4 часа утра. Грозные боевые машины спят на Ходынском поле. Постовые ревностно охраняют их сон, передвигаясь исключительно на цыпочках. Лица их серьезны, в руках они держат автоматы и бдят изо всех сил, чтобы ни одна муха ненароком не залетела за линию ограждений с табличкой: "Запретная зона. Посторонним вход строго воспрещен". Им ужасно хочется спать, но никак нельзя. Они переглядываются издалека и как бы подбадривают друг другуа глазами: "Не спи, дружище! Если не мы - то кто?"
5 часов утра. Светло. На маршруте движения парада уже стоят белые автомобили с синими полосами и мигалками. Милиционеры постоянно куда-то уезжают и откуда-то приезжают, отгоняют другие машины, говорят без эмоций о чем-то по рации. По дороге равномерно расставлены дворники из содружественных республик. Каждый из них периодически два раза проводит метлой по мостовой, потом долго стоит и, прищурившись, смотрит вдаль, или курит. Если дворник сознателен и трудолюбив, то метла метет целых три раза.
6 часов утра. На дороге у первого поворота собирается толпа. Подходит дама с собачкой. Собачка маленькая и брюзгливая, она ревностно лает и нервно вертит по сторонам своей маленькой головой с длинной челкой. Дама полная и довольная. Через какое-то время к ним подъезжает автомобиль с мигалками, из него выходит милиционер. Он сначала приказывает собачке замолчать, потом принимается упрашивать даму. Собачка неугомонна, дама непреклонна. Но получен приказ - обыватели должны быть тихими и спокойными. Милиционер в порыве служебного рвения отбрасывает фуражку в сторону, рубаха на нем полурасстегнута, сам он красный от полемики, стоит на коленях и умоляет. Мольбы остаются без ответа. Тогда милиционер, понимая, что ничего не выйдет, поднимается с колен, отряхивает брюки, лицо его искажает гримасса детской обиды, он бросает полосатый жезл на мостовую, закрывает лицо руками и с криками: "У меня ничего не получается", прерываемыми всхлипываниями, бежит прочь от проклятой тетки и ее адского питомца. На горизонте появляются столбики черного дыма, рокочут мощные двигатели - это проснулась техника.
6-10. Президент и Главнокомандующий страны надевает на левую ногу правый носок, обнаруживает несоответствие и морщится от мысли, что прямо с утра нужно что-то менять. Через три с половиной минуты он уже выходит на балкон, надеясь увидеть генералов. Но генералы тоже не прочь придавить ушами подушки в выходной, тем более - после вчерашнего. Под балконом шуршит метлой самый трудолюбивый дворник в стране. Президент и Главнокомандующий поправляет лямку майки-алкоголички и кричит лениво: "Эгей, Бэшмет! Скажи, пусть начинают!" Самый трудолюбивый дворник в стране останавливается, кивает, бросает метлу и бежит прочь за ворота Кремля. Его рабочая тужурка развевается на ветру, оставляя оранжевую полосу на статичной картине кремлевского утра. За воротами на Красной площади Самый Трудолюбивый Дворник кричит следующему: "Пора", тот поднимает метлу вверх и машет дальше, Беларусская, Ленинградский проспект, поворот на Ходынское поле...
6-20. На перекрестках сдвигаются заслоны из бетономешалок и поливалок. Вид у первых отстраненный, у вторых - заспанный. Через пять минут из ворот начинают выезжать, гремя броней, первые машины. Они еще не совсем проснулись, поэтому их заносит на поворотах, они драконят гусеницами асфальт и играют в догонялки. Это - служба технической поддержки. Им не надо выстраиваться в парадную колонну, они здесь только на случай поломки.
6-30. После технической службы выходят пешие войска. Они тянут за собой скрипучие баллисты, несут чаны с раскаленным шипящим маслом, которое надобно выливать на головы супостата, пытающегося влезть в крепость по лестнице, потом проходят взводы с этими самыми осадными лестницами под мышками, отдельный дивизион тащит тяжелые булыжники и замыкает колонну рота мушкетеров с кремниевыми ружьями. За ними едут самоходные установки. Две непроснувшихся установки не замечают друг друга на дороге и сталкиваются. На них, как овцы в стаде, начинают наезжать сзади идущие. Моментально на повороте образовывается куча-мала, но службы работают оперативно. Тут же появляется ГИБДД, милиция, МЧС, пожарники, военная автоинспекция, начальники служб находят друг друга и начинают выяснять, кто из них в этой ситуации главный, и что кто дальше должен делать. На это уходит много времени, но тут открываются двери припаркованной рядом ржавой белой газели, из которой вылезают сотрудники спецслужб. Один подбегает сначала к одному танку, потом к другому, танки разъезжаются в собравшуюся толпу и начинают крутить башнями, разгоняя зевак и никчемных зрителей. Третий быстро выстраивает кучу-малу по стойке "Смирно", в одном ряду стоит техника, люди и начальники всех служб. Главный Спецслужбист командует: "Нале-ВО! Шагоооомммарш!" И все едут дальше, как будто бы ничего и не происходило. Вот такие они, Службы Специального Назначения. Чрезвычайно вежливые и странные люди.
7-00. У военных есть традиция. Перед каждым парадом необходимо заехать в Макавто и скушать говнобулку, картошку, выпить напиток, обязательно закусив пирожком, иначе парад не удастся. Первый танк подъезжает к окошку, из люка свешивается военный, которого другой военный держит за ноги. Первый стучит в окошко, пока не выпадет из сапог. Тогда его сменяет второй, которого держит за ноги третий.
Человек за окошком крепко спит. Красная картонная кепка его помялась прямо посередине буквы М, рубашка торчит из штанов. Наконец он поднимает голову, и все отчетливо видят смешной отпечаток от стола на его левой щеке. Солдаты ликуют. "Три бикмака, три деревенских картошки, три колы..." с ходу начинают диктовать они. "Какие блять бикмаки?" - нервно уточняет сонный работник макавто. "Знаешь, который час? Ты мне достучишься, фашист проклятый!" На слове "фашист" военные так страшно замолкают, что работника бросает в нервную дрожь. Он внезапно вспоминает, какой сегодня день, срывается со стула, запирается в туалете и какое-то время оттуда доносятся странные звуки рвущейся бумаги и льющейся жидкости. Потом дверь открывается, сотрудник выходит и с привычной улыбкой начинает обслуживать ранних посетителей. Техника, двигаясь по квадрату от окошка к окошку, сшибает углы здания, срывает боками плакаты, и после прохода последнего тягача с межконтинентальной баллистической ракетой на месте здания макдональдса остаются только некоторые руины без различимых признаков стен или крыши и окошко, за которым сидит чумазый умаявшийся сотрудник в залитом фритюром переднике. Глаза его выпучены, взгляд безумен и безразличен. Он стягивает с себя кепку, вытирает локтем вспотевший лоб, произносит фразу: "Ну слава Богу, этот год пережили..." и заваливается на бок.
8-00. Мы стоим на площади перед аэровокзалом, там, где мы оставили свои машины. Из подворотни, гремя и поскрипывая, выруливает поливалка. Она не похожа на те, новые, оранжевые. Она очень старая, может быть, старше нас всех, вместе взятых. Кабина и бока ее окрашены в защитный цвет, вода льется лениво на мостовую из ее поржавевших клыков-брандспойтов. На асфальте появляются первые лучи теплого майского солнца, во рту блуждает сухой вкус бессонной ночи. Гриша уминает хашбраун, жадно втягивая кока-колу из трубочки. Где-то там, у въезда на Красную площадь, выстраиваются боевые расчеты. Сквозь оцепление тянутся ручейки зрителей парада. Скоро там будет много шума, шариков, низкого торжественного голоса из громкоговорителей, ликования, оранжево-черных ленточек, флажков и детского изумления. Над площадью будут пролетать самолеты, военные на ходу станут отдавать воинское приветствие. Скоро начнется праздник.
9-59. Президент и Главнокомандующий нервничает, поправляя узел галстука. Все в тревожном ожидании. Но ничего не происходит. Генералы чего-то ждут. По толпе проходит легкий тревожный ветерок. Что-то случилось? Чего-то не хватает? Где-то что-то сломалось? Парад отменили? Как же так? Замешательство перерастает в робкое возмущение. И именно в тот момент, когда напряжение достигает максимально возможного уровня, тишину взрывает грохот мотора и шуршание шин. Но это не те четко отлаженные механизмы пахнущей свежей краской военной техники, это не слаженный чеканный топот начищенных до блеска сапогов. К рокоту двигателя примешивается еще какой-то посторонний звук. Что это? Это - звук отбивающейся от мостовой струи воды, сметающей облака пыли и разбивающейся на миллионы блестящих брызг. Со стороны Тверской на Красную площадь, сверкая кабиной, въезжает Старая Поливалка. Здесь она уже не такая, какой мы видели ее. Она, хоть и старая, но подтянутая, стройная и изо всех сил гордая. Если бы автомобилям давали награды, на ее боках не было бы свободного места. Она поливает Красную площадь в полной тишине, многотысячная толпа замерла, генералы стоят по стойке "Смирно", а ветераны с блестящими орденами и медалями на груди смотрят ей прямо в глаза-фары, и в этих глазах отражается всё, что было тогда - свистят снаряды, грохочут взрывы, залпы бьют один за одним, клубится пыль летних дорог и трещат по швам морозы укутанных телогрейками зим, скребут грунт лопаты, роющие окопы, режут небо пропеллеры самолетов, стучат колеса поездов, скрежещут сталью болванки на тыловых станках, греют сердце прожженные запахом пороха и слез радости письма во внутренних карманах. Потому что они одного возраста. Потому что они помнят друг друга.
Проехав по площади, Старая Поливалка скрывается на Васильевском спуске и поворачивает направо, на набережную. Звук ее мотора становится все тише, и, еще пару раз взревев на повороте, она исчезает совсем где-то вдали. И только тогда, как бы опомнившись, генералы приходят в движение. И только тогда дают команду. И только тогда на Красную площадь входят стройные ряды солдат и офицеров, въезжает грохочущая техника и влетают шумные самолеты. Потому что такова традиция. Потому что так должно быть. Потому что весь этот мир был бы совсем другим, если бы не было их. Потому что они победили. А ведь мы порой забываем, что это - ИХ праздник.