Я проснулся. Сел в постели. Вспомнил эту комнату.
Да, здесь мы с Лекарем и заночевали.
Постепенно восстанавливались в памяти события вчерашнего вечера. Но не все, не до конца, словно скрадываемые дымкой, непроясненные, затуманенные. Нет, мне это не приснилось. Вчера мы с Лекарем действительно прибыли в Стрекодельфию. А вот как мы покинули локомотив, прошли по мостику, поднялись по лестнице, миновали стрекодельфьи врата – это все помнилось, но невнятно. Помню только, что нас сопровождали стрекодельфы, но я старался не смотреть на них, также как старался не вглядываться и не вникать в особенности окружающего пейзажа, с его домами-лабиринтами, дворцами, лампами и деревьями-башнями. Я только отдавал себе отчет, что попал в уникальное место, где любая человеческая душа, и моя в том числе, может с легкостью увидеть и получить все, что ей угодно, и послушно топал рядом со своим проводником Лекарем, словно послушный ребенок-скромник, которого отец впервые в жизни привел в зоопарк.
На меня навалилась такая усталость, что я еще переставлял ноги. Последнее, что помню – мы вошли в дом, похожий с виду на неумелую детскую поделку из скорлупок грецких орехов. Дом стрекодельфа Офли. А сам Офли увивался рядом с нами, у него из носа, прямо из ноздрей, вырывались время от времени струйки голубого дыма.
Мы вошли в дом, и Лекарь посоветовал мне ложиться спать. Я лег и отключился. (Хотя, конечно, можно считать своеобразной отключкой и мое состояние до того, с минуты как мы оказались внутри Стрекодельфии).
Но вот, как уже было сказано, я проснулся на следующий день. Открыл глаза.
В комнате плавал приятный серый сумрак. Здесь находилось множество больших и маленьких предметов. Некоторые из них смутно напоминали что-то похожее из обычной жизни, другие были вовсе невообразимы и не похожи ни на что. Мой взгляд отчаянно искал себе хоть что-нибудь знакомое, такое, на чем можно остановиться, не впадая в панику. Тут было окно. Сквозь него еле-еле просачивался свет. Несмотря на мутность света, я почему-то был убежден, что сейчас именно утро.
За подобием стола на подобии стула сидел Лекарь. В руках он держал колбу, над которой поднимался пар. Внутри этой длинной узкой колбы что-то шевелилось. Лекарь заметил, что я проснулся и стараюсь это рассмотреть, и прежде, чем я успел это осознать, колба в его пальцах преобразилась в самую обыкновенную кофейную чашку, от которой, как и от колбы, поднимался пар, только теперь к нему прибавился еще запах кофе, распространившийся по всей комнате.
- Наверно, тебе так привычней, - заметил Лекарь.
Он встал, выудил из нагромождения хаоса в одном из углов старый проигрыватель-стерео – такие я видел только на фото и в музеях.
Поставил пластинку. Заметно было, что он по-настоящему наслаждается музыкой.
- Прислушайся…- предложил он мне. – Но тут нужно быть внимательным. Слушай эту музыку сердцем. Впитывай ее пространством своих фантазий. Если ты научишься слушать эту, да и любую другую музыку всерьез, именно так, тебе будет легче научиться разговаривать со стрекодельфами.
Сейчас я был слишком поглощен происходящим, слишком растерян, слишком сбит с толку, - все чувства дрожали, как натянутые струны. Горечь мешалась с надеждой, это была гремучая смесь, сдобренная страхом, - я ведь находился на краю того, что, казалось мне, я не мог при всем желании понять.
Было грустно. В точку. Эта музыка навевала грусть, а мою грусть она только усилила. Я вспомнил о Жене, о своей дочери.
От этих мыслей и от этой беды было не убежать.
- Точно. Эта музыка рассказывает тебе - о тебе же самом, так? Но ты здесь, в Стрекодельфии, не для этого. Во всем, что с тобой происходит, - продолжал он, - есть смысл. Все это не случайно. Знаешь, даже крохотные многоклеточные гидры, которые обычно живут в сильно заболоченных водоемах, на самом дне, - и те способны слушать музыку. Больше тебе скажу, они понимают ее. Для них наша музыка – это колебания тонкой энергии. Впрочем, как ее не называй, музыка остается музыкой.
Он сделал паузу. Мне знакомы такие паузы: в нужных местах между репликами их вешают актеры, и они, то есть паузы, многозначительные и тревожащие душу, как правильно настроенные психологические игрушки, подготавливают к тому, что сейчас будет сказано что-то важное. И он продолжил:
- Мы с тобой находимся в доме стрекодельфа Офли. И вот тут, в доме Офли, тебе предстоит жить примерно неделю. Потом ты переселишься в дом Аморельца. И так далее. С каждым стрекодельфом поживешь недельку. В твоих интересах узнать каждого стрекодельфа получше. Представь, что ты исследователь. Рассматривай, слушай, вникай. Долго объяснять и, опять же, повторюсь, ты не поймешь, поэтому скажу вкратце. Пока ты живешь в стрекодельфии, тебе нужно побыть какое-то время с каждым из стрекодельфов. Как же сказать… чтоб тебе было понятно…
Лекарь явно испытывал какие-то затруднения, чуть ли не сомнения в моих умственных способностях. Но я не собирался ему помогать, а просто слушал его, довольно угрюмо.
- Короче, представь, что ты путешественник. Ну, Гулливер в стране лилипутов, что ли. Кажется, я уже приводил тебе это сравнение. Твоя задача – чтобы они относились к тебе с симпатией. Понимаю, ты спросишь, зачем тебе все это, почему ты должен торчать здесь, в этом странном месте… Хотя, заметь, я видел, что тебе это место понравилось… Так вот, в этом странном месте, и почему это ты должен наблюдать за стрекодельфами, да еще попытаться познакомиться с ними поближе. Может быть, даже подружиться. В то время как там, далеко, твоя дочь… В том-то и дело, что все это связано. Тебе надо будет забрать у стрекодельфов кое-что. Я не могу пока сказать, что именно. Могу только немножко приоткрыть завесу: это нечто очень ценное. Ты даже не представляешь себе, насколько оно ценно. И конечно, стрекодельфы не отдадут это просто так. Не потому что они злые и жадные, вовсе нет. У них вообще отсутствует то, что можно назвать человеческими качествами. Разумеется, они умеют мечтать, любить, веселиться, грустить, тосковать, вот так, вкратце, поэтому тебе может показаться, что и другие, человеческие вроде как, качества им присущи. Только это не так. Стрекодельфы – это совсем не люди.
Тут я не удержался и вставил:
- Я понял.
Он продолжал, как ни в чем не бывало:
- Да, стрекодельфы не люди, но, например, как и люди, любят музыку. Вот, вместе с Офли мы часто слушаем эту пластинку. Ему нравится Брамс, также как и мне. Стрекодельфы – вымирающий, бледнеющий вид. Они постепенно бледнеют. Они исчезают, они через какое-то время исчезнут совсем. Их больше не будет во вселенной, понимаешь? А ты будешь запоминать их. Смотреть на них. Хочешь сказать, почему именно ты? А ты не задумывался, почему именно к твоей дочери снова вернулась смерть?
Я судорожно хватанул воздуха. Но он был словно разреженный, какой-то не такой…
- Без смерти люди много потеряли. Из их жизни исчезли мечты, - продолжил Лекарь.
- Ну… - неуверенно возразил я. – Неправда. И без смерти люди мечтают. И еще… они также боятся.
- Также, да не так. Тебе даже трудно представить это сейчас. Ведь даже твои прабабка и прадед живут в мире бессмертия. Вот-вот, а ты их не помнишь. И даже не знаешь, где они сейчас живут. Между прочим, они живут во Флориде. Но это ладно. Человечество совершило ошибку, отказавшись от смерти. И твоя дочь Женя – первая ласточка. Теперь люди снова будут умирать. Так что Женю тебе спасти не удастся. Но ты сможешь значительно продлить ей жизнь. То есть она проживет сколько положено, столько, сколько люди жили до того, как захапали себе бессмертие. Заметь, именно захапали, именно урвали, то есть взяли то, что брать было категорически нельзя! Словом, Женя проживет лет примерно восемьдесят, нормальная такая человеческая жизнь, - но только в том случае, если стрекодельфы отдадут тебе то, о чем я тебе уже говорил. Это такая вещь, - не могу тебе пока сказать. В любом случае, стрекодельфы не отдадут это спокойно, просто так вот – незнакомцу. Ты должен перестать быть для них незнакомцем. Короче, превратись для них в своего парня. Это будет нетрудно, если, конечно, не будешь злиться. И считать, что зря тратишь свое время здесь. Стрекодельфы очень любопытны и дружелюбны. Они – вымирающий вид. Знаешь, как у нас, в обычном мире, есть вымирающие виды животных. Полярные лебеди, к примеру. Вот и стрекодельфы так же. Только они не животные, конечно, я это просто к примеру сказал. Они исчезнут, не вот прямо сейчас, но в течение какого -то времени исчезнут. Это неизбежно. А тут еще им угрожает внешняя опасность – ластики. Но об этом потом.
- Ясно.
- В твоем голосе звучит скептицизм. А это очень зря.
Он приподнял иглу, бережно убрал пластинку Брамса в конверт.
- Видишь, как мало сейчас толку от моих слов. Я нагромоздил их целую кучу, но ты все равно не уловил и половину того, что я хотел сказать. Что это? - он повертел в руках какую-то смятую картонку, - хм… довольно занятная фотография фонаря. К самым простым удовольствиям человек привязывается со временем больше всего. А сильные страсти отправляются на дальнюю полку. Стрекодельф же ведет себя так изначально – сколько радости можно извлечь из того, что ты просто фотографируешь ржавый фонарь… Но ведь… сто раз я твердил Офли, чтоб он не трогал мой фотоаппарат! Так о чем я говорил? Кажется, о музыке. Музыка более невнятна, слово – конкретно. От слова не убежишь, оно подобно булавке, которая пришпиливает чувство-бабочку. А в музыку можно спрятаться.
Тут в комнату вошел стрекодельф Офли. Я еще не успел привыкнуть к ним. Поэтому чуть не подскочил на кровати, где сидел. Сегодня у него не было не дыма из ноздрей, ни самих ноздей, он выглядел совсем иначе, чем вчера, и все-таки это был тот самый Офли. Почему я знал это? Наверно, я узнал его по глазам. Он, то есть стрекодельф Офли, как ни в чем не бывало уселся рядом с Лекарем, и вид у него при этом был самый что ни на есть довольный, словно они с Лекарем были закадычными друзьями. И увиделись наконец после долгой разлуки. Как я это понял?
Опять же, по глазам. Они блестели, словно драгоценные камни, отполированные до зеркальности, покрытыми прожилками и крапинками. Сегодня глаза Офли были серыми, но приглядевшись, я заметил в них крошечные зеленые искры. В пальцах Офли, длинных, коричневых, морщинистых, материализовалась прямо из воздуха чашка кофе, точно такая же, как у Лекаря. Пальцы Офли заканчивались острыми закрученными внутрь когтями – на двух пальцах были перстни с четко прочерченными на поверхности камней знаками. Знаки смахивали на карты – с ходами, поворотами, указателями. Это были карты то ли лабиринтов, то ли библиотек.
- Ну что? – спросил его Лекарь, так спокойно, словно перед ним сидел не стрекодельф, непрерывно меняющий свою сущность, а сосед по лестничной клетке. – Как жизнь молодая? Что тут интересненького случилось вообще?
Офли заговорил. Голос у него оказался утробный, тягучий, - но вот какое дело: этот голос сразу меня успокоил. И я почувствовал себя человеком, который пришел в гости к тем, кто его очень ждал.
Офли сказал:
- Со дня на день ждем нападения ластиков.
Сказал и болезненно съежился. Как видно, ластики для стрекодельфов – это неприятность, и возможно, даже крупная, подумал я.
- То, чего мы боимся, нас и догоняет, - философски заметил Лекарь. – Да так быстро, что и не спрятаться.
На голове Офли возникла сама собой серая шляпа, пахнущая плесенью, еле-еле уловимо. Ее широкие поля, мятые и вялые, свисали на лицо и уши, прикрывая их словно защищая.
- Где ты выкопал это старье? – спросил Лекарь.
Офли пожал плечами, и я увидел плащ, мокрый от дождя. Сразу ли он вошел в дом в плаще, или был в чем-то другом, а я не обратил на это внимания?
- Там, снаружи, что ли дождь? – не отставал Лекарь.
- Погода меняется, - деловито сообщил Офли. - Намечается, между прочим, гроза. Может, это их остановит.
- Ну да, - откликнулся Лекарь. – Обычно они приближаются на своих дирижаблях с востока. Так ведь?
- А сегодня именно оттуда надвигается гроза. И между прочим Аморельц с Даяной донесли нам, что покамест гроза им нисколечки не мешает. И они все равно потихоньку движутся…
Офли горестно вздохнул. И я заметил, что левая рука его внезапно резко побледнела вместе со всеми своими пальцами, перстнями, рукавом, - словно она была не материальной рукой, а рисунком, который запросто можно стереть канцелярской стеркой.
Как я понял, они говорили о ластиках.
- Ладно. А кроме этого, есть какие новости?
- Мм… Открытый и Закрытый почти закончили свой Восьмой Ветро-отражатель. Октябрь дорисовал картину. Все остальные, как обычно, готовятся к Зимней Ассамблее. Морро еще больше побледнел. Думаю, он очень нуждается в том, чтобы его как следует подрисовали, и уйдет немало краски. Он так быстро бледнеет, с каждым днем. И мы даже боимся, что он не успеет завершить свои списки. Ты же знаешь, как долго он с ними возится. А ваш покорный слуга, - в этом месте Офли запнулся, снял шляпу и положил ее на стол; на ее боках тут же выросли перепончатые крылья, перламутровые, переливающиеся радужными цветами, и шляпа благодаря этим крыльям поднялась и зависла в воздухе. С нее посыпалась труха.
- … Ваш покорный слуга почти дочертил план…
- То-то и оно, что почти.
- Ну, знаешь! Я очень стараюсь.
В голосе Офли возникла детская обида. Лекарь потянулся к нему и погладил, прямо по лицу, по впалой сухощавой щеке.
- Конечно, конечно, Офли. Сейчас мне пора идти. Надо навестить императрицу…
- Но Лекарь, я как раз хотел тебя попросить… Знаешь, я потерял свой циркуль. Вместе мы с тобой точно его нашли бы. А один я, ты знаешь, никак. Обыскался прямо. Я ведь такой рассеянный. Уверен, он где-то в библиотеке. Я там роюсь в старинных книгах, ищу карты западной земли. Без них плана не составить. И вот теперь без своего циркуля, как ты понимаешь…
- Да, да, - перебил его Лекарь. – Тебе вот он поможет. А я сейчас хочу только одного – повидаться с императрицей. А он поможет тебе, и с удовольствием.
И тут Лекарь бросил на меня короткий, бездумный взгляд, словно я был не я, а забытый предмет мебели.
- Кстати, неужели я до сих пор не представлял себе своего друга? Не верится, что я мог допустить такую оплошность. Это Константин. Прошу любить и жаловать. Он будет здесь жить… Ну, какое-то время…
Офли, как малое дитятко, захлопал в ладоши. Казалось, восторгу его нет предела, и он попал на самую вершину счастья только лишь из-за того, что рядом с ним оказалось такое распрекрасное и чудесное существо, как я. Он пересел ко мне на кровать и спросил:
- Константин будет жить у меня дома?
- Ну да, ну да… - откликнулся Лекарь. – У него тут, в Стрекодельфии, важная работа. У него целое предназначение, если хочешь. И его нельзя обижать.
- Что ты! – стрекодельф обескураженно поджал нижнюю губу, через минут превратившуюся в подобие черной дырки для электрических розеток. - Я и не думал…
- Да ладно тебе, пошутил я. Константин поживет у тебя с недельку. А потом переселим его к Аморельцу. Или к Октябрю. Там видно будет... Ну а пока он вполне может сходить с тобой в библиотеку, и вы вместе поищите циркуль. Между прочим, он привез вам всем подарки. И тебе, Офли, тоже.
- Подарок? Правда? – заволновался Офли, как будто мечтал о моем подарке по меньшей мере лет сто.
Я даже не сразу вспомнил о курительных трубках.Только когда Лекарь подмигнул мне и бросил взгляд на мой рюкзак, который валялся у кровати, тогда да, я вспомнил. Словно марионетка, наклонился, открыл коробку с трубками. Офли следил за мной, приоткрыв рот.
- Вот это да!
Я смотрел, как Офли вертел в своих красивых коричневых пальцах трубку. Она походила на продолжение пальцев.
- Можно курить вишневые листья, - задумчиво произнес Офли.
- Ну ладно, я пойду, - Лекарь поднялся с места и решительно направился к двери.
Я запаниковал. Что буду делать без Лекаря? Он же для меня словно переводчик! Насущная необходимость! К входной двери, стеклянной и чрезмерно вытянутой в длину, прилипли носы – опять, как накануне. Стрекодельфы. И мне, по словам Лекаря, предстоит здесь жить. Ничего не понимаю. Все зыбко. Неустойчиво. Лекарь скрылся за этой стеклянной дверью, напоследок оглянувшись и улыбнувшись нам. Офли смотрел на меня. Даже не смотрел – разглядывал. Но мне не было неуютно под его взглядом.
- Я потерял циркуль, - повторил он. – А циркуль мне очень-очень нужен. И я почти уверен, что он где-то в библиотеке… Почти уверен. Мы ведь найдем его, правда?
Мне оставалось только одно – кивнуть, не слишком, впрочем, уверенно.
И мы вышли из домика Офли. Стрекодельфы разлетелись-разбежались при нашем появлении, как испуганные птицы. Словно потревоженные летучие мыши. Будто стайка школьниц, на которых кричит строгий учитель. Вот мы выходим на подобие крыльца. Нет, скорее, это площадка, огороженная чем-то вроде перильцев, и я уже не вижу стрекодельфов, только чувствую, что они частью растворились в здешнем воздухе, ну а частично – пристально наблюдают за мной. Повиснув на деревьях, на карнизах зданий, на флюгерах башен, на стрелках часов – здесь множество часов, и все они показывают неправильное, разное, непонятное время, и они цепляются то за древесные ветви, то за рог искусственного месяца из фольги, то за вывески над входами в местные музеи, зоопарки и лабиринты. Секунды таких часов испуганно дрожат, и эту дрожь я никак не могу уловить своим ущербным зрением, как невозможно уловить трепетанье крылышек колибри, зависшей в воздухе над своим дежурным цветком.
Стрекодельфы же отлично все видят. Их зрение устроено иначе. Они, можно сказать, всезрячи.
В то мое утро некоторые из них улетели прочь от жилища Офли по своим делам, а кое-кто остался наблюдать за тем, как я неуверенно спускался след в след за самим Офли, и лестница из металлических перекрестий и деревянной трухи словно проваливалась под моими ногами. Она была гибкая. Всюду торчали провода.
Мы наконец ступили на подобие твердой почвы, но я не успел вздохнуть спокойно, потому как меня ошеломила здешняя погода. Погода, пока мы с Офли добирались, собственно, до библиотеки, менялась несколько раз. Когда мы только вышли и двинулись в неизвестном мне направлении, шел дождь. От него промокла шляпа Офли, и я, заметил, как он, недолго думая, заменил ее на некое подобие то ли круглой каски, то ли вполне симпатичного рыцарского шлема. А потом – на плоский зонтик. Через пять минут дождь сменился густым снегом.
Потом с деревьев посыпались сухие осенние листья, загрохотал гром.
Гроза, как и предупреждал Офли.
Самому-то Офли, видимо, и дела было мало.
Озабоченный пропажей своего циркуля, он бодренько шагал в нужном (я очень надеялся, что нужном!) для нас направлении, время от времени оглядываясь, чтобы посмотреть на меня. Я немного отставал.
Как выяснилось, Офли оглядывал не только меня, но и собственный дом, который, оказывается, тоже следовал за нами. Факт – у дома были ноги, очень даже обыкновенные, похожие на человеческие, только побольше и, наверно, покрепче, одетые в полосатые носки (желтая и лиловая полоски), но зато в необыкновенные ботинки; один синий, другой – зеленый, с розовыми шнурками. Ботинки громко стучали по камням. Дом шел за нами, вместе со всеми своими дымящими кривыми, изрядно погнутыми трубами, из которых вырывался разноцветный дым. Дом Офли, похожий то ли на поделку из грецких орехов, то ли просто на движущуюся кучу мусора и битого стекла, сверкающую в отблесках молний (гроза все же разразилась), - этот дом выглядел настолько живым, что, казалось, вот-вот запищит нам: подождите меня, я же за вами не успеваю!
Мы продвигались по Стрекодельфии. Разинув рот, я успевал глазеть по сторонам: гроты, лестницы, арки, еще раз лестницы. Тут было множество лестниц, иные из
них обрывались, никуда не приводя, иные дотягивались до грозовых туч.