- Сестра... Сестраааа... Брось меня, уходиии...
Тяжело дыша, отдуваясь и потея, ползу по сухой, выгоревшей от жары, траве вглубь сада. Голые ноги немилосердно расцарапаны, руки саднят и чешутся. Мой приятель Колька увесистым мешком висит за спиной, пережав мне горло грязными, загорелыми руками. Жалобно стонет.
- Сестраа, пиить...
Стоптанная обувь валяется возле вражеского штаба. - Пожилая, вечно поддатая, соседка тетя Шура, вышедшая с цигаркой на губе выплеснуть помои свиньям, застает нас во время диверсионного акта — мы собираемся освободить боевых товарищей из лап фашистов. Пронзительно ревет сирена — отборный тетишурин мат. В нашу сторону летят комья земли.
- Сандалии! Они пустят по нашему следу овчарок!...
Мы заметаем следы — Колька сучит ослабевшими ногами, вороша примятую траву, оставляя на земле характерные длинные дорожки.
- Брось меня, сестричка... Передай нашим, что я сражался до конца!
Я шумно выдыхаю и отпускаю приятеля. Он смотрит на меня удивленно, от страданий на лице не остается и следа.
"Ты чё? - Спрашивает Колька. - Бросить, что ли, решила? Партизаны своих не бросают. - Тащи давай".
Хм. А говорил... Он вообще странный, этот Колька. Невысокий, худой, с тонкой цыплячьей шейкой, в очках с одним, залепленным лейкопластырем, стеклом. Вечно задумчивый, витающий в облаках. Бабушка называет его «еврейчиком». Когда я спрашиваю ее что это значит, говорит, что евреи — это такие умные и хитрые люди. Что они всегда друг друга поддерживают и что, в отличии от русских дураков и пьяниц, всегда хорошо устраиваются. Я часто наблюдаю за Колькой, когда он думает. Бабушка почти права — вид у него умный, но не устроенный. Папы у Кольки нет, есть только директор завода, на котором Колькина мама работает учетчицей. Иногда этот директор приходит к ним в гости, приносит всякие сладости и игрушки. И тогда Колька надолго выходит гулять или идет ко мне домой, и мой дядя рассказывает нам удивительные истории про Рантика Спичку Серенького, который колет своим острым носом непослушных детей и спит в тумбочке. Колька говорит, что это не научно. Но всегда озирается, когда проходит мимо нашей печки — дядя утверждает, что Рантик живет именно за ней. Как там помещается тумбочка — непонятно.
Колька снова стонет за спиной. Фашистская пуля тети Шуры попала ему в голову.
- Потерпи, браток! Теперь скоро.
Июльское солнце немилосердно печет мою белобрысую макушку, со лба по щекам текут горячие ручейки. Ни ветринки. В пылающем мареве, среди жесткой травы звонко стрекочут кузнечики. Я подтаскиваю Кольку к топчану возле кустов и облегченно скидываю. - Дошли!
Мой приятель картинно разбрасывает руки в стороны и умирающим голосом шепчет: «Машинки мои Мишке не отдавай. Он им живо колеса поотламывает. А Ленке скажи — голову от ее куклы я спрятал в собачьей будке. Дружок, небось, ее уже всю обслюнявил...»
Вот ведь какой! - Как от вражеских оккупантов спасаться — так я, а как последний вздох — так об Ленке. Ладно-ладно...
«Нет уж, - заявляю мстительно — Ты у меня будешь жить! Бабушка говорит, что советская медицина — самая лучшая медицина в мире. Сейчас я тебя стану спасать».
Колька открывает глаз под не залепленным стеклом, настороженно приподнимается на локте.
- Давай как будто я уже почти выздоровел, а?
- Ты чтооо? Разве так бывает? Я тебе еще операцию не делала! Сама в кино видела — там всегда оперируют, а потом спрашивают: «Ну что, больной, вам уже легче?»
Колька тяжело вздыхает. Я достаю из-под топчана облезлую дермантиновую сумочку с намалеванным на ней синей пастой крестом и начинаю вытаскивать «инструменты»: скакалку, разноцветные стеклышки, ножички из кукольного набора, пузырьки из-под лекарств, оранжевую индивидуальную аптечку с пластмассовыми колбочками и маленьким шприцем, вату и бинт. Колька недоверчиво наблюдает за моими действиями. Из сумочки появляются дедушкины долото и молоток. Ободряюще улыбаюсь: «А сейчас, пациент, мы сделаем вам трепанацию черепа». Мне ужасно нравится это выражение. Бабушка часто говорит, что многие проблемы в стране можно решить, если сделать некоторым руководителям трепанацию черепа. Почему ж тогда не делают? Странно.
Колька дергается и пытается соскочить с топчана. Я хватаю его за локти, валю на шершавые доски.
- Успокойтесь, больной. Современная наука творит чудеса!
Лежащая рядом скакалка вовремя оказывается под рукой. Колька отчаянно сопротивляется, пыхтит и лягается. Глупый Колька. Я всегда побеждаю, когда мы деремся — хоть и хожу потом с разбитой губой или ободранными коленками.
Наша возня длится долго. В конце концов мне удается прижать приятеля к топчану и связать ему руки.
"Какой же ты партизан, - говорю — Если боишься операции? А вдруг фашисты станут пытать?"
Колька, красный как помидор, пытается вырваться, затем не выдерживает и издает душераздерающий вопль: «Мааааммммааааа!» Его громкий плач разносится далеко по саду.
Я поспешно развязываю ему руки и отпускаю. Колька бросается в сторону дома.
Вздыхаю — эх, а говорил, что партизаны своих не бросают...