Скромные люди

Юрий Гельман
                Ю.Гельман

                СКРОМНЫЕ ЛЮДИ

                1

Утро  выдалось пасмурным, серым. Тяжелый купол неба, как подушка, закрывшая лицо, душил еще  не  проснувшийся город. Неуютный и сырой свет над домами, цепляясь за  скользкие ребра антенн, медленно стекал вниз.

Проснувшись и выглянув в окно, Мила сразу погрустнела. Она села в постели, обхватила руками колени, потом покачала всем телом из стороны в сторону, будто отгоняя сон. Нехотя протянула руку и нажала клавишу магнитофона.

“Улетай, туча, улетай, туча, улетай…”

Девушка грустно усмехнулась, сошла на пол, раздвинула шторы. Потом насыпала рыбкам корм, заглянула в зеркало. Серые, как утро, с радужной каймой глаза тревожно смотрели на нее – как взгляд из другого мира, из зазеркалья…

У нее была своя комната – ее зАмок, ее убежище. Здесь над постелью девушки висела ее фотография, сделанная в день совершеннолетия. Рядом с книжным шкафом на стене выделялся скромный, величиной с открытку, портрет Блока – любимого поэта. Он смотрел на нее с легким высокомерием, таинственно поджав губы, как будто хотел о чем-то предупредить, но сдерживал слова.

Прошлепав босыми ногами на кухню, Мила убедилась, что родителей нет дома. У отца, правда – вспомнила она – всего три урока, так что он должен будет скоро вернуться.

Умывшись и позавтракав, Мила вышла на балкон. Небо прояснялось, становилось прозрачным, как жир на сковородке. Жизнь, пульсируя в окружающих запахах и звуках, приглашала радоваться и мечтать.

Зазвонил телефон. Чей-то озабоченный голос спрашивал аптеку.

Вернувшись на балкон уже с книгой, Мила села на скамеечку и выглянула вниз. Быстро заполняясь, оживала детская площадка. Ребячьи голоса бегали вокруг карусели, прыгали через “резиночку”, зарывались в песок.

Снова зазвонил телефон. “Опять в аптеку, – подумала Мила. – В конце концов, пусть правильно набирают номер!” Она листала книгу и считала звонки: после двадцать второго телефон замолк, звякнув напоследок как-то обиженно, протяжно-тоскливо. Что-то отдаленное шевельнулось в сердце девушки и утихло.

…Опять был выходной, опять было некуда себя девать. В рабочие дни ЭТО не приходило к ней: с утра до вечера магазин, касса, полное внимание, никаких посторонних мыслей. А в выходной – все иначе: как длинная струна, дребезжащая на одной ноте…

Хорошо, что скоро придет отец. С ним ей всегда было тепло и надежно. Отец. Единственное доверенное лицо в ее жизни. Ее покой, ее свет, ее самый близкий друг. Но даже ему, поверенному во всех ее делах, не доверяла Мила своего самого сокровенного и святого, перед чем сама благоговела, как перед снизошедшим на нее озарением. Это началось года два назад, а теперь исписана была уже целая общая тетрадка – почти сотня страниц. Мила прятала ее подальше – за ряды книг, по соседству с Пушкиным и Блоком, где никто не мог ее обнаружить.    

У отца, впрочем, был свой книжный шкаф, а матери и вовсе читать было некогда. С матерью у Милы сложились довольно странные отношения. Они совсем мало общались, разговаривали вскользь, как-то по касательной, что ли. Но в глазах матери Мила часто встречала плохо скрытую боль и, порой, даже безысходность. Девушка прекрасно понимала, откуда это идет, но ясности их отношениям такое понимание не придавало. И только отец, жизнелюб и оптимист, вносил разрядку в постоянную натянутость семейных отношений.

Он пришел около одиннадцати.

– Доча, ты завтракала? – спросил с порога и, пройдя в комнату, поцеловал девушку в лоб.

– Да, пап. А ты есть хочешь?

– Нет, спасибо, – ответил он, снимая пиджак. – Представляешь, Полухин опять урок не выучил. Ну, не любит парень историю, что с ним поделаешь?..

Он прошелся по комнате, сел в кресло, взял в руки вчерашнюю газету и углубился в чтение редакционной статьи.

Мила стояла, прислонившись к дверному косяку, и наблюдала за отцом. К сорока пяти он вдруг начал заметно лысеть, и она знала, как его это угнетает, хотя высокий, открытый лоб придавал лицу еще более доброе, свойское выражение.

Отложив газету, отец посмотрел на дочь.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он самым нежным голосом. – Иди сюда.

Она подошла и устроилась к нему на колени, обняла за шею.

– Опять? – спросил он, притрагиваясь к ее хрупким плечам.

Она не ответила, а только сильнее прижалась к нему.

– Не надо, доча, – сказал он тихо. – Ну, что ты вбила себе в голову? Счастье ведь не в этом. Счастье – когда рядом надежный человек, друг. Для тебя это мы с мамой.

Мила отрицательно помотала головой. Губы ее задрожали.

– Не плачь, девочка моя, – говорил отец, прижавшись щекой к ее уху. – Не плачь. Все хорошо. Все будет хорошо.

– Папка! – Мила снова обняла его за шею. – Какой ты у меня хороший!

– Ну, все, все, – успокаивал он ее. – Что там у нас по телевизору?

– Вечером фильм, а сейчас ничего. Как обычно с утра…

– Тогда чем займемся?

– Пап, ты не обижайся, – тихо сказала девушка, – я, наверное, пойду…

– Туда?

Его вопрос зацепился за тишину и повис в воздухе. Впрочем, он и не ждал ответа от дочери. Ответ давно был ему известен. Отец помолчал, потом собрался было что-то сказать, но только кивнул головой и отвернулся. Что он мог поделать, что? И разве он был в чем-то виноват?..

…Когда-то жестокая болезнь, слепо шаря вокруг, выбрала именно его беспомощную трехлетнюю дочь, но потом все же отступила, оставив после себя глубокий след – и в девочке, и в окружающих ее людях. И теперь, через семнадцать лет, последствия страшной болезни воспринимались почему-то все более обостренно.

                2

После полудня становилось уже по-летнему жарко, поэтому Мила устроилась на скамье под липой, в тени, откуда был хорошо виден и памятник вождю, и дорожка к нему, и вообще вся площадь.

На красно-желтых клумбах ярко цвели тюльпаны, крутящийся дождик весело и щедро поил сочную траву газонов, и в его бриллиантовых брызгах то и дело вспыхивала радуга. По чисто выметенному асфальту устало брели два голубя, безуспешно тараща глаза в поисках крошек.

В последнее время Мила часто бывала здесь. То и дело подъезжали украшенные лентами и цветами машины, распахивались дверцы, и красивые молодые люди по сложившейся традиции возлагали цветы. Бесшумно плыло по дорожке белоснежное облако со слегка озабоченным, но счастливым лицом. Едва шелестело роскошное длинное платье, и на безымянном пальце руки, грациозно держащей букет, ярко сиял маленькой звездочкой зарок возможного благополучия. Не успевала отъехать одна пара, как прибывала следующая, и все повторялось снова, как многократно прокручиваемый кусок любительской кинопленки.

Все повторялось:  для участников обряда – с волнительным пафосом, для стороннего наблюдателя – до боли однообразно. Но девушка приезжала сюда снова и снова, почти не пропуская суббот, и всякий раз с неугасающим, неудовлетворенным интересом наблюдала… Должно быть, сейчас она наверстывала то, что было упущено восемь или десять лет назад, когда ее жизнерадостные сверстницы в пионерских галстуках прибегали сюда глазеть на невест, а Мила оставалась одна во дворе, за пределами которого был яркий и привлекательный, но чужой мир…

…Роман увидел ее издали. Она сидела к нему вполоборота, положив руку на спинку скамьи, а подбородок на руку. Тихо подкравшись, юноша присел на скамью. Мила не обернулась. Он видел ее напряженную спину, тонкую, как у ребенка, шею, слегка тронутую загаром. И еще – золотистые прядки волос, упавшие на плечи. Сколько раз он целовал маленькую родинку на затылке, сколько раз обнимал эти худенькие плечи… Но сейчас он не решался дотронуться до них. Боялся испугать девушку, а может быть, просто отвык от нежности, и рукам нужно было вспоминать свой опыт двухлетней давности…

– Здравствуй, родная, – вдруг тихо сказал он, и сам удивился дрожи своего голоса.

Мила испуганно обернулась и замерла. Пауза осознания и радости повисла между ними.

– Ой, Ромка! – наконец, выдохнула она. – Ты так напугал меня. Господи, как неожиданно! Ты же писал, что только в конце мая…– Она смотрела на него, не отводя глаз, и маленькие брызги ее чувств, угасая, блестели на ресницах. – Когда же ты приехал?

– Вчера, поздно вечером. Я сегодня звонил, но никто не брал трубку.

– Хм, это те двадцать два звонка… Какая же я дура!..

Роман придвинулся к ней, но опять не решился обнять, а только взял ее тонкие, ломкие пальцы, как горстку заточенных карандашей, и поднес их к губам.

– Я вернулся…

                3

– Толя, поговорить надо, – сухо сказала Валентина Семеновна, ложась рядом.

Анатолий Антонович повернулся к ней, вопросительно посмотрел на жену. Она помолчала с минуту, потом глубоко вздохнула.

– Ты знаешь, – сказала она, – я так устала! С каждым днем мне все больнее смотреть на Милочку. Я же понимаю, как она страдает, как мучается от одиночества. Да что говорить, ты и сам знаешь. Тебе, наверное, тоже нелегко. Ведь так? И хуже всего, знаешь, что…как сказать?.. ну, перспектив никаких. Ты понимаешь, о чем я говорю?

– Почему же? – воскликнул Анатолий Антонович, который уже о чем-то смутно догадывался. – Вот только сегодня звонил Рома Молчанов, ее одноклассник. Ты ведь помнишь его? Парень вернулся из армии. По-моему, между ними давно уже что-то есть…

Валентина Семеновна покривилась.

– Господи, Толя, не будь ребенком! Молодой, здоровый парень! Да, я помню его. Неужели ты, в самом деле, думаешь, что ему нужна наша…

– Ну, Валя, по-моему, ты несправедлива. – Анатолий Антонович приподнялся на локте. – Этот Рома, как я знаю, очень порядочный парень.

– Да все они порядочные! Знаю я их. Ничего серьезного из этого не выйдет. Только бы глупостей не наделали… Наша ведь, дурочка наивная…

Анатолия Антоновича покоробили слова жены, но он сдержался.

– Хорошо, сейчас не время спорить, – спокойно сказал он. – Что же ты предлагаешь?

– Вот! Как раз об этом я и хочу с тобой поговорить. – Она выдержала паузу, почти как по-Станиславскому. – Понимаешь, мне кажется, я нашла жениха для Милочки…

– Вот так новость! Что значит нашла?

– Я… В общем, мне дали телефон одной женщины, а у нее сын…

– Что, урод какой-нибудь, да? – раздраженно спросил Анатолий Антонович. – Ты хоть соображаешь, что затеяла?!

– Да нет, Толя, послушай. Речь идет о счастье нашей дочери.

– Догадываюсь. Ладно, давай дальше.

– Вот так всегда: нагрубишь, отрежешь, – обиделась Валентина Семеновна. – А к тебе ведь она привязана сильнее. Нет, я не обижаюсь, пойми. Просто, понимаешь, не мне, а именно тебе придется с ней разговаривать…

– Так-так, интересно, о чем же разговаривать?

– Ну, подготовить ее, что ли…

– Чтоб не испугалась жениха, да?

– Толя, думай, что говоришь! – вспыхнула Валентина Семеновна. – Мы с тобой, а больше некому, должны заботиться о счастье дочери. Так ведь? Надеюсь, что это ты не станешь отрицать и высмеивать?

– Хорошо, так в чем же будет заключаться моя миссия?

– Я думаю, что ты сможешь поговорить с ней о ее будущем. Ну, в общем, как ни жестоко, постараешься убедить ее в том, что благородных принцев в наше время нет.

– Ну, знаешь, Валя, я, наверное, не смогу.

– Сможешь, – убежденно и, вместе с тем, вкрадчиво сказала Валентина Семеновна, дополняя свои слова маленькими женскими хитростями. Через четверть часа Анатолий Антонович почти сдался.

– Ладно, – примирительно сказал он, – допустим, ты права. Но что это за жених? И почему жених вообще? Просто парень, что ли…

– Не цепляйся к словам, Толя. Ну, позвонила я той женщине… Сыну двадцать лет. Физически здоров, так она сказала, но слишком…простоват… Это ее слова, Толя…

– Постой-постой, если я тебя правильно понял, этот юноша просто глуп? Не так ли? Идиот какой-то?

– Я не знаю, Толя, я его не видела.

– Ну, и так понятно. Ты что, Валя, хочешь Милочку за какого-то дебила выдать?

– Толя, перестань! – вскрикнула Валентина Семеновна и замолчала. Горькая правда была в словах мужа. – Что нам стоит посмотреть? Ведь свадьбу играть никто не заставляет.

– Хорошенькое дело! Растрепать нервы себе и девочке. А как мы будем потом выглядеть в ее глазах? Об этом ты подумала? Нет, я на это не пойду!

– А как будет выглядеть девочка: всю жизнь одна? Или ты собираешься жить вечно, чтобы опекать ее?.. Может быть, у нас есть единственная возможность…

Они помолчали.

– Ну, и до чего вы с этой женщиной договорились? – спросил Анатолий Антонович.

– Они завтра придут к нам.

– Как?! Ты что, с ума сошла? Завтра! Что, всей семьей?

– Нет, только родители.

– Смотрины, стало быть. Они еще будут выбирать, подойдет ли их балбесу наша девочка? Ну, ты молодец, Валентина! Ей-богу, ругаться охота. За моей спиной решаешь такие вопросы, а я узнаю обо всем в самый последний момент!

– Извини, Толя, так получилось.

– Да ладно, при чем тут извинения. Когда же они придут? Что за люди? Как принимать? Как вести себя?

– Толя, что ты нападаешь? Я не знаю, как вести себя!

– Заварила кашу…

Воцарилась тишина. Отвернувшись друг от друга, супруги напряженно молчали.

– Когда они придут? – спросил через какое-то время Анатолий Антонович, не поворачиваясь. – Надеюсь, не с раннего утра.

– Я пригласила к обеду. Все вместе сядем к столу. Но Мила… Она же такая… Толечка, поговори с ней утром.

Анатолий Антонович молчал.

За окном, надсадно гудя, проехала поливальная машина.

                4

После завтрака, когда Мила, как обычно бывало, спряталась в свою келью, Анатолий Антонович постучался в дверь дочери.

– Входи, пап, – пригласила Мила удрученным голосом.

Отец вошел, взял с журнального столика последнюю “Работницу”, полистал ее.

– Что-то случилось? – спросила Мила, наблюдая за ним.

– Доча, почему ты ничего не рассказываешь? – спросил он в свою очередь.

– О чем?

– Рома вчера звонил, когда тебя уже не было дома. Он нашел тебя?

– Да, пап. Представляешь, он звонил еще утром, а я не брала трубку.

– Ну, как он? Изменился?

– Да, ты знаешь, пап, он здорово возмужал. Говорит, что даже старые рубашки стали ему малы.

– Так всегда было. Армия из мальчиков делает мужчин, – с пафосом сказал Анатолий Антонович. – Ну, и как складываются ваши отношения?

Мила посмотрела отцу в глаза, пытаясь отыскать причину вопроса, но тот опустил голову, делая вид, что непринужденно листает журнал.

– А почему ты спрашиваешь?

– Так, просто. Вы ведь дружили…

– И продолжаем дружить, – ответила девушка и как будто не закончила фразу.

– Но… – продолжил отец.

– …но, по-моему, Рома чересчур преувеличивает значение нашей дружбы.

– Как же это понимать?

– Тебе одному, как всегда, скажу, – ответила Мила таинственным полушепотом. – Он вчера сделал мне предложение!..

– В смысле пожениться? – оживился Анатолий Антонович.

– Ну да!

– А ты что? – с надеждой в голосе спросил отец.

– Я? Отказала, конечно.

– Почему же отказала и почему “конечно”?

– Ты разве не понимаешь? Пап, ну…зачем я ему? Да, он мой настоящий друг. Я его…он мне нравится, это правда. Но, понимаешь, это все юношеское, возвышенное. Оно пройдет со временем, и останется голый быт, и он поймет, что ошибся. Он ежедневно будет видеть мои приступы, мои лекарства…понимаешь? Зачем?

– М-да, – протянул отец. – А мне он очень нравился, твой Рома. Помню, какой он был рассказчик – увлеченный, веселый.

– Он и сейчас! Знаешь, он в Байкале купался, а вода такая прозрачная, что на глубине в пять метров дно видно!

– Ну, хорошо, – прервал ее отец. – Как же теперь: останетесь друзьями?

– Надеюсь. Ведь ничего плохого мы друг другу не сделали.

– Да, конечно, – согласился отец и замолчал. Он никак не мог приступить к главному.

– Пап, а, пап, только честно: почему ты вдруг заговорил об этом?

– Честно? – Он сделал паузу. – Понимаешь, мы с мамой пришли к такому выводу, что ты у нас уже довольно взрослая, и тебе, наверное, пора подумать о своем будущем…

– Неужели? – спросила Мила, ощетинившись.

– Да. Вот я и поинтересовался твоими планами.

– А что, у вас с мамой есть другие планы? Или другие кандидатуры?

Она спросила и в упор посмотрела на отца, заметив, как он после ее вопроса как-то стушевался и сник. Этот разговор, приносивший неприятные ощущения и ему, и дочери, был заранее противен, он тяготил, как может тяготить несправедливое обвинение. Всю ночь накануне он обдумывал возможные ходы и нюансы этого разговора, но так ничего дельного и не придумал. Жена неожиданностью решений поставила его во временной тупик, и теперь, полагаясь лишь на собственную интуицию, он мучительно подбирал каждое слово, чтобы преждевременно не ранить хрупкое сердце дочери.

– Ну, как тебе сказать…– начал он. – Вообще то конкретно на примете никого. Просто у мамы возникло новое знакомство… Знаешь, как бывает. Кстати, к нам сегодня придут гости. Я их тоже пока не знаю, это мама пригласила.

– А они что, с женихом придут? – ехидно спросила Мила.

– Нет, что ты! Просто придут… – ответил Анатолий Антонович и почувствовал, как пот выступил у него на лбу. – Ты маму тоже должна понять, доча…

– Пап, я все понимаю, – сказала Мила. – Они придут оценивать меня. И ты напрасно пытаешься это скрывать: у тебя на лице все написано.

– Какая ты у меня!..

Ему вдруг захотелось прекратить, порушить этот затеянный зачем-то торг. Захотелось взять любимую дочь на руки и кружить с ней по комнате, целуя родное личико, как когда-то много лет назад. И никому ее не отдавать. Никому.

– Пап, я не буду выходить, ладно? – спросила Мила, подсаживаясь рядом.

– Нет, – сказал отец. – Так нельзя, пойми.

Он смахнул пот со лба, и вдруг поймал себя на том, что ему некуда девать глаза.

– Почему нельзя? Что я, обязана? И какого там еще жениха мне подыскали?

– Доча, пойми, мы ведь с мамой хотим тебе добра. Нельзя быть улиткой в своем домике. Выйдешь к гостям – так будет лучше.

– Кому лучше: тебе, маме или мне? Или тому несчастному парню, которому в жены подыскали калеку?

– Родная моя девочка…даже не знаю, что тебе сказать…Роману ты отказала…

– Да, я не хочу мучить его всю жизнь!

– А ты думаешь, что когда мы с мамой состаримся – тебе будет легче? Рядом с тобой уже никого не будет…

– Ну, это когда еще случится! Может быть, меня самой тогда уже не будет.

– Не надо так, Мила! Мне очень больно слышать от тебя такие слова.

– А мне не больно?!

Она закрыла лицо руками и опустила голову на колени. Ее худенькие плечи нервно содрогались с каждым вздохом. Отец положил руку ей на голову, но она вывернулась всем телом, отодвинулась.

– Уходи!

Анатолий Антонович постоял над дочерью с минуту, потом вышел из ее комнаты и тихо затворил дверь.

                5

К трем часам небольшой, скромно, но со вкусом сервированный обеденный стол был накрыт.

– Я пойду, переоденусь, – сказала Валентина Семеновна мужу, – а ты попроси Милочку надеть розовое платье.

Анатолий Антонович, молча согласившись, пошел к дочери. Уже часа два она не выходила из своей комнаты, и отцу после утреннего разговора с ней нелегко было снова входить сюда. Как провинившийся школьник, он потоптался у двери, потом тихо постучал.

На удивление быстро, даже не возразив, Мила согласилась с пожеланием матери, но когда обрадованный отец уже собирался выходить, она сказала ему вслед:

– Хорошо, я выйду к гостям, выйду. Но все вы еще об этом пожалеете.

Оглянувшись, отец увидел свою девочку какой-то внезапно преобразившейся, повзрослевшей, что ли. Она стояла в глубине комнаты с высоко поднятой головой, и весь ее гордый и невозмутимый вид свидетельствовал о неподдельной решимости, даже о каком-то самоотречении. Не найдя, что ответить, Анатолий Антонович пошел сообщать об этом жене.

– Ты знаешь, Валя, – озабоченно сказал он, – кажется, наша дочь собирается устроить спектакль.

– С чего ты взял?

– Она мне только что сама намекнула.

Валентина Семеновна длинно посмотрела на мужа.

– Я думаю, что Мила не настолько глупа, – сухо ответила она.

В эту секунду Анатолий Антонович как бы посмотрел на себя со стороны. Это качество, точнее, умение, крайне необходимое учителю, Анатолий Антонович развивал в себе много лет, но только в последнее время научился пользоваться им в совершенстве. И вот теперь он вдруг увидел, как нелепо выглядят они с женой в этой истории. Интересный, интеллигентный мужчина, требующий от учеников выдержки, такта и взаимопонимания, и некогда очень красивая, но давно перешагнувшая экватор, уже седеющая, умная женщина. Уставшая от забот и переживаний и, может быть, поэтому решившаяся на столь отчаянную глупость. Он извинял, он оправдывал ее – женщину, которую любил с первого дня их знакомства, женщину, с которой были прожиты его лучшие годы. Но как могло случиться, что уже на пятом десятке своих лет она вдруг поступает так опрометчиво и нелепо? Какие звезды повернулись на ее небосводе? И возможно ли теперь остановить вращающийся маховик? Вот она стоит перед ним, его жена, спутник его жизни, мать его дочери, стоит перед ним и пытается говорить спокойные, рассудительные слова. А у самой в глазах боль и страх, и мольбы о пощаде, обращенные к нему… И он что-то хотел сказать ей в утешение, но в эту минуту раздался звонок в дверь.

– Ой, это они! – засуетилась Валентина Семеновна. – Толя, открой, я еще не готова.

Анатолий Антонович открыл дверь и замер на пороге. Перед ним стояла стройная белокурая женщина лет сорока, ослепительная и моложавая, с ярко и со вкусом накрашенными губами, с умело подведенными глазами, без единой морщинки на холеном лице. Женщина приготовлено улыбнулась, но, увидев Анатолия Антоновича, открывшего дверь, вдруг впала в замешательство, которое, впрочем, продолжалось всего несколько коротких мгновений.

– Здравствуйте, – сказала она приятным грудным голосом. – А Валентина Семеновна здесь живет?

– Да-да, проходите, пожалуйста, – растерянно ответил Анатолий Антонович, пропуская гостью, и тут только заметил, что она была не одна.

Рядом с ней стоял худой, болезненно хмурый, немного сутуловатый мужчина с отталкивающей щетинкой усов “а-ля Гитлер”, в каком-то косо сидящем костюмчике.

Пройдя в комнату, ослепительная гостья уверенно села в кресло, положив ногу на ногу, и с любопытством осмотрела интерьер. Ее спутник скромно присел на краешек стула, положил руки на колени, скользнул глазами по мебели и, остановив взгляд на столе, где стояла бутылка, начал ее гипнотизировать.

– Ну, давайте знакомиться, – сказал Анатолий Антонович, подходя к гостям.

– Зинаида Ивановна, – назвалась женщина, подавая свою руку, и Анатолий Антонович ощутил, как дрожат ее пальцы.

– Николай Николаевич, – глотая окончания, произнес худощавый мужчина, пугливо протягивая узкую, потную ладонь.

В эту минуту появилась хозяйка, и укороченное знакомство повторилось.

– Что ж, давайте сразу к столу, – предложила Валентина Семеновна, суетливо отодвигая стулья. – И поедим, и пообщаемся.

Николай Николаевич, нетерпеливо покашливая, порывисто поднялся и вместе со стулом придвинулся к столу. Зинаида Ивановна грациозно встала, отыскивая глазами место, куда бы положить сумочку. Хозяйка поухаживала за ней, а Анатолий Антонович придвинул стул. Все уселись за стол, от которого исходил призывный аромат. Молчаливый Николай Николаевич быстро взял в руки бутылку водки и в один момент мастерски открыл ее.

– Не стесняйтесь, – сказала хозяйка дежурную фразу, – накладывайте себе, сколько хотите.

Зинаида Ивановна, прикусив кончик языка, посмотрела сначала на Анатолия Антоновича, потом на его супругу и, наконец, искоса на своего спутника, сидящего рядом. Потом тихо, будто вкрадчиво сказала:

– Валентина Семеновна, дорогая, но стол, как мы видим, накрыт на пять человек…

– Да-да, мы сейчас, – растерялась хозяйка и повернулась за помощью к мужу.

Тот молча поднялся, опустив голову, и, как будто отправляясь на эшафот, пошел звать к столу дочь.

                6

Больше двух часов Мила не выходила из своей комнаты. После того, как ушел отец, она затихла, успокоилась, прилегла на диван.

“Что происходит, что происходит вокруг? К чему вся эта нелепая суета? Почему всем хочется непременно осчастливить меня замужеством? Неужели кому-нибудь от этого станет лучше? И почему с каждым днем становится все труднее жить? Ах, где та светлая и счастливая пора, когда все мечтают поскорее вырасти и освободиться от родительской опеки, когда взрослость представляется легкой вседозволенностью и вовсе не кажется таким бременем, к которому, как потом оказывается, многие приходят совсем неподготовленными!.. Однако, что же делать теперь, когда вот оно, самое страшное, стоит на пороге?”

В окне маячила изумрудная тополиная ветка, и в открытую форточку врывался терпкий запах обновленной природы.

Мила лежала, глядя в потолок, потом повернула голову и увидела на стене проницательные и полные внутренней борьбы глаза. Она встала, раскрыла книжный шкаф и, не глядя, сняла с полки знакомый томик стихов.

“Предчувствую тебя. Года проходят мимо –
все в облике одном предчувствую Тебя”.

Мила походила по комнате, бубня любимые строки. Потом села на диван, снова поднялась, подошла к окну, полистала много раз читаные страницы.

“Сдайся мечте невозможной,
сбудется, что суждено”.

Потом она достала заветную тетрадь, забралась на диван с ногами, взяла карандаш.

Она была не по возрасту мудрая.
По плечам рассыпала волосы.
Ночь стояла придирчиво хмурая,
опоясанная Млечным поясом.
Где-то музыка обволакивала
муравейник танцплощадки,
а девчонка стояла и плакала
о судьбе своей беспощадной.
Ей не выпало доли солнечной,
где любовь – от края до края.
И ромашкой, никем не сорванной,
на поляне она умирает…

Стихотворение написалось в одно мгновение – как произнесенное вслух короткое слово, как выдох воздуха, как вспышка молнии. Это была ее разрядка, ее боль и лекарство одновременно. После каждого написанного стихотворения – она уже давно знала это – девушке становилось легче на душе. Что-то затихало и уходило прочь, разжимался обруч, стягивавший сердце. И часть этой боли, часть этого страдающего сердца, выплеснутая на бумагу, уже жила самостоятельно, уже имела собственное лицо и свой голос, отчаянно кричащий с белого листа, впитавшего кровь души.

Мила спрятала тетрадь. Долго смотрела на ветку, маячившую в окне. А боль не проходила…

“Что же происходит? Что же все-таки происходит вокруг? Люди ищут друг друга, борются с судьбой, чаще, правда, проигрывая эту схватку. Лишаются сна и покоя, но все же находят, непременно находят то, что искали…Любовь…Полноценные, счастливые люди. А я? Глупая девчонка, претендующая на такое же счастье. Где его взять, кто мне его даст? Тогда…для чего жить: чтобы любить обостреннее других и ничего не получать взамен? Так, да? Как весело, что и говорить. Стоп. Все неправда, это так, перебор. Это я горячусь… Ведь есть Ромочка…да…самый близкий мне человек…после папы, конечно…И все же…правильно ли я поступила с ним?.. А родители – каково им? Бедные, как им со мной тяжело! И они нашли выход – выдать меня замуж. Бред какой-то…За кого замуж? Кто тот несчастный? Точно бред. Что же делать? Как поломать это все?..”

В этот момент в комнату вошел отец, чтобы просить ее надеть розовое платье. И тогда она придумала, что делать. Так, сразу – в одно мгновение…

                7

Мила поняла, что теперь только от нее самой, и ни от кого другого, зависит ее судьба, а значит – будущее. Усугубить свое собственное положение, притвориться уродливой и еще более несчастной, чем на самом деле, вселить в зловещих оценщиков неприязнь и отчуждение, – тогда все разом кончится, тогда эти жестокие люди оставят ее в покое… Так думала Мила. Но сумеет ли она все это сыграть?..

Она стояла у окна, когда в комнату вошел отец. Он приблизился к ней, хотел положить руки на плечи дочери, но остановился в нерешительности.

– Доча, родная, – чужим голосом сказал он, – мы все тебя ждем…

– Иди, папа, я сейчас выйду…

Что-то механическое было в ее голосе. К тому же строгое “папа” – как ножом резануло по сердцу Анатолия Антоновича. Он ушел, а девушка постояла еще с минуту, держась за дверную ручку и мысленно прокручивая всю предстоящую сцену. Потом, наконец, решившись, распахнула дверь.

Она готовилась дергать плечами сильнее обычного, по-другому тянуть ногу, да еще смастерить недобрую гримасу на лице. Она почти целый час тренировалась, ходила перед зеркалом, кривлялась и, в конце концов, нашла тот образ, который, по ее разумению, отвечал задуманному.

Но когда в проеме двери кинозвездой сверкнула неотразимая гостья, когда девушка увидела ее сытое, ухоженное лицо, когда натолкнулась на обезоруживающе красивые и проницательные глаза, – в ту же секунду решимость оставила ее. Все, что она задумала, вдруг забылось, – и естественная нелепость ее хрупкой фигурки, вызывая, может быть, еще большее сострадание, проступила наружу.

– Добрый день, – тихо сказала она, опустив глаза, прошла и села к столу.

Обед начался.

Николай Николаевич, казавшийся поначалу тихим и даже стеснительным, быстро пьянел, и его движения приобретали уверенность и даже какой-то автоматизм. Он непринужденно откидывался на спинку стула, элегантно вытирал вспотевший лоб платочком, с достоинством провинциального аристократа накалывал мясо вилкой, а иногда даже ухаживал за женой.

Зинаида Ивановна в это время вела поверхностный разговор с хозяйкой, искоса наблюдая за Милой. Ела она совсем мало и аккуратно, чтобы не смазать помаду. По выражению ее лица нетрудно было догадаться о том, что она весьма довольна знакомством.

Анатолий Антонович больше молчал, в разговор вступал по необходимости и, в отличие от Николая Николаевича, к водке вообще не притрагивался.

На протяжении всего обеда Мила не поднимала глаз выше края собственной тарелки, чувствуя на себе почти постоянно магнетический взгляд сидящей напротив женщины. Ах, как она боролась, чтобы не взглянуть на нее! Как она боялась столкнуться с этой пронизывающей красотой, которая, по сути, была ее антиподом, ее болью. Но и еще чем-то, что девушка самой себе не умела объяснить.

Чувствуя, что вот-вот не выдержит, Мила поблагодарила мать за обед и ушла к себе. Там она упала в изнеможении на диван, лицом в подушку, и долго лежала, не шевелясь.

Смотрины окончились.

                8

Вечером позвонил Роман. Уставшая, разбитая потрясениями дня, Мила хотела отдохнуть, отлежаться в одиночестве, еще раз все осмыслить. Но Рома звал прогуляться, и Мила, секунду поколебавшись, согласилась.

Он приехал через полчаса и встретил девушку у подъезда. Во всем его облике не было и намека на произошедший между ними накануне разговор.

Но Мила почувствовала, с каким напускным спокойствием держится Роман, и это его добровольное отступление успокоило девушку, напомнив то счастливое время, когда они просто дружили, ничем не усложняя свои отношения.

Они долго шли молча. Чайки над рекой, будто предчувствуя какие-то атмосферные перемены, тревожно кричали, головокружительно пикируя к самой воде. А то вдруг взмывали высоко в небо, будто осматривая горизонт. Пахло прохладой поросшего тиной парапета, темной, замутненной городом глубиной.

Желание обо всем поведать другу выпирало наружу, но Мила никак не находила, с чего начать. Наконец, она решилась.

– Рома, ты знаешь, меня хотят замуж выдать, – сказала она обреченным голосом.

Роман остановился.

– То есть как это “выдать”?

– А вот так: выдать, как всегда выдают. Сегодня у нас в гостях были родители жениха…

Она выдохнула эту фразу, как будто освобождаясь от нестерпимого груза, и даже сама удивилась игривым ноткам, вдруг прозвучавшим в ее голосе. А потом испугалась, понимая, что совсем не то говорит. Но было уже поздно…

– Ты меня разыгрываешь? – пытаясь улыбнуться, спросил Роман. – Извини, но это не смешно.

– Вовсе я тебя не разыгрываю, – ответила Мила и отвернулась. – Они хотят, чтобы я подчинилась…

– Да что случилось? Неужели это правда?!

– Увы, – тихо сказала Мила. Тень пробежала по ее лицу, меняя настроение, и девушка вновь почувствовала, что разговор этот ей в тягость.

– И ты…согласна?..

Мила ответила не сразу.

– А ты как думаешь? – спросила она и тут же продолжила: – Нелепо и жестоко соединять несчастных людей.

– Так он…тоже? – вырвалось у Романа. – Но ведь это не укладывается в голове!

– В моей тоже. Я подозреваю, что мой будущий жених чем-то похож на меня. А может быть, у него по-другому…Иначе, зачем было все затевать?..

Роман уже кипел. Кулаки его сжимались, скулы дергались, как жернова.

– Как же это? Что они там, с ума посходили?!

– Кто, мои родители? – в свою очередь спросила Мила и пошла от него.

Роман смотрел ей вслед: от него удалялась угловатая и хрупкая фигурка, а ему вдруг показалось, что это судьба, медленно растворяясь в сумерках, навсегда уходит от него. Как же так! Ведь нужно что-то делать!

– Милочка, родная, но ведь так же нельзя! – бросил он ей вдогонку. – Давай поженимся, и все это кончится. Ведь я люблю тебя! Люблю такую, как ты есть, и мне другого не надо. Это не игра в благородство, пойми. Ведь мы сколько лет знакомы. Ты ведь знаешь. Мы должны быть вместе. Как были всегда, только…

Он поймал ее руки, но девушка высвободилась, отвернулась, смахивая слезу.

– Пошли домой, – тихо сказала она.

В сумеречном небе, как на фотобумаге, проявлялись первые звезды.

                9

После визита гостей Анатолий Антонович долго не мог успокоиться. “Как тесен мир, и как изобретательна судьба! – думал он. – Кто мог предположить подобную встречу!” Тайком переписав из блокнота жены номер телефона, в понедельник он позвонил.

– Слушаю, – томным голосом ответила Зинаида Ивановна.

– Здравствуй-те, – сказал Анатолий Антонович, испытывая юношеское волнение.

– Здравствуйте. А кто это говорит?

– Это я…Толя.

– Ах, Толя, Толечка! – радостно воскликнула Зинаида Ивановна. – Я тебя не узнала! А я предчувствовала, что ты позвонишь. Да, поверь. Ты откуда?

– Ну…с улицы…

– Приезжай ко мне! Мой в командировку уехал…

– Нет, неудобно, – ответил Анатолий Антонович, теряясь. – Давай лучше где-нибудь…

Она назначила место встречи, и точно в условленное время появилась там. Анатолий Антонович уже минут десять занимал скамью и всматривался в прохожих. Впрочем, узнать Зину издалека не составляло труда: она была из тех женщин, которые всегда бросаются в глаза. Анатолий Антонович прекрасно помнил то время, когда двадцать с лишним лет назад в эту самую Зинаиду Ивановну, а тогда просто Зиночку, была влюблена добрая половина института, в котором они учились.

Увидев ее, Анатолий Антонович, как мальчишка, в движениях которого угадывалось волнение, подскочил с места и пошел навстречу.

– То-олечка, здравствуй, – нараспев сказала она, с чувством пожимая ему руки. – Боже мой, сколько лет прошло!

– Здравствуй, Зина, – ответил он, смущенный той бесцеремонностью, с которой подруга юности встретила его.

Они присели на старенькую скамью, выкрашенную когда-то в голубой цвет. Над ними вальяжно шелестел кроной огромный тополь, на белой коре которого много лет сохранялись автографы тех, кто давно уже не гулял под луной.

– Сколько же мы не виделись? – спросила Зинаида Ивановна, доставая из сумочки зеркальце.

– Двадцать три года, – с мрачной точностью ответил Анатолий Антонович.

– Двад…Господи, Толя, а ведь мы с тобой могли быть счастливы! Помнишь? Это я во всем… – Она артистично всхлипнула, вытерла нос платочком.

– Не надо, Зина!

– Да, конечно, прошлого не вернешь. А у тебя прекрасная супруга. Да, в самом деле. Я рада за тебя…

Какая-то неискренность мелькнула в ее голосе, но Анатолий Антонович, заметив ее, не придал этому значения. Его занимало совсем другое. Однако, не решаясь говорить о главном, он просто спросил:

– А как тЫ живешь? Кто твой муж?

Зинаида Ивановна как будто ждала этого вопроса, потому что, не задумываясь и даже с охотой, начала говорить.

– Не спрашивай, Толя. Все, что ты видишь перед собой, – лишь маска, за которой совсем другая жизнь. Нет, я живу в достатке, ни в чем себе, в общем-то, не отказывая. Он…купил меня этим и…поломал всю мою жизнь. Это звучит нелепо, даже дико, правда? Но ты же меня знаешь, Толя, я бы не стала врать. Да, у Коленьки есть все: и большие деньги, и положение. Но нет главного – нет любви. Когда-то я думала, что это не такая уж необходимая вещь. Была бы, как говорится, полная чаша, а любовь придет сама собой. Заблуждение всей моей жизни…Я давно превратилась в эмблему, в визитную карточку. С тобой я могу быть откровенной, Толя, ведь ты…был моим другом. Ведь так? Не скрою, в моей жизни случались другие мужчины, но никто не понимал меня, все это было не то. К тому же, кому я была нужна с больным ребенком на руках? Веришь или нет, Толя, но я часто думала о тебе…

– Зина…

– А Коля все больше уходил в свои дела и заботы, все меньше уделял внимания мне и сыну. Вот так я и жила эти годы: в раскаянии и тревоге. Саша ведь родился с родовой травмой…Нет, он не калека, не урод. Он вполне прилично выглядит. Просто он очень…непосредственный, простоватый…

Она взглянула мельком на собеседника: понимает ли? Затем, переведя дыхание, продолжила.

– Он нравится девушкам, но сам прямолинеен, как слон, поэтому никого у него нет. Знаешь, нынешние девчонки с такими претензиями! А я всегда искала для него такую девушку, как твоя дочь…Она ведь просто умница!

– Зина! – оборвал ее Анатолий Антонович и заметил, как она вздрогнула. – Что мы делаем?!

Он кусал губы и не находил места рукам.

– Толя, поверь, ей будет очень хорошо у нас, – сказала Зинаида Ивановна и осеклась, натолкнувшись на его пронзительный взгляд.

– Что мы с тобой делаем? – повторил он, отводя глаза.

– Ты любишь свою дочь? – спросила Зинаида Ивановна, кладя свою руку на его плечо. В этом жесте читалась твердость, и Анатолий Антонович понял, что Зина не собирается отступать от своего грандиозного замысла.

Ее вопрос мог бы показаться неуместным, но Анатолий Антонович тоже как будто заранее приготовил ответ на него.

– И ты еще спрашиваешь? – сказал он. – Я ее обожаю, я не могу без нее жить! Ты способна поверить? С тобой говорит мужчина – отец, а не мать. Я безумно люблю свою девочку. И чтобы вот так…с ней расстаться…

– Послушай, Толя, твоя девочка ни в чем не будет испытывать недостатка. У нее будет все: квартира, дача. Она у тебя умница, она должна будет сразу поставить Сашку на место. И у нее получится, я уверена. А он ведь податливый, добрый. Он уступит, и все у них будет хорошо. А главное, Толя, мы с Колей тоже полюбим ее, как родную.

– Ты…ты хочешь купить мою дочь, как когда-то твой муж купил тебя?..

– Ты не смеешь так говорить! Не тебе судить об этом! – вспыхнула Зинаида Ивановна. – Что ты вообще знаешь? Ты разве знаешь, что я жила без отца, что у мамы был рак? А Коля – он и тогда уже все мог – доставал для нее самые дефицитные лекарства! Бесплатно!

Зинаида Ивановна замолчала. Наступила долгая пауза.

– Толя, – наконец, сказала она, – я думаю, что нам не нужно отталкивать друг друга. Что делать, если жизнь порой так жестока? Однако есть в ней и отдушины, которые мы обязаны использовать. Давай отбросим все условности и посмотрим на жизнь трезво и просто. Что мне тебе объяснять? Ты и сам все отлично понимаешь. Ну, вот. Без лишнего шума, скромно, но со вкусом, как говорится. Мы же скромные люди. Ты меня понимаешь?

Она посмотрела на него испытывающим взглядом, ища в его глазах возражения. Но он слушал ее, опустив голову.

– Может быть, у твоей дочери кто-то есть? – вкрадчиво спросила Зинаида Ивановна.

– Нет, – не сразу ответил Анатолий Антонович и вздохнул.

– Вот видишь! – торжествующе сказала Зинаида Ивановна. – Так и будет сидеть одна. Разве не так? А мы ведь с тобой не вечные, правда?

– Наверное, ты в чем-то права. – В голосе Анатолия Антоновича промелькнули нотки безысходности. – Но я не представляю, как все это будет выглядеть…

– Главное – это их познакомить, – уверенно и с облегчением сказала Зинаида Ивановна. – В следующую субботу, как договорились.

Анатолий Антонович вздрогнул и отвернулся.

– Толя, успокойся. Вот увидишь, все будет хорошо.

Он проводил ее до троллейбуса, и опустошенный побрел домой.

                10

В субботу, в назначенное время, в дверь позвонили. Услышав звонок, Мила метнулась в свою комнату и, прикрыв дверь, замерла возле нее.

– Добрый день, здравствуйте, проходите, – говорила в прихожей мама.

В ответных приветствиях Мила услышала новый, чересчур звонкий и веселый голос.

– Мама, а туфли снимать? – громко спросил этот голос.

– Конечно, Сашенька, мы же в гостях.

Все прошли в комнату. Саша не присел вместе с родителями, а с любопытством начал разглядывать посуду, чеканку на стене, люстру.

Анатолий Антонович с некоторой брезгливостью наблюдал за молодым человеком. Безукоризненная Зинаида Ивановна то и дело перехватывала его ревностный взгляд, и ее глаза напоминали об их тайной встрече.

Саша был невысоким, несколько рыхлым юношей. У него были слегка на выкате, как у отца, глаза, светлые, гладко зачесанные за уши волосы. Движения его были размазаны и широки не в меру, глаза рассеянны и тусклы. И, не смотря на внешнее благополучие, во всем его облике проступало нечто отталкивающее.

– Мама, смотри, у них тоже такая тарелка! – сказал вдруг Саша с энтузиазмом в голосе, показывая пальцем.

– Сашенька, некрасиво вести себя так! – с напускной строгостью сказала Зинаида Ивановна. – Посиди спокойно.

– Я могу, – сообщил Саша, послушно опустился на стул и вытянул ноги на середину комнаты. Его носки при этом вносили заметную перемену в атмосферу квартиры.

– А мне нравится в гостях! – весело сказал Саша после непродолжительной паузы. – Мама, давай будем сюда приходить.

– Но мы ведь еще даже не уходим, – успокоила его Зинаида Ивановна и спросила, поворачиваясь к хозяйке: – А где же Милочка? Пусть дети побудут вместе, познакомятся.

При этих словах Милу, как волной, отбросило от двери. С ногами забравшись на диван, она забилась в угол.

Валентина Семеновна глубоко, безысходно вздохнула и, посмотрев на мужа, вздрогнула от его ответного, укоризненного взгляда.

– Она у себя, – ответила с дрожью в голосе.

– Сашенька, постучи и спроси у Милочки разрешения войти, – подсказала ему мать.

Не особенно церемонясь, Саша перевыполнил указания матери и открыл дверь нараспашку. Из глубины комнаты, как из норы, на него смотрели испуганные и полные отчаяния глаза.

– Нельзя! – безнадежно выкрикнула девушка.

– Мама, а она не пускает! – тут же пожаловался Саша, по лицу которого пробежала гримаса разочарования.

Анатолий Антонович поднялся, подтолкнул Сашу ладонью и вместе с ним вошел в комнату дочери.

– Доченька, – сказал он теряющимся голосом, – это Саша… Веди себя хорошо, будь умницей.

Затем он вышел, оставив их наедине.

Саша приблизился к девушке, сжавшейся в комок, и протянул руку. Мила вся задрожала, будто эта рука потянулась, чтобы сделать ей больно. Однако Саша был настроен миролюбиво.

– Меня зовут Александр, – с пафосом сообщил он и слегка озабоченно улыбнулся.

Мила с трудом заставила себя подать ему руку, и ее тоненькие пальчики утонули в потной, мясистой ладони.

Саша, полный энергии и неподдельной веселости, бьющей через край, был не способен заметить, что девушка его просто боится. Нелепо и порывисто он озирался вокруг.

– Как много книг! – воскликнул он, подойдя к книжному шкафу. – Я тоже люблю книги, у меня много! А у тебя с картинками есть?

Мила отрицательно помотала головой.

– Жалко, – вздохнул Саша. – А это кто?

– Это поэт Александр Блок.

– Поэт? – переспросил Саша. – Это который стихи сочиняет? А я люблю стихи. Не веришь? А вот: буря небо закрывает, левой, левой! Это я еще в школе учил. У меня хорошая память.

Мила едва сдержалась, чтобы не рассмеяться ему в глаза.

– А можно я посмотрю книги? – спросил Саша, не обращая на девушку внимания.

– Посмотри.

Он снял с полки одну за другой несколько книг.

– Ой, что это за тетрадка? Давай самолетики делать? Я умею!

– Это нельзя! – вскрикнула Мила отчаянно и, выхватив из чужих рук заветную тетрадь, прижала ее к груди.

– А хочешь, я тебя повеселю? – спросил Саша, как будто переключившись на другую волну.

Девушка пожала плечами, не представляя, что может последовать за таким предложением. А Саша, раскинув руки в стороны и взмахивая ими, как крыльями, начал кружить по комнате с намеком на польку-бабочку, создавая при этом губами и голосом музыкальное сопровождение.

Мила снова забралась на диван, все еще не выпуская из рук своей тетрадки. А Саша продолжал самозабвенно скакать по комнате, “веселя” девушку. Та смотрела на него широко раскрытыми глазами, еле сдерживая свои эмоции и чувствуя, как к горлу подкатывает знакомый удушающий комок. Плечи ее охватила дрожь, и крупные, выстраданные слезы веско упали на примятую подушку.

Саша остановился с безмятежно-румяной улыбкой на лице. Он испуганно посмотрел на девушку и попятился к двери.

– Мама, а она плачет, – растяжно сказал он, выходя.

                11

Когда гости, исчерпав протокол визита, ушли, Мила долго еще сидела в своей комнате. Она поставила на место книги, перепрятала тетрадь. Потом вышла в гостиную. В ее глазах было отчаяние и упрек: “Ну, что, этого хотели?!”

В кресле с газетой в руках сидел отец. Виновато и жалобно он посмотрел на дочь и, не выдержав ее взгляда, отвернулся.

Мила прошлась по квартире, обходя каждый угол, бесцельно дотрагиваясь до каждого предмета. На кухне гремела посудой мать. Увидев дочь, она беспомощно отвела глаза. Девушка подошла к телефону, набрала знакомый номер.

Через полчаса Рома снова ждал ее у подъезда.

– Давай пройдемся по нашим местам, – предложила Мила, и по тону, с каким она это сказала, Роман понял, что у нее опять что-то стряслось.

Они медленно пошли по знакомым улицам, где в роскошной тени каштанов то и дело попадались укромные уголки со скамьями. У этих скамеек были даже свои имена: вот эта называлась понедельником, а вон та – четвергом.

Девушке казалось, что вот-вот должно было что-то решиться, что-то раз и навсегда повернуться в судьбе. Только бы Рома не подвел, только бы понял…

– Знаешь, – начала Мила после некоторого раздумья, – сегодня у нас были…ну, в общем, тот парень…

– Да ну! Это очень интересно! – воскликнул Рома. – Ну, и каков же наш женишок?

Нет, не то он говорит, не то! Не понял, не почувствовал! В душе Милы, будто шелестя от дикого ветра, навсегда перевернулась зачитанная до дыр страница.

– Рома, перестань! – почти вскрикнула она.

– Почему я должен перестать? Со мной же можно откровенно, ты всегда это подчеркивала. Давай, расскажи про своего женишка. Давай, мучай меня дальше!

– Рома, прекрати немедленно, а то я тебя…ударю! – вдруг выкрикнула Мила и, испугавшись собственной угрозы, закрыла лицо руками.

– Ого! Вот это да! Такого еще не было!

– Да, он хороший! – неожиданно сквозь слезы сказала Мила. – Он скромный, вежливый, даже стихи читает на память…

– Что ж, это существенные достоинства, – ответил Рома, ерничая. – Надеюсь, сударыня, помолвка состоялась? И что же он, жених-то ваш, вовсе без дефекта оказались? Или это настолько интимно, что лучше не афишировать?

– Дурак! Какой же ты дурак! – крикнула Мила и подняла руку.

Потом быстро, как только умела, побежала прочь.

                12

В магазине было, как всегда, многолюдно. Кто-то покупал рыболовные крючки, кто-то волейбольный мяч, кто-то палатку или велосипед.

Касса находилась посреди большого зала, и к ней со всех сторон стекались покупатели. Мила работала, не поднимая головы. Ей нравилось работать кассиром, и, по большому счету, это было чуть ли не единственное поприще, на котором девушке позволяло работать состояние здоровья.

Перед обедом наплыв людей уменьшился, можно было отдохнуть, перевести дух. Мила откинулась на спинку кресла, огляделась по сторонам.

В это время в магазин вошел молодой мужчина с пышной шевелюрой вылинявших на солнце волос и “походной” бородкой, отросшей, наверное, из-за того, что в рюкзаке не нашлось места для бритвы. Так, во всяком случае, показалось Миле. На нем были видавшие виды джинсы и штопанная в двух местах уголками зеленая болоньевая штормовка. Остановившись посреди зала, мужчина пробежал глазами по витринам, где все было наставлено и навешено, и повернулся к Миле.

– Девушка, здравствуйте, – мягким, приглушенным голосом сказал он. – А что, надувных лодок нет? Или вы их не выставляете на витрину?

– Их пока нет, – ответила Мила, с интересом рассматривая покупателя. Было ему на вид не больше двадцати семи. Жилистый, уже успевший хорошо загореть, он был похож на бродягу-романтика, одного из героев “Клуба путешественников” и производил впечатление уверенного во всем человека, приспособленного к любым невзгодам и испытаниям.

– Очень жаль! – произнес он. – Такое уж мое счастье.

– Знаете, на этой неделе должны со склада завезти, – посочувствовала Мила. – Зайдите в пятницу.

– Гм, не получится, некогда, – ответил покупатель, покачав головой, и посмотрел на Милу в упор. – А что это вы дрожите? Конечно, нашли, где кассу поставить – на самом сквозняке! Еще скажите, что вам не холодно!

С этими словами он проворно стащил с себя штормовку и, не слушая слабых возражений девушки, накинул ее на плечи девушки.

– Ой, зачем это? Перестаньте! – растерянно лепетала Мила.

– Это я вам свидание назначаю, – сказал он, – неужели не поняли? Вечером заберу. Идет?

С этими словами, да еще весело подмигнув девушке, мужчина быстро вышел из магазина.

– Ну, Милка, ты делаешь успехи! – сказала, подойдя к ней, одна из продавщиц. – Мы все видели. Отпад!

– Да чокнутый какой-то! – стушевалась девушка, стаскивая с себя чужую штормовку, пропахшую одеколоном и дымом. – Что я с этим теперь буду делать?

Она еще долго смотрела на входную дверь, но незнакомец не вернулся ни теперь, ни через час, а действительно пришел только к закрытию магазина.

Он стоял возле входа и курил “Беломор”, когда Мила вышла на улицу. Заметив ее, незнакомец встрепенулся, и тень тревоги пробежала по его лицу.

– А вот и я, как обещал, – сказал он, принимая из рук девушки свою куртку.

Они остановились в полушаге и смотрели друг другу в глаза. И уже оба чувствовали, как что-то теплое разливается в душе. Потом он тихо и незаметно взял ее за руку.

– Давайте знакомиться? – спросил он. – Я с удовольствием отзываюсь на имя Сергей. Так повелось с самого детства. А как зовут вас, прекрасная незнакомка?

Мила назвала себя, как-то стеснительно отводя глаза. Ей показалось, что, при всей показной веселости, Сергей прячет собственное замешательство. И теперь она лихорадочно придумывала предлог, чтобы поскорее от него избавиться.

– Какое замечательное имя! – воскликнул Сергей. – И что удивительно, мою жену тоже звали Милой!

– Вы в разводе? И кто же от кого ушел? – Девушка решила перейти в наступление. Так, ей казалось, будет лучше всего. – И вообще, странно говорить о жене, знакомясь.

– А что в этом такого? – переспросил Сергей. – Вы спросили, кто от кого ушел. Мила ушла от меня: погибла три года назад на Байкале, утонула…

– Простите, Сережа…– вздрогнула девушка.

– Конечно, конечно. Дело в том, что мы с друзьями – у нас целая компания – заядлые путешественники. На Байкале тоже были в походе…

– Сережа, там же вода такая прозрачная!..

– И холодная, как лед. Даже в июле. Ей судорогой свело ногу, а я не успел подплыть…Потом нырял, нырял, да все без толку. Еле сам выбрался…

– Какой ужас!

– Чему быть, того не миновать, – сказал Сергей. – Ничего, у меня еще Пал Сергеич есть. Ему скоро пять стукнет. Сейчас он с моими в Москве остался. А я вот опять “в бегах”. Родители говорят: угомонись, сколько можно! А я без этого не могу. Для чего жизнь человеку дана? Чтоб планету посмотреть, на которой живешь. Разве не так? Вот я каждый отпуск и путешествую с друзьями. А в следующем году Пашку на Байкал повезу…

– На то место, Сережа?

– Обязательно. И всегда будем ездить…

– А в нашем городе что делаете? – спросила Мила, заметив, как погрустнели его глаза, и торопясь перевести разговор на другую тему.

– А мы просто в этот раз в верховьях вашей чудесной речки бродили. Только вот беда: лодку порвали на порогах. Ребята меня в город и послали.

– А сами?

– Сами? Кукуют в лесу, пока я им лодку привезу. А вообще-то я по профессии сварщик. На заводе работаю.

Мила вдруг поймала себя на том, что с каким-то благоговением слушает этого человека. С каждой минутой ей становилось интереснее рядом с ним. Он уже казался ей настолько надежным и порядочным, что она готова была без всякого стеснения открыть ему свою душу.

– Тебя дома ждут? Или мы можем погулять немного? – спросил Сергей. – Ты покажешь мне город, например.

– Можем погулять, если…тебя не стеснит мое присутствие…

И она испытывающее посмотрела на него.

– Не говори глупостей! – строго сказал он. – Я, например, очень рад, что тебя встретил.

Мила усмехнулась.

– Ты начинаешь заигрывать? В чем же твоя радость? И что во мне такого ты нашел? – спросила она.

– Гм, ты напрашиваешься на комплимент. Что ж, я скажу. Не знаю, правда, насколько приятен тебе будет мой ответ, но знаешь, мне показалось, что в тебе таится определенный заряд мудрости, не свойственный нынешнему поколению. А еще – оптимизм. Хотя, по твоим глазам этого не скажешь. В них – совсем другое. В них – какое-то глубокое разочарование. У тебя неприятности?

– А ты психолог.

– Есть немного. Жизнь научила. Ну, так я прав?

Мила кивнула. Она уже понимала, чувствовала этого человека, как будто была знакома с ним всю жизнь. Она даже не заметила, что они давно перешли на “ты”. Что-то таинственное, извечно женское шевельнулось в ее сердце – то, что раньше дремало, никак не проявляя себя. Что-то уже толкало изнутри, заставляло говорить именно об этом. И она знала сейчас, наверняка знала, что он сможет ей помочь.

– Сережа, я хочу тебе рассказать…Я знаю, ты поймешь.

Они долго бродили по улицам, не замечая грохота трамваев, шелеста машин, говора прохожих. И Мила поведала ему обо всем, что произошло с ней в последние дни. Он слушал ее историю с каким-то внутренним напряжением, часто курил, и Мила чувствовала, как негодование и протест вырастают в нем.

– Знаешь, – сказал он, когда она замолчала, – в этой нелепейшей истории мне жаль абсолютно всех. Каждый из вас, по-своему, заслуживает сострадания. Но ты…У этой истории должен быть счастливый конец, и я, кажется, кое-что придумал… Только вот, ты…сможешь?

Он взял ее за обе руки, повернул к себе, и их глаза долго тонули в возвышенном сиянии друг друга.

– Я догадываюсь, что ты хочешь мне предложить, – тихо сказала Мила. – Я смогу…Я никогда не была в Москве. Нет, не то… Я постараюсь любить Павлика, как родного…

– Это очень сложно…

– Я смогу…

                13


Через несколько дней отец заметил перемену в поведении дочери. Она вдруг стала веселой, чего с ней давно не было, и эту веселость никак нельзя было назвать аффектацией. Мила все время что-то напевала, суетилась, загадочно улыбалась и даже хихикала.

Глядя на нее, отец с матерью удивленно пожимали плечами и гадали о скрытых причинах подобной метаморфозы. Может быть, думали они, дочь поняла, наконец, и оценила заботу родителей, смирила глупую гордыню. Хотя, впрочем, почему глупую? Ведь все, в общем-то, закономерно…

Но, увлеченные своими догадками, ни отец, ни мать не сумели разглядеть в поведении дочери главного – какого-то напряженного ожидания, хотя Мила, как ей самой казалось, и скрыть его не могла.

Как-то вечером пришел Рома – неожиданно, без звонка. Он был возбужден и рассеян, и девушка очень удивилась, видя его в таком состоянии. Без приглашения он прошел в ее комнату и встал возле окна. Мила присела на диван и пристально посмотрела на друга. Предчувствие разлуки шевельнулось в ней.

– Уезжаю я, – наконец, сказал Рома и отвернулся.

– Куда, Ром?

– На стройку. Завербовался на три года.

Он ждал ее реакции, но девушка молчала, не находя слов.

– Что же ты скажешь на прощание? – спросил Роман, не выдержав тишины.

Мила вздрогнула от незнакомой суровости его голоса. Она боялась, она не хотела, она просто не могла сказать ему главного, просто не имела права. Как хорошо, что он уезжает! Вот уж воистину, все к лучшему.

– Я напишу тебе, – тихо сказала она. – Ты мне напишешь, и я узнаю адрес…

Он хотел еще что-то сказать, но в это время позвонили в дверь.

Мила вздрогнула. Она совсем забыла, что к ним должны были прийти. И в ту же секунду она поняла, что Рома появился очень вовремя, ибо оставить его в неведении теперь действительно представлялось ей предательством. Чему быть – того не миновать, так говорил Сережа.

– Ой, Рома, сейчас ты увидишь человека, ну, того парня, за которого меня хотели выдать замуж!

– Почему “хотели”? – нахмурился Роман, но Мила не ответила и сама вышла встречать гостей.

Ослепительная Зинаида Ивановна была, как всегда, неотразима, а Николай Николаевич как-то по-особенному подтянут, от чего даже казался выше ростом. Вот только Саша был неожиданно меланхоличен и вял.

Увидев Милу, с улыбкой открывшую дверь, Зинаида Ивановна расценила это как доброе предзнаменование, и даже попытка поцеловать девушку, окончившаяся, впрочем, неудачей, не испортила ей настроения.

– Одну минуту, – сказала Мила, когда гости и хозяева расположились в гостиной. Она ушла в свою комнату и вывела оттуда Романа.

На лице Зинаиды Ивановны мелькнуло беспокойство.

– Знакомьтесь, – сказала Мила, – это мой друг, Рома.

Юноша остановился, прижавшись к стене и играя скулами. Он не хотел даже ни на кого смотреть. Но Саша поднялся со стула, строевым шагом приблизился к нему и протянул руку.

– Александр! – сказал он звонко, вызывая дрожание стеклянных подвесок на люстре.

Роман брезгливо пожал мягкую ладонь и отвернулся.

– Ребята, – вдруг сказал Саша, оживившись, – а давайте в “бутылочку” поиграем!

– Саша, сядь! – прикрикнула на него мать.

Тот покорно сел, сложив руки на коленях.

– Ну, что ж, – врастяжку начала Зинаида Ивановна после некоторой заминки, – настало время нам поговорить о главном, но…

– Я сказала, что Рома мой друг, и он никуда не уйдет! – решительно заявила Мила.

– Мил, не нужно, – умоляюще попросил Роман и сделал движение в сторону двери.

– Ромочка, я понимаю, что это жестоко по отношению к тебе, но очень прошу тебя остаться! – Мила стояла рядом с ним, и их пальцы невольно переплетались. – Сейчас очень важный момент в моей жизни!

Рома посмотрел ей в глаза и молчаливо согласился.

– Что ж, будь по-твоему, – разочарованно сказала Зинаида Ивановна и бросила взгляд на мужа. Тот поежился и сложил руки в замок.

– Позвольте мне взять на себя роль оратора, – продолжила тем временем Зинаида Ивановна. – Мы все, я думаю, согласимся с тем, что наши дети успели познакомиться и, хочется верить, понравились друг другу. А главное – они друг другу подходят. Милочка нежная, добрая, хозяйственная, а Саша – сильный, незлобный, сговорчивый. Думается, у них хорошее будущее. Не без нашей родительской поддержки, разумеется. Теперь, пожалуй, пришло время обсудить главный вопрос: когда, где и каким образом провести бракосочетание.

– Мама, а что такое “бракочитание”?

“Вот, настал мой час!” – подумала Мила и крепко, до побеления пальцев, сжала руку Романа.

– Минуточку! – сказала она, задыхаясь от волнения. – Можно мне сказать?

Все повернулись в ее сторону.

– Конечно, дорогая, мы все тебя внимательно слушаем, – с притворной нежностью сказала Зинаида Ивановна.

– Доча, ты…что? – встрепенулась Валентина Семеновна.

– Все в порядке, мама, – ответила Мила и выпрямила спину. – Так вот. С самого начала в этой истории вы все разложили по полочкам: каждую встречу, каждое слово, даже каждый взгляд. Сначала пришли посмотреть на меня, потом привели своего сына, который не понимает, что происходит… Теперь уже и свадьбу планируете! Не слишком ли быстро? Боитесь, чтобы Саша “в девках” не засиделся?

Эта шутка неожиданно привела Сашу в восторг, и он залился раскатистым смехом. Не обращая на него внимания, Мила продолжала.

– Вы все забыли, что в этой истории есть еще одно действующее лицо, может быть, самое главное, которому почему-то заранее была уготована роль статиста. Это лицо – я, и у меня на сцене тоже есть свои реплики и свои поступки.

Зинаида Ивановна почувствовала, что назревает нечто непредвиденное. Она бросала отчаянные взгляды в сторону Анатолия Антоновича, но тот, опустив голову, как приговор судьи, слушал дочь. Ее уже невозможно было остановить…

– Вы рассчитывали на покорность больной девушки, которой все равно за кого, лишь бы выйти замуж. Вы рассчитывали, что любой ценой сломите глупое сопротивление, зато обеспечите семейное счастье двух по-своему несчастных детей. Ах, какой бы это было заслугой для всех вас! Как бы я, например, была вам обязана! Вот перед вами стоит Рома, мой самый верный друг. Я не случайно попросила его остаться. Я ведь любила его… Да, любила еще с восьмого класса, и он знал это и тоже любил меня!

– Мила! – поморщившись, простонал Роман.

– Вот человек, который, не смотря ни на что, хотел стать моим мужем, всегда сознательно делить со мной радость или горе. Я подчеркиваю: сознательно! Он – благородный и честный человек. Но я ему отказала. А знаете, почему? Прости меня, Ромочка, но я не могла иначе. Я просто не хотела сделать тебя несчастным на всю жизнь. И после этого вы придумали, чтобы я, закрыв на все глаза, и…ваш сын… Вы страшные, жестокие люди! Вы думали только о себе! Как я устала от вас! И ты, папочка, предал меня в трудную минуту, пошел на поводу, поддался этой безумной идее. Не выйдет! Теперь у вас ничего не выйдет! Вот!

С этими словами она достала из кармана юбки паспорт и, раскрыв его дрожащими, непослушными пальцами, подняла над головой.

– Вот, смотрите: я замужем! – воскликнула она. – Да, замужем! У меня уже есть муж! И я скоро уезжаю!

Последние слова вырвались из горла девушки вместе с надрывным стоном, голова ее закружилась, она почувствовала, как подкашиваются ноги. Роман, стоявший ближе всех, подхватил почти безжизненное тело, и унес Милу в ее в комнату. Там он положил девушку на диван и присел рядом. Она открыла глаза и смотрела на него опустошенно. В комнату вбежала Валентина Семеновна.

– Что она, без сознания? Сейчас я нашатыря…

– Уходите! Уходите все! – закричала Мила. – Видеть никого не могу! – И добавила через паузу: – Ромочка, останься…

В это время Саша подобрал с пола оброненный девушкой паспорт и вертел его в руках.

– Дай сюда! – рявкнула на него мать. – Так, где это? Ага, вот. Шакуров С.С. Точно. Что? Позавчера? Вот это трюк! Вот так неожиданность! Вот так тихоня! Толя, как же так, что такое?! Как это могло случиться? Объясни что-нибудь!

– Я ничего не знаю…

– Как это ты не знаешь? Ты отец или кто?

– Ну, знаете! – развел руками Николай Николаевич, поднимаясь.

– Мама, пойдем домой, – плаксиво позвал Саша.

– Низкие, подлые люди! Так водить за нос! Так обманывать! Мы к вам со всей душой, а вы! Что ты молчишь, Толя? Ты что-нибудь можешь объяснить?

– Что значит “Толя”? – вступила в перепалку Валентина Семеновна. – Вы что, знакомы?

– Да, вы что, знакомы? – повторил Николай Николаевич, высоко подняв брови.

– Когда-то учились вместе…

– Все, хватит, пошли отсюда! – вспылил Николай Николаевич.

– Мама, ну пошли домой! – захныкал Саша.

– Ну, ладно, мы уйдем, – все еще горячилась Зинаида Ивановна. – Но я этого так не оставлю! Я еще устрою вашей подлой дочери семейную жизнь! Я еще… Вы у меня все…

– Боже, какой ужас! – вскрикнула Валентина Семеновна.

– Убирайтесь вон! – Анатолий Антонович уже начинал выходить из себя.

– Вы полегче, полегче, – петушился Николай Николаевич.

– Я сказал вон!!

– Ой-ой, только не надо этих жестов, – покривилась Зинаида Ивановна. – Иди лучше свою калеку успокой!

Анатолий Антонович сжал кулаки, но в этот момент дверь захлопнулась, и будто ваты натолкали в квартиру – такая вдруг возникла тишина. Он постоял еще несколько секунд в коридоре, потом вернулся в гостиную. В кресле беззвучно рыдала Валентина Семеновна. Не глядя на нее, он взял со стола паспорт дочери, прочитал запись на одиннадцатой странице, потом вошел в комнату Милы.

Та лежала с закрытыми глазами, как будто спала. Роман стоял у окна, выглядывая на улицу.

Анатолий Антонович положил паспорт на крышку магнитофона, присел на краешек дивана рядом с дочерью. Мила открыла глаза, долго смотрела на отца. Его лицо было растерянным.

– Ты прости нас, доча, – тихо сказал он.

– Это ты меня прости…

– Ты оказалась мудрее всех, – сказал он. – Ты сумела найти выход…

– Я вас очень люблю…Тебя и маму…

Роман отделился от окна, подошел к двери, оглянулся.

– Прощайте, – сказал он вибрирующим голосом и вышел.

Отец погладил дочку по голове, наклонился, поцеловал ее в лоб.

– Ты мне расскажешь?

– Конечно, пап. Не сейчас, позже. Хорошо?

– Да, да.

За окном ворчливо прокатился первый за всю весну гром, потом забарабанил по стеклу и подоконнику крупный, густой дождь.

– Ромка намокнет…– вздохнула Мила.

В распахнутую форточку потянуло свежим запахом озона, и набирающий силу ливень начисто смывал с асфальта залежавшуюся пыль.

                Николаев – 1987, 2000.