- Чай изволите пить?
- Благодарю, всенепременнейше! С лимоном, пожалуйста.
- Ой, лимона-то нет! Только сахар. Может, с молоком?
- С молоком? Ну уж нет, пустое! И вообще, бросали бы вы эти свои колониальные замашки! И сахар я, к слову, тоже не употребляю.
- Ойойой, континентальная твоя душонка, б№"%ь!
Гриша пнул пальцем окурок. Бычок покрутился в воздухе и рассыпался по земле стайкой красно-оранжевых искр. На долю секунды стало теплее. Я тоже пошел в комнату.
В комнате стоит белый диван. Он меня не любит. С некоторых пор мы с ним не дружим. Я бы с ним дружил, а вот он не очень хочет. И я, кажется, догадываюсь, почему, и сам на дружбу не напрашиваюсь. На диване спят кошки. Их две, про себя я называю их Серая и Белая, потому что одна из них серая, а другая - черная. На самом деле их зовут Нюся и Глобус. Они умеют одновременно без команды спрыгивать с подлокотника дивана на пол, когда Гриша ставит туда тарелку с остатками мороженого. Кошки очень любят мороженое. И жрали бы они его круглые сутки. Но Гриша суров, он ограничивает кошек в еде. Кошки нетрезво шатаются по квартире из стороны в сторону, трутся волосатыми боками друг о друга, заискивающе заглядывают гостям в глаза и ждут, пока Гриша поставит на пол вкусную тарелку из под мороженого. Тогда кошки совершают синхронный прыжок и щеками выпихивают друг друга из тарелки, а языками вылизывают начисто мороженое с клюквенным сиропом.
На стенах висят картины. Какие-то из них нарисовал сам Гриша. Мне нравится картина с изображением города, нарисованная угольком на белом холсте. Всё есть на этой картине: и дома, и мосты, и самолеты, и телевышка, и поезд, а на одной из платформ поезда даже едет бульдозер. Рядом висит цветной гришин портрет. На портрете он суров, как будто прямо сейчас отказывает кошкам во внеочередном питании, черты его лица стремительны, и когда я разглядываю этот портрет, мне кажется, что Гриша - капитан подводной лодки, и что на этом изображении он глядит в морскую даль, стоя на палубе и опираясь локтем о перископ, а кошки-матросы слоняются без дела у него за спиной в поисках дополнительной порции похлебки. А на палубу падает восторженное говно пролетающих мимо чаек. Тогда я вспоминаю, как Гриша, горячась, выкрикивает: "Я - моряк! Мне на грудь чайки срали!" И мне становится хорошо, потому что всё вдруг как-то удачно сходится: и чайки, и матросы, и портрет.
В коридоре висит белый лист с нарисованной на нем баржей. У баржи почему-то не видно кормы, наверное, она очень длинная и корма ее скрывается где-то далеко в тумане. Эту картину я вижу каждый раз, когда снимаю или надеваю ботинки, поэтому я всегда либо здороваюсь, либо прощаюсь с ней.
Я возвращаюсь в комнату. Гриша спит, накрыв лицо книгой Хармса, которую он только что читал мне вслух. В воздухе витает сладковатый запах перегара, ноги гришины смешно сложены в позу недолотоса, пятки косолапо вывернуты в стороны, отчего он сильно похож на узбека. В ногах валяется томик Довлатова. Дышит Гриша ровно, глубоко, и я понимаю, что континентальный чай придется делать самому.
На одной из голубых кафельных плиток на кухне приклеена надпись: "из белых грибов". Уже который год я смотрю на нее и думаю, как же это кафель может быть из белых грибов? Может быть, это ответ на какой-то вопрос? Или напоминание кому-то? Вот, например, если кто-то варит суп из белых грибов и вдруг забыл об этом, стоит и ломает голову: "А из чего же на самом деле этот суп?" Пробует его немного - эх!.. Хорош суп, наварист. А из чего - непонятно. И вдруг этот кто-то поворачивает голову и видит надпись: "из белых грибов". Ага! Из грибов же суп-то! Кто его знает, может быть, когда суп из белых грибов варится, у человека память пропадает? Сам-то я никогда не варил.
В холодильнике у Гриши обычно пусто. Нет здесь даже вечного майонеза или отжатого до спазмов в мышцах пакета кетчупа. На кухне всегда стоит какой-то странный стул, седалище которого выше крышки стола сантиметров на сорок. Иногда я сижу на этом стуле, ощущая себя неизмеримо выше той суеты сует, что происходит на столе, пью чай и размышляю о том, что если бы в холодильнике была еда, то ей было бы холодно. А поскольку там только мороженое, никому не обидно. Холодильник стоит боком, и между его белым когда-то корпусом и черной решеткой радиатора сзади воткнута пальчиковая батарейка. Сделано это очевидно для того, чтобы он потише урчал. Когда урчал только холодильник, было еще терпимо. Но после появления кошек кому-то нужно было подвинуться, либо холодильнику, либо кошкам. Кошкам-то поди такое объясни! Кошки медлить не станут, сразу вам скажут, что они о вас думают. А холодильник - он спокойный, добрый. Ничего не сказал холодильник. Вздохнул, повел плечом, поправив батарейку и заурчал себе тихо и грустно под нос.
В кабинете у Гриши висит календарь со специальными бумажками для заметок. Там написаны разные незнакомые имена и цифры. Иногда я узнаю имена, иногда цифры. Но почти никогда не бывает так, что знаком мне и человек, и номер. Может, это головоломки, которые придумывает по ночам Гриша. А может, он придумывает еще и кроссворды. Хотя вряд ли. Иначе его бы уже позвали на Поле Чудес и сам Якубович прелюдно расцеловал бы его в сахарные уста, а все бы смотрели его по телевизору и радовались: "Вон же, смотрите, это же Гриша!"
Интересный у Гриши дом, живой. Прямо как он сам. Однажды мы с Гришей купили в магазине торт и пришли к нему в дом пить чай. Однако чаепитие не задалось, потому что дому торт не понравился. Очень уж он был вычурный, с кремом и розочками, и дом всеми своими стенами, окнами и дверьми подбоченился да и заявил: "Знаете чего, вы этот торт поскорее деньте куда-нибудь, Бога ради, пока я вам тут не устроил!" И никому не захотелось ощутить на себе, что это такое хотел устроить дом. И пришлось нам тогда идти за водкой.
Так прихожу я иногда к Грише, а он встречает меня с порога, довольный и счастливый, что бы ни случилось. Голова его полна интересных новостей, которые он спешит сообщить непременно и немедленно. И тогда я тоже становлюсь довольный и счастливый, потому что опять я встретил Гришу. Здесь всегда всё хорошо, потому что всё просто. Хочешь ходить в трусах - ходи, хочешь плюнуть с балкона - пожалуйста, хочешь почесать задницу - нет проблем, хочешь ковырять в носу - запросто. Хочешь кому-то позвонить - найди телефон на стене, хочешь высокого - есть картины, хочешь тепла - отыщи кошку, хочешь еды - есть еда, но только без выебонов. А что, макароны - это ли тебе не еда? Водка тебе не еда? Ну и проваливай тогда на хрен.