После остановки в Сухиничах, где вдоль вагонов, увешанные куклами, днём и ночью сновали продавцы игрушек, поезд «Москва – Киев» мерно стучал колесами на стыках рельс, медленно набирая скорость. Вскипятив пахнущий углем вагонный тигель, проводница ходила по коридору вдоль купе, разнося чай. Пушкарёв смотрел, как люди пристраивают на полках только что купленных на перроне игрушечных верблюдов, медведей, зайцев, и думал, что где-то здесь, за окном, в этом плюшевом царстве, давным-давно гнездилось его маленькое счастье...
Однажды в сентябре, лет десять назад, Пушкарёв купил билет до Адлера, чтобы погреться на увядающем солнце, и отдохнуть с неделю от рабочей суеты. К той осени он уже развёлся с первой женой Юлей, а Валентина только маячила на горизонте. Пушкарёв пестовал свою одинокость, засматривался на встречных девушек, вживаясь в роль свободного человека.
Адлер Пушкарёв освоил ещё вместе с Юлей, сразу оценив этот маленький южный городок - в конце 20 века там стандартный курортный лоск смешивался с ароматом кавказской провинциальности, создавая домашнюю, уютную атмосферу, которой недоставало в Сочи. Приезжал сюда Пушкарёв чаще осенью, потому что летом отправлялся на русский север. Но к сентябрю на Селигере, Валдае, в Карелии становилось бесприютно и холодно, Пушкарёв на месяц снимал в Адлере квартиру недалеко от пляжа, ему нравилось по утрам работать в прибрежном кафе. Открыв дорожный компьютер, заказав кофе, Пушкарёв прятался под синий зонт у края набережной, постукивал клавиатурой своего «макинтоша», почти скрытый от прохожих бурно разросшейся зеленью. Написав страницу, оставив компьютер бармену, отправлялся плавать, потом садился на привычное место, смотрел, как внизу, на гальке пляжа, появляются новые люди. Пушкарёву достаточно было взглянуть на человека, чтобы домыслить его судьбу. Вот, например, стареющая одинокая женщина и её взрослый сын, который, судя по всему, только что вышел из тюрьмы. Она хлопочет над ним, одевает ему панаму, бегает за пивом и говорит ежеминутно: «Не холодно стоять? Долго не купайся, застынешь!» А сын – очень худой, весь в наколках, - с каким-то изумлением глядит на мир, двигаясь, как заржавленный. Похоже, близких людей, кроме матери, у него не осталось, и он подчиняется ей, потому что себя боится... Или вот одинокий мужчина с маленькой девочкой на пушистом полотенце, вышитом зайцами. Егоза дочка то и дело звонит матери по сотовому телефону, докладывая, что делает папа. Висит на отце, надвигает ему на лицо шляпу, щекочет, но тот, поглядывая на молодых женщин, о чем-то печально думает. А маленькая шпионка хохочет, не выпуская из рук телефона.
Штормящее море накрывало пеной влажную кромку пляжа, распугивая воробьев и голубей, что сновали по гальке, выпрашивая у людей крошки хлеба.
- Что это вы делаете? – спросил кто-то из-за плеча Пушкарёва, и он вздрогнул, потому что стеснялся, когда посторонние видели его неопрятный черновой текст. Пушкарёв обернулся. За его спиной всматривалась в экран молодая худенькая блондинка – очень белокожая, с большими глазами, приятным лицом.
- Девушек завлекаю, - сказал Пушкарёв.
- Это у вас ноутбук?
Пушкарёв свернул на экране текст, принялся объяснять, как устроен портативный компьютер, и что можно делать с его помощью.
- А теперь ваша очередь рассказывать! – в заключение сказал он. – Что это вы тут одна, в вашем нежном возрасте, делаете?
- Мужчин завлекаю! – в тон ему ответила она.
- Понятно. Можете считать меня вашей добычей. Пойдемте, искупаемся вместе?
- Только недолго, ладно?
- Почему?
- После расскажу!
На пляже она сразу освободилась от платьица: у нее было ещё не загорелое девчоночье тело с небольшими выпуклостями под тесноватым белым купальником. Пушкарёву стало казаться, что на пляже слишком людно сегодня. К берегу как раз причаливал рыболовный сейнер, переделанный в прогулочный пароход, оттуда кричали в мегафон, приглашая на морскую экскурсию.
- У вас есть хотя бы час? - спросил Пушкарёв, указывая на сейнер.
Белокожая красавица кивнула, первой побежала на трап. Корабль загудел сиреной, обдал солярочным дымом, двинулся кормой вперёд, медленно разворачиваясь. Далеко в море волны были почти незаметны, глубина притягивала мерцающей таинственностью. Капитан выключил двигатель, высматривая в бинокль дельфинов. Пушкарёв нырнул с кормы в теплую воду, увлекая за собой бледнолицую спутницу. Она была бесстрашна, хотя неважно плавала. Когда уставала, Пушкарёв буксировал её на своей широкой спине, глядя на взлетающие с берега самолеты. Чтобы не утонуть, она была вынуждена обнимать Пушкарёва за шею, и у него кружилась голова от неожиданной женской близости, она же вела себя так, будто ничего особенного не происходило, щебетала о чём-то обыденном, заставляя отвечать ей.
- Мы ещё увидимся? – спросил Пушкарёв на берегу.
- Не знаю, - она опустила глаза, подавая свои тонкие пальцы. – Меня зовут Лиза.
Взяв её руку для прощания, Пушкарёв, неожиданно для себя, поцеловал маленькую женскую ладонь. Лиза покраснела, выдернула руку, помахала соленой ладошкой. Пушкарёв отправился в кафе, открыл компьютер, но работать не смог, перед глазами стояла эта странная девушка, мерещился запах ее мокрых волос. После ужина Пушкарёв снова пошёл к морю, надеясь увидеть Лизу. Из прибрежных ресторанов гремела музыка, сверкали огнями вывески гостиниц и казино, праздные люди неторопливо прогуливались по набережной. Вскоре Пушкарёв увидел её – она шла рядом с пожилым человеком, который напоминал крота из мультфильма «Дюймовочка». Натолкнувшись взглядом на Пушкарёва, Лиза вздрогнула, посмотрела жалобно, точно была в чём-то виновата.
Утром Пушкарёв скучал в кафе, на душе у него было тягостно. «Что такое!? – ругал он себя. – Ведь ничего не было! Мимолетное пляжное знакомство, с чего ты взял, что оно продолжится?» Пушкарёв углубился в работу, готовя для своей газеты новую статью, анализируя политическую ситуацию на Ближнем Востоке, именуя Палестину «триггерной зоной всей обозримой истории». Пушкарёв считался главным аналитиком их областной газеты, но платили за статьи мало, приходилось зарабатывать на стороне. Окончив истфак педагогического университета, и курсы журналистов, Пушкарёв, не успев ещё получить отвращение к политике, «шабашил» помощником думского депутата. Его патрон имел сеть роскошных магазинов на центральных улицах города, но простейшее выступление перед избирателями становилось для него проблемой, а тексты депутата готовил Пушкарёв - «специалист по связям с общественностью».
Когда теплые женские пальцы внезапно закрыли веки Пушкарёва, он обрадовался, как в детстве, словно ему очень хотелось мороженого, и вот, наконец, его купили!
- Теперь я знаю ваш секрет, - сказал он Лизе, выключая компьютер. – Вы приехали с папой.
- Это мой муж, - покраснела она.
Пушкарёв удивленно вскинул брови, покачал головой, рискуя обидеть красавицу.
- А сколько лет вашей жене? – усмехнулась она.
- Сейчас я холост.
- Тогда вы ничего в этом не понимаете, - махнула Лиза рукой.
Пушкарёв улыбнулся:
- Сколько времени у вас сегодня?
- Часа четыре! Я сказала, что пройдусь по магазинам.
- За четыре часа мы успеем добежать до канадской границы!
- Не стоит. Лучше поедемте куда-нибудь в горы! У моего мужа больное сердце, а я с детства мечтаю попасть в горы! Они мне даже ночью снятся!
- О-кей, только я заброшу домой свои вещи!
Возле пятиэтажки, где он снимал квартиру, Пушкарёв на всякий случай спросил:
- Может быть, зайдете, выпьем чаю?
Лиза усмехнулась, покачав головой. Пушкарёв оставил дома компьютер, заварил чай в термосе, через дворы коротким путём увлёк Лизу к автовокзалу.
- Какая вы странная! – говорил он. - Я ничего не понимаю! Как сочетать вашу целомудренность и желание поехать в горы с незнакомым человеком?
- Да ну вас! – остановилась Лиза. – Никуда я не поеду!
- Не бойтесь, я не собираюсь обижать вас! Но в горы, как в разведку, нельзя идти с незнакомым человеком! Кто вы?
Лиза рассказала ему про себя – двадцать шесть лет, живёт в Сухиничах, отец и мать развелись, когда Лизе было три года: отец уехал работать на север, завёл другую семью, мать запила, и её как-то нашли мёртвой на улице. Воспитывала Лизу бабушка – она умерла от инсульта, когда внучка сдавала выпускные экзамены в медицинском училище. Устраиваясь на работу в поликлинику, Лиза упала в голодный обморок прямо в кабинете отдела кадров. Её назначили медсестрой к опытному терапевту, тот оказался добрым человеком, сначала заменил ей отца, позже стал мужем. Они прожили вместе пять лет, ему сейчас пятьдесят шесть. Лиза сказала, что никогда не оставит мужа, потому что в её жизни было и так много предательств, с неё хватит, она знает, как это страшно и больно, когда тебя бросают самые близкие люди…
- Я всё понял, - перебил ее Пушкарёв. – Спасибо, что были так откровенны.
- Ваша очередь рассказывать о себе, я ведь тоже боюсь идти в горы с незнакомым человеком!
- А зачем идете?
- Вы мне показались хорошим, порядочным! Неужели я ошибаюсь?
- Какая вы хитрая! Я скажу, что не ошиблись, и этим возьму на себя обязательства вести себя хорошо. А если мне захочется вас поцеловать? Это плохо?
- В щёку можно. Хочу мороженого!
Пушкарёв купил гранатовый сок, мороженое, шоколад, билеты в автобус до Красной Поляны, уселся рядом с Лизой на пыльное сиденье горного рыдвана. В тот год ещё не закончили прямую дорогу в горы через тоннель, по серпантину вдоль Мзымты ходили маленькие «пазики» с укрепленной на крыше сеткой от камнепадов. В автобус набилось множество жителей горных сёл - они возвращались с рынка, почти каждый из них держал возле себя пустые ведра или корзины, вымазанные проданным инжиром. На сиденье перед Лизой и Пушкарёвым вертелся мальчишка с ранцем, туго набитым учебниками. Когда «пазик», натужно гудя, пронёсся мимо аэропорта, мальчишка тоже громко жужжал. Глядя на самолёты, он изображал руками фигуры высшего пилотажа. Вдоль дороги мелькали выгоревшие от летнего солнца пыльные кусты, разноцветные домики, сложенные из камня заборы. Плывущие вдали горы, покрытые лесом, напоминали зелёный каракуль. У форелевого хозяйства Пушкарёв помог Лизе выйти, он знал здесь хорошую тропинку, и Ахштырские пещеры были неподалеку: вдруг в его спутнице проснутся спелеологические интересы? Пушкарёв увлёк Лизу к навесному мосту через Мзымту, заранее предвкушая её восторг. И правда, Лиза захлопала в ладоши от одного только вида маленького каньона - пенистая река, нависающие над водой слоистые скалы, деревья, точно заглядывающие сверху в пропасть. Пушкарёв запечатлел её восторг своим фотоаппаратом, такой она и осталась в его памяти – стоящая над пенными бурунами, счастливая, похожая на девчонку. Под мостом на красных надувных катамаранах мчались ошалелые сплавщики, их рулевой обрызгал стоящих на мосту водой, Лиза засмеялась, присев от испуга. Стали подниматься вверх по слоистым, отполированным туристами камням у самого обрыва. С каждым шагом вверх становилось заметно холоднее, земля издавала странный, волнующий аромат. По каменистым, растрескавшимся тропинкам пробегали ящерки, оглушительно трещали в зелёном пологе леса цикады, вскрикивали невидимые птицы. Пушкарёв и Лиза иногда подходили к обрыву – в лицо бил верховой ветер, через пропасть летела красная бабочка, камни из-под ног срывались вниз к зелёной воде. Когда Лиза устала, Пушкарёв нашёл в лесу крошечную пещерку с ровными стенами и сухими листьями туристического ложа. Они уселись на эти шуршащие листья, пили чай из походного термоса, ели шоколад. Пушкарёв осторожно обнимал вздрагивающую Лизу, стараясь не обидеть её навязчивостью.
- Прости, давай не будем, я ведь не железная! - Лиза удерживала его руки. – Ты обещал мне!
Они шагали дальше, собирая шиповник и дикие груши, Пушкарёв смеялся, когда Лиза пугалась на тропинке забредшего сюда деревенского козлика, и почему-то был счастлив, хотя думал о том, что никогда, наверное, больше не увидит Лизу, запомнив этот день навсегда. Так и случилось: он и сейчас, десять лет спустя, отчётливо слышал звук раскачивающейся речной тарзанки, видел белёсое марево речной долины, покрытые снегом горные вершины за Красной Поляной…
Они долго спускались вниз на дрожащих от усталости ногах, заказали в кафе у форелевого хозяйства горячую рыбу, испробовали домашнюю «Изабеллу», которую продавал стоящий тут же абхаз.
- Спасибо тебе за прекрасный день! - сказала, прощаясь в городе, Лиза. - Ты очень добрый. Мне везёт на хороших людей! Наверное, нам не нужно больше видеться, а то привыкнем, и будет больно расставаться...
- Пожалуйста, не гони меня! – взмолился Пушкарёв.
- Не нужно было ходить в горы, - опустила глаза Лиза. – Всё это плохо закончится. Но у меня не было другого шанса. Часто кажется, что жизнь проходит мимо, а я ничего не успеваю! Ведь мы скоро состаримся...
- Не скоро, - улыбался Пушкарёв. - У нас ещё куча времени!
Пушкарёв отправился с Лизой в магазин женской одежды, ведь нужно было купить платье. Ей подходили все из тех, что она примеряла. Лиза смеялась, когда он не вовремя заглядывал в пыльный закуток примерочной, а Пушкарёв смотрел на неё и думал, что такого родного человека ещё никогда не встречал.
Стряхнув мучительно-сладкие воспоминания, Пушкарёв заставил себя вернуться в купе. Жена Валентина и сын Юрка собирались обедать, раскладывали на тщательно протёртом столе хлеб, завёрнутое в фольгу мясо, рыбу. Пушкарёвы ехали в Киев – хмельной, вечно гудящий, лощёный и прикровенный, - Валентина хотела увидеть Крещатик, Днепр, «майдан незалежности», Андреевский спуск, Лавру...
- Граница скоро? - спрашивала она, по неопытности опасаясь таможенников.
- После Брянска, - отвечал Пушкарёв, нарезая себе копчёную рыбу. У каждого в семье были свои кулинарные предпочтения: Валентина любила зелень, сыр и овощи, сын - мясо, а Пушкарёв - рыбу.
- Папа, папа, смотри, лиса! - кричал Юрка, показывая в окно.
Пушкарёв, откинув шторку, глядел на лису, очищал вареное яйцо, разламывал бутерброд с рыбой, обжигался чаем из раскалённого стакана в позолоченном подстаканнике. После обеда вышел в коридор, делая вид, что смотрит в окно. Перед глазами стоял тот давний Адлер.
Спустя несколько дней Лиза и Пушкарёв перестали сдерживать чувства, но девчонка, даже целуя Пушкарёва, иногда повторяла:
- Он умрёт от горя, если я оставлю его! Это грех!
- Так устроена жизнь, – вставал со смятой постели Пушкарёв, - всё главное, что с нами происходит - грех. Хочешь винограда?
Он мыл на кухне инжир, персики, виноград, наливал в фужеры вино, открывал коробку с конфетами, смотрел на часы, которые стремительно пожирали их общее с Лизой время. Снова подбирался к девчонке, гладил её худенькую спину, с обмиранием сердца замечал нежную линию груди, целовал девичью шею там, где заканчивались светло-русые волосы. Лиза жмурила глаза, роняла из рук персик, её дыхание сбивалось, время заканчивалось, нужно было идти, они же срастались кожей, как сиамские близнецы, и разделение было так болезненно!
Внешне Пушкарёв жил обычной курортной жизнью – отправлялся на пробежку, завтракал, собирался на пляж, где брал в аренду пластмассовый лежак, стучал по клавиатуре компьютера, накрывая голову полотенцем. Пляжные торговцы пробирались меж лежаками, разнося ежевику в стаканах, варёную кукурузу и хачапури. Пушкарёв изредка поднимал голову от компьютера, смотрел на снующих вдоль моря детей, прислушивался к мерному рокоту волн, крикам чаек, возвращался в текст, который саднил в нём уже несколько месяцев, писал, что главным в сегодняшнем мире становится тот, кто безжалостен, и легко может убить. Эта способность убивать, менять друзей, когда это выгодно, заключать союз с тем, кто ещё вчера был твоим врагом – качества, которые выдвигают сейчас наверх. Но России нужно создать механизм, который бы позволил двигаться наверх людям, обладающим преданностью родине, бескорыстием, честностью…
На пляже становилось многолюдно, являлась Лиза – её муж следом нёс огромный надувной матрац, - они устраивались на камнях, Лиза отправлялась купаться, оставив подслеповатого мужа сторожить вещи. Пушкарёв относил компьютер бармену в знакомое кафе, доставал из сумки маску и ласты, выныривал далеко в море, куда приплывала на матрасе Лиза. Она шлёпала по воде ногами, шелушилась кожа на её загорелых плечах, взлетали из-за города самолёты, качался маяк на берегу – счастье всё длилось, длилось... Пушкарёв приносил со дна розовую, блестящую изнутри раковину, кидал в Лизу прозрачной медузой, уплывал в море к внезапно появившимся дельфинам, выныривал вновь рядом с Лизой, невидимый с берега за её громадным надувным ложем.
- Не могу представить, как я уеду? - говорила Лиза, целуя его руки. – Что я буду делать без тебя?
- А я вообще стараюсь не думать об этом, - поливал её водой Пушкарёв. – Впереди ещё несколько дней, и они мне кажутся вечностью.
После обеда муж Лизы обычно ложился спать, а Лиза и Пушкарёв гуляли по залитым солнцем, жарким улочкам Адлера. Вокруг сияли зеркальными стёклами роскошные виллы частных гостиниц, возле абхазских таверен вкусно пахло дымными шашлыками, на калитках частных домов тут и там висели таблички: «Сдаётся комната». Лиза и Пушкарёв, держась за руки, бродили под пальмами, ели сладости в прохладном кафе, где главным достоинством был мощный кондиционер, ездили смотреть шимпанзе в обезьяний питомник.
– Я в детстве не верила, что меня кто-то полюбит? – говорила Лиза. – Считала себя ужасно некрасивой. И для меня всегда было главным желанием, чтобы меня любили. А сейчас узнала, как здорово любить самой… Поняла, о чём люди поют в песнях! Я ведь была как спящая царевна, а ты расколдовал меня!
- Пойдём скорее, моя царевна, - улыбался Пушкарёв, целуя Лизу, - мы ещё не были в одном чудесном ущелье!
Были у них горы, тысячелетняя роща самшита, молочная река, о которой, наверное, русские люди говорили в сказках (вода похожа на молоко из-за растворённого в ней сероводорода), скала, где высилась скульптура мускулистого Прометея, рвущего цепи. Пушкарёв спрашивал:
- Знаешь, что такое золотое руно, за которым ехали сюда гомеровские аргонавты? Мне кажется, это кольчуга! Ведь раньше иной раз делали золотые кольчуги в виде овечьей шкуры. Одну такую нашли в Испании, где жили иберы. У некоторых здешних народов иберийские корни…
- Как ты можешь думать об этом!? – начинала вдруг плакать Лиза. - Ведь скоро уезжать, и мы, наверное, больше не увидимся!
- Увидимся, я не смогу жить без тебя! – твердил Пушкарёв, целуя солёные щёки Лизы.
А потом отпуск у Лизы, и вправду, закончился, город для Пушкарёва сразу опустел и поблёк, он тоже вернулся домой, стал ходить в редакцию, писать статьи, выступать на совещаниях, но всё это казалось ему теперь странным, ненужным, бессмысленным. Пушкарёв, как сомнамбула, застывал среди потока жизни, этот поток его больно ранил. Пушкарёв старался много работать, готовил одновременно несколько статей для газеты, ездил с депутатом на встречи с избирателями, а сам почему-то думал о смерти. Записывал в дневнике: «В обыденной жизни люди настолько поглощены мелкими мыслями и делами, что нет времени думать о главном. А главное то, что всех нас ждёт смерть, и когда мы умрём, не нужны станут квартиры, машины, дачи, к которым стремимся. Приходим на свет думать, учиться, любить, а вместо этого заняты мелкими будничными делами. В нашем торгово-рыночном мире ценность человека определяется его счётом в банке и вещами, которые его окружают. Но это сумасшествие, массовый психоз, галлюцинация, в которой мы все живём»...
Днём иногда удавалось как-то забыться, но вечером в душе Пушкарёва появлялась гулкая, мучительная пустота. Если боль становилась невыносимой, он брал отгул, ехал в Сухиничи, поселялся в заштатной гостинице с вырванными из стены розетками, продавленными панцирными кроватями, переживал пароксизм болезненного счастья, когда приходила Лиза, целовал её всю, не отпуская до вечера. Иногда удавалось поехать куда-нибудь ненадолго. В краеведческом музее Брянска или Калуги, перед стендом с ржавыми монетами, выщербленными серпами, выцветшими знамёнами, блёклыми фотографиями, он держал её за руку и был счастлив. Но после наступала расплата - когда они расставались, Пушкарёва ломало, как наркомана: падало настроение, болела голова, расстраивался желудок. Он звонил каждый день в Сухиничи, чтобы услышать хотя бы голос Лизы.
Так прошёл год. Сгорала уже новая осень, Пушкарёв сидел дома вечером с книгой, за влажным от дождя оконным стеклом дрожали жёлтые фонари, когда позвонила Лиза.
- Я не хочу больше мучить тебя, - сказала она в трубку, сдерживая рыданья. – Ты весь извёлся, прости меня… Почему, когда хочешь счастья, обязательно делаешь кому-то больно? Почему за счастье нужно обязательно расплачиваться чужим несчастьем? Ничего поделать нельзя. Я буду всегда любить тебя, но так больше нельзя. Сердце не выдержит! Не приезжай больше, милый!
Когда он примчался в Сухиничи, Лиза лежала в клинике с тяжелейшим неврозом. В приёмном покое больницы Пушкарёв держал в ладонях её похудевшие пальчики, говорил что-то, ещё не зная, что видит Лизу в последний раз. Она вскоре уехала с мужем в Германию, скрыв от Пушкарёва свой новый адрес. Иногда звонила, чтобы поздравить с днём рождения, сказать, что всё ещё любит его. У Пушкарёва была длительная депрессия, пришлось тоже прибегнуть к помощи доктора. Когда боль стала меньше, Пушкарёв снова появился в редакции, начал вести в газете «дискуссионный клуб» - темы его до сих пор были Пушкарёву отвратительны. Помнится, они тогда обсуждали роль интеллигенции в русской истории. Термин этот, придуманный, кажется, Боборыкиным, не давал им покоя, ведь образованные, культурные и морально щепетильные русские люди часто решали судьбу своего народа, не интересуясь его мнением. Иногда Пушкарёву казалось, что русская интеллигенция подсознательно ненавидит Россию, ведь эти объективно хорошие люди готовили обе русские революции 20 века, едва не погубившие страну, стоившие народу миллионов жизней. И, после каждой революции, словно в насмешку, пришедшие к власти почти полностью уничтожали интеллигенцию, ввергнув её в унизительную нищету, заставив эмигрировать или вынудив отказаться от моральной щепетильности...
- Папа, почитай мне книгу, - тормошил Пушкарёва за рукав маленький Юрка. Поезд тормозил на окраине Брянска, проводник раздавал пассажирам бланки таможенных деклараций. Пушкарёв взял сына на руки, вернулся в купе, стал читать ему древнюю летопись, переводя её на понятный ребёнку язык.
2007-2008