Рассказ напечатан 25 июля 1991 года в независимой газете Байкальского региона «Советская молодёжь» № 84-85 (г. Иркутск). События, описанные в рассказе, произошли во Владивостоке в 1965 году.
Цок-цок, - всё ближе раздаётся цоканье каблучков-гвоздиков в коридоре университетского общежития. Цок-цок – всё звонче и увереннее – уже под самой дверью, и я откладываю в сторону учебник по зарубежной литературе. Догадываюсь: это Зойка, вот сейчас войдёт, пальнёт в тебя яростно-голубым огнём своих глаз и гордо заявит: - Четверо классных ребят ждут нас!
У неё так заведено. Выйдет куда-либо по делам - назад тащит невод с кавалерами для себя и всех своих подруг:
- Выбирайте, девочки, на свой вкус, но только, чур, тот, что в синей футболке, черноглазый, - мой!
С лёгкой Зойкиной руки некоторые девушки обрели себе верных и надёжных поклонников. Но сама Зайка-попрыгайка, как любовно звали Зою многочисленные подружки, никак не могла остановить свой выбор ни на ком из парней. Однако удивительную способность, где угодно знакомиться с отличными ребятами, она продолжала совершенствовать.
Так и на сей раз случилось. Но только вошла она взбудораженная больше обычного, голос дрожал и срывался, глаза метали голубые молнии:
- Знаешь, Танюха, кто нас возле общежития ждёт?! Ты сейчас упадёшь!
Она несколько секунд пыталась заговорщически молчать. А потом страстным шёпотом произнесла:
- Толик Болдырев и Юлик Юрский из высшей гражданской мореходки, четвёртый курс.
Не дождавшись от меня бурных восторгов, она на мгновение изумлённо раскрыла свой пухленький ротик, но после её невозможно было остановить
- Ты что? C неба свалилась?! Толика она не знает! Юлика она не знает! Немедленно одевайся! Толик и Юлик! Юлик и Толик! Это лучшие из лучших, понимаешь, что лучше в мореходке, да и в городе, в конце концов, нет! Это такие красавцы - предел мечтаний! Быстрее, пошевеливайся… Глаза свои кошачьи не забудь подвести. Подведённые чёрным, они, как изумруды, у тебя сияют, так и манят, так и манят, знаешь ли! Я заметила, как ребята ведутся на глазки твои! Представь, я над этим Толиком давно голову ломаю, как к нему поступиться, где, когда.
- Ой, ли? – перебиваю я. – Так голову ломала, что на прошлой неделе каблук потеряла, лётая по свиданиям.
- Да ты не перебивай, моралистка. Кофточку красную надень, нет, лучше костюм чёрный с белой отделкой. Так вот, Толик - чемпион зоны Сибири и Дальнего Востока по боксу. Сечёшь?
- Секу!
- Туфли одень на самом высоком каблуке. Мальчики во какие! - она восторженно тянула ладошку куда-то вверх, туда дотянуться ей было не дано. - Но только, чур, Толик мой! Я знаю, что у него нет девчонки, понимаешь, нет! Я узнавала у его однокурсника. Как это может быть, я не понимаю, чтоб у такого парня и не было! Вот у Юлика их пруд-пруди! Представь, такой лапочка Юлик, метис - полуеврей, полуукраинец. Стройный, как кипарис, белокожий, тёмноволосый, кудрявый, а глаза - египетские ночи! Вылитый врубелевский демон. Бабы по нему, слышала, с ума сходят. А Юлик, такой привередливый! Ну, ни на ком не задерживается. Тань, ты не смущайся! Он от тебя точно обалдеет. Я ещё так тебя преподнесла! И посолила, и поперчила. Такая подруга, говорю, такая классная, учится на журналистике, пишет стихи. Есть, правда, и недостатки у неё. А они сразу спрашивают, чуть ли не в один голос: «Какие?» А я им: слишком добродетельна и не в меру красива. Ты же знаешь меня, за словом в карман не полезу. Вот и стоят они возле нашей общаги, ждут своих богинь, новоиспечённых богинь гражданского флота!
- Ой, болтушка, - сокрушаюсь я.
- Ну, хватит в зеркало пялиться! На выход! – подталкивала меня Зоя – Вперёд, дитя народов разных, но влюблённых. Дитя народов равных, но пленённых, - на ходу она, будущий филолог, любила сочинять всякую околесицу.
В этот вечер, за неделю до Октябрьского праздника 7 ноября 1965 года, во Владивостоке стояла почти летняя теплынь, от моря веяло последней нежностью осенних волн. На улицах было многолюдно.
- Итак, она звалась Татьяна, - дружелюбно протянул мне руку казавшийся слегка высокомерным Юлик.
Он был и впрямь похож на Врублевского демона. Ну, Зойка - глаз-алмаз. Но второй юноша… Вот уж барабан судьбы! Ударит, так обязательно внезапно! Второй юноша с мужественно-нежным открытым лицом влюбил меня с первого взгляда. Словно тончайшая невидимая, но ощутимая молния прошла сквозь грудь и сердце. Вот она сладострастная стрела амура! И душа на мгновение замерла, а потом затрепетала, и заиграли в ней тайные волшебные струны.
Толик пошёл рядом, а потом взял меня за руку и повёл, потому что интуитивно понял, что я потеряла ориентировку в пространстве. Как сомнамбула, я шла с ним. А Юлика и Зою точно волной от нас откатило. И они нисколько не сопротивлялись, очарованные звоном небесного колокольчика, слышного только им. Толик спрашивал меня о чём-то. И голос его звучал, как натянутая струна. Я что-то отвечала, тут же почти забывая, о чём шла речь, возможно, о моей учёбе в университете, о выборе профессии, а, может, и не об этом. Наши слова и движения рук, глаз, губ, шаги - всё рождалось, как музыка морских волн, и тут же уплывало и тонуло в бездне опьяняющего счастья. Романтичный загадочный город кружил нас в своей зелёной карусели и, как во сне, мы о чём-то говорили то на скамейке сквера, то на набережной, то под шум волн бухты Золотой Рог. А Юлик и Зоя, всё время находящиеся неподалёку, лишь изредка каким-то чудом проникали в наш мир быстрым промельком двух силуэтов, звуками поцелуев, шепотом и тихим смехом, а то и вовсе исчезали, словно невидимые и неслышимые.
Толик будто растворился во мне, а я - в нём, и мы чувствовали, как сливаются наши души. Забывая слова, мы поглощали друг друга ненасытными восхищёнными взглядами. Его карие тёплые зрачки, густые тёмно-каштановые волосы, нежная чистая кожа, мужественный рот, складывающийся в притягательную улыбку, его задумчивый романтический профиль, твёрдая сильная ладонь и апофеоз всего - роскошный голубой гюйс на крепких плечах - всё это было захвачено моими жаждущими глазами, спрятано в глубину души и сохранено в её сокровищнице по сей день.
Он был бережен со мной, как с маленькой сестренкой: прикладывал мою ладонь к своей щеке, а потом нежно целовал её в самую серединку и, целуя, трогал кончиком языка подушечки пальцев. Он крепко держал меня за руку, когда вёл, не обнимал и не прижимал к себе, как Юлик Зайку, но когда случайно я попыталась выдернуть руку, чтобы взмахнуть ею, по обыкновению, что-то говоря, Толик, тихо, словно для себя одного, сказал:
- Никогда не отпущу.
Теперь я думаю, что он не посмел бы поцеловать меня в тот вечер, прощаясь, если бы Юлик, по-хозяйски сграбаставший Зайку, не заявил нам менторским тоном:
- Целуйтесь! Промедление смерти подобно! Через пару секунд мы с Толиком уже в числе опоздавших из увольнения.
И, точно по команде, Толик быстро привлёк меня за плечи, и долгий властно-нежный поцелуй показался мне самым коротким мгновением.
Нас четверых вдруг обуял страх: накануне 7 ноября мы, неожиданно и счастливо встретившиеся, боялись потерять друг друга. Юлик популярно - для невежд – объяснил нам, что всю неделю до праздника придется нам побыть врозь, ибо, не дай Бог, самоволка! – не видать тогда им увольнения шестого ноября. А шестого, как договорились, у нас должна состояться интимно-организационная встреча, на которой мы обговорим, как провести вместе праздничный день.
Я и Зойка с нескрываемым восторгом клялись курсантам, что не дадим согласия пойти ни в одну компанию, куда нас чуть ни за месяц начали приглашать знакомые студенты. Ребятами даже было оговорено, что если они по каким-либо из ряда вон выходящим обстоятельствам не придут вовремя на свидание в нашу общагу шестого в двадцать ноль-ноль, то мы все-таки должны ждать их, ведь они всё равно придут, потому как иначе быть не может.
Я и Зойка были в восторге от серьёзной настроенности ребят на будущую нашу встречу. Простившись, мы проговорили о Толике и Юлике ночь напролет.
А потом была сумасшедшая неделя, потому что я и Зоя помешались на Толике и Юлике. Чем-либо заниматься и о чем-нибудь или о ком-нибудь думать и говорить, кроме как о Толике и Юлике, мы не могли. Перестали слышать, запоминать и записывать лекции, тем более болтать со студентами и отвечать на их записки. На лекции по зарубежной литературе, погруженная в свои мечты о Толике, я, горящим взором впившись в лицо преподавателя, не слыша его слов, неосознанно и неотступно следила за его передвижением по аудитории, чем окончательно вывела его из себя. После лекции красивый и остроумный доцент выказал мне свое недовольство:
- Вы мне помешали! Я вам припомню!
Но, видя мое замешательство, он перешел на более миролюбивый тон:
- Ну, хорошо, не расстраивайтесь. Я вас прощаю. Знаете, ваш профиль я уже видел у статуи богини Артемиды в Риме. Говорят, такое сходство приносит девушкам счастье, богиня им покровительствует.
- Это правда, Виктор Николаевич! Артемида начала мне покровительствовать три дня назад. И с тех пор я счастлива!
- Как прекрасно быть молодым, - грустно вздохнул доцент с начинающими седеть висками, потёр их и удалился.
После Рима он второй раз женился на красавице-аспирантке. Об этом иногда поговаривали студенты, но мне до этого никогда не было никакого дела, а теперь и подавно. Я помешалась на Толике. И всю неделю стремлюсь только к Зойке, а она ко мне. Мы собираемся вместе, уединяемся и вдвоем ждем и мечтаем, ждем и мечтаем. Нам даже ночами не спится, мы все о том же говорим, притаившись на лестнице, или в бытовке, или в читальном зале, или в ленкомнате, или в постели – ну, словом, везде.
- Я Юлика ни за что не отпущу, - говорит Зойка, - буду бороться за него, понимаешь?! У меня жизнь теперь в нём, - продолжает она. - Когда Толик за тобой пошел, как безумный, меня к Юлику, как волной, отбросило. И вечера мне хватило, чтобы прирасти к этому великолепному чёрту намертво. Я замуж за него пойду, ребенка от него рожу. Пусть плавает, а я ждать буду, верно ждать.
А я бесконечно могла говорить о Толике. Мне мучительно хотелось воспроизвести в своей опьянённой страстью памяти каждое его слово, движение, взгляд. И все-таки какой-то тайный ужас, что он не придет, и я никогда его больше не увижу, мучил меня. Но я боялась поделиться своим неотступным страхом с Зойкой, сглазить неосторожным словом наше с ней счастье.
Каждый новый день ожидания встречи с ребятами становился всё более сладострастно-мучительным. Души наши горели свечами надежды во мраке разлуки. Как костры в ветреную погоду, вспыхнули они в последний день, день назначенного свидания.
В восемь вечера я и Зоя, изысканно одетые, дрожащие, как молодые весенние листочки на порывистом ветру, тесно прижавшись друг к другу и высчитывая последние секунды, ждем явления наших кумиров. Но минуты, одна за другой, сгорают, как сухие спички. А Толик и Юлик всё не приходят. Ужас леденит мне душу. Зойка взрывается.
- Я так и знала! Не хотела только тебя заранее расстраивать. Не верю ему, понимаешь, не верю этому бабнику Юлику. Они за эту неделю других встретили, лучше нас или хуже, не знаю. А, может, прежняя девица Юлика в училище явилась, не запылилась! Есть такие особы, которые даже умудряются в казарму ночью пробираться, я слышала. У них там гражданская мореходка, не военная, все не так строго, представляешь?!
У Зойки в глазах стояли яростные слезы:
- Я ненавижу, ненавижу его! Он и тебе всё испортил. Подругу для Толика девица Юлика могла привести. А у них, у мужчин, знаешь, как бывает: переспят с бабой – и обо всем забывают. А с нас, девчонок, что им было брать на этом празднике? Я бы всё равно Юлику так сразу не отдалась, с бухты-барахты! А он это понял, негодяй! – почти по-змеиному шипела Зоя. Он в тот вечер уже пробовал! Я тебе об этом просто не говорила. Подлые, подлые они, гады! – разъярилась она окончательно. Убить, убить их мало! В блондинистой голубоглазой Зойке взыграла её мордовская кровь: смерть обидчикам!
Черная смола лютой ревности пролилась от Зойки и в мою душу, и без того терзаемую сомнениями. «Другая у него, другая!» - стучало у меня в висках острыми молоточками. И я еще клялась ему ждать до скончания века! А, может, еще зайдет, соизволит? Я ведь не усну сегодня: все буду ждать-поджидать! Пенелопа новоявленная!
- Зоя, какая подлость! – возмущалась я. – Как они еще нас уговаривали: никому не обещайте, мол, праздник, только с нами! Посмеяться, что ли хотелось им над легковерными дурочками? И где они сейчас? С кем? – эта ревнивая мысль особенно больно ужалила душу.
- Как с кем? – подхватила Зойка. – И она еще спрашивает?! Все так просто, банальная история! Представь, - рисовала она довольно убедительную картину. – Они вышли в увольнение, такие классные мальчики! Идут к нам.
Я ясно представляла, как Толик идет навстречу мне, такой милый, со своей притягательной улыбкой. Душа уже рванулась к нему, но вдруг между нами меркнет свет, заслоненный сонмом каких-то зловещих расплывчатых фигур. И ужас опять начинает сосать мою душу.
Но Зойка неумолимо продолжает свою обвинительную речь, в которой нет пощады «этим двум подлецам».
- Который час, кстати? – спрашивает Зоя, хотя ни на минуту не отрывалась от циферблата своих часов. – Ах, два часа мы уже на взводе! Ну, с меня довольно, будь они трижды прокляты! Ни слова больше о них, они уже больше не существуют!
И она, выпустив последний пар своего гнева, закуривает сигарету «Фимина», длинную и тонкую, блестящую и ароматную.
Зоя долго молчит, но я знаю, что ее душу продолжает сжимать безжалостный спрут страсти щупальцами любви, ревности, ненависти, самолюбия. Потому что сама чувствую тоже. Я почти физически ощущаю, как душа моя темнеет и тяжелеет, становится мрачной, мощной глыбой, катящейся с высокой скалы моего самолюбия. Такая махина раздавит любого! Бедный Толик, кто тебе позавидует? И уж точно: от любви до ненависти один шаг!
Ночью, когда девочки в моей комнате крепко уснули и я напрасно пыталась сделать то же самое, ушли от меня ревность и ненависть к Толику, сменившись смутной тревогой за него и щемящей тоской по нему. Я долго горько-прегорько плакала беззвучными слезами в подушку и не помню, как заснула. Но зато отчетливо помню, что разбудил меня сон, вселяющий ужас своей непроглядной чернотой. Мне снились мрак и стонущий невнятный зов о помощи. Но моя обида не дала мне разгадать вещий смыл этого сна.
Праздничный день 7 ноября начался для меня и Зои мрачнее самого мрачного понедельника. У нас зверски раскалывались от боли головы, мы чувствовали себя опустошенными и разбитыми. Ребята из нашего общежития еще пытались пару раз зазвать нас в последние, наскоро сколоченные компании из одиноких девчонок и парней, но у нас не было ни малейшего желания веселиться. На демонстрации мы не были. Весь день курили молча в моей комнате, лежа на кроватях. Добро, не было девчонок: все разбрелись по компаниям.
Вечером к нам зашла Оленька, пухленькая, рыжеволосая, очень скромная девчушка, филологиня, как и Зоя. Они учились в одной группе и жили в одной комнате.
- Девочки, - начала она жалобным просительным тоном, - пришел Игорь, и не один: с ним еще трое ребят.
Неизменный друг Оленьки, и будущий ее муж Игорь, учился на третьем курсе гражданской мореходки на механика. Это был неразговорчивый, ничем не примечательный парень, но девушка дорожила им необычайно.
- В нашей комнате, - продолжала Оленька, - никого из девочек нет, все разъехались. И друзья Игоря сидят такие мрачные, видно, потому, что надеялись, будет хорошая компания, а у нас никого нет, кроме тебя, Зайка, и Тани, - как бы оправдывалась она. – И у Игоря плохое настроение, оттого что ребятам скучно. А у меня чудный стол получился. И мальчики отличные вина принесли.
- Все ясно, - перебила ее Зоя усталым голосом, - нами надо заполнить пустоты. Ломаться не станем. Честно говоря, - обратилась она ко мне, - я не прочь выпить штрафную, как опоздавшая к столу, а то душа ноет, никак не уймётся. Идем! – сказала она мне властно.
Как робот, ничего не чувствуя и ни о чем не думая, я пошла за девочками. Мальчики были в форме. Гюйсы, золотые лычки на рукавах напомнили мне Толика. Но думать о нём у меня не было больше сил. Курсанты действительно сидели мрачные, подавленные. И мы не заметили, чтобы у них повысилась настроение с нашим приходом.
Когда все достаточно выпили и жизнь стала казаться чуть светлее, чем она есть, Игорь встал и сказал тихим печальным голосом:
- Девочки, простите нас, что мы пришли сегодня в радостный для вас день такими мрачными. У всех курсантов нашего училища, да и не только у них, случилось страшное горе. Сегодня в больнице умер лучший наш парень, гордость всего училища Толик Болдырев. В четыре часа дня мы все стояли под окнами больницы. Весь медперсонал плакал над ним, но не в силах был помочь. Врачи оказались бессильными перед десятью ножевыми ранениями, многочисленными ударами кастетов по голове, двусторонним крупозным воспалением легких. Давайте выпьем в память о Толике, для нас он останется живым и лучшим парнем! Красивым, сильным и мужественным моряком.
Слушая Игоря, я и Зоя были не живы, не мертвы. Ребята выпили своё вино за Толика с чистым сердцем. Только я и Зоя, словно две каменные бабы, одинаковые в своем уродстве, вперившиеся в жуткие глаза друг другу, среди выжженной степи человеческого добра, не смогли удержать в своих окаменевших от ужаса пальцах скорбного вина. Ребята поняли наш замешательство по-своему верно, что мы знали Толика и эта неожиданная весть о его гибели больно поразила подруг. Они сочувственно смотрели на нас, а мы с ненавистью, стыдом и болью смотрели друг на друга, понимая, что каждая сейчас – зеркало другой, где отражаются эгоизм, себялюбие, гордыня, убивающие любовь и составляющие зло, которого мы никогда в себе не подозревали. Тщеславные, мы всегда считали себя носителями добра, заложенного в нас изначально. И мы радовались этому и не принимали и не понимали никакого злого человека.
Но стоило мне только оторвать взгляд от подруги и уйти в себя, жалость и любовь к бедному моему Толику, которого я так бесстыдно предала своим неверием в его честь, верность, чистоту, стали разрывать мое сердце. Из-за слез, стоящих в глазах, я никого уже не видела. Но слышала, как Оленька, чуть не плача, спросила:
- Как же такое могло случиться?
Игорь рассказал, что у курсантов есть в городе излюбленное место – обычная столовая, где всегда есть неплохое пиво. Выйдя в увольнение, все, как принято, по пути из училища заглядывают туда, ужинают с кружечкой пива, обговаривают свои планы на выходные: кто куда идёт или, может, кому-то из ребят нужна помощь. Договариваются, где и когда можно встретиться или найти друг друга в случае надобности, а потом расходятся в разные концы города.
- А вчера неладно вышло. Оказалась в столовой целая кодла блатных пьяных мужиков. Забрали они у ребят столы, стулья, обматерили. Да еще давить на них стали: выйдем, мол, на улицу, поговорим. А курсанты наши в городе никогда за трусов не слыли. Завязалась драка крупная, народу много. Блатные с ножами, кастетами, ребята наши пояса поснимали с бляхами. А тут милиция подъехала. Все врассыпную: блатюки – понятно почему, а курсанты, само собой разумеется, - кому охота попасть в каталажку, когда и родители, и подружки на праздник ждут? Все разлетелись на четыре стороны. И Толик, как назло, подворотней не стройку ушел. А там и блатные все, как один. Отступать он не привык. Но их же, мразей, свора – и все с железом. Хорошо, я думаю, он им врезал, раз они его убить решили. Сбросили, гады, его в глубокую канаву на новостройке. А тут, как на беду, первые заморозки ударили ночью, застудив Толику раненые легкие. Всё же выбрался он оттуда, дополз до двери барака, где старик со старухой услышали его стон, тихий стук, но открыть побоялись. Под утро открыли всё же дверь: курсант лежит в крови, без сознания.
Как же я могла не почувствовать, что он попал в такую беду? – думала я с ненависть к себе. – Это ж какое надо иметь сердце, деревянное, каменное, железное? Какую душу, тупую, слепую, глухую? Чтобы не кинуться к нему, не искать, не помочь? А что, если я своим недоверием надломила его, ослабила его силу, мужество? А Зойкино проклятье при моём молчаливом согласии?
И тут заговорила Зойка, голос у нее был какой-то не свой – старческий:
- А где же его друг Юлик был? Что же он товарища в беде бросил?
- Юлик бы не бросил! Ему самому в драке кастетом голову разбили. Ребята его в больницу увезли: он кровью истекал и легкое сотрясение мозга получил. В том-то и дело, что теперь и Юлик, и все ребята себя винят, что Толик один, без подмоги друзей оказался. За него ведь меньше всех боялись: ему и от десятерых было пустяк отбиться. А вот как вышло! Перед смертью Толик в сознание пришел, и Юлик успел с ним поговорить.
Зоя буравила меня пронизывающим мрачным взглядом. Теперь мы знали с ней всё. Было ясно, что она, как и я, осознала всю тяжесть нашего с ней преступления против любимых. Мы не могли более оставаться в компании. Вдвоем нам стало чуть легче. Помогали наши слезы, слезы двух глупых баб, потерявших свое счастье.
- Никогда мне не простится этот грех! Почему в гневе я такая злая на язык?! Почему я такая дура? Не простится! – всхлипывала Зоя,
- Это я виновата, никогда не прощу себе, - присоединялась к ней я.
Лица наши стали уродливы от долгих слез. Голова и веки отяжелели. Горе казалось таким безысходным. И тогда я вдруг ощутила чье-то тепло в пространстве над моей левой грудью, почувствовала чью-то доброту и жалость ко мне. И я придумала себе, что Толик со мной, но мне не дано его видеть.
А жизнь продолжалась. И сердце мое таяло от любви к моему погибшему Толику. Умом я понимала, что не увижу его, даже мертвым: родители сразу увезли его тело куда-то под Владивосток. У меня возникла уверенность, что Толик не хочет, чтобы я видела его мёртвым. И я не стала разыскивать это место под Владивостоком.
Зоя несколько недель пыталась найти Юлика, но это ей не удавалось. Неожиданно поздним вечером мы встретили его на улице. Он был пьян и глядел сквозь нас, не узнавая. Но Зоя позвала жалостливо:
- Юлик!
Он подошел, когда признал нас. Его лицо перекосилось от ярости.
- Ненавижу! Ненавижу! – выкрикнул он и, оттолкнув Зойку, исчез в толпе.
Вскоре мы с Зоей отдалились друг от друга. Навсегда.