Алене пора было замуж. Во всяком случае, так считали ее мама, бабушка, две любимые тетки и их многочисленные друзья, сослуживцы и знакомые.
- Ты не шути, детка, ты уже на пятом курсе, еще годик, глазом не успеешь моргнуть, как окажешься на работе, да в женском коллективе. Вон, не хуже тебя до старости сидят в девках, оглянись вокруг. А что потом? В тридцать рожать для себя? Учти, красивым замуж выйти труднее, а уж если к тому же еще и умная, то любитель редко находится. Посмотри на мать: и умница, и красавица, а всю жизнь с тобой одна промучилась. А тетя Света? Нет, замуж надо выходить в студенческие годы, уж можешь мне поверить.
Аленой же владело знакомое каждой девушке предчувствие любви. Она была напряжена, словно на старте забега, от победы в котором зависела вся ее жизнь. Какое-то волнение, нет, скорее смутное томление с некоторых пор постоянным рефреном сопровождало привычную жизнь. И сны снились какие-то радостные и не вполне понятные, но, несомненно, означающие, что-то вот-вот, буквально на днях, это произойдет, случится, и в ее жизнь войдет самое главное, неповторимое, ощущаемое как неизбежное, то, что не перепутаешь ни с чем. А вот о замужестве она раньше и не задумывалась, но непрекращающаяся атака близких все-таки сказалась, и Алена стала размышлять о будущем избраннике. Наверное, ее родные правы, и подыскать спутника жизни уже пришло время.
Природа дала ей для этого неплохой шанс. Алена была нарисована акварельными красками, но крупной кистью и смелой рукой: яркие светлые волосы, крупные пунцовые губы, серые глаза, розы на щеках и замечательная фигура гарантировали ей успех у мужчин. Однако жизнь изначальный шанс заметно уменьшала, и никого подходящего не встречалось, не имелось, и в ближайшее время не предполагалось. Нет, возможно, мужчины, время от времени входящие в ее жизнь, и были для кого-то подходящими, но только не для нее, Алены. Может быть, кто-нибудь и счел бы их приличными и даже превосходными, но ей они были не нужны.
Постоянно заходили два ее бывших одноклассника, но эти были как братья, а мысль о том, что можно выйти замуж за того, кого она видела в коротких штанишках с намазанными зеленкой коленками и перепачканными шоколадом мордашками Алену только смешила. Новые же поклонники, увы, были с заметными дефектами.
Сергей был слишком ревнив, и слежкой, допросами и скандалами, случавшимися всякий раз, когда кто-либо из мужчин просил Алену передать деньги за билет в транспорте, за короткое время почти довел возлюбленную до нервного срыва. Отвязывались от него целый год всей семьей и, когда это, наконец, удалось, дружно перекрестились. Очаровательный Леша ухаживал со вкусом, водил Алену в кафе и клубы, а деньги на увеселения занимал у нее же самой. Алене было так стыдно в такие минуты, что она всякий раз торопилась одолжить ему требуемую сумму, чтобы поскорее прекратить острое унижение. Отказать же раз и навсегда была не научена. Когда Лешин долг подошел к критической отметке, он исчез, после чего выяснилось, что назанимал он и у мамы, и у тетушек, и у их приятельниц, и даже у бабушки. Долги ему с удовольствием простили, причем именно за то, что он исчез. Следующий, красавец Павлик, исчезал постоянно, уходя в загулы, во время которых Аленины знакомые видели его в компании непотребных девиц и не менее непотребных приятелей. Аленино же нежелание выяснять отношения Павлик принимал за доверчивость и даже глупость. Так длилось до тех пор, пока труд выяснить с ним отношения не взяла на себя Аленина бабушка, после чего Павлик исчез окончательно. У Яши была Мама. Все остальные, время от времени возникающие из столичного водоворота, были ничуть не лучше, и Алене оставалось подкармливать извечную женскую потребность в восхищении лишь случайными мужскими взглядами. На что рассчитывали Аленины доброжелательницы, советуя ей выйти замуж в университете, было совершенно непонятно, потому что в группе у нее было всего три мальчика, да и тех уже на первом курсе расхватали самые мудрые и расторопные девицы. Так что Алена планов не строила, но любовь и замужество имела ввиду.
Однако в крещенский сочельник Алена ни о чем таком не думала, а усердно готовилась к очередному экзамену, потому что со школьных времен привыкла радовать маму, бабушку, а заодно и себя отличной учебой, да и вообще, любила учиться. Но именно в ту январскую среду, ближе к вечеру, Аленина любимая подруга Сонечка расстроила ее планы. Она привычно ворвалась в квартиру, вихрем пронеслась по комнатам, громко захлопнула лежащий на столе учебник и радостно закричала:
- Все, сколько можно, Святки сегодня заканчиваются, поехали ко мне. Моя соседка Леокадия Петровна прекрасно гадает и позвала нас с тобой сегодня в гости. Она чудная женщина, на нее стоит посмотреть, просто кладезь женского опыта. Собирайся!
Сонечка долг перед собой и родителями уже выполнила, успела сходить замуж, и теперь горела желанием устроить жизнь красивой, но не активной подруги. Алене собираться и ехать в заснеженную даль не хотелось, но вмешалась мама:
- Прогуляйся, доченька, ты бледная, нельзя же все дома и дома, хоть воздуха свежего глотнешь.
Вдвоем они заставили-таки Алену одеться и буквально вытолкали за дверь. Девушки вышли в радостный, крепкий мороз, зашли за тортом и поехали на другой конец города. Пока доехали, совсем стемнело, и небо засияло огромными звездами, отчего все вокруг стало значительным и прекрасным. Под колокольный звон они дошли до Сонечкиного дома, и поднялись к Леокадии Петровне. Та оказалась женщиной нестарой и очень интересной, встретила их радостно, расцеловала Соню, начала тормошить румяную Алену..
- Дайте-ка на вас посмотреть. Красавица, просто красавица, нет, я решительно не понимаю мужчин.
Леокадия сервировала чай и завела подходящую случаю беседу.
- Умницы, что пришли, сегодня самое время узнать свою судьбу. Вы, Алена, в гадание верите?
Алена неуверенно пожала плечами.
- Но согласитесь, что хуже уж точно не будет, а лучше может быть. Вы раньше не гадали?
- Нет.
- Я расскажу вам, что надо делать.
- Мне самой придется гадать?
- Конечно, в крещенский вечер гадать можно только самой.
- Может быть, Соня первая? А я посмотрю.
- Нет, на Святках гадают только девицы, и непременно в одиночестве. В моей комнате на туалетном столике с трельяжем приготовлены свечи. Вы зажжете их, а затем потушите свет. Снимете с себя все обереги, талисманы, цепочки, кольца, браслеты, все круглое, что окружает и защищает, распустите волосы. А потом сядете перед зеркалом, будете смотреться в него и ждать, пока в нем кто-нибудь не появится. Тот, кто появится, и есть ваш суженый. Старайтесь не делать резких движений, а уж тем более, не оглядываться, чтобы не спугнуть гостя.
- А если я никого не увижу? Как долго следует сидеть перед зеркалом?
- Я вас уверяю, что долго вы не просидите, перед зеркалом вам станет страшно, может быть, даже безумно страшно, так что вы сбежите из комнаты.
- А страшно-то почему?
- Человеку всегда страшно заглядывать в будущее, а в зеркале можно увидеть его непосредственно, словно через приоткрытую дверь в неведомый мир.
- Я не труслива.
- Это не трусость, а душевный трепет. Но вам нечего бояться, мы же будем рядом. Если станет совсем невтерпеж, кричите, но говорить нельзя ни слова. Если тот, кого вы увидите в зеркале, вам понравится, киньте в него горсть пшена, я приготовила, лежит на блюдечке.
- А потом?
- Дальше вы сами все поймете.
Алене вдруг стало сладко и тревожно, и она поднялась из-за стола. Леокадия провела ее в большую прекрасную комнату и, закрывая дверь, ободряюще кивнула:
- Постарайтесь дождаться его.
Алена огляделась. Мебель была дубовая, натертая воском. Мягко светили нарядные низко расставленные лампы. Комод украшали статуэтки, шкатулки и круглая ваза с такими неправдоподобными в этом зимнем полумраке розами, что Алена сначала сочла их искусственными. Тяжелые непроницаемые портьеры отгораживали пространство комнаты от зимы, города и темноты, создавая обособленный уютный и самодостаточный мир. Прелестный столик на гнутых ножках стоял в углу, трельяж был в резной раме с птицами, цветами и виноградными лозами.
- Как красиво, - подумала Алена печально. - Я хотела бы жить в такой комнате, надоели все эти светлые стены, жалюзи и диваны без подлокотников.
Перед трельяжем стоял венский стул, на столике две свечи в серебряных подсвечниках и серебряное блюдце с горкой пшена. Алена полюбовалась еще немного и стала снимать с себя цепочки, кольца, браслет. Подумав, сняла часы. Подумала еще немного и для чистоты эксперимента сняла тонкие чулочки, решив, что их ажурные резинки тоже круглые. Родные ругали ее за эти чулки, слишком тонкие для зимы.
- Я же в дубленке до пола, - отнекивалась Алена.
И упорно продолжала их носить, потому что в колготках, напоминающих ей детские ползунки, ощущала себя бесполой, а в чулках казалась себе предельно женственной, желанной, хранящей под платьем тайну. Ей иногда представлялось, как изменились бы мужские лица при виде этих чулочков на ее ногах, и случались моменты, когда ей очень хотелось, приподнять юбку и медленно подтянуть их на глазах у какого-нибудь особо скучного зануды, одолевающего ее только ему интересным разговором. Будучи девушкой благовоспитанной, Алена себе этого, конечно, не позволяла, но часто внутренне посмеивалась, рисуя себе забавную картинку. Алена сняла чулки, и осталась босиком, ощущая себя беззащитной и очень уязвимой и перед всем миром, скрытым тяжелым занавесом, и перед этой комнатой, которая, как начало ей казаться, затаила в своих сумеречных недрах какую-то непонятную, но ощутимую опасность.
Она села перед зеркалом, отметила, что и в самом деле бледнее обычного, увидела на волосах ободок, сняла и его. Волосы заструились, засияли, упали на грудь, слегка закрыли лицо и Алена откинула их. С каждой секундой ей становилось все тревожнее, но она попыталась успокоить себя и неуверенно зажгла спичку. Та разгоралась медленно, но наконец затрещала, и Алена едва успела зажечь свечки, прежде чем та догорела, даже слегка обожгла пальцы. Затем встала и потушила лампы. Сердце забилось очень громко, и Алене захотелось выйти из комнаты, но она твердо подошла к стулу и села. Зазеркальное пространство множило смутно различимые предметы в комнате, расширялось и уводило вдаль, вглубь, в темное ничто, в неведомый омут, в бесконечный туннель, соединяющий этот мир с запредельным и непостижимым. Алена загляделась в него, и в какое-то мгновение ей показалось, что комнаты больше нет, и города нет, и она осталась совсем одна, заблудившись в бесконечных зеркальных глубинах. Она явственно ощутила себя на краю, на границе, у стены, у занавеса, скрывающего бесконечную звездную вселенную, скопище миров, мириады галактик и что-то еще, всепроникающее, всюду разлитое, без названия и определения Аромат свечей смешивался с сильным запахом роз в одуряющий, пьянящий букет. Тишина сгущалась, треск горящих свечей лишь подчеркивал отсутствие прочих звуков. Любой шорох сейчас мог бы показаться громом, смертельно напугать, но и тишина была зловещей, и Алене стало страшно. Потом очень страшно. Потом очень-очень страшно. Но зеркальный лабиринт завораживал, и она продолжала сидеть, блуждая по нему взглядом.
- Наверное, это и есть транс, - подумала Алена.
От напряжения ей захотелось кричать, и, сдерживаясь, она заплакала. В этот момент зеркальные глубины ожили, затрепетали черным туманом, раздвинулись, и оттуда, из запредельной пустоты, а может быть, абсолютной полноты, из иного, другого, чужого мира, к грани, отделяющей его от Алены, стала приближаться мужская фигура. Мужчина был в белом, и сквозь слезы Алена увидела, что он среднего роста, хорошо сложен, худощав. Слезы мешали ей разглядеть его как следует, но она боялась вытереть их, чтобы движением не спугнуть видение. Алене показалось, что лицо у мужчины тонкое и очень темное, нос с горбинкой, глаза огромные, с длинными и черными, словно из проволоки сделанными, ресницами, а губы вычурные и даже капризные. На голове мужчины было что-то золотистое: головной убор, напоминающий корону, тиару или венец. Мужчина приближался, и Алена физически ощутила его присутствие в одном с собой пространстве. Она почувствовала движение воздуха, словно он был из плоти и крови, и увидела, как заколебалось пламя свечей. Мужчина приятно, сладко и терпко пах, и Алена глубоко вдохнула этот коричный запах, прикрыв от удовольствия глаза. Сердце Алены рвалось из груди, а собственное лицо, отраженное и размноженное зеркалом, исказилось от ужаса, напугало ее еще больше. Не отдавая себе отчета в том, что делает, она нашарила горсть пшена, кинула в зеркало и, закричав так, как не кричала никогда, с рыданиями кинулась прочь из комнаты.
Сонечка и Леокадия Петровна приняли ее в свои объятия и повели в тепло кухни, к свету, чаю, торту. Уже через пару минут Алена успокоилась и благоразумно спросив хозяйку, может ли она рассказать об увиденном, поведала все, что с ней произошло.
- Ну, что ж, быть тебе в этом году замужем, - уверенно сказала Леокадия. – Ты же успела кинуть пшено, значит, дала согласие, и его приворожила.
- Мне показалось, что у него очень темная кожа, может быть, он негр, или мулат?
- А черты лица?
- Европейские.
- Хорош?
- Да, очень красивый.
- Да какая разница, темный, не темный. Сейчас мода на загар, - успокоила Соня. – Раз загорелый, значит богатый, нищим загорать некогда и негде. Высокий?
- Нет, не очень.
- Но тебе понравился?
- Не знаю.
- Зачем тогда кинула пшено?
- Хотела бы я на тебя посмотреть, что ты бы кинула. Может быть, стулом бы запустила.
- Поздно пить боржом, когда почки отвалились. Понравился или не понравился, теперь никуда не денешься, - захохотала подруга. Сказано же – суженый, придется идти за него, а там разберетесь.
- Но ведь это же был не дьявол, Леокадия Петровна? – помолчав, робко спросила Алена.
- Глупенькая, какой дьвол, если бы его можно было так просто увидеть, все бы только этим и занимались, - засмеялась Леокадия.
И они долго смеялись, и еще попили чаю. И Леокадия Петровна рассказала несколько любопытных случаев и курьезов, связанных со святочными гаданиями. А потом все вместе они пошли в комнату с трельяжем за Аленины вещами, потому что одна Алена боялась. Она надела крестик, серьги, кольца, цепочку, часики, но чулок был только правый. Он одиноко висел на спинке стула, прозрачный, с кружевной резинкой. Кинулись искать второй чулок, ползали по ковру, заглядывали под столы и диван, принесли щетку и вымели пыль из-под комода и буфета. Чулка не было.
- Куда-то ты его от волнения закинула, глядишь, к Пасхе найдется, - успокоила Леокадия. – Сейчас я принесу тебе свои колготки, у меня есть нераспечатанные.
- Не беспокойтесь, дорогая Леокадия Петровна, - вмешалась Соня. – Я всегда ношу в сумочке запасную пару. На, Аленушка.
Алена надела колготки и шепотом спросила Соню, сколько она должна заплатить за гадание.
- За гадание денег не берут, - ответила услышавшая ее Леокадия. – Да ты и сделала все сама. А когда все сладится, принесешь мне цветочков, если не забудешь, конечно.
Алена смущенно поблагодарила и отправилась домой. В троллейбусе она ни о чем не думала, оглушенная свалившимися на нее впечатлениями, а, приехав домой, едва добралась до постели и провалилась в сон.
Через день, после сдачи последнего экзамена, проходя по институтскому коридору в сопровождении Сони, Алена увидела двух чем-то похожих друг на друга смуглых парней в джинсах и в свитерах, сидящих на подоконнике. Она знала, что это студенты-индийцы, но раньше внимания на них не обращала. Индийцы учились отдельно, держались особняком, вели себя скромно и, по слухам, были очень прилежны в учебе. Парень в черном свитере на девушек особого внимания не обратил, лишь спокойно скользнул по ним взглядом, а парень в светлом смотрел на Алену во все глаза, буквально ласкал ее взглядом. С ощущением внезапного узнавания она вглядывалась в лица парней, глаз не могла оторвать, чуть не споткнулась, и была поддержана удивленной Соней.
- Что с тобой?
- Одного из этих парней я видела в зеркале.
- Наверное, того, что в белом, он смотрел на тебя, не отрываясь.
- Нет, второго.
- Может быть, ты перепутала, они похожи.
- Это невозможно.
- Жаль, я немножко знакома с тем, что в светлом. Это Фарад, отличный парень, из очень богатой семьи, о втором я толком ничего не знаю. Что будешь делать?
- Ничего, если один из них мой суженный, как вы меня уверяли, все случится само.
А еще через несколько дней вечером, в Татьянин день, Алена стояла перед окном и смотрела на огромные сугробы, которые на глазах наметала вьюга. Алена смотрела и радовалась своей защищенности, теплу и уюту своего дома, тому, что ей несколько дней можно не выходить из дома, разве что выскочить завтра за хлебом в соседний магазин. Она увидела, как к ее подъезду подползла машина, из нее вышли мужчина и женщина и вошли в дом. Буквально через минуту в дверь ее квартиры позвонили, и она пошла открывать. На пороге стояла румяная Соня и молодой красивый мужчина в высокой шапке и шикарном пальто с бобровым воротником, открывающим белый воротничок рубашки и дорогой галстук.
- Пустишь гостей? - весело спросила Соня. - Знакомься, Фарад.
Молодой человек достал из-за спины огромный необыкновенной прелести букет и, неловко поклонившись, вручил его Алене. Соня стала совать ей в руки коробку с тортом, и растерянная Алена приняла то и другое, прижала букет к груди
В прихожую вышла бабушка и всплеснула руками:
- Да никак к нам сваты?
- Что ты говоришь, бабушка?
- Ирина Александровна, как всегда, недалека от истины, - заулыбалась Соня. – Но дайте сначала раздеться.
Алена отдала букет и торт бабушке, помогла гостям повесить пальто и провела их в гостиную. Сама же, испытывая недоумение и легкую досаду от того, что ее сладкое уединение нарушено, начала накрывать стол к чаю. Фарад оказался в прекрасном костюме, был торжественным и слегка скованным, принаряженная Сонечка выглядела виноватой.
- Сядь, Аленушка, не суетись, - остановила ее подруга. - Я сейчас тебе кое-что расскажу, но пообещай, что не будешь сердиться на меня. Ты же знаешь, я люблю тебя, и желаю тебе добра.
Сильно нервничая и уже кое-что угадывая из будущего признания, Алена села.
- Алена, неделю назад мы с Леокадией обманули тебя, а точнее, ввели в заблуждение. Не перебивай. Фарад давно хотел познакомиться с тобой, ты соответствуешь его идеалу девушки. Он решил сделать это поэффектнее, заинтересовать тебя, и обратился ко мне, а я к Леокадии. Мы дружим, и она умная женщина, вместе придумали это гадание, позвали тебя. Та комната, в которой ты гадала, смежная с другой, а дверь в нее прикрыта портьерой. Мы решили, что в темноте, когда ты потушишь свет, Фарад приоткроет дверь, выйдет из-за занавеса, сделает несколько шагов вперед и покажется тебе в зеркале. Ты увидишь его отражение, это произведет на тебя впечатление, и ему легче будет познакомиться с тобой. Разумеется, мы собирались все тебе открыть. Фарад очень приличный молодой человек, из известной в Индии семьи. Насколько я знаю, у него очень серьезные намерения.
- Погоди, Сонечка, - Фарад заговорил с легким акцентом, прикрыл своей рукой ладонь Сони, заставляя ее замолчать. – Разреши мне сказать кое-что самому.
Парень выговаривал буквы "эл" и "эр" очень мягко и почти одинаково, в остальном говорил по-русски удивительно чисто.
- Вы очень хорошо говорите по-русски, - похвалила Алена.
Фарад кивнул.
-Мой отец учился в Союзе, и планировал меня отправить учиться сюда. Так что с десяти лет у меня был учитель русского языка. И здесь я уже шестой год, практика достаточная. Алена, через полгода я стану врачом, в моей стране меня ждет блестящая карьера. Соня права, вы мой идеал, и я давно наблюдаю за вами. Но познакомиться все не решался, дотянул до последнего. Я мечтаю, чтобы вы стали моей женой и уехали со мной. Тогда я стану совершенно счастливым человеком. Мое счастье в ваших руках.
Соня делала Алене огромные умоляющие глаза, бабушка замерла в дверях, кивая головой.
- Но там, в зеркале, были не вы.
- В самом деле, так получилось. В тот вечер я был нездоров, простудился, и вместо меня вышел мой друг, Сати. Но какое это имеет значение, ведь ничего сверхъестественного не происходило. Какая разница, кто к вам вышел? К тому же, мы с ним очень похожи.
- А почему на нем была золотая корона?
- Никакой короны на нем не было.
- Я видела своими глазами.
- Что ты привязалась к какой-то ерунде, - не выдержала Соня. - Не было короны, я сама придумывала его костюм.
- Корона была, и Леокадия сказала, что так и должно быть, если пришедший мой жених.
- Какая ты упрямая!- закричала Соня. – Леокадия просто так сказала, мало ли чего она еще наговорила. Ты специально уводишь разговор в сторону.
Фарад задумался, потом начал уговаривать Алену, как ребенка.
- Послушайте, Алена, в жизни случается множество загадочных и удивительных вещей, и я охотно допускаю их существование . Но если вы и в самом деле увидели корону, и склонны придавать этому какое-то особое значение, то хочу обратить ваше внимание на то, что ее присутствие указывает именно на меня. Мой прадед был раджой, правителем большой провинции. В Европе бы сказали, что я царского рода, и были бы недалеки от истины. Мой же друг, несмотря на все его достоинства, из очень простой семьи. Так что это была моя корона.
- Почему же тогда она была на нем?
- Алена, можно тебя на минутку, - поднялась из-за стола Соня.
И, выведя Алену в прихожую, шепотом зашипела:
- Ты с ума сошла? Ты ждала принца, он пришел и сватается к тебе. Чего тебе еще надо? Умный, красивый, богатый, любит тебя. Ты уедешь и заживешь с ним, как королева, как тебе не снилось и не мечталось.
- Но это не мой принц.
- Ты просто больная.
- Пойдем к гостю.
Фарад смотрел на Алену спокойно и внимательно и, кажется, уже все понял, но был по-мужски тверд.
- Мне нужен ваш ответ, Алена.
- Все так неожиданно, я должна подумать и посоветоваться с домашними.
- Разумеется. Я могу рассчитывать на ваш ответ в течение, скажем, месяца?
- Да, я скажу вам определенно, и конечно раньше, чем через месяц.
- Тогда позвольте нам сейчас уйти, вам надо подумать, придти в себя. Мы вас, конечно, привели в замешательство.
И Фарад стал подниматься из-за стола.
Проводив гостей, Алена расцеловала грустную бабушку.
- Похоже, в этом году замуж мне не выйти. Но ты не переживай, вон в Америке раньше тридцати выходить замуж считается неприличным.
- К черту эту Америку, а ты, Ленка, большая дура. Воспитала тебя мать на книгах, пусть теперь сама расхлебывает.
- Можно подумать, ты сама ее как-то иначе воспитывала. Ничего, на следующие Святки я дома погадаю, чтобы уж безо всякого обмана. И нагадаю себе жениха любимого и всем на зависть.
А через год на Святки гадать не пришлось. Некому было. Соня вышла замуж за Фарада, уехала в Индию и жила там любимая, обожаемая, счастливая в огромном прекрасном доме. А Алена за неделю до Крещения выписалась из роддома с дочерью. И в крещенский сочельник, трепеща от счастья и любви, сидела в своей комнате перед кроваткой, рассматривая четкое смуглое личико крохотной красавицы.
- Я даже и представить не могла, что у младенца могут быть такие черты, - сказала Алена вслух, но очень тихо, потому что девочка засыпала. – Это же надо, какие прорисованные губки, а реснички какие, и волосики вьются. А бровки? Никогда не видела такого красивого ребенка.
В дверь тихо вошла бабушка, и Алена приложила палец к губам.
- Чайку заварить?
- Я сама.
Алена поднялась, вышла из детской и пошла на кухню. А когда проходила мимо ванной, дверь открылась и оттуда высунулся разгоряченный румяный Сати.
- Леночка, я пеленки постирал, на сушилку повесить или на лоджию?
- Сколько поместится на сушилку, остальные, пожалуйста, вынеси.
Алена стала заваривать чай и в который раз вспоминать. Через неделю после неожиданного предложения Фарада, она внезапно, подчиняясь непонятному порыву, собралась и поехала в институт, долго ходила по этажам, и, наконец, забрела в кофейню. За одним из столиков сидел Сати, помешивал ложечкой в чашке. В темном кожаном пиджаке и черной рубашке он был похож на рафинированного красавца-грузина.
И тут Алене стало так же страшно, как тогда, в комнате Леокадии. Потому что поняла она, что вот он случился, тот самый, единственный в жизни, момент, который так легко упустить и спугнуть. И остаться навсегда несчастной, жалея об упущенном до самой смерти. Но можно было попытаться поймать эту хрупкую стрекозу удачи, эту трепещущую бабочку будущего счастья. И, превозмогая свой собственный трепет, нарушая данное обещание не делать ничего самой, Алена медленно подошла к столику, заставила себя заговорить.
- У вас не занято?
- Нет, пожалуйста, садитесь. Я могу предложить вам кофе?
Она впервые услышала его голос, и снова поразилась мягкости произносимых звуков.
- Спасибо. Вы тоже очень хорошо говорите по-русски.
- У меня русская бабушка, она учила меня говорить с детства.
- Как интересно. Так у вас здесь есть родственники?
- Нет, к сожалению, никого не осталось.
Парень был безукоризненно вежлив, но не более того, и Алене показалось, что зря она подошла, что поступила глупо и опрометчиво. Но терять ей было уже нечего, и она продолжила.
- Вы позволите спросить вас кое о чем?
- Конечно.
- Фарад, наверное, рассказал вам о своем визите ко мне?
- Да, мы с ним большие друзья.
- Меня не перестает мучить одна тайна, только, пожалуйста, не удивляйтесь. Был ли на вас в тот вечер, когда вы разыгрывали меня, головной убор? Вспомните точно, для меня это важно.
- Нет, я был непокрыт.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
Алена помолчала, а потом медленно произнесла:
- Тогда я просто вынуждена сказать вам это. Я знаю, почему мне показалось, что вы в короне.
Алена опять замолчала, и долго собиралась с силами, а потом кинулась, словно в крещенскую прорубь.
- Потому что вы мой король.
Алена никогда не говорила подобных слов, а эти показались ей уж очень высокопарными, прозвучали глупо. И она тут же пожалела о сказанном, а Сати сказал:
- Вы ошибаетесь.
Глупая, глупая Алена, разве можно первой говорить мужчинам первой подобные слова? Мало ли она читала об этом и слушала рассказы матушкиных подруг? Но и теперь, почти через два столетья после предупреждения Пушкина, такие вот, как она, дурочки с ослиным упрямством продолжают совершать все ту же непоправимую ошибку. Ошибку, которая может отпугнуть любого мужчину. Нет, никогда, ни за что и ни при каких обстоятельствах женщина не должна начинать разговора о любви. Алена думала так несколько невыносимо долгих секунд, каждая из которых больно била наотмашь ее по вспыхнувшему лицу. А через несколько секунд Сати продолжил:
- Вы ошибаетесь, Алена, потому что это была вовсе не корона, а свадебный венец.
И затрепетавшая, почти теряющая сознание Алена увидела, как неправдоподобно изящные пальцы парня полезли во внутренний карман пиджака и вытянули оттуда прелестный прозрачный чулочек с ажурной резинкой.
- Простите, я не удержался, но так хотелось взять что-нибудь на память об этой незабываемой сцене. Я никогда не видел никого более прекрасного, чем вас тогда, перед зеркалом. Но не мог же я унести с собой дорогую вещь, цепочку или кольцо.
Счастливая, Алена засмеялась сквозь нахлынувшие слезы.
- Но почему вы не взяли мой ободок для волос?
- Чулочек гораздо романтичнее. И согласитесь, что вы сами подтолкнули меня на подобный поступок. Колготки я, конечно бы, не взял.