В свои двадцать лет я был мрачный тип. Людей презирал, настоящих друзей не имел, постоянно думал о женщинах и сильно тяготился своей девственностью. Компания парней, в которой я ошивался, была не меньше меня зациклена на теме секса, и, кажется, ни о чем другом не могла говорить. Правда, иногда говорили об учебе и политике – в стране бушевали Перестройка и Гласность – болтать о чем угодно было разрешено официально, но мы перетирали и перетирали о бабах.
Учился я в Архитектурном институте, мечтал стать миллиардером и жить в Майами бич. Носить в кармане доллары казалось мне верхом крутости. До открытия государственных обменных пунктов оставалась еще пара-тройка лет, добыть валюту можно было только на черном рынке и по знакомым, имеющим выход за границу.
Однажды Генка-Паровоз отозвал меня в угол институтского коридора и показал на потной ладони бумажку в 20 долларов:
- Если тебе надо, я дам телефон одной бабы – она только что из Штатов, меняет по пять пятьдесят.
У меня загорелись глаза. Лежащая мертвым грузом заначка в двести рублей имела шанс превратиться в настоящую валюту и затем – в тряпье и продукты из «Березки».
Я позвонил в тот же день, встреча была назначена под вечер возле булочной-кондитерской у метро «Василеостровская». Женщина (её звали Кира) сказала, что она будет в шубке из рыси. Шапочка - вязаная. Голос показался мне чарующим.
Я пришел раньше договоренного на пятнадцать минут и переминался на декабрьском морозе, вглядываясь во всех проходящих женщин.
- Алексей?..
Неземная улыбка. Действительно - шубка, шапочка... У меня пропал голос.
- Замерз? – спросила она, глядя на мое застывшее лицо. – Зайдем куда-нибудь... Тут кафешка есть...
До кафе я шел, как на ходулях, ноги почему-то отказались сгибаться в коленях.
Мы сели за столик, и она заказала два кофе. Я по-прежнему молчал и таращился. В зале было многолюдно, тепло, и по радио наигрывал саксофон.
В тот день я обменял у нее 30 долларов, потом проводил глазами рысью шубку, удалявшуюся по Среднему проспекту, и все оставшееся время до следующего звонка выдумывал повод для этого звонка. В конце концов, я позвонил без повода и долго молчал и дышал в трубку, не в силах оторвать ее от уха, пока Кира не сказала:
- Алексей, ведь это... ты?
- Да...
- Приходи завтра туда же в то же время.
Я пришел, не имея представления о том, что буду делать, когда увижу её. Меня била дрожь, а шевелящийся в штанах член причинял некоторые неудобства – я его специально не поправлял, чтобы не спровоцировать стойкую эрекцию.
Кира пришла без опоздания и сразу повела меня на 5 линию, в свою трехкомнатную квартиру, откуда я вышел только вечером следующего дня.
...Мы встречались еще несколько раз, пока не приехал Кирин муж, с которым она уехала сперва в Москву и оттуда – куда-то дальше, за границу.
Тоска по ней овладевала мною приступами в течение многих лет. Эта тоска была отчего-то связана с голосом саксофона, выводящего незамысловатую, но для меня полную невыразимого смысла мелодию. Иногда от любой мелочи, ведущей к Кире по неясным ассоциативным лабиринтам, начиналось внезапное сердцебиение, и вяжущая навязчивая боль от груди распространялась выше, била в висок и заставляла прикусить губу, зажмуриться на пару секунд...
С тех пор прошло двадцать лет, и мне сейчас почти столько же, сколько было тогда ей. Иногда мне пронзительно хочется встретить её где-нибудь на улице, окликнуть, подойти, встать перед ней на колени, ощутить лицом тепло её ладоней, сказать, что встреча с ней сделала меня тем, чем я стал, и все хорошее, что со мной было и будет в жизни, определено ею.
А потом приступ отступает и отпускает меня вновь на свободу.