Рука в пятнах акварели медленно выводит на мольберте: «Фимка дурак!»
Красная краска плохо ложится на старую, рассохшуюся, заляпанную древесину. Мелкие трещинки, дырки от кнопок, следы лезвия мешают сделать красивую, ровную надпись - буквы расползаются, выходят нечеткими и кривыми. Рядом, на большом листе ватмана, ехидно ухмыляется толстый, лощеный буржуй с сигарой в зубах, на него замахивается винтовкой
красноармеец со зверским выражением лица. Чуть ниже, карандашом - быстро и небрежно - надпись: «ВСЯ ВЛАСТЬ СОВЕТАМ! 7 Ноября! Ура!» В аудитории стоит тишина — перемена, весь класс умчался в кафешку за пирожными.
- Ваша девочка просто какой-то уникум. - Евгения Ивановна смотрит на маму поверх очков. - Два часа сидит без дела, витая в облаках или болтая, а потом за час рисует шедевр. Вот, посмотрите, какой плакат она сегодня сделала...
Я стою за маминой спиной и наблюдаю краем глаза за Фимкой — слышит или нет? Мне ужасно хочется, чтобы он услышал какая я талантливая и умная. Еще бы и про красоту кто сказал, но увы – звездой класса считается Галька Биндюг, вся такая тоненькая, беленькая, с острым воробьиным носиком и губками бантиком. А вот глаза у Гальки, как у козы, маловыразительные, пустые глаза. Но никто из мальчишек не обращает на это внимания – всех прельщают роскошные золотистые кудри, небрежно рассыпающиеся по плечам до самой талии.
Мне до Гальки далеко – меня из практических соображений всегда стригут коротко, волосы едва успевают дорасти до плеч. Еще у меня на носу и щеках смешные веснушки, поэтому я совсем не похожа на сказочную принцессу. А они мальчишкам нравятся, это уж точно. Эх, будь у меня волшебная палочка…
- А ваша Вика написала мат!
Галька Биндюг невинно улыбается, показывает на мольберт Фимки, на котором жирно выведено: «Фимка дурак!» Мама и Евгения Ивановна смотрят на меня вопросительно и строго, одноклассники хихикают. Уши и щеки начинают гореть, хочется спрятаться. «Вика, это ты сделала? – спрашивает классная. – Скажи честно». Я молчу. Я потрясена наглой ложью Гальки. А та, как ни в чем не бывало, стоит и смотрит на меня. И Фимка тоже смотрит. Он похож на «Лютниста» Караваджо, о котором нам рассказывали на уроке истории искусств - те же тонкие черты лица, те же темные густые волосы. Только глаза не карие, а какие-то пронзительно зеленые, с коричневыми точечками возле зрачка.
- Извините нас, - говорит мама. – Виктория, пойдем, выйдем.
Мы выходим из класса. Заходим в пустующую аудиторию.
- Это ты написала? – спрашивает мама.
- Нет! Что ты, нет!
- Виктория, ты же знаешь, я не люблю, когда врут.
- Честно, не я! Я не знаю, кто это сделал.
- Только не обманывай меня, ладно? Иначе это будет предательством.
Меня охватывает отчаяние. Почему, почему она мне не верит?! На глаза накатывают слезы. Отворачиваюсь, вытираю их ладонью, шмыгаю носом. Мама смотрит на меня и молчит. И я молчу.
- Ладно, идем, - говорит она.
Мы снова появляемся в кабинете. Там уже собрались родители других детей, разговаривают, смеются, что-то спрашивают у Евгении Ивановны, торопят своих чад. Когда мы входим, классная поворачивается в нашу сторону и снова спрашивает: «Так что, Вика, ты написала эту гадость?» Шум в кабинете сразу смолкает. Все смотрят на меня. Стыдно, ужасно стыдно. И страшно.
- Нет.
- Она врет! Врет! Ее не было с остальными, когда все бегали за пирожными! - Галька обличающе показывает на меня пальцем. Оглядывается – Ира, докажи!
Галькина подружка утверждающе кивает. Мальчишки подхватывают: «Точно. Ее с нами не было. Вот тварь!» Фимкин папа с укором смотрит на меня. Евгения Ивановна качает головой. Я гляжу на маму – хмурится.
- Я не вру! Это не я писала!
Классная поглядывает на часы – последний урок заканчивается в девять вечера – пора расходиться. Родители покашливают – они тоже спешат.
- Вика, имей мужество признаться в своем проступке. – Евгения Ивановна начинает нервничать. – Извинись перед Ефимом и его папой, и перед ребятами тоже. Нам всем нужно домой.
Я молчу.
Классная вздыхает. Все смотрят на меня. И мама тоже. Лицо у нее усталое и огорченное. И я чувствую – ей, как и всем, хочется скорее закончить этот разговор и уйти. Чтобы готовить ужин, мыть посуду, делать со мной уроки.
- Извините меня. Я больше так не буду.
Кусаю губы, сдерживая рыдания, прячу глаза. - Тихо, тихо, сейчас все пройдет. Сейчас мы выйдем на улицу, и все забудется. Не будет этой жуткой напряженной тишины и раздосадованных взглядов.
- Вот и хорошо, вот и молодец, Вика. – Евгения Ивановна довольна. – Больше так не делай. Всем до свидания!
Мама тянет меня за рукав куртки. Я смотрю на Гальку – машет мне рукой, измазанной красками. Смеется. Фимка складывает вещи в портфель, не обращая на меня внимания. Никто больше не обращает на меня внимания.
Я вздыхаю и, перешагивая через порог, слышу мамин голос:
«Предательница»…