишь в первой статье Фигаровского.
Употребляя понятие «измены» по отношению к новгородцам начала XVII в., В.А. Фигаровский не следовал политической риторике своего времени, но скорее пользовался терминологией московских документов 1615-1617 гг. Ученый писал: «Это (рассмотрение всех новгородцев как изменников в Москве. — А. С.) подтверждается следственным делом приказного стола Разрядного приказа за 1614 год: «О сношениях Ратмана Вельяминова, воеводы в полку князя Трубецкого, князя Андрея и Григория Шаховских с дядей последних новгородским изменником холмитином князем Андреем. Константиновичем Шаховским». На всем протяжении следствия новгородцы называются изменниками»(7). Позицию новгородцев в 1615 г. Фигаровский также толкует как неоднозначную: они (лично архим. Киприан) утверждали в Москве, что узнали об избрании Михаила Романова только в августе 1614 г., несмотря на то, что Эверту Горну было известно об этом уже в июле 1613 г.
Характерным было, по мнению ученого, и заявление новгородцев о том, что если к сроку московское правительство не начнет переговоры о мире, то они поцелуют крест Густаву Адольфу. Разумеется, в своей статье 1937 г. ученый был вынужден использовать терминологию, принятую в то время. Так, споры в Новгороде в 1611 и 1615 гг. он именует следствием классовой борьбы. Надо сказать, что здесь В.А. Фигаровский учитывал достижения историографии своего времени: там, где он пишет о классовой борьбе в Новгороде в 1611 г., он апеллирует к примеру, борьбы во Пскове 1607-1609 гг.(8) При этом Фигаровский достаточно точно анализирует предшествующую историографию, называя отрицание приговора об избрании шведского принца в ляпуновском ополчении – официальным мнением царской историографии: «Эта позиция дворянской историографии совпадает с официальными утверждениями правительства Михаила Романова»(9).
В работах В.А. Фигаровского также впервые была сделана попытка прояснить позицию новгородского правительства летом 1611 г. По его наблюдениям, большинство новгородской знати склонялось к принятию союза со шведами (о «недоумении» кн. И.Н. Большого Одоевского вскользь упоминает Новгородская третья летопись). Впрочем, анализируя договор новгородцев с Делагарди, Фигаровский пользуется терминологией классовой парадигмы: по словам ученого, в договоре «охраняются интересы духовенства, боярства и дворянства». Интересен анализ В.А. Фигаровским событий в Новгороде в 1614 г.: результаты «плебисцита» 31 июля 1614 г., когда «изо всех улиц старосты вынесли выносы за руками, что всем помереть, а королю креста не целовать», ученый объясняет не абстрактной «патриотической позицией», а прежней присягой жителей города королевичу Карлу Филиппу(10). При всей антишведской риторике текстов Фигаровского они кажутся результатом вдумчивого и кропотливого исследования ученого, рассмотревшего много конкретных обстоятельств новгородской жизни эпохи Смуты. Пусть о чашнике В.И. Бутурлине Фигаровский пишет, что тот «изменил Родине и стал шведским шпионом»(11), но последовательность событий и сложность взаимоотношений между людьми, оказавшимися на службе в Москве и, соответственно, в Новгороде, передана Фигаровским досконально(12).
В.А. Фигаровский обратил внимание на источник, употреблявшийся для характеристики разорения Новгорода и округи с начала XIX в. Это опубликованная митрополитом Евгением (Болховитиновым) роспись новгородских церквей, существовавших в 1615 г., составленная архимандритом Хутынским Киприаном(13). И здесь В.А. Фигаровский выступает как вдумчивый исследователь, а не идет вслед за той «антиинтервентской» риторикой, которая следует из названия его статьи. Цитируя часть росписи в своем исследовании о новгородском посольстве 1615 г., ученый отметил, что в общем заключении Киприана о том, что «все те монастыри и храмы вызжены и разорены. Каменные... развезены на печи и домницы, а деревянные храмы развезены на дрова и в конюшни и в поварни» содержится значительное преувеличение(14).
Ученый готовил большую монографию о Новгороде в годы шведской интервенции, которая должна была стать его кандидатской диссертацией. Но после 22 июня 1941 г. война очень быстро докатилась до Новгорода. Учительский институт был эвакуирован, и В.А. Фигаровский оказался в Пензе. С работой в Пензенском педагогическом институте, где он защитил кандидатскую диссертацию, подготовленную еще в Новгороде(15), была связана вся его дальнейшая жизнь. Однако небольшой по времени «новгородский эпизод» его биографии навсегда сформировал круг его научных интересов.
В 1963 г. в 73-м томе «Исторических записок» была опубликована большая статья В.А. Фигаровского(16). Она появилась в печати после развернутой на страницах журнала «Вопросы истории» дискуссии о крестьянских войнах в России(17). Статья Фигаровского была посвящена казачьему движению 1614–1615 г. и была нацелена на расширение рамок периодизации «крестьянской войны» начала XVII в., которые советские ученые ограничивали, как правило, движением Ивана Болотникова. Работа В.А. Фигаровского была построена на фондах Поместного приказа, Приказных дел старых лет, Преображенского приказа, Шведских дел. Важный для В.А. Фигаровского источник по казачьему движению –книги(18) Печатного приказа, сообщающие о возвращении поместий и возвращении крестьян после Смуты и предпринятом правительством в этих целях массовом сыске беглых. Согласно В.А. Фигаровскому, в 1613–1614 гг. «правительство претворяло в жизнь принципы, содержащиеся в приговоре первого ополчения, и, в частности, возвращало после освобождения Москвы прежним владельцам тех участников ополчения, которые не находились ранее в числе служилых людей». Фигаровский обратил внимание и сделал акцент на том, что ранее казаки поддержали Михаила, после чего многим атаманам были розданы поместья. Фигаровский писал о широкой поддержке правительства Михаила казаками на Земском соборе 1613 г., еще до избрания царя. Ученый разделяет предположение М.Н. Покровского о том, что Заруцкий был не авантюристом (как считали ученые, следовавшие историографии, восходящей к Новому летописцу), а вождем казаков и крестьян Юга. Когда Фигаровский пишет о движении атамана Баловня, то отмечает, что оно вспыхнуло в тех районах, которые были спокойны при Болотникове (надо сказать, что в 1612–1613 гг. эти районы – Каргополье, Белозерье спокойными не были). В качестве обоснования участия крестьян в казацком движении 1614–1615 гг., так необходимого для поддержания контекста историографии тех лет, Фигаровский упоминает уничтожение казаками «сошных» грамот. По мнению ученого, связь казаков в 1614–1615 гг. с Литвой и черкасами была невелика; гораздо более сильной в 1614 г. была их связь с крестьянством(19). Интересно, что в статье 1963 г. В.А. Фигаровский ссылается на свою прежнюю работу об «отпоре шведским интервентам в Новгороде»(20). Основной вывод Фигаровского несложен и вполне укладывается в контекст дискуссии о периодизации крестьянских войн, которая разгорелась в советской историографии в то время: казацкое движение 1614–1615 гг. было важной частью крестьянской войны. Оно было разгромлено, но заставило царя Михаила Федоровича смягчить крепостническую политику.
Следует высоко оценить значение статьи В.А. Фигаровского в «Исторических записках». Выдающийся исследователь казацкого движения Смутного времени А.Л. Станиславский, хотя и пришел к совершенно иным выводам социального порядка, но учитывал наблюдения В.А. Фигаровского о значении событий 1614-1615 гг.(21)
Последнее известие о научной деятельности В.А. Фигаровского относится к марту 1964 г. Он приехал из Пензы в Ленинградское отделение Института истории СССР. В картотеке читателей научного архива СПб ИИ РАН сохранилась карточка на В.А. Фигаровского, заполненная в 1964 г.(22) Местом работы в карточке указан Пензенский педагогический институт, темой занятий – «Шведская интервенция в Русском государстве в начале XVII в.». В архиве В.А. Фигаровский обратился к коллекции «Порубежные акты» (колл. 109 архива ЛОИИ, ныне СПб ИИ РАН). Мне удалось найти записи о работе Фигаровского в трех делах коллекции. Два из этих дел относятся к 1620-м годам, одно – не было датировано составителем архивной описи, но, очевидно, относится к январю 1666 г.(23)
Все эти дела В.А. Фигаровский просмотрел 17 марта 1964 г. Видимо, его интересовал Новгород в первые годы после возвращения под власть Московского государства (последнее дело ученый, вероятно, заказал по ошибке). Остановимся на содержании первых двух дел.
Лист из Корелы (Кексгольма) от губернатора Генриха Монсона в Новгород к воеводе кн. Д. И. Мезецкому был доставлен 17 января 1623 г. (а написан в Кореле 6 января). На архивной папке и сейчас это дело датировано неверно: 17 января 1615 г. Лист был посвящен предстоящему размену перебежчиков между Олонецким и Соломенским погостами. В очередной раз шведские власти обращались к новгородским с просьбой запретить крестьянам принимать перебежчиков под страхом смертной казни. Монсон упрекает кн. Мезецкого. Последний в своей грамоте от 25 октября 1622 г. сообщил в Корелу, что повесил на границе воров и перебежчиков с шведской стороны. Монсон пишет: «...и тобе... не довелось моего велеможного государя, его королевского величества людей вешать». Он же жалуется на перебежчика Алексейка Панагина, который грабил королевских крестьян, подговорил их перебежать украдкой, увел 3 коровы, быка и лошадь, и просит управы в Новгороде. Важной частью письма была претензия к новгородским властям от Тимофея Хахина. Этот корельский торговый человек, упоминаемый в документах с 1608 г., в 1611-1617 гг. активно сотрудничал со шведскими властями в Новгороде, в 1617 г. присягнул царю Михаилу Федоровичу, но позднее оказался в Швеции и стал подданным короля. Тимофей Хахин, будучи в Новгороде, взял достаточно много кабальных записей «на новгородцах». В 1620-е годы шведские губернаторы городов и генерал-губернаторы Ингерманландии неоднократно обращались к новгородским властям с требованием возместить эти долги. Монсон также обращается к воеводе кн. Мезецкому, указывая, что ему бил челом королевский подданный Тимофей Хахин «о своем бесчестье и позору, что ему многижда в Новегороде учинилось в том, что ему не учинили розправы его Царского величества на его подлинных виноватцов». Монсон обращался к кн. Мезецкому с просьбой, чтоб тот «попамятовал те слова и обещанья, что ты его у графской милости господина Якуба Делегарда у мирного договору говорил про того ж торгового человека, в его подлинных делех хотел вправде пособить». Еще одна просьба шведской стороны к новгородским властям была о поимке беглеца «Пениена», бежавшего близ Грузина от казаков, везших его из Новгорода в Корелу. По словам Генриха Монсона, «и ему за его празнество и перемечество наказанье виселица». Монсон просил прислать в Корелу с посланным Йораном Ларссоном («Юрием Лаврентьевым» лошадей и иное имущество отца «Пениена», которые он вывез и украл(24).
Второй документ, один из самых ранних в коллекции «Порубежные акты» (осень 1620 г.), - это грамота от того же новгородского воеводы кн. Д.И. Мезецкого к первому генерал-губернатору Ингерманландии К.К. Юлленъельму. Грамота Мезецкого была ответной на лист Юлленъельма, привезенный в Новгород уже упоминавшимся Тимофеем Хахиным. По челобитной Хахина Юлленъельм арестовал часть товара новгородского купца Ивана Вруцкого за долги Хахину других новгородцев. Примечательно, что Хахин, считавшийся в Новгороде изменником, нарушившим присягу Михаилу Федоровичу, в 1620 г. еще мог лично приехать в Новгород с грамотой. Новгородские власти требовали от ингерманландских освободить Вруцкого, на котором не числилось никакого долга, и взимать просроченные долги новгородцев по суду, а не шантажом. 29 октября 1620 г. эту грамоту Хахин повез в Нарву(25).
Эти три документа В.А. Фигаровский успел посмотреть в Ленинграде в марте 1964 г. О дальнейшей его научной деятельности ничего не известно. Планировавшаяся им монография (как указано в карточке читателя архива) написана не была.
Примечания:
(1) Замятин Г.А. Россия и Швеция в начале XVII в. Очерки политической и военной истории. СПб., 2008.
(2) Коваленко Г.М. Герман Андреевич Замятин (1882–1953) // ИЗ. Т. 9 (127). М, 2006. С. 364–373; Он же. Герман Андреевич Замятин (1882–1953) // Замятин Г.А. Россия и Швеция в начале XVII в. СПб., 2008.
(3) Сборник Новгородского общества любителей древности. Вып. 5. Новгород, 1911.
(4) Григорьева И., Салоников Н. Архив XX века. На новгородском перекрестке // Вестник НовГУ. 2008. № 2.
(5) Автобиография В. А. Фигаровского, его характеристика от 25 января 1939 г. и личный листок по учету кадров предоставлены мне Г. М. Коваленко. Пользуюсь случаем выразить ему свою признательность.
(6) Назаров БД. Что мы празднуем 4 ноября? // Мининские чтения 2006. Н. Новгород, 2007. С. 220–238.
(7)Фигаровский В.А. О грамоте новгородского посольства в Москву в 1615 г. // НИС. Вып. 2. Л., 1937. С. 57, прим. 3.
(8)В 1930-е годы события во Пскове того времени были охарактеризованы в монографии М.Н. Тихомирова, посвященной событиям 1650 г. (Тихомиров М.Н. Псковское восстание 1650 года. Из истории классовой борьбы в русском городе XVII века. М.; Л., 1935). Позднее этим событиям была посвящена особая статья ученого: Тихомиров М. Н. Псковские повести о крестьянской войне в России начала XVII в. // Из истории социально-политических идей. Сб. статей к 75-летию ак. В.П. Волгина. М., 1955. С. 181–189). Вплоть до 2000 года в отечественной историографии борьбу во Пскове представляли либо как классовую, либо как борьбу «верхов» с «низами», либо как социальную (в этом ключе оцениваются события во Пскове даже новейшим исследователем И.О. Тюменцевым–Тюменцев И.О. Смутное время в России в начале XVII столетия. Движение Лжедмитрия II. Волгоград, 2007). Новый взгляд на развитие событий во Пскове изложен в работах В.А.Аракчеева (Аракчеев В.А. Псковский край в ХУ-ХУП веках. Общество и государство. СПб., 2003. С. 165–200; Он же. Псков и Новгород: две стратегии в хаосе Смуты // Чело. 2004. № 3. С. 25–32).
(9)Фигаровский В.А. О грамоте новгородского посольства.... С. 60.
(10) Фигаровский В.А. Отпор шведским интервентам в Новгороде // НИС. Вып. 3/4. 1938. С. 58–85.
(11)Это утверждение базируется по всей видимости, на знакомстве Фигаровского с делом о приезде посольства архимандрита Киприана в Москву в 1615 г. Обвинение Бутурлина в «измене» было высказано Я.М. Боборыкиным (Приезд в Москву посольства архимандрита Киприана с товарищами. 1615. 15.01–15.04 // РГАДА. Ф. 96. 1615. Д. 2. Л. 171а–172). В то же время, В.А. Фигаровский делает ошибку, путая чашника В.И. Бутурлина с юношей В.В. Бутурлиным, о котором и говорится в цитированном ученым письме фельдмаршала Юлленъельма («Гюдленшейна», по Фигаровскому). Фигаровский В.А. О грамоте новгородского посольства... С. 63. Подробнее о путанице с Бутурлиными: Селин А.А. Новгородское общество эпохи Смуты. СПб., 2008. С. 489–490.
(12) Фигаровский В.А. О грамоте новгородского посольства...; Он же. Отпор шведским интервентам... .
(13) Роспись, сколько в Великом Новегороде на Софийской и на Торговой стороне градских и окологородних монастырей, местных храмов и приделов, учиненная в 1615 году после опустошения, произведенного в Новгороде шведскими войсками под предводительством генерала Якова Понтуса дела Гарди // Митр. Евгений (Болховитинов). Исторические разговоры о древностях Великого Новагорода. М., 1808.
(14) Фигаровский В.А. О грамоте новгородского посольства... С. 55.
(15) См. отзыв В.Г. Геймана.(публикуется ниже)
(16) Фигаровский В.А. Крестьянское восстание 1614–1615 // Исторические записки.
1963. Т. 73. С. 194–218.
(17) Вопросы истории. 1961. № 5.
(18) Фигаровский В.А. Крестьянское восстание... С. 199.
(19) Фигаровский В.А. Крестьянское восстание... С. 207.
(20) Фигаровский В.А. Отпор шведским интервентам в Новгороде...
(21) Станиславский АЛ. Документы о восстании 1614–1615 гг. // АЕ за 1980 г. М., 1981. С. 285–307.
(22).Пользуюсь случаем поблагодарить О.А. Абеленцеву за помощь в поиске информации.
(23) Именной список людей, следующих с посланником А. Эберсом в Москву. 1666, январь (?) // Архив СПб ИИ. Кол. 109. Д. 225.
(24) Перевод с листа, присланного из Корелы от коменданта Генриха Монсона новгородскому воеводе кн. Д.И. Мезецкому с предложением договориться о дне размена перебежчиками. 1623.17.01 // Архив СПб ИИ. Кол. 109. Д. 229.
(25) Грамота новгородского воеводы кн. Д.И. Мезецкого генерал-губернатору Ингерманландии К.К. Юлленъельму с обещанием провести розыск о долгах московских подданных Т. Хахину после того как Ивану Вруцкому будет возвращен взятый у него лен. 1620. 29.10 // Архив СПб ИИ. Кол. 109. Д. 294.
В.Г.Гейман
Отзыв
На диссертацию В.А. Фигаровского
«Борьба со шведской интервенцией в Русском государстве в 1613–1615 гг.»
(Публикация А.Н. Одинокова)
Изучением истории шведской интервенции начала ХVII-го века В.А. Фигаровский занимается уже давно. Касающиеся этой же темы статьи его, напечатанные в трех выпусках «Новгородского исторического сборника» за 1937–1939 гг., уже в достаточной мере выявили научную эрудицию и самостоятельность научных взглядов автора. Рассматриваемая работа делает новый решительный шаг вперед в том же направлении. Целый ряд узловых вопросов ставится и разрешается здесь автором ново, оригинально и интересно. Значительную ценность этой работы представляют также впервые публикуемые автором материалы, извлеченные им из Архива Феодально-Крепостн. Эпохи в Москве. Кроме того автор широко использовал материалы, приведенные в старом труде Галленберга и новейшем (1936г.) «Sveriges krig» (изд. шведск. генеральн. штаба), написанных на шведском языке и, потому, мало доступных и известных русским историкам. Наряду с привлечением новых материалов, автор пересматривает также и старые, хорошо известные русские публикации соответствующих документов и подмечает иногда в них черты, ускользавшие от внимания прежних исследователей (см., например, на стр. 32–37 разбор инструкции Густава-Адольфа от 18 июня 1613 года, подробно рассмотренной еще Форстеном и полностью напечатанной, в русском переводе, в «Действ. Нижег. Арх. Комиссии» еще в 1913 году). Полагаю, что рассматриваемая работа В.А. Фигаровского представляет несомненный научный интерес и, безусловно, заслуживает признания ее полноценной кандидатской диссертацией.
Остановлюсь теперь на некоторых частностях, вызывающих иногда сомнения, а иногда требующих поправок или дополнений.
На стр. 11 автор называет план возведения на московский престол шведского королевича «Планом Ляпунова». В основном это правильно, но у Видекинда есть указание на то, что впервые план этот зародился не в недрах первого ополчения, а был подсказан самим Делагарди. Это, так сказать, план не просто Ляпунова, а Делагарди-Ляпунова.
На стр. 13–14 говорится, что до весны 1613 года между шведами и новгородцами царило полное согласие, но что «весной 1613 года ситуация резко изменилась» и «план возведения на царский престол шведского королевича был сорван». Новгородцы из союзников шведов, по словам автора, сразу превращаются в их врагов, начинают вести со шведами «активную борьбу». Перелом этот т. Фигаровский приурочивает, по-видимому, к средине марта 1613 г. (см. примеч. 32 к 1-ой главе) и связывает с состоявшимся 21 февр. 1613 г. в Москве избранием на царство Михаила Романова. Исходя из этих предпосылок т. Фигаровский подробно останавливается далее на вопросе, почему же не произошло в Новгороде летом 1613 г. восстания против шведов, уделяя этому вопросу стр. 24–27. Сам по себе факт изменения отношений правящих классов новгородского общества к шведам в смысле отказа от шведской ориентации и переходу к ориентация московской - несомненен. Но я полагаю, что изменение это происходило постепенно и, о каком либо «резком» переломе, якобы имевшем место в марте, или вообще весной, 1613-го года говорить не приходится. Несомненно, что еще долгое время в Новгороде существовала партия, ориентирующаяся на шведов. Вспомним слова митрополита Исидора о детях боярских и всяких русских людях, которых Делагарди «к себе прикормил», о новгородских дворянах «которые с немцами служат» (стр. 105), о русских людях «которые доброхотают Якову (Делагарди)» (стр. 109) -последние две цитаты относятся к весне 1614-го года, т.е. спустя год после указанного т. Фигаровским «перелома». В марте 1613 года в Новгороде могли быть получены лишь первые слухи об избрании Михаила. Политическая ситуация была еще далеко не ясной, власть Михаила не могла еще представляться твердой и потому, полагаю, говорить, что тогда уже «план возведения на царский престол шведского королевича был сорван» также еще не проходится. Несомненно, что прежде чем окончательно перейти на позиции московской ориентации Новгород должен был пережить более или менее долгий срок, так сказать, «выжидательной» политики. С моей точки зрения, восстания в Новгороде летом 1613 года, помимо всех других причин, не могло быть просто потому, что для него не пришло еще время.
На стр. 22, среди убитых под Тихвином шведов, упоминается «мастер Педарт». Это недоразумение. Под Тихвином был убит француз, специалист по петардам, т.е. по подрыванию крепостных стен и ворот минами, «петардами»; «мастер Педарт» вовсе не собственное имя, а просто «мастер по петардам».
На стр. 41 говорится, что тактика новгородцев перед отправлением посольства в Выборг к Карлу-Филиппу прежде всего сводилась к «попытке выиграть время» и «затянуть отправление посольства», «об этом красноречиво говорят факты». Но приведенные дальше факты говорят, что «выигрыш времени» сводится, в сущности, к нескольким дням. Вряд ли «тактика» новгородцев сводилась к этому. Сами новгородцы говорят о «смутах», которые мешали ускорению отправки посольства. Думаю, что наличие в Новгороде разных партий вызывало осложнения в вопросе о том, кого посылать для столь ответственных переговоров, чем и была вызвана некоторая задержка.
На стр. 63–65 рассказывается о действиях «польско-литовской шайки», «отколовшейся от шведов под Тихвином», обосновавшейся сначала в Белозерском уезде, а потом двинувшейся к Каргополю, а оттуда, как бы случайно, повернувшей к Холмогорам и Архангельску. На самом деле вопрос стоит иначе. Это не случайная «польская» шайка, а сколоченный усилиями Делагарди и субсидированный им казацко-польский отряд, специально направленный им под Архангельск, на что имеются прямые указания в цитируемых самим же т. Фигаровским документах. Вообще, подробно разбирая шведские планы относительно России, т. Фигаровский незаслуженно замалчивает планы захвата нашего севера, а между тем авторе часто цитируемого им труда «Sveriges krig» решительно подчеркивают, что «ледовитоокеанский» вопрос чрезвычайно занимал шведское правительство. Об этом 4 же неоднократно говорит и Видекинд. Организованный Делагарди поход на Архангельск, очевидно, являлся одним ив пробных предварительных шагов, долженствовавших прощупать почву возможности захвата шведами Архангельска. В этом его чрезвычайная важность.
На стр. 68 говорится, что к началу 1613 года Густав Адольф имел план действий на случай «если русские откажутся избрать его царем». Вопрос о том, имел ли в виду Густав самолично занять русский престол, или уступал место царя своему брату, поставлен у автора не четко. На стр. 28 т. Фигаровский указывает, что осенью 1612 года Густав «отказался от этой мысли» (т.е. самому стать царем) «и решил отпустить своего брата в Выборг» для оформления его избрания. Если это так, то почему же к началу 1613 года у Густава опять мысли о собственном воцарении.
В рассматриваемой диссертации уделено очень много места обстоятельному описанию похода Трубецкого под Новгород весной и летом 1614 года. Это описание, несомненно, представляет большой исторический интерес, устанавливая, между прочим, новую точку зрения о сознательно-инертной деятельности русских воевод. При таком подробном описания всех событий этого похода не лишним было бы отметить и еще некоторые факты, опущенные автором. Так, например, безусловно, представляется любопытным факт агитации, проводимой Трубецким во время своего похода к Новгороду и в самих Бронницах. В «Sveriges krig» указывается, что во время похода Трубецкой распространял среди населения воззвания, изображающие «в комическом свете» деятельность Делагарди в России, начиная с Клушина и призывал население к изгнанию шведов из России. Из Бронниц Трубецкой направлял воззвания в шведские войска, предлагая переходить на русскую сторону, «где нет голода», причем именно в результате этой агитации человек 50 из шведского войска и перебежало к русским. К фактам, характеризующим разложение, наблюдавшееся тогда в шведской армии (стр. 143), можно было бы добавить приведенный в «Sveriges krig» рассказ о том, как пехота отбирала на еду лошадей у конницы, благодаря чему кавалерия была обессилена. Эпизод с казнью Делагарди 400 русских защитников острожка, брошенных на произвол судьбы Трубецким (стр. 148), следовало бы дополнить по русским источникам. Наша летопись говорит, что «Острожок же, который был за Метою рекою, взята за крестным целованием, и всех побита» т.е., очевидно, шведы поклялись осажденным в пощаде их в случае сдачи, а когда те сдались, то клятвопреступно убили всех пленных. Вообще досадно, что т. Фигаровский не использовал подробные описания событий у Бронниц по летописи (П.С.Р.Л., т. Х1У, ч. 1, стр. 132) и по Столяровскому хронографу (Попов, «Изборник», стр. 358-359). Наконец следовало бы также подтвердить фактами голословное обвинение Бутурлина в предательстве: «Во время похода Трубецкого сообщал шведам все планы русских» (стр. 140).
Из более мелких замечаний приведу следующие:
Стр. 28. Новгородские послы прибыли в Стокгольм не «еще в 1611 году», как говорит автор, а не ранее весны 1612-го, т.к. выехали они из Новгорода не раньше 25 декабря 1611 года.
На стр. 34 говорится о желании шведов присоединить к себе весь северный край «чуть ли не до Урала». Это излишняя гипербола. Границы предполагаемого захвата точно указаны. На земли восточнее Архангельска шведы не претендовали.
Стр. 36. Среди городов, на которые претендовали шведы, значится, в кавычках, некий "Камгус". Это, во-первых, опечатка–следует "Кольгус", а , во-вторых, это, бесспорно, Кола.
На стр. 48 говорится, что когда Карл-Филипп прибыл в Выборг (июль 1613 г.), то ему в то время «было около десяти лет». Карл-Филипп родился 22 октября 1601 г., т.е. ему было тогда около 12 лет.
На стр. 66 говорится о захвате в плен посольства Никандра «в конце 1613 г.» Дата и место захвата этого посольства нам точно известны. Это событие произошло 5 октября 1613 г.: «В Копорском уезде, в деревне Суйде на стану, после Покрова в четвертый день в нынешнем в 122-м году».
На стр. 170 сказано, что молодой князь Одоевский «поехал к королю в Выборг», но в приведенной далее цитате прямо указывается, что Одоевский ездил к королю в Ругодив, т.е. не в Выборг, а в Нарву и т. под.
Все эти замечания, само собой разумеется, нисколько не меняют высказанного мною мнения, что данная диссертация т. Фигаровского вполне заслуживает быть допущенной к защите. Но если к защите она может быть безусловно допущена, то печатать ее, в том виде, в каком она прислана мне на отзыв, ее ни в коем случае нельзя. Не говоря уже о том, что общее количество грубых опечаток достигает таких чудовищных размеров, что положительно мешает чтению, опечатки в цитатах из подлинных документов иногда просто извращают смысл, при чем возникают даже сомнения, опечатки ли это, или неправильное чтение. Приведу хотя бы такие примеры: (стр. 26) «Чтоб жили всякие люди безо вражды в совете, а резни меж ними не было». Здесь, вместо «резни», несомненно, следует читать «розни». На стр. 200: «...и хотят деи чрез их Свейское государство французы и иные немцы именья их запустошили...»; слово «хотят» выправлено чернилами в «хотя», но от этого смысл не прибавляется; несомненно, следует «ходя», т.е. проходя. На стр. 222 такая загадка, мною не расшифрованная: «от такого злого пленения и германские (?!) работы сводобити (т.е., очевидно, «свободити») и непосредственно дальше такая «украинизация»: «Да ше (вероятно следует «И аще») на то воля божия по ся лета (?) за грехи наша не совершилося».
Смело можно сказать, что в рассматриваемой работе нет ни одной цитаты, которая не подлежала бы выправлению. Знаки препинания в большинстве цитат просто отсутствуют.
Во многих местах и текст самого автора вызывает большие сомнения с точки зрения простой русской грамматики. Чего стоят, например, такие фразы: «Посольство же новгородцев, независимо от их мотивов, которые, наверное, оставались правительству неизвестными говорили о неустойчивости новгородской верхушки» (стр. 52) или «...московское духовенство прежде всего выговаривают своих новгородских собратьев...» Таких и тому подобных примеров можно было бы привести великое множество. Из этого следует один общий вывод: перед сдачей в печать вся работа т. Фигаровского требует тщательной редакторской правки.
[февраль 1941 г.] В. Гейман
ОР РНБ. Ф. 1133. Оп. 1. Ед. хр. 123. Л. 8-15
Отв. А.Н. Одиноков