"Паранойя ((др.-греч. ;;;; — рядом, около, отклонение от чего-либо, ;;;; — мыслить) -- Психическое нарушение, характеризующееся подозрительностью и хорошо обоснованной системой сверхценных идей, приобретающих при чрезмерной выраженности характер бреда. Эта система обычно не меняется; она была бы совершенно логична, если бы исходные патологические идеи были правильны. Поскольку деградация у больных паранойей чаще всего происходит лишь на конечных стадиях заболевания (им зачастую удается придать видимость реальности своему бредовому мышлению, вовлекаясь в судебные процессы или другие сутяжнические виды деятельности), они редко оказываются в психиатрических больницах. У больных паранойей нет вычурного поведения, эмоциональной нестабильности, гротескных галлюцинаций и необычных идей, отмечаемых при других психопатологических состояниях. Многие из них способны поддерживать, хотя бы поверхностно, экономическую и социальную адаптацию. Только когда их побуждения приходят в конфликт с общественным благополучием, становится очевидно, что необходима госпитализация. С другой стороны, встречаются случаи паранойи, когда больной выражает весьма странные идеи." (из медицинской энциклопедии)
Я сидел, развалившись в своем любимом кресле, плечом прижав телефонную трубку к уху, и кидал дротики в мишень на стене. У меня в руках оставалось всего две штуки из двенадцати, и, значит, разговор очень скоро придется заканчивать. Как-то так уж повелось, что я созванивался с матерью всегда перед работой, регулярно раз в два-три дня. Для меня это давно стало привычкой вроде, прогулок с собакой.
- Ладно, сынок. Много не пей, води машину аккуратно и передавай привет Татьяне.
- Конечно, мам. Счастливо!
Повесив трубку, я задумчиво почесал ей подбородок, и вдруг почувствовал, как по спине у меня пробежала стайка мурашек. Кто такая Татьяна я понятия не имел. Жену, теперь уже бывшую, звали Аня, собаку, вернее, пса звали Арчи. Сестры у меня никогда не было. "Это не твоя мать!" -- раздался чей-то противный голос в моей голове. Откуда-то изнутри поднялся холодный липкий страх. Я еще ни разу не замечал признаков маразма у мамы -- для своих пятидесяти пяти, она была совершенно здорова, бодра и полна энергии и идей. Но откуда эта Татьяна? Мне захотелось перезвонить ей и спросить что-нибудь вроде "А как там папа?". Но слишком уж пугала перспектива услышать в ответ "Отлично. Передает тебе привет". Нет уж, гораздо проще сейчас сделать вид, будто бы ничего особенного не случилось, а через пару часов, мой мозг сам сгладит острые углы, выкинет из памяти этот липкий ужас неправильности происходящего, подретуширует, откинет одни мелкие детали, добавит другие... К концу дня я буду уверен, что мама оговорилась, или я ослышался, а на следующий день, я забуду об этом вовсе. Я мотнул головой: бред. Да мало ли какую Таню она имела в виду? Из собачьего клуба, соседку, продавщицу в магазине, куда заходила, когда приезжала к нам в город. Мысленно махнув на это рукой, я пошел в душ - пора было собираться на работу.
Стоило бы побриться, но куда-то задевался проклятый баллончик с пеной. Я перерыл все шкафчики, но его не было. В общем-то, я не склонен класть вещи на место -- как правило, после использования они оказываются аккурат в конце кратчайшей траектории к ровной поверхности. Конечно, у меня бывают порывы вроде затеивания генеральной уборки, но вряд ли я мог вынести его из ванной комнаты -- зачем? Высунувшись из-за занавески душевой и стараясь не капать водой на пол, я еще раз окинул взглядом интерьер. Зеркало, раковина, полки, шкафчики... Чисто. Ну, по крайней мере, в том смысле, что никаких следов пены для бритья. Пожав плечами, вернулся под горячий душ. С детства я испытывал тягу к воде, и стоять под душем или валяться в ванной мог часами. Горячая вода, потом холодная, потом снова горячая, так несколько циклов и вот уже от утренней усталости или вечерней сонливости не остается следов. Вода смывает грязь, вода смывает ночные кошмары, вода смывает усталость и боль. Вода – это постоянное движение, а движение – это жизнь.
Выключив душ и что-то насвистывая, я отодвинул занавеску и потянулся за полотенцем. И замер. На самом видном месте, на стиральной машине красовался баллончик с пеной для бритья от "жиллет". Того самого, лучше которого, если верить рекламе, для мужчины нет. Я не мог поручиться, что до этого я смотрел конкретно на те несколько квадратных сантиметров, что он занимал на поверхности, но я был уверен, что не заметить его во время своих поисков я не мог. Или, все-таки мог? Иначе остаются только две возможности: либо надо мной шутит барабашка, либо его принес откуда-то Арчи. Арчи, конечно, на редкость умный пес, даже по меркам немецких овчарок. Но, все же, представить его тихо входящим в ванную и аккуратно ставящим баллончик на стиральную машину я не мог. Скорее уж это барабашка, но в них я не верю. Значит, все-таки, я его не заметил. Я закрыл глаза и попытался вспомнить картинку, которую видел, когда осматривал ванную. Раковина, над ней зеркало. Пусто. Полки. Пусто. Шкафчики. Пусто. Батарея и стиральная машина. Пусто. Или не пусто? Иногда так бывает, что смотришь, и в упор не видишь предмета. Сознание, подчас, выкидывает с нами странные штуки... Ладно, черт с ним. Пора на работу.
Помимо воды, я еще с детства любил ночь. Сколько я себя помню -- самое страшное для меня было вставать раньше полудня. Школа, институт, работа от звонка до звонка -- для меня все это было невыносимой пыткой. Если я вставал раньше хотя бы полудня, то весь день чувствовал себя разбитым, сколько бы не спал накануне, и под вечер сил оставалось только на то чтобы принять душ, поесть и лечь спать. Будние дни тогда просто выпадали из моей жизни. Я работал, учился, что-то делал, но если бы меня в субботу спросили, чем я занимался всю неделю, мне бы потребовалось много времени, чтобы вспомнить. Наверное, если бы мне не повезло так и не подвернулась вакансия ночным аналитиком, пришлось бы переквалифицироваться в бармены или таксисты.
До сих пор не могу понять, как это так сложилось, что мы познакомились с Аней, да еще и поженились. Она была типичный жаворонок, из тех, кто в 7 утра бодр и весел, полон сил и оптимизма, но в десять вечера начинает клевать носом и готовиться ко сну. В общем-то, неудивительно, что мы расстались -- мы просто жили в абсолютно разных мирах. На мой взгляд, в ночном куда больше плюсов -- нет пробок, нет столпотворений людей в транспорте, нет очередей... Вообще нет такого количества людей. Ночь спокойнее. Ночь больше настраивает на творчество, ночью лучше думается. Ну, мне, по крайней мере. Как раз то, что надо.
Поздно вечером, когда там мало людей, когда нет давки, духоты и вони немытых тел, метро не такое уж и отвратительное средство передвижения. Мне нравится идти по почти пустым переходам, прислушиваясь к эху собственных шагов, смотреть, как ветер играет с мусором, закручивая вихри между колоннами станции, слышать гул приближающегося поезда, разглядывать поздних пассажиров. Поэтому, время от времени, я оставляю машину и добираюсь до работы на метро.
В переходе на «Белорусской», я остановился, чтобы послушать играющего на саксофоне "Одинокого пастуха" музыканта. Вообще, на месте городских властей, я бы утвердил штатную должность музыканта в переходе. Впрочем, тогда бы, наверное, все талантливые перебрались бы куда-нибудь еще -- ведь большинство из них играет в переходах не от безысходности, а от иллюзии некоей свободы. По крайней мере, подвергать их гонениям, на мой взгляд, точно не стоит.
Музыкант закончил играть, и устало прислонился к стене, равнодушно глядя на таких же равнодушных прохожих. Бросив ему в чехол от сакса десятку, я пошел дальше…
Я иногда приезжал на работу днем или засиживался до того времени, как помещения наполнялись суетой, гомоном голосов, интригами, флиртом и имитацией работы. Ничего хорошего, по-моему, и КПД такой работы позорно мал. Сейчас в офисе находились только пара охранников, дежурный специалист от компьютерщиков и мы, группа ночных аналитиков. Всего человек восемь от силы. Тихо и спокойно, только шелест вентиляторов да гул кондиционеров.
Работы на сегодня было немного – за день мало чего произошло, требующего анализа и подготовки прогнозов. Когда я вошел, Володя Крайцев, как раз рассказывал историю о том, как когда он стоял на светофоре, пьяный милиционер вдребезги разбил корму его «камри». Я уже слышал это не то вчера, не то позавчера.
-- Ну и что, гаишники-то что решили, кто виноват? – спросил Саня Николин. Он у нас самый молодой, еще верит в справедливость.
-- Да я же тебе говорю: он сам мент. Пьяный и на чужой машине. Ну, приехали бы его товарищи, сказали бы, что это я задом сдавал… Сто километров в час… -- начал объяснять Володя.
-- Правильно, поэтому наш Володя просто опустил бедного работника МВД с зарплатой в 10 тысяч рублей в месяц на 120 тонн – не удержался я, не отвлекаясь, впрочем, от процесса включения компьютера – он как раз опять не захотел принять мой пароль.
Не сразу я заметил, что все замолчали, а Володя как-то странно на меня смотрит.
-- Что такое? – спросил я: – Или ты намекаешь, что среди джентльменов говорят не «опустил на бабки», а «договорился»?
-- А ты откуда знаешь? – с удивлением спросил он.
-- Ну, я по телевизору видел. Они там, знаешь, ходят в галстуках и говорят исключительно культурным языком. Например, так: «Сэр, я полагаю, что Вы являетесь представителем рогатых парнокопытных млекопитающих» вместо простого «Ты козел!» – судя по его лицу, я все-таки чего-то не понимал.
-- Да нет, я не об этом! Про аварию ты откуда знаешь?
-- Так ты мне сам вчера или позавчера рассказывал! – на этот раз была моя очередь удивляться.
-- Костя, это произошло сегодня утром. – задумчиво протянул Володя. И добавил: -- причем именно так, как ты сказал: я договорился с ним, и он отдал мне 120 тысяч.
По спине у меня снова пробежал холодок. Я ведь отчетливо помнил, как он мне рассказывал об этой аварии. Может быть, все-таки…
-- Так сегодня что… Еще раз что ли? – почти с надеждой спросил я.
-- Да нет, до этого у меня полтора года аварий не было… А об этой я бы тебе просто не успел рассказать – мы не виделись еще.
Все в комнате внимательно смотрели на меня. Не хватало еще, чтобы они начали думать, что я за ними слежу. Но откуда же я, тогда знаю, что произошло?
-- Ладно, Володь, я, ж все-таки аналитик – подмигнул я, вольготно разваливаясь в кресле – шансов, что гайцы сделают его виновным, а страховая тебе что-то заплатит, немного. Ты тоже аналитик, поэтому ты это понимал. При этом, ты не такой человек, чтобы молча утереться и уехать. Значит, ты потребовал с него деньги. Ты не выглядишь убитым горем, и, по крайней мере, на твоем лице нет следов его ярого протеста. Значит, он тебе их отдал. Ну а сумму я назвал почти наугад – столько может стоить ремонт кормы твоей «камри».
Володя в восхищении покачал головой:
-- Ну, ты даешь. Провидец! Не зря свой хлеб ешь.
С шутками и прибаутками ребята стали разбредаться по рабочим местам, а я сидел, тупо глядя в монитор, и очень старался поверить в то, что только что сказал. Что-то все-таки творится странное…
-- Да хорошо, все сделаем. Я прямо сейчас этим займусь. – сказал я и повесил трубку. И замер. Потому что я абсолютно не помнил, с кем я только что разговаривал и что ему пообещал. Конечно, когда пытаешься одновременно говорить по телефону, читать увлекательные новости и трепаться с кем-нибудь в «аське», как правило, получается плохо и то и другое. Но не настолько же! Или настолько? Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза, пытаясь вспомнить, хоть какие-нибудь подробности разговора. Но кроме этой фразы в памяти не всплывало ничего. Так, ладно, а о чем я только что читал? Я посмотрел на монитор. Статья о дневном пожаре на спичечной фабрике. Никаких подробностей я тоже не помнил. Я перечитал несколько первых строчек, но они выглядели для меня абсолютно незнакомыми. Ничего не помню… Закрыл глаза и потер ладонями лицо. В голове не прояснялось – последние несколько минут меня словно и не было здесь. Спал я что ли? «В отпуск тебе пора!» -- сказал кто-то внутри моей головы. Пожав плечами, снова вернулся к статье. Если кому-то действительно понадобится то, что я пообещал – перезвонят.
Навстречу мне спешили офисные работяги, продавцы, банкиры, менеджеры, школьники-студенты, пенсионеры, милиционеры – в общем, нормальные граждане, только начинающие свой рабочий день. В задумчивости, глядя себе под ноги и изредка зевая, я добрел до своего подъезда. Поздоровался с бабушками на лавочке – с теми, которые появляются там, после того как окончательно рассветет, исчезают с первыми признаками темноты, и всегда все про всех знают. Не знаю, что такого они знали про меня, но, пройдя мимо них, я услышал за спиной увлеченное перешептывание, как мне показалось, обо мне. Впрочем, может быть, они просто вернулись к предыдущей беседе, никак со мной не связанной.
Ключ в замке не повернулся. Либо он сломан, либо открыт. Никаких признаков грядущей поломки я с утра не заметил… Нажал ручку, толкнул дверь – та легко поддалась. Под ложечкой неприятно засосало. «Только бы Арчи не тронули!» -- подумал я. «Черт с вами, берите все что есть, но собаку не трогайте!». Хотя, я понимал, что пёс никогда и никому не позволит взять что-то без спроса. Пока жив. Прежде чем открыть вторую дверь, я прислушался: в квартире тихо. Обычно Арчи приветствовал меня веселым топтанием и шумным сопением под дверью. Предполагая худшее, я вошел.
Арчи стоял в конце прихожей и как-то очень странно смотрел на меня. Уши торчком, шерсть на загривке дыбом, из груди вырывается угрожающее рычание.
-- Арчи, что с тобой?
Ноль реакции. Лишь рычание стало громче. Я немного попятился, пес нагнул голову, по прежнему угрожающе глядя на меня.
-- Арчи?
Он не отреагировал, лишь рычание стало громче, и верхняя губа приподнялась, обнажая клыки. На лбу у меня выступила испарина – я прекрасно помнил, как Арчи одним движением мощных челюстей легко перекусывал здоровенные говяжьи кости.
-- Эй, дружище, тише, тише, ты чего? Это же я! – прошептал я, нащупывая спиной дверь, и прикидывая, сумею ли оказаться за ней раньше, его клыки сомкнуться на моей шее. Арчи мотнул головой, будто кивая, а в следующее мгновение, сорвался с места. Один короткий шаг для разбега, и мощные лапы подняли его в воздух, в полете вытягиваясь в струну. На какую-то долю секунды, всего лишь на самое короткое мгновение, но все же, мне действительно показалось, что он сейчас вцепится мне в глотку. Но, мягко приземлившись передо мной, Арчи встал на задние лапы, бессовестно уперев передние мне в грудь, и страстно, будто не видел меня, по меньшей мере, месяц, принялся облизывать мое лицо.
-- Тьфу, Арчи, слюнявый пес, хватит! Ну да, да, ты снова провел меня, негодяй! – я опустился на корточки, гладя его по спине. Пес довольно крутился передо мной, подставляя бока, и весело потявкивая, мол, «да, провел старика, что есть, то есть». Этот трюк он вытворял с самого детства. Вроде бы я и привык, но иногда, он так натурально играл «в охотника», что я верил.
-- Ладно, пошли гулять!
Арчи радостно ускакал в угол прихожей и через миг вернулся, преданно виляя хвостом и сжимая в зубах свой ошейник с поводком. Я так и остался сидеть на корточках, прислонившись к двери и пытался вспомнить, закрывал ли ее утром. Неужели, забыл?
На следующий день у меня выходной, спать особо не хотелось. Выбираться днем куда-нибудь -- тем более. А хотелось мне посмотреть какой-нибудь старый, хороший, но уже подзабытый фильм, под пару бутылочек пива, поспать часиков шесть и поехать к Ольге. Можно будет погулять где-нибудь, или посидеть в кафе, или еще что-нибудь – это уж мы придумаем. Перебирая в уме содержимое своего «харда» на предмет «что бы посмотреть» и улыбаясь в предвкушении «вечера пятницы», начавшегося у меня в 9 утра во вторник, я направился к старой знакомой «палатке». Арчи трусил рядом, как всегда с интересом разглядывая прохожих, проезжающие машины и соседских собак. Не знаю, как на нем сказывается мой ночной график, но, по-моему, его вполне все устраивает.
Мы дошли до того места, где я обычно покупал всякую мелочевку из продуктов. Торговой палатки не было. На ее месте прочно и, судя по запаху, давно, стояли две голубые кабинки биотуалетов. Рядом на стульчике сидела угрюмого вида тетка, уткнувшаяся в какую-то книжку в мягкой засаленной обложке. Не то дамский роман, не то дешевый детектив. Я задумчиво разглядывал кабинки, пытаясь вспомнить, когда в последний раз покупал здесь что-то. Кажется, дня два или три назад. В крайнем случае, на прошлой неделе. На прошлой неделе – точно, тогда ко мне заезжал Серега, привезенного им пива не хватило и мы ходили сюда «за дозаправкой». Ну, за неделю в этом сумасшедшем городе может много чего измениться. И все же, что-то не давало мне покоя. Что-то было не так. Контролерша или билетерша, или как еще называется человек, который продает право на пользование туалетом, не обращала на меня никакого внимания. Арчи тоже не находил ничего необычного – он с интересом обнюхивал какое-то дерево, явно на предмет воспользоваться им в гигиенических целях. Вежливо кашлянув, дабы привлечь внимание, я спросил:
-- Простите, а давно палатку отсюда убрали? – ох, зря это сделал. В этот же момент я понял, что лучше бы мне было и не спрашивать. Ну, какая мне разница, в самом деле? Но я все-таки, спросил.
-- Что? -- не поняла она.
-- Ну… палатка здесь стояла. С продуктами, пиво-соки-воды-табак, знаете, бывают такие? – почему-то я уже примерно знал, что она ответит. Знал, но, все-таки, еще на что-то надеялся.
-- Не знаю – отрубила она. – Я здесь уже полгода работаю, и никакой палатки не было. Около метро же запретили палатки ставить еще года два назад.
-- Ага… -- протянул я. – спасибо, наверное, перепутал.
Тетка, пожав плечами, вернулась к книге. Я свистнул пса и пошел в сторону дома. Пива мне больше не хотелось. Теперь лучше коньяка, да так, чтобы отключиться и забыть о том, что мир вокруг меня сходит с ума.
Коньяк, действительно, помог. Через несколько рюмок, я уже начал понимать, что воспоминания о какой-то там палатке у меня весьма расплывчатые, а с Серегой мы тогда нагрузились так, что с нас сталось бы дойти до ближайшего Рамстора и принять его за палатку. Память странная штука, и если уж мы можем забыть то, что было, что нам мешает «вспомнить» то, чего не было?
К тому времени, как я опорожнил почти полбутылки, мне стало решительно все равно, «а была ли палатка». И вообще, я, правда, давно уже не был в отпуске! Кто-то мне это уже говорил сегодня… Ах да, тот голос у меня в голове, что помимо обычных подколок, частенько дает довольно дельные советы. «А не поехать ли нам на Кипр? Пару лет назад там было весьма неплохо, помнишь? Море, солнце, девушки…» -- снова шепнул мне голос. «Действительно, море, солнце и девушки -- это прекрасно!» -- согласился я с ним. – «Тем более, когда все сразу!». Налив еще рюмку, и чокнувшись с бутылкой за такую удачную идею, я побрел к компьютеру, дабы пересмотреть сделанные тогда фотографии. Освежить память и укрепиться в желании поехать именно туда.
Фотографий с Кипра на жестком диске не было. Ни в одной из нескольких папок с фотографиями из отпусков. Задумчиво почесав подбородок, я попытался вспомнить, не мог ли я их стереть, или скопировать только на рабочий комп. Скорее всего, мог – год назад я менял компьютер, перекидывал все на диски, и что-то мог забыть переписать обратно. «Ну и черт с ними, сделаю новые, верно?» -- спросил я голос в своей голове. Тот ответил, что верно, и добавил в том смысле, что хорошо бы мне немного поспать, если я хочу вечером встретиться с Ольгой и проявить состоятельность. Согласившись с такой трезвой мыслью, я так и сделал: разделся и повалился на кровать, ощущая, что комната вокруг меня слегка вращается, приятно убаюкивая. Сон пришел быстро…
… Ее звали Аня. Это я помнил точно. Лицо, однако, мне было незнакомо. Вернее, оно было, будто бы слеплено из тысячи других знакомых лиц, и черты его терялись, как только я пытался сосредоточить на них взгляд. Оно словно бы расплывалось, и я никак не мог до конца узнать ее. Но то же время, голос в голове, мое альтер эго, подсказывал мне, что она моя знакомая из далекого-далекого детства. «Да это же Аня! Ты ее знаешь. Вы с ней….». Что именно мы с ней голос, правда, не уточнял, а вспомнить я никак не мог. Это немного тревожило, потому что одновременно с этим, девушка казалась мне абсолютно чужой. Но меня несла река событий, не давая сосредоточиться ни на попытке вспомнить ее, ни на звеневшем где-то в дальнем уголке сознания ощущении надвигающейся беды.
Мы шли по полузнакомым улицам не то Красноярска, не то Томска и разговаривали о чем-то пустом и далеком. Вроде как об общих воспоминаниях из детства. Вернее, это она говорила, а я слушал, потому что ничего из того, что она рассказывала, я не помнил. И в то же время, как только она говорила о чем-то, это словно бы проступало в моей памяти картинками. Но только не отличить, то ли это я вспоминал, то ли представлял. Аня болтала без умолку, а я глазел по сторонам, поддакивая время от времени и кивая. Город казался мне таким же «недоузнанным» как и она сама.
Смеркалось на удивление быстро, и вскоре в разрыве туч на темно-сером небе стала мелькать почти полная луна. Мы очутились в части города, или, скорее, пригорода, которую я не знал совсем. Потянулись бесконечной цепочкой мрачные ели по левую руку от нас и не менее мрачные полуразвалившиеся хибарки по правую. Мое беспокойство усилилось, появилось ощущение, что вокруг нас в тени деревьев передвигаются чьи-то фигуры. Страшный сон параноика – на темной, без единого фонаря, дороге меня окружают угрожающие тени, и я чувствую, как они смотрят на меня. Я нервно вертел головой, вглядываясь в темноту.
За очередным поворотом, в просвете между двумя деревьями, я и увидел это. Недалеко от нас, метрах в семистах, из-за верхушек деревьев высовывалась огромная плоская серая крыша какого-то монументального строения. А на этой крыше… На этой крыше были установлены гигантские, ярко освещенные, широкие равносторонние кресты из белого бетона, будто построенные из детских кубиков великана: один куб в центре и еще четыре примыкает к противоположным плоскостям. Эти кресты медленно-медленно, будто бы подчеркивая свой чудовищный вес, вращались, издавая при этом, незамеченный почему-то раньше скрежет. Игра света-тени от направленных на них прожекторов, их медленное вращение, да и сами эти кресты, занимающие почти половину открывающейся панорамы – все это выглядело чем-то немыслимым, абсолютно нереальным. Мозг просто отказывался верить, что кто-то и зачем-то мог построить такое. Это зрелище завораживало, приковывало взгляд, и в то же время, заставляло волосы вставать дыбом. Какой безумец мог такое придумать, зачем, и какие безумцы могли разрешить такое построить?!
-- Г-г-г-господ-д-д-и, что это?! – заикаясь и не в силах отвести взгляд от этого, спросил я.
-- Это больница имени Святого Луки для больных лунатизмом. – равнодушно ответила Аня. – красивая, правда? Ее построили вскоре после того, как ты уехал. Сейчас со всего мира люди приезжают сюда лечиться по новой экспериментальной технологии. Пошли, еще насмотришься.
Она потянула меня за рукав, и я, все время оглядываясь, не в силах отвести взгляд и побороть желание смотреть на их гипнотическое вращение, спотыкаясь, пошел за ней. «Лечение лунатизма… Да глядя на них здоровый станет лунатиком!» -- думал я. Даже когда мы отошли чуть дальше, и больница снова скрылась за деревьями, я все время всматривался в просветы и привставал на цыпочки, пытаясь снова увидеть ее. Я совершенно не слушал и не слышал, о чем говорила Аня.
Мы снова вышли к просвету, через который открывался вид на больницу, но мое внимание уже было занято другим: теперь я совершенно точно знал, что вокруг нас и за нами кто-то идет. Ощущение чужого присутствия рядом стало очень сильным и два раза мне удалось засечь какое-то движение за деревьями.
Аню раздражала моя рассеянность и невнимательность к разговору, и, наконец, потеряв терпение, она остановилась.
-- Да что с тобой? Ты весь извертелся.
-- Аня, там вокруг нас кто-то есть – попытался объяснить я.
Она внимательно посмотрела мне в глаза. В ее зрачках сквозил холод и какая-то странная отчужденность, как мне показалось. Но, видимо, это мне показалось, потому что в следующее мгновение, она обхватила ладонями мое лицо и впилась поцелуем в мои губы. Целовалась она умело и весьма страстно, я бы даже сказал, требовательно. Когда я немного опомнился, оказалось, что мы уже лежим на земле, точнее, она на земле, а я – на ней, и мои руки бессовестно шарят под ее свитером. Я поднял голову, Аня, обвив мою шею, потянулась с новым поцелуем, но было уже поздно: я увидел.
Над, все так же медленно, с неотвратимостью и неизбежностью бронепоезда, вращающимися крестами больницы Святого Луки, восходила Луна. Точнее, что-то очень на нее похожее, потому что одна Луна уже светила градусов на сорок правее.
Огромный светящийся шар поднимался выше и выше. Сначала медленно, но постепенно ускоряясь и становясь ярче. Из багрово-красного цвета заходящего солнца, его цвет постепенно сменился на ярко-белый. Слегка ослепленный этим светом, я опустил голову и увидел длинные черные тени, протянувшиеся через весь лес к нам от крестов на крыше больницы. Шар набрал скорость, на какой-то миг завис в небе, а потом, вспыхнув ослепительно белым светом, резко взмыл вверх, быстро уменьшаясь в видимых размерах. Вот он размером с тарелку, вот с теннисный мяч, вот как звездочка, и, наконец, он исчез.
-- Что, черт возьми, это было?! – ошарашено спросил я.
-- Да не обращай внимания. Тут это часто. – вставая и деловито, по-будничному, одергивая свитер, ответила Аня. – Пошли?
Я поплелся за ней, стараясь иметь столь же невозмутимый вид, что и она. Но мне не удавалось – голова была забита вопросами. Больница Святого луки для больных лунатизмом, с безумными гипнотическими крестами на крыше, неопознанные летающие шары, преследующие нас тени – все это казалось мне чертовски странным. Моя спутница не проявляла никакого интереса ко всему этому, будто бы все было совершенно обычно и в порядке вещей, но это не успокаивало – наоборот, пугало еще сильнее. Ее внезапный порыв страсти, так же внезапно сменившейся холодной невозмутимостью – все это внушало мне страх, грозящий вот-вот перерасти в панический ужас
Ощущение чужого недоброго взгляда в спину переросло в уверенность. Теперь я отчетливо видел двигающиеся за нами среди деревьев тени. А когда я заметил удовлетворенную полуулыбку на лице Ани, по спине у меня пробежала волна противных холодных мурашек. Будто бы почувствовав мой взгляд, она обернулась и сказала:
-- Почти пришли. – указав рукой на вынырнувший из подлеска темный деревянный домик, добавила: -- вот здесь я и живу.
Я не помню, как мы очутились внутри. Мы стояли на кухне, сразу за прихожей. Аня, опершись спиной на кухонную стойку и скрестив руки на груди, смотрела на меня с холодной, но довольной улыбкой. Чувство страха, наконец-то пробило все барьеры разума и переросло в панику. Внезапно, как будто это было озарение, я понял, что все те, кто следовал за нами по лесу, сейчас окружают дом. Хотя, можно было бы и сразу сообразить. Переход от ступора к действиям был мгновенным. Я бросился закрывать двери, краем глаза отметив усмешку на лице Ани. Первая дверь в прихожей, захлопнуть и задвинуть засов. Так, есть. Дверь из прихожей в кухню. Есть. Я едва не сбил с ног Аню, очутившуюся уже, почему-то, посредине кухни. Она стояла, раскинув руки и прикрыв глаза. Еще одна дверь из кухни во двор. Закрыл ее, задвинул подвернувшейся под руку тумбой.
Кто-то положил руку мне на плечо. Отшатнувшись от неожиданности, я обернулся. Глаза еще более безумные, чем улыбка, безумнее всего, что происходило вокруг. Ее губы шевелились, но не произносили ни звука. Зато в моем мозгу раздался четкий, но абсолютно чужой голос:
-- Они уже здесь.
Взгляд упал на дверь за спиной Ани, которую я закрыл первой. Страх пробрал до самых костей, до самой последней клетки, волосы на голове готовы были вырваться из корней, потому что эта дверь была приоткрыта.
Я схватил со стола большой разделочный нож и начал размахивать им вокруг себя, очерчивая круги и спирали, пытаясь отогнать что-то. За спиной, снова за спиной, раздался сумасшедший и страшный, такой же, как и она сама, хохот Ани:
-- Слишком поздно. Они уже здесь.
В то же мгновение, я и сам их увидел: бесформенные, горбатые, лишь отдаленно напоминающие человеческие, едва различимые на фоне стены полупрозрачные фигуры. А в следующий миг, кто-то или что-то, какая-то сила, вырвала из моей руки нож. Заглушая ставший хриплым хохот Ани, прямо в моей голове, снова раздался чужой бесчувственный голос:
-- Они не пятипалые.
Ужас достиг своего апогея, дальше просто было некуда, и, не выдержав, я закричал, вложив в крик всю силу легких и голосовых связок.
В следующую минуту я очутился (или, все-таки, очнулся?) у себя дома, на полу, рядом с кроватью. Я не сразу понял, как я здесь оказался и куда подевались они. Меня все еще трясло от ужаса, сердце бешено колотилось, а руки дрожали, как будто через меня пропускали электрический ток. Я был мокрый от пота, как будто вышел из парилки. Струйки пота стекали по вискам и скулам, собираясь в крупные капли на подбородке и падали на пол. Страх не проходил, мне по-прежнему казалось, что они окружают меня, а в голове еще звучало эхо того голоса. Постепенно, через несколько минут, логика и рассудок – эти добрые старые друзья, умеющие объяснить что угодно, стали уговаривать, что это был сон. Да, до ужаса реальный, до черта странный и страшный, но, все-таки, сон. Но поверить в это было непросто, почти невозможно. Стоило мне закрыть глаза, и я видел перед собой вращающиеся кресты больницы, и эти призрачные фигуры,
Посидев еще несколько минут и чувствуя себя совершенно разбитым, все еще беспокойно оглядываясь, я поплелся на кухню варить кофе. Спать больше не хотелось ни капли.
Где-то примерно через полчаса, кофе, щедро сдобренный коньяком, помог мне придти в себя. Но воспоминания об этом кошмаре все еще заставляли меня вздрагивать. Никогда до этого, ни разу в жизни я еще не испытывал подобного ужаса. Говорят, что сны – это, дескать, искаженные мозгом воспоминания, или ассоциации и тому подобное. Слышал я, и что яркие «цветные» сны -- признак начинающейся шизофрении. На воспоминания мой сон ну никак уж не походил, зато вот на признак шизофрении – вполне. Той самой, которую лечат в больнице имени Святого Луки. При воспоминании о больнице, меня передернуло.
Держа обеими руками кружку с кофе, я подошел к окну и стал разглядывать улицу. Внизу во дворе играли дети, резвилась пара собачонок, каркали вороны, с деревьев желтой листвой облетала осень. Тихо, мирно, и никакого намека на страшные тени из кошмара. Неплохой район, уютный дворик. Идиллию нарушал только черный, наглухо тонированный «гранд чероки», припаркованный прямо напротив подъезда. Как-то не вписывался он в эту картину, и будил в памяти воспоминания о лихих девяностых, когда «чирки» считались (да и были, в общем-то) самой бандитской машиной. Впрочем, те времена прошли, и сейчас его хозяином мог быть кто угодно, от банкира до домохозяйки.
Я проспал не так уж и много, но утренний хмель из головы от такого сна выветрился полностью. Было около восьми, и если я рассчитываю на удачный вечер, стоит позвонить Ольге. Взяв телефон и усевшись в кресло, я мечтательно прикрыл глаза. Тихонько цокая когтями по паркету, подошел Арчи и улегся рядом, как всегда, с неизвестно как, и чем производимым грохотом. Почему поджарый молодой пес, проявляющий порой чудеса ловкости, незаметности и бесшумности, всегда валился на пол как мешок с костями, я никак не мог понять.
Ольга… Мы познакомились с месяц назад на сходке фотографов-любителей. Споря с Витькой Коротковым о влиянии «фотошопа» на современную фотографию, я ввалился в зал кафе, где мы обычно собирались, и остолбенел. Меня поразило сразу три объекта, сосредоточенные в одном небольшом участке пространства: блеск разметавшихся по девичьим плечам огненно-рыжих волос, заманчиво скрещенные стройные длинные ножки, и камера «лейка» в руках обладательницы вышеперечисленного. Первые два объекта являлись для меня непереходимыми жизненными ценностями, сколько я себя помню, камера же в этом списке появилась всего пару лет назад. Только спустя несколько секунд, потраченных на разглядывание, конечно же, камеры, я посмотрел на саму обладательницу столь видных достоинств. И надо сказать, что там было на что посмотреть! Правильно поняв мое замешательство, ехидно улыбаясь, и со словами «Ага, влип, очкарик!», Витька повел меня к ней знакомиться...
От приятных воспоминаний меня снова отвлек Арчи. Негодному псу надоело лежать просто так и, чтобы как-то себя развлечь, он начал грызть мой тапок. Это было одним из его стандартных приемов привлечения внимания и тонкий намек на то, что неплохо было бы его выгулять.
-- Сейчас, сейчас, дружище! – вздохнул я. – вот только позвоню ей, договорюсь, и пойдем гулять, хорошо?
Пёс широко зевнул, намекая на то, что знает он эти мои «сейчас, сейчас». Потом, подумав, облизнулся. Это означало, что он понимает, что деваться все равно некуда, и согласен подождать. Потрепав его по загривку, я по памяти набрал знакомый номер.
Ответил незнакомый мужской голос, и это мне очень не понравилось: Ольга жила одна и о наличии брата, племянника или дворецкого мне ничего не было известно.
-- Алло, Вас слушают!
-- Добрый вечер, а Ольга Владимировна дома? – спросил я, на всякий случай, официально.
-- Нет здесь таких, Вы ошиблись. – не дожидаясь моего ответа, на том конце провода повесили трубку.
Вздохнув с облегчением, я набрал номер еще раз. Снова тот же голос:
-- Алло!
-- Простите, а это номер…? – я назвал номер телефона.
-- Да, но никаких Оль здесь нет, и почти десять лет не было. -- ответили мне, и снова, не попрощавшись, повесили трубку.
Больше спросить было не у кого, поэтому, я спросил пса:
-- Как же так, Арчи?
Арчи навострил уши и склонил голову на бок, показывая, что и сам не понимает, как такое может быть. Задумчиво почесав подбородок, я достал сотовый сверить номер. В телефонной книжке номера Оли не оказалось, хотя я точно помню, что записывал его еще при первом знакомстве. Можно было бы все списать на «глюк» телефона, если бы эта очередная странность не была лишь еще одной в цепочке происходящего за последние два дня.
Немного подумав, я набрал номер матери. После короткого ожидания, я услышал знакомый голос:
-- Да?
-- Привет, мам! – не знаю, чего я ожидал, но слышать мамин голос сейчас было для меня наслаждением. Хоть что-то еще идет правильно.
-- Привет, Костя! У тебя что-то случилось? – в ее голосе проскользнули нотки тревоги.
-- Нет, мам, все в порядке. А у тебя?
-- У меня все хорошо. Просто ты обычно не звонишь мне два дня подряд.
-- Аааа… Да нет, у меня тоже все в порядке, – повторил я, и делая вид, что не заметил шпильки в адрес исполнения моих сыновних обязанностей: – просто хотел спросить, не слышала ли ты что-нибудь про новую больницу для лечения лунатизма у вас в Красноярске?
-- А ты что, снова начал ходить во сне, сынок? – засмеялась мама: -- Нет, я вообще впервые слышу, что такие бывают.
-- Просто по работе надо узнать, вот я и подумал, вдруг ты что слышала. Знаешь же, на месте виднее, что к чему, – отговорился я. – Ладно, мам, я пойду с собакой гулять. Рад был тебя услышать, спокойной ночи!
-- Спокойной ночи, сынок! Рада, что ты позвонил. – тепло проговорила она, а потом добавила странную фразу: -- не ходи больше во сне, Костя.
Она повесила трубку. Вновь противный холодок пробежал по моей коже, нервно дернулось веко: я никогда, ни в детстве, ни в юности, ни сейчас не ходил во сне. Даже не разговаривал. По крайней мере, никогда ни от матери, ни от жены, ни от кого-либо еще о таком не слышал.
Тихо пробормотав себе под нос «Что, черт возьми, происходит?», я встал и огляделся. Комната показалась мне вдруг очень неуютной, вещи вокруг меня стали как будто чужими. Встряхнув головой, я прогнал наваждение. Надо выгулять пса, и на свежем воздухе лучше думается.
«Чероки» все еще стоял там же, прямо напротив подъезда. Проходя мимо, я взглянул внутрь через лобовое стекло: внутри сидел мужчина в темно-сером костюме и внимательно смотрел на меня. Или мне показалось, что внимательно, но наши взгляды встретились, и по спине у меня невольно снова пробежали мурашки. «Нервы ни к черту» - попробовал рассмеяться я, но у меня этого не получилось. Что-то действительно происходит со мной, и я никак не могу понять, что. События, предметы, и даже люди, которые я помню, пропадают, на их месте появляется что-то другое. А Володькина авария? Я ведь точно помнил, как он мне о ней рассказывал. По крайней мере, я знал, что именно с ним случилось. Но как, откуда, если авария произошла только вчера? А странные мамины оговорки? Татьяна какая-то, теперь вот «не ходи во сне…». И сон этот… Страшный сон. И непонятный. Мне никогда не снилось ничего настолько реального. По крайней мере, я не помнил о таком, хотя, за память я теперь вообще не мог ручаться…
Очень хотелось поговорить с кем-нибудь. Рассказать о том, что творится, и чтобы этот кто-то нашел для всего простое и разумное объяснение, рассмеялся, погладил по щеке, поцеловал и сказал «Да забей ты на все! Поехали на море!». То есть, мне хотелось поговорить с Ольгой.
Витьке она приходилась не то бывшей однокурсницей, не то даже одноклассницей, так что, наверняка у него должен был быть ее номер телефона. Наблюдая краем глаза за мирно пасущимся на лужайке Арчи, я вытащил сотовый и позвонил Короткову. Вместо гудков в трубке играла музыка – модная «фишка» от сотовой компании, которую она предлагала «совершенно бесплатно, за полтора доллара в месяц». Вскоре, я услышал его приглушенный голос:
-- Да?
-- Здорово, старик! А что это ты шепотом разговариваешь? – спросил я.
-- Да я тут… А, неважно. Короче, что хотел? – все также шепотом ответил Витька.
-- Слушай, а у тебя есть номер Ольги? Ну, с которой ты меня на прошлой сходке познакомил?
После некоторой паузы он задумчиво протянул:
-- Ольга? Хм… Что за Ольга?
-- Блин, проснись, Витек! Ольга, твоя не то однокурсница, не то одноклассница, не то еще что. Красивая. С «лейкой». Рыженькая. Вспомнил? – мне очень, очень хотелось, чтобы он вспомнил. Я изо всех сил посылал ему мысленный импульс сделать это, но, видимо, телепатии не существует.
-- Кость, ты что, от токсикоза с ума сходишь что ли? Какая Ольга, какая «лейка»? Тем более, рыжая?
Я закрыл глаза. Кажется, я схожу с ума. Вздохнул.
-- Оля. Ольга. Ольга Владимировна. Волосы рыжие, до плеч. В тот день были распущены, но частенько она их собирает в «хвостик». Глаза серые, ресницы длинные, губы соблазнительные, над верхней – маленькая родинка слева. Еще одна на шее, тоже слева, чуть выше ключицы. Размер груди второй-второй с половиной, талия тонкая, попа классная, ноги длинные. На сходке была в темно-зеленой юбке и белой блузке, на руке золотые дамские часики «свотч», на плече небольшая зеленая сумочка, в руках раритет – пленочная фотокамера «Leica M6». Не вспомнил? – почти умоляюще спросил я.
На этот раз, пауза была очень долгой. Судя по звукам, доносящимся из трубки, Витя переместился куда-то, закрыл дверь, и только потом негромко, но четко и очень проникновенно сказал:
-- Кость, ты прости меня, но я такую не знаю. Знал бы – женился на ней, и тебя бы на милю не подпускал. Ты уверен, что именно я тебя с ней познакомил? На последней сходке, говоришь?
Я почувствовал себя очень-очень старым и очень-очень больным.
-- Да, Вить. Я уверен. Увидев, как я на нее посмотрел, ты еще сказал «Ага, влип, очкарик!». Это было чуть больше месяца назад. Мы встречались с ней, почти через день. Гуляли по Яузской набережной, ходили на концерт «Пикника», фотографировали ночную Москву, залезали на крышу, мотались в Питер на выходные, обедали вместе, ужинали вместе, спали вместе, даже, блин, завтракали вместе неоднократно. А вот теперь по номеру телефона, который помню наизусть, отвечает незнакомый мужик, говорит, что там никакой Ольги никогда не было. Из моей записной книжки ее телефон исчезает, а ты говоришь, что вообще о ней впервые слышишь. – Помолчав, я добавил: -- Ты ведь не шутишь надо мной, да?
Голос Витьки, с которым мы дружили уже почти шесть лет, стал вдруг очень заботливым и от того невыносимым. Таким тоном обычно говорят с умалишенными. С чего бы ему так говорить со мной, а?
-- Ээээ… Кость, ты только не сердись, и не нервничай, но это… Может тебе съездить отдохнуть куда-нибудь? А еще лучше врачу показаться… так просто на всякий случай! Сам же знаешь, работа у тебя не сахар, нервы, напряжение, все такое…
Я вздохнул:
-- Вить, я помню ее до мелочей: как она одевается, как говорит, какие фильмы любит, какие духи использует, как улыбается, как злится, как нервничает, как смеется, что ест и что не ест, какую музыку слушает, какие, наконец, позы в сексе любит! Неужели, бл….ь, это все может быть моим больным воображением?!
Он ответил снова после небольшой паузы:
-- Я не знаю. Правда не знаю… Извини.
-- Ладно, ничего страшного. Счастливо!
Я повесил трубку. От обиды и отчаяния, мне хотелось разбить что-нибудь, сломать, убить кого-нибудь, хотелось орать в голос, ругаться и плакать одновременно. Почему-то, я сразу понял, что шансов связаться с ней, у меня нет. У меня отняли любимого, за какой-то месяц, ставшего мне очень близким, человека. О, нет, она не умерла! Не уехала, не бросила, нет! Она просто никогда не существовала. Ее нет, и не было. Ничего не осталось, ни писем, ни фотографий, ни одежды в доме. Н и ч е г о. Несколько секунд я справлялся с бушевавшими во мне эмоциями – смесью отчаянья, ярости, злости непонятно на кого и что, страха, надежды, жалости к себе, черт знает чего еще. Потом, не выдержав, вскочил, с размаху бросил мобильник на асфальт и принялся топтать его ногами. Я делал это долго и с каким-то болезненным наслаждением. Когда, наконец, наказание для проклятого телефона показалось мне достаточным, я со всей силы пнул осколки в сторону мусорного бака.
Арчи, почувствовав мои переживания и увидев их проявление, бросив свои собачьи дела, примчался ко мне, но подойти близко не решался. Только когда я расправился с телефоном и немного успокоился, он, сердито гавкнув, подбежал ко мне и уткнул холодный нос в ладонь. Немного полегчало, взрыв эмоций прошел, но на душе было очень и очень паршиво. «Вы мне за это заплатите!» -- подумал я. Кто и чем именно заплатит, я понятия не имел, но, всегда хочется найти виноватого. Найти и набить ему морду.
«Чероки» все так же стоял у моего подъезда. Проходя мимо, я злобно глянул на водителя – он равнодушно смотрел на меня. Мысленно показав ему неприличный жест, я сплюнул в его сторону, и мы с Арчи пошли домой. Время было около девяти вечера, и пора было сесть и хорошенько над всем подумать. Теперь уже закрывать глаза на все происходящие странности я не мог. Но, у меня оставалась надежда, что я смогу разобраться с этим. В конце концов, логика, анализ и прогнозирование – это то, чем я зарабатываю на жизнь, и если не я, то кто еще сможет мне все объяснить?!
Мы погрузились в лифт. Арчи, чувствуя мою задумчивость, вел себя тихо, и даже не пытался, как это у него бывает, игриво тяпнуть меня за палец. А я пытался размышлять…
Я мог забыть закрыть дверь, могла исчезнуть продуктовая палатка – и черт с ней, мог угадать рассказ Володьки про аварию, и так далее. Но не мог же я придумать Ольгу?! Ведь она была настоящая, живая! Стоит закрыть глаза, и я могу услышать ее голос, смех, увидеть ее лицо, неповторимую улыбку, вспомнить тепло кожи, ощутить ее запах… Запах! «Ну конечно!» -- я хлопнул себя по лбу. Арчи поднял морду, наклонил вбок голову и сдвинул вперед уши. Весь его вид выражал удивление.
-- Что же ты мне сразу не сказал, балбес! – потрепал я его за ухом, воодушевленный новой мыслью.
Как всегда, мое волнение передалось псу, и когда двери лифта открылись, мы кубарем выкатились на лестничную клетку и вломились в квартиру. Захлопнув за собой дверь, я кинулся к шкафу в комнате и начал перебирать вешалки, бормоча себе под нос «Ну где же ты?».
Она никогда не оставляла у меня свои вещи, даже когда ночевала. Ни зубную щетку, ни одежду, ни косметику – ничего. Такая уж у нее была привычка. Но по утрам, она частенько любила надевать мою домашнюю рубашку и, уютно завернувшись в нее, как в халат, сидеть, поджав ноги на диванчике на кухне, в ожидании кофе. Последний раз она была здесь два дня назад, значит, рубашка еще должна хранить отголоски запаха ее духов. Где же она только? Под укоризненно-удивленным взглядом Арчи, я снова и снова перебирал вешалки с одеждой, пытаясь найти ее. Я уже почти отчаялся, когда, наконец-то нашел ее. Выдернув ее с вешалки, поднес к лицу и принюхался. Сквозь остатки запаха кондиционера для белья, пробивался легкий, как летний ветерок, но достаточно отчетливый запах ландышей. Ее любимые духи.
Я готов был прыгать от радости, я расцеловал в морду еще более удивленного Арчи, я обнял его и, в порыве чувств, прижался щекой к его мохнатой голове.
-- Она есть, есть! От нее остался запах, значит, она настоящая! Понимаешь, нет, блохастая твоя башка?! – в восторге шептал я на ухо псу. Тот возмущенно вырвался из моих объятий и лизнул меня в лицо. Я счастливо засмеялся. Раз она есть, значит, все не так плохо. Значит, я не схожу с ума, значит то, что происходит со мной – происходит снаружи, а не внутри моей головы. Я не болен. По крайней мере, я не болен, черт возьми!
Решение любой задачи следует начинать с четкого определения и осмысления условий. После этого, хорошо бы сделать правильное визуальное представление – схему, чертеж, модель, или еще что, потому что более 70 процентов информации мозг получает от глаз. Если задача масштабная, ее можно разбить на более простые частные. Дедукция. Далее идет их решение или определение следствий отдельных частных условий. Можно пользоваться аналогиями (но осторожно, потому что аналогии, сравнения, всяческие модели всегда в основе своей держат искажение прототипа), можно искать логические связи, искать зависимости, пытаться определить следствия и так далее. Анализ. И, наконец, надо собрать полученные частные решения и выводы, и создать из них решение основной задачи. Индукция. Главное – ни на одном из этих этапов не потерять объективность и не нарушить логическую причинно-следственную связь. Одна ошибка или неверное допущение – и все решение может получиться ошибочным…
Сидя на кухне за второй уже чашкой кофе, я как раз и занимался первой частью. Арчи уютно пристроился под столом, посапывая и иногда подергиваясь во сне. Почему-то, здесь работалось лучше всего.
Условия. Что мы имеем? Передо мной лежал лист бумаги, и я записывал по пунктам, что мне известно о текущей ситуации. При этом, характеристик типа «происходит что-то странное» я хотел избежать. Итак, первое… Подумав, я написал: «происходит что-то странное». Смешно. Ладно, еще раз.
1. Объекты, которые весьма четко жили у меня в памяти, исчезают. Причем, люди, которые тоже, на мой взгляд, должны о них помнить, говорят, что не имеют о них понятия.
Подумав немного, я дописал ниже подпунктами случаи, о которых вспомнил:
пена для бритья, открытая дверь, продуктовая палатка, фотографии, Ольга…
В хронологическом порядке, и по возрастающей… Хотя… Неужели, исчезнувшие с компа фотографии серьезнее продуктовой палатки? Фотографии – нечто более личное, нечто связанное непосредственно с тобой, часть твоей жизни. Но палатку сложнее передвинуть или «исчезнуть», чем последовательность ноликов и единиц с намагниченной пластины жесткого диска. Впрочем, непонятно, по каким критериям оценивать, так что пока оставим это. Посмотрев на получившийся список, я, все-таки, вычеркнул пену для бритья. Нет, там что-то другое было – она не исчезла, она появилась. На всякий случай, я записал ее чуть правее столбца, отдельно. Ок, едем дальше. Второе:
2. Я помнил о событии, ДО того как оно произошло.
То есть, я помнил о том, как Володя рассказывал мне о своей аварии, хотя он не рассказывал. Но, это не похоже на обычное де жа вю хотя бы тем, что на этот раз я четко знал, чем закончилось дело, и тем, что у меня было не смутное «ощущение, что это уже было», а стойкая уверенность. Дальше…
3. Сон, не похожий ни на что, что мне снилось когда-либо.
Да уж, это точно. Настолько реальных снов у меня точно никогда не было! Я прикрыл глаза, и, будто выжженные на внутренней стороне век, увидел кресты больницы им. Святого Луки. Одна их плоскость была ярко-освещена прожекторами, другие терялись в темноте. Создавалось ощущение, что там, на крыше, прячась в черноте ночи, передвигались гигантские, еще более огромные, нежели сами кресты, массы. Как морские чудовища, прячущиеся в глубине вод, они лишь иногда поднимали голову на длинной тонкой шее, подставляя ее свету, оставляя большую часть туловища под водой. По спине снова побежали холодные мурашки. Вздрогнув, и встряхнув головой, я вернулся к своему списку.
4. Оговорки матери.
Конечно, не факт, что в них было что-то особенное, и что они вообще имели отношение ко всему происходящему. Наверное, если бы они появились в другие дни, я бы не обратил на них никакого внимания. Но только не теперь. Ну, и, наконец, пятое:
5. Не смотря на то, что Витька утверждает, что Олю не знает, и никогда меня с ней не знакомил, у меня в квартире осталась вещь с отчетливым запахом ее любимых духов.
Единственное свидетельство реальности ее существования. Ниточка, за которую можно ухватиться, чтобы выплыть. Чтобы размять ноги, я встал и немного побродил по комнате. Осененный новой мыслью, подошел к окну. Черный « гранд чероки» все так же стоял возле подъезда. С высоты моего третьего этажа можно было отчетливо разглядеть, вспыхивающий то и дело в салоне оранжевый огонек – водитель скучал и курил. Снова усевшись за стол, задумчиво покусав колпачок ручки, я дописал еще один пункт:
6. Возможно, за мной следят.
Я не был уверен, и у меня не было никаких веских оснований, кроме ожидающего непонятно кого джипа, но, как говорится, «осадок остался», а подозрение уже зародилось.
Итак, что мы имеем? Всему происходящему, могут быть два объяснения: первое – у меня очень серьезные проблемы с головой. В конце-концов, возможно, я схожу с ума, хотя никаких признаков помешательства я за собой не замечал. Я прислушался к себе: нет, у меня нет никаких посторонних голосов, диктующих мне, что делать, нет навязчивых идей, не бывает даже резких смен настроения и я, по-прежнему, способен ясно и четко мыслить. Так ведь? Так. А, кроме того, в это объяснение не вписывался оставшийся на рубашке запах Ольгиных духов – ведь, если я придумал воспоминание о ней, то откуда взялся запах? Хотя, с другой стороны, я очень мало знаю о психических отклонениях, тут надо бы проконсультироваться со специалистом. Но прийти к незнакомому человеку и сказать «Доктор – по-моему, я спятил!» как-то не очень хочется. Интересно, а как психи относятся к тому, что они психи? Ладно, запишем пока как вариант: «1. Я болен», и подумаем над вторым объяснением.
Основу второго объяснения составляет постулат, что все, что со мной последние дни происходит, и что происходило раньше, но сейчас куда-то исчезло, было и есть на самом деле. Это не плод моего воображения. Хороший постулат, обнадеживающий, и очень хочется за него уцепиться. Но, он не вносит ясности в происходящее. Он не объясняет причин ничего из происходящего, он не дает даже намека на них, он просто делает второй вариант вообще возможным. А вот чтобы понять причины… Пожалуй, для этого мне надо получить больше информации о том, что происходит. Я посмотрел на список. Наиболее крепкая ниточка, за которую можно потянуть – связка Ольга-Виктор. Я помню, что она была, помню, что он меня с ней познакомил, он же утверждает противоположное. У меня осталось свидетельство ее существования, а что есть у него? Что он может рассказать мне о том вечере? Необходимо поговорить с ним, потому что получается, что один из нас либо ошибается, либо врет. Я записал, сильно надавливая на ручку «встретиться с Виктором» и дважды подчеркнул. Дальше оставил пустое место и поставил цифру «3». Оставался еще третий вариант, тесно граничащий, впрочем, с первым. Откинувшись на спинку кресла, я закрыл глаза. Вариант, что все это не болезнь, но ошибки памяти. Память… что вообще мы о ней знаем?
Память хранит отражения... Отражения всего происходящего в амальгаме эмоций, желаний, комплексов, жизненного опыта и стереотипов. Память все искажает, как кривое зеркало. Что было вчера? Позавчера? Год назад? В те моменты, которые я не помню… кто тогда жил вместо меня? Кто ходил на мою работу, говорил с моими друзьями, целовал мою женщину? Где он? Я только успеваю заметить легкую тень ускользающего "вчера", как снова на востоке занимается рассвет. И все же, нам постоянно подсовывают факты: фотографии, обрывки слов, звуков, истории о том, что "это было вот так и так. Ты встал, сделал это и это, пошел туда-то и туда-то" Но так ли это? Что было вчера? Память лишь интерпретирует доступные факты, но ей так легко манипулировать. Так ли все было на самом деле? Чем меньше и разрозненнее фрагменты, тем больше различных картин из них можно сложить. Память выбирает одну, но есть и другие... Мы видим верхушку айсберга, и пытаемся представить остальное. Но правильно ли? Четкая картина в памяти из далекого-далекого детства: улыбка отца, входящего в дом. Как фотография. Идиллия. Но что же сознание, или подсознание утаивает от нас? Что произошло до, и что произошло позже этого мига? Мы всей семьей уселись за праздничный стол? Или, приняв еще пару рюмок, отец принялся избивать мать за плохо приготовленный ужин? Искренняя ли это была улыбка, или просто пьяная? Сознание пытается вычеркнуть из памяти неприятные моменты, но точно так же мы забываем минуты радости и счастья. Забывается все, а по остающимся кусочкам, можно ли по ним правильно восстановить прошлое? Не ошибаются ли палеонтологи, реконструирующие по фрагменту кости весь облик динозавра?
Память -- разбитое зеркало. Смотришь в него и оно режет твое "я" на тысячу мелких осколков. Кто я? Тот ли я сегодня, что был вчера? Память услужливо подсовывает привычную жвачку "вчера ты делал то и это, вот так и вот так" И я снова принимаю ее, и, вроде бы верю, но что-то здесь все же не так. Память лишь отражение. А отражение всегда поднимает левую руку, когда ты поднимаешь правую. Где-то кроется ложь... Нельзя смотреть в разбитое зеркало – этому учат с детства. Надо вспомнить. Что же тогда случилось со мной? Вспомнить. Нельзя верить изрезанным отражениям разбитых зеркал. Но больше некому... Надо вспомнить. Ольга… была ли она?
Застыв в кресле, я перебирал в уме гладкие камешки воспоминаний. Некоторые как фотографии, некоторые – как короткометражные видеоролики, другие как прочитанные строчки. Я спрашивал себя, правда ли то, что я всегда думал об этих воспоминаниях? Те ли чувства и эмоции я испытывал, что привык считать?
Ольга… Я смотрю в ее серые глаза, в них пляшут веселые искорки – не то отблески фар проезжающих машин, не то отсвет внутреннего огня. Мы стоим на Ульяновском мосту, я обнимаю ее за талию, любуюсь ее изящным лицом, и наши губы медленно тянутся навстречу друг другу с первым поцелуем. Что я чувствую? Симпатию? Зарождающуюся любовь? Гордость мужчины от обладания красивой женщиной? Вожделение? Страх, что она скажет «нет»?
Первый раз в первый класс, я иду очень важный, гордый собой, между мамой и папой. В одной руке букет гладиолусов (мама срезала их накануне на даче), в другой – мешок со сменной обувью. Было ли мне так радостно в этот день, как говорили об этом родители? Или мне было страшно в ожидании неизвестного, новых людей, непонятных порядков, то ли добрых, а то ли злых учителей? Скучал ли я по дому, по своей уютной комнате и дворовым приятелям, или я радовался, что стал уже совсем взрослым и пошел в школу?
О, это снова я! В залитом шампанском костюме, в стельку пьяный, но невообразимо счастливый, стоя на перевернутом медном тазике, произношу тост во славу высшего образования вообще и родного университета в частности. Мы защитились, и сейчас собрались вместе, в последний раз все вместе, чтобы отметить победу и условный первый шаг в самостоятельную жизнь, который на самом деле, сделали гораздо раньше. Мне весело? Грустно? Я рад, что все это закончилось, или я уже знаю, что буду скучать по беспечным студенческим годам?
А это Алена. Да, Алена, моя первая и недолгая любовь. Сколько мне было, лет четырнадцать? Я смотрю в ее карие глаза, на которые сползает белокурая челка, а она говорит мне, что навсегда уезжает в Италию. Что я испытывал? Разочарование? Обиду? Уязвленное самолюбие? Гаденькое облегчение, от того что теперь все не складывается по независящим от меня причинам? Светлую грусть от расставания и надежду на встречу? Или радость от того что теперь можно уделить внимание Светке?
Визг тормозов, запах горелой резины, вестибулярный аппарат ругается на то, что мы движемся по такой странной траектории. Глухой (такой удивительно глухой и негромкий!) удар, звон разбивающегося стекла, резкий толчок вперед (кто там сзади?!) и боль от врезающихся в грудь ремней. Первая авария, да… Кто тогда был виноват? Нет, ни кого признали виновным, а кто был виноват в аварии? Конечно, за прошедшие годы, сознание свыклось с мыслью, что, естественно, второй водитель, погода, дорожники и перебежавшая дорогу черная кошка вместе взятые. А может быть, это я отвлекся, заглядевшись на идущую по тротуару девушку в короткой юбке?
Снова школа. Контрольная по химии, и, конечно же, я не готов. Алла Ивановна (да-да, как в анекдотах, но ее правда так звали!) патрулирует класс и зорко обозревает лица, руки и столы школьников. Ее бдительность сделала бы честь часовому на посту. Улучив момент, я плескаю на платок еще загодя приготовленной разведенной красной краской, и, приложив его к носу, прошу выйти. Алла Ивановна, не смотря на некоторое сходство в повадках с цербером, не выносит вида крови, и мановением руки она отпускает меня в туалет. Вот он мой шанс воспользоваться шпаргалками! Что я чувствовал? Стыд? Угрызения совести за обман? Гордость за проявленную смекалку, четко спланированную, подготовленную и выполненную операцию и за то, что «провел-таки старую ведьму»?
А это Арчи. Неуклюжий, длинноногий щенок. Мягкий комочек шерсти, с непропорционально большой, перевешивающей по началу, головой. Верный любимый друг, что я думал, что я чувствовал, когда ты гадил на мой паркет? Злость, разочарование, усталость, умиление? Отвращение? Ругал ли я тебя? Смеялся ли?
О, работа! Кажется, первая или вторая, и мне впервые предлагают «откат» за «нужное», но неправильное решение. Почему я отказался? Из страха ли, что это выявится, из гордости ли, из благородства или из нежелания врать? Или, может быть, из-за моральных принципов, или из-за предчувствия, что меня подставят, как подставили они потом Антонова?
Кафе, шум голосов, не самая лучшая, на мой взгляд, но популярная музыка фоном, и я встречаюсь взглядом с симпатичной брюнеткой за столиком напротив. И все. Что я подумал тогда, что почувствовал, сказал ли что-нибудь? Познакомился с ней? Подмигнул? Не помню…
Моя первая фотокамера Canon , в большой красивой коробке, я держу ее в руках, будто сокровище. Что тогда было в моей голове? Мечты о том, как я стану великим фотографом, видения будущих выставок и банкетов в мою честь? Или желание скорее донести ее домой (не разбить и не потерять, хотя бы не в первый день), вскрыть коробку и начать изучать содержимое?
Постепенно, воспоминания становились все более расплывчатыми и отрывочными. Незаметно, я начал проваливаться в дрему. У меня было то состояние, редко длящееся долго, когда ты уже грезишь, но еще понимаешь это. Перед глазами закружился цветной калейдоскоп видений, а в ушах на все лады зазвучали сотни голосов. Мне удавалось разбирать обрывки фраз, иногда я даже узнавал, чей это голос.
-- Глаза -- зеркало души, а зеркала всегда врут. -- мерзкий голос, похожий на голос какого-то злодея из мультиков. Он непривычно растягивал слова. -- Зееркаала всеегдаа вруут!
-- Мама, у меня нет глаз, значит у меня нет души? -- детский голос. Не знаю, кто бы это мог быть.
-- Ну что ты такое говоришь, глупенький? Просто у тебя нет отражения. -- высокий женский голос.
-- Пиф-паф, ты мертв, Стрелок! -- голос похож на моего шефа. Но не он.
-- Разбей окно, и ты сможешь... -- снова ребенок.
-- Я уже слишком стар для этого. Попробуй ты, сынок! -- отец.
-- Да катись ты к такой-то матери! -- гнусавый голос Володарского.
-- Папа скоро придет. -- голос матери. Такой, каким он был в моем детстве.
-- Не двигаться! Руки за голову, мордой в пол! -- неизвестный грубый мужской голос.
-- А вот и нет, а вот и не угадал! -- моя бывшая жена. Так игриво она говорила только в первый год нашего короткого брака.
-- Иди ко мне! -- сексуальный женский голос с легкой хрипотцой.
-- Наверстать упущенное? -- понятия не имею, кто это.
-- И да, и нет. Не все так просто... -- внушающий доверие, спокойный мужской голос.
-- Двум смертям не бывать! -- Сашка Мельник. Мы с ним за одной партой сидели до 9-го класса. До тех пор, пока он не сгорел заживо, въехав на своем мотоцикле в бензовоз.
-- Ты придешь. Я знаю. -- Ольга.
А потом со всех сторон на меня навалилась тяжесть, как сквозь вату до меня донесся чей-то хохот, и я провалился в бездну глубокого сна.
Разбудил меня звук поворачивающегося ключа в замке. Вернее, сначала я проснулся, а потом уже понял, что меня разбудило. Тихий звук, но прозвучавший для меня как выстрел, и заставивший подпрыгнуть на месте. И Арчи тоже. Сон, как рукой сняло, и, переглянувшись, наступая друг другу на ноги, лапы и хвосты, мы метнулись к двери. Арчи вилял хвостом и радостно топтался на месте. Сердце мое забилось чаще – неужели, Ольга? В тот момент я даже не думал о том, что не оставлял ей ключи. Дверь распахнулась.
-- О, привет, мальчишки! Что не спим, встречаем?
Улыбаясь, на пороге стояла Аня. Моя бывшая жена. По-щенячьи радостно взвизгнув, Арчи бросился к ней здороваться в своей обычной манере, а я так и остался стоять на месте, пытаясь совладать со своей нижней челюстью. С тех пор, как развелись, мы с Аней очень редко виделись, чаще всего, дело ограничивалось поздравлениями с праздниками.
-- Ну что стоишь, ждешь, пока пес меня всю обслюнявит? Может быть, все-таки, поцелуешь жену? – гладя и одновременно отпихивая от себя не в меру ретивого Арчи, спросила Аня.
Я не шелохнулся и остался стоять на месте. Что происходит, и как, черт, на это реагировать? Справившись с псом, повалив его на бок и глубоко запустив пальцы в густую шерсть, Аня со смехом спросила:
-- Или у тебя там пара подружек, а я вернулась не вовремя?
Я снова не ответил. Просто стоял и смотрел на нее, пытаясь понять, как себя вести. Почувствовав неладное, она, наконец-то, посмотрела на меня внимательно. В голосе послышалась тревога:
-- Что с тобой, Костя? Что-то случилось?
«Случилось… Мы развелись с тобой почти два года назад и больше почти не виделись, а сейчас, ты появляешься, будто с прогулки вернулась» -- захотелось сказать. Но вместо этого, я встряхнул головой, широко улыбнувшись, заключил ее в объятия и начал целовать. Чтобы не происходило, мне надо сначала самому разобраться в этом, прежде чем взваливать на чужие плечи.
Не было нужды притворяться – я никогда не питал к Ане каких-либо недобрых чувств, выглядела она, как всегда, весьма и весьма привлекательно, а, кроме того, я был рад увидеть хоть кого-то близкого. Не смотря, на столь странное и неожиданное ее появление. Поэтому, приветственные поцелуи довольно быстро начали перерастать в нечто большее.
-- Ну, ну! У пса своего, что ли, научился этим дурацким фокусам: сначала стоит, как истукан, а потом набрасывается, как будто полгода в море плавал! – довольно, и не слишком настойчиво выбираясь из объятий, сказала Аня. Было видно, что она тоже рада встрече. – Пять дней ведь всего не видел, дай хоть умыться с дороги!
Я остолбенел.
-- Пять дней?!
В голосе Ани снова появилось беспокойство, она непонимающе на меня посмотрела:
-- Ну да, я ведь уехала в командировку в четверг утром…
Немного нервно рассмеявшись, я попытался выкрутиться:
-- А мне показалось, что я тебя уже два года не видел! – я не врал, и все же, не так-то просто провести женщину, с которой бок о бок прожил несколько лет. Слегка отстранившись, она внимательно заглянула мне в глаза:
-- Костя, что с тобой? Ты какой-то странный… У тебя точно ничего не случилось?
-- Нет! – я широко улыбнулся, надеясь только, что лицевые мышцы не сведет от усилий. – Просто мне снился какой-то странный и мутный сон, я резко проснулся, когда ты начала открывать дверь, и еще не до конца пришел в себя.
-- Точно? – немного недоверчиво спросила она.
-- Точно! – все еще улыбаясь, я оглядел ее с ног до головы. Черт, а я уже и забыл, как она хороша! – Ну а теперь, пошли умываться с дороги.
Не обращая внимания на несерьезные протесты и слабые попытки отбиться, я подхватил ее на руки и понес в ванную.
Об Ольге, о том, что происходило и происходит со мной или вокруг меня, или внутри моей головы, я запретил себе думать. Для этого будет время, когда я останусь один.
Аня, уютно пристроив голову у меня на плече, спала, а я глядел в потолок. Ни намека на сон. Прислушиваясь к умиротворенному дыханию жены (так бывшей, или настоящей?!), я вновь и вновь пытался разобраться в происходящем. Откуда она появилась? Почему говорит и ведет себя так, будто уехала несколько дней назад, хотя я не видел ее два года?
Наверное, никакой любви у нас на самом деле и не было. Была лишь влюбленность, перетекшая в теплые дружеские отношения, подкрепленные взаимным сексуальным влечением. Зато и особых ссор у нас никогда не было, даже расстались мы спокойно, без скандала, оскорблений и взаимных упреков. Просто как-то обсудили все и пришли к выводу, что лучше нам, пока есть время, попробовать как-то организовать свою жизнь в соответствии с потребностями и мечтами каждого. Ей нужен был мужчина, который приходил бы с работы домой каждый вечер, с которым можно было бы растить ребенка и который не оставлял бы ее одну на четыре ночи в неделю. Мне же нужна была женщина, с которой можно было бы делить мои увлечения и не совсем нормальный с общепринятой точки зрения образ жизни. И которая бы не слишком серьезно и много думала о будущем. Поэтому, лучше нам было разойтись и попробовать найти соответствующих людей. И насколько я знаю из последней ее открытки, она кого-то похожего нашла и собиралась второй раз выйти замуж. Я нашел, или мне казалось, что нашел Ольгу…
Аккуратно, чтобы не разбудить Аню, я повернул голову и посмотрел на нее. В отсвете фонарей из окна, ее лицо показалось мне вдруг абсолютно чужим и незнакомым. Я прислушался к ее спокойному дыханию, и по спине у меня пробежала холодная липкая волна мурашек. «Это обманка, старик! Это не Аня, неужели ты не понял?!» -- шепнул мне знакомый голос откуда-то из глубин сознания. Скосил глаза на светящиеся красным часы – без двадцати три. Очень медленно, стараясь не разбудить спящую женщину, я высвободился из ее рук и тихо-тихо сполз с кровати. Снова посмотрел на нее, и в горле у меня пересохло – это же совсем не Аня, даже не похожа. Борясь с желанием разбудить ее, включить свет и спросить, кто она такая, я начал одеваться. Брюки, так, осторожнее, чтобы не звякнул ремень, и не посыпалась из карманов мелочь. Рубашка, черт, где же она? Ага, вот. Пиджак в шкафу в прихожей. Почти беззвучно я выскользнул из комнаты. Нашел в темноте разбуженного и готовящегося недовольно заворчать Арчи и, склонившись над ним, прошептал ему в ухо: «Тихо, тихо, малыш! Не выдавай меня. Я скоро вернусь, хорошо?». Пес недовольно вздохнул, но послушно улегся спать дальше.
Вытянув из шкафа пиджак, я взялся за ручку двери и уже было решил, что мне удалось уйти незамеченным.
-- Ты куда?
Ощутимо вздрогнув, и подобравшись, как для прыжка, я обернулся. Одновременно с этим зажегся свет, больно резанув по глазам. За моей спиной, сонно щурясь и прикрывая глаза ладонью, стояла моя бывшая жена. При нормальном свете, сомнений в этом не возникало. Облегченно выдохнув, я улыбнулся. Чего только не померещится в темноте!
-- На работу, детка. Срочный вызов. Спи, я ненадолго.
Не дожидаясь ответа и не давая ей времени задать следующий вопрос, я быстро чмокнул ее в щеку и выскользнул за дверь.
Небыстрая езда по ночному городу всегда успокаивала меня. Из колонок льется джаз, за окном шины поют свою песню странствий, двигатель ровно гудит и километры один за другим наматываются на колеса. Это всегда помогало мне собраться с мыслями, разложить все по полочкам и прийти к какому-нибудь решению.
Покатавшись немного по освещенным улицам, я заехал на заправку. Этот город никогда не спит, и перед колонкой с «девяносто вторым» была очередь из двух машин.
Луи Армстронг запел об удивительном и прекрасном мире, в котором мы живем, и невольно я начал подпевать, шутливо пародируя его голос. Очень сильная песня, на мой взгляд – из нее так и льется хорошее настроение и доброта. Улыбаясь, я глядел на впередистоящую машину -- что-то новое, круглое и прилизанное. «Мыльница», одним словом. Место около колонки освободилось, и она сдвинулась вперед. Из нее вышел мужчина, бросил взгляд в мою сторону и пошел к кассе. Вернулся, вставил «пистолет» в бак и, пока его машина заправлялась, пристально разглядывал меня. Я прекратил упражняться в песнопении и так же внимательно смотрел на него. Его лицо показалось мне знакомым. Очень знакомым, но вот кто это я не мог вспомнить. То ли студенческий, или школьный приятель, то ли сослуживец, то ли еще кто… Похоже, у него бродили такие же мысли, потому что, немного потоптавшись на месте, неуверенно улыбаясь, он пошел ко мне. Я вылез из машины, и приветливо кивнул, надеясь на то, что сейчас его голос или какая-нибудь фраза поможет мне вспомнить, где и когда с ним познакомились.
-- Привет…! – смущенно начал он, и замолчал, пытаясь вспомнить мое имя. А ведь я его тоже не помнил...
-- Привет! Как жизнь? – дружелюбно и довольно нейтрально спросил я, разглядывая его лицо. Широкий лоб, немного выдающаяся вперед челюсть, серые, как и у меня глаза. Где же мы встречались? Или не встречались вовсе? С каждой проходящей секундой мои сомнения становились сильнее.
-- Да нормально, а твоя? – так же нейтрально ответил он. Нет, наверное, мы, все-таки, не знакомы. Я перебирал в уме все места, где могли оказаться мы оба. Школа, институт? Нет, не похож ни на одного моего знакомого, даже если учесть сколько лет прошло. Работа? Да нет, этих я тоже вроде всех помню… Кто-то из фотографов? Возможно… тот парень, который приходил пару раз на сходки… Да, у него очень классно получаются индустриальные пейзажи. Как его… Виталик, кажется? Точно, он!
-- Тоже ничего… Виталик, ты?
-- Нет! – засмеявшись, ответил он: -- Сначала показалось, что мы знакомы, напомнил ты мне одного приятеля, с которым служили вместе… Ты, случайно, не из Краснодара? Не под Владиком служил?
-- Нет. – улыбнувшись, ответил я. – А ты, случаем, фотографией не занимаешься? Стройки, «недострои», мосты и прочее?
-- Тоже нет... Семью только в отпуске фотографирую, да и все.
-- Ну… видимо, оба ошиблись. Ты мне тоже знакомого напомнил
-- Аааа… ну ладно. – немного разочарованно протянул он: -- Ну бывает. Ладно, поеду тогда… Удачи!
-- Счастливо!
Оборачиваясь по пути, он пошел к своей машине, а я сел в свою, размышляя о вероятности, с которой два незнакомых человека могут принять один другого за своих знакомых. Предположим, он похож на этого Виталика… Хотя, все-таки, не похож. Ну ладно, пусть похож. С определенной вероятностью, мы можем встретиться. Как там это считается? Предположим, что на десять тысяч человек, один похож на Виталика. В городе десять миллионов человек, из них тысяча «псевдо-Виталиков». Значит, чистая вероятность, что один из встреченных будет похож на него – одна десятитысячная. Хорошо, теперь предположим, что я похож на его армейского приятеля. Пусть нас также один на десять тысяч. Вероятность такая же, перемножаем их и получаем, что чистая вероятность, что в городе встретятся мнимый «Виталик» и мнимый «армейский дружок» -- одна к ста миллионам. То есть, на сто миллионов моих встреч с незнакомыми людьми, одна будет такой, что я окажусь похожим на его приятеля, а он – на моего. Да, кстати, тут надо учитывать, что из десяти миллионов в городе мужчин подходящего возраста куда меньше… То есть, и вероятность падает. Учтем еще, что сейчас три часа ночи и большинство нормальных людей спит, что в принципе сокращает вероятность любой встречи. Мир, конечно тесен, но настолько ли?
По пути домой, я все раздумывал об этой странной встречи. Чем больше я о ней думал, тем сильнее становилась уверенность, что это – лишь еще одно звено странной цепи событий, происходящих со мной последние дни. Как говорится, «случай – это случай, второй наводит на подозрение, ну а третий – это уже система». Но какая? Кажется, я потерял логическую нить происходящего. Если это просто проблемы с памятью – тогда почему тот парень не вспомнил меня? Кажется, Шерлок Холмс говорил: «Отбросьте все версии, которым у вас нет доказательств, и самая невероятная из оставшихся окажется истинной». По спине у меня снова пробежал противный холодок, от которого я невольно поежился. Может быть, я стал объектом чьего-то эксперимента? Масонский заговор, секретная правительственная лаборатория, или внеземная цивилизация? Какой сюжет из голливудских фильмов выбрать как версию? Я нервно улыбнулся – все это скорее похоже на бред параноика, чем на мысли аналитика. Будто ища опровержения или подтверждения своих страхов, я поглядел в зеркало заднего вида. Не приближаясь и не отставая, на расстоянии метров в пятнадцать, за мной следовала машина. Из-за слепящего света ксеноновых фар невозможно было определить ни модель, ни тем более, увидеть водителя, но от чего-то, ладони у меня покрылись липким потом. Как давно она едет за мной? Мы на дороге одни, я еду километров шестьдесят в час, мало кто ездит так медленно по ночам. На следующем перекрестке я свернул направо под зеленую стрелку светофора, и посмотрел в зеркало. Та машина повернула за мной. Почему-то перед глазами встал проторчавший весь день около моего подъезда «гранд чероки». Был ли он там, когда я отъезжал? Сидел ли кто-то в машине? Выезжал ли кто-нибудь из двора вслед за мной? Я не мог вспомнить, сколько не пытался. Снова покосился в зеркало – преследователь не отставал. Я прибавил газу. Огни сзади не отстали, тот водитель тоже ускорился. На следующем светофоре я остановился на красный. Дорога была двухрядная, на ней по-прежнему никого не было, но та машина встала четко за мной, не став выезжать на свободную левую полосу. Ночью в мегаполисе не часто такое увидишь. Я оглянулся, но из-за бьющего в лицо света не смог ничего разглядеть. Загорелся зеленый, но я не трогался с места. Тот водитель терпеливо ждал. Не сигналил, не торопил, просто стоял за мной. Сомнений в том, что он следует именно за мной, не осталось. Помигав немного, зеленый сменился красным, и, внутренне сжавшись в ожидании удара справа или слева, я рванул машину с места. Перекресток был весьма широкий, и, как назло, справа с порядочной скоростью мчался другой автомобиль, видимо попав в зеленую волну. Я вывернул руль вправо. На мое счастье, у того водителя была хорошая реакция, и, главное, правильная. Вместо того чтобы тормозить, он резко прибавил газу и также принял вправо. И только потом начал давить на клаксон. Мы разъехались, и, когда сердце чуть-чуть успокоилось, я победно посмотрел в зеркало. Тот, кто меня преследовал, все так же ехал за мной. Утопив педаль газа в пол, я покосился на спидометр: стрелка уверенно перевалила за «сотню» и, не сбавляя темпа, устремилась дальше. Сто двадцать. Сто тридцать. Сто сорок. Быстрее мчаться по не слишком широким, местами плохо освещенным улицам просто опасно. Вернее, самоубийственно. Внутренне подобравшись, и изредка кидая взгляды в зеркало заднего вида, я сосредоточил все внимание на дороге. Машина сзади не отставала. Трехлитровый мотор моего уже не молодого, но еще «бодрого» «понтиака Гранд АМ» уверенно ровно гудел, намекая на то, что он может и больше. Он-то может, но было бы где. Улицы петляли, я проскакивал какие-то темные подворотни, ночные магазины, распугивал подвыпивших поздних прохожих, один раз шуганул решившуюся всем составом перебежать дорогу стаю бродячих собак. Я не очень представлял, где конкретно сейчас нахожусь – все внимание поглощало управление автомобилем. Видимо, недавно здесь прошла «поливалка» и в крутых поворотах, резина начинала предательски скользить по мокрому асфальту. Бросил взгляд в зеркало – преследователь «висел на хвосте», будто привязанный. Несколько раз мне приходилось довольно резко оттормаживаться, и я опасался, что тот водитель не успеет среагировать и влетит мне в корму. Но, видимо, для него такие гонки были не внове – он вел машину уверенно, четко повторяя мои маневры. Я старался все время выбирать главную дорогу без светофоров впереди, и вскоре, пошли более или менее знакомые места. Через пару километров будет круговое движение, там еще одна узкая улочка и выезд на ленинградское шоссе. Тот, сзади, отставал метров на 30 от меня. Если мне повезет, на круге никого не будет, и, если я все сделаю правильно, мне удастся посмотреть на него чуть сбоку и разглядеть что же у него за машина. Хотя, я был почти уверен, что это тот «чероки».
Метров сто пятьдесят до круга. Скорость сотня. На въезде у меня преимущество, меня должны пропустить, а вот дальше пересечение с еще двумя улицами до выезда на шоссе, и если там будут машины – я должен притормозить. Но мой единственный шанс разглядеть преследователя – проехать пол круга, когда он только будет въезжать на него. Пятьдесят метров. Вместо того, чтобы сбросить скорость, я прибавил газу и вдавил клаксон, надеясь на то, что он распугает, подъезжающих к перекрестку и на то, что мой «понтиак» удержит дорогу. Круг. Слава богу, вроде пусто. Машина начинает скользить по асфальту, но передний привод все еще спасает положение. Я бросаю взгляд в боковое стекло – как я и рассчитывал, преследователь сбавил скорость и только подъехал к перекрестку. Это «гранд чероки» темного цвета. Довольно ухмыльнувшись – хотя чему здесь было радоваться, я съехал на улочку, ведущую на шоссе. Там, на длинной широкой прямой я от него оторвусь.
Когда я подъехал к дому, уже светало. Холодные, грязно-желтые пальцы рассвета заляпали небо на востоке, и за крышами домов расплывалось мутное пятно утра. В противовес ему, с противоположной стороны все еще светила яркая луна, но ночь уже сдавала позиции на всех фронтах. Надкусанное яблоко ночного светила просто последний оплот, да и он скоро закатится за горизонт.
Сейчас события ночи казались мне болезненным бредом. Бессмысленная гонка по темным улицам – о чем я думал? Даже если «чероки» следил за мной, что мешало выйти из машины и узнать, зачем? К чему нужен был этот идиотский маневр с кругом, когда можно было попытаться разглядеть ту машину на любом ярко освещенном перекрестке? На кой черт нужно было носиться по «ленинградке», отрываясь от преследователя, прежде чем поехать домой, если он и так простоял весь день около моего подъезда? Да и в том, что это была именно та самая машина, у меня уже появились сомнения. Может быть, просто любитель ночных гонок? Я тешил себя надеждой, что причиной столь нелогичного и неразумного поведения был страх, и живущий в нас с самых древних времен инстинкт преследуемого. Инстинкт добычи. Но, может быть, дело не в этом? Может быть, я действительно нездоров? По крайней мере, это можно проверить, как бы неприятно и страшно это не было. Либо я смогу убедиться, в том что все что происходит, происходит на самом деле, либо… О том что будет при другом варианте, думать не хотелось. Потому что, при другом варианте, у меня, похоже, есть все шансы окончить свои дни в какой-нибудь тихой психиатрической лечебнице, привязанным к кровати.
Не так-то просто, оказывается, решиться на поход к психиатру. Не так-то просто прийти к нему и спросить: «Доктор, я сумасшедший?». И еще сложнее рассказать ему обо всем, что происходило…
Я лежал в кровати, слушая, как за окном просыпается город, как внизу начинают возиться дворники, как около гаражей кто-то загремел дверьми, а потом завел машину. Где-то прогромыхала железом тележка, на дереве рядом закаркала ворона. Арчи перевернулся на другой бок и шумно вздохнул. Аня пробормотала что-то во сне и перетянула на себя еще часть одеяла. У дворника внизу что-то упало, о чем тот громко и, довольно-таки красноречиво, высказался, даром что нецензурно. За стенкой кто-то включил кран. Сна у меня не было ни в одном глазу.
Надо решить, что и как именно я собираюсь сказать доктору. И, кстати, вообще к кому обратиться? Среди моих знакомых психиатров нет. У Ани вроде бы тоже, но даже если бы и были… Я пока не хотел ей ничего рассказывать. Ладно, попробую найти что-нибудь в Интернете… А вот что ему рассказать, а что нет? Про «чероки» и ночную гонку, пожалуй, не стоит – а не то решит что у меня паранойя, не задумываясь. Про Ольгу? Наверное, придется, иначе все остальное теряет смысл… Про Аню? Я покосился на нее. Во сне, при солнечном свете, падающем из окна, она была удивительно мила. Впрочем, она всегда была мила, но сейчас особенно. Густые светлые волосы разметались по подушке и плечам, губы чуть приоткрыты. Она дышит ровно и спокойно, на лице легкая улыбка. Яркая иллюстрация к словосочетанию «сладко спит». Мы развелись с ней? Вроде бы да… Когда? Где? Во что она была одета в суде? Как проходил процесс? И где, кстати, копии документов о разводе? Я не мог вспомнить. Никаких подробностей. Просто у меня была уверенность, что мы развелись несколько лет назад, и, до ее появления, не было никаких поводов для сомнений.
Протянув руку, я, по возможности, тихо стащил со стула свой пиджак и нашарил паспорт в кармане. Так и есть: женат. Ни слова о разводе. Задумчиво положил его на место. А менял ли я его после развода? Этого я тоже не мог вспомнить наверняка.
А Ольга? Я попытался представить ее. Рыжие волосы, изящно изогнутые брови, серо-зеленые глаза, тонкий нос, мягкие губы, точеный подбородок, длинная шея, плечи… Ее лицо я помнил прекрасно. Соблазнительную фигуру, чистый, как роса, голос, звонкий смех, полные женственности и изящества жесты – тоже.
«Слишком хорошо помнишь» -- неожиданно проговорил знакомый голос в углу моей головы. «В смысле?» -- не понимая, переспросил я сам себя. «Ты не вспоминаешь – ты представляешь» -- попытался объяснить голос. Не вспоминаю? А чем, собственно, воспоминания отличаются от фантазии? Только тем, что первое было, а второе – нет? Но тогда, если у тебя не подтверждений, ты не можешь убедиться, что есть реальность, а что иллюзия. Когда пытаешься вспомнить что-то – обычно начинаешь с той точки, насчет которой уверен, и медленно тянешь ассоциативную цепочку воспоминаний. Получается, если отправная точка неверна, вся последовательность искажается. Память легко направить по ложному пути, всего лишь подсунув две-три ложных или ошибочных предпосылки… Или не так? Наверное, не так… Как только цепочка воспоминаний доходит до четкого звена, в реальности и правильности которого ты, опять-таки, уверен, ошибки и допущения всплывают наружу. Ты хлопаешь себя по лбу и восклицаешь: «Конечно! Как я мог забыть?! Это ведь было совсем не так!». Но обычно, это вообще не требуется, обычно мы четко знаем, что есть воспоминание, а что только наши мечты или домыслы и «отправные точки» для памяти верны. Или мы только считаем, что они верны?
Кажется, я потерял ощущение грани между настоящими воспоминаниями и иллюзиями. Стоило бы верить фактам, но те указывают лишь на то, что никакой Ольги и никакого развода никогда не было. У меня в голове еще жила уверенность, что это все было, но… У меня нет ни одного доказательства. Призрачный отголосок запаха ее духов на рубашке – не доказательство, сейчас я понимал это. Кому верить? Себе, или фактам, указывающим на то, что у меня не все в порядке с головой?
Я вздохнул. Сегодняшняя ночь и утро принесли кучу вопросов и ни одного ответа. Все стало лишь еще более запутано…
Денек выдался солнечным и довольно теплым. Не смотря на то, что во всем теле я ощущал разбитость, и меньше всего на свете мне хотелось просыпаться и сползать с постели, после холодного душа мир уже не выглядел таким уж отвратительным. Может быть, настроение мне поднял любезно оставленный Аней завтрак на столе, может быть яркий солнечный свет, бьющий в окна на кухне, может быть еще что, но я не ощущал той же тоски от безответных вопросов и неподтвержденных подозрений, что была ночью. До тех пор, пока не вспомнил, что сегодня я назначил сам себе прием у врача.
На столе, рядом с кофеваркой лежала вчерашняя газета. Сосредоточенно жуя бутерброд и запивая его кофе, я стал листать страницы частных объявлений. Арчи сидел передо мной, жадно глядя на кусок сыра на хлебе в моей руке. Время от времени, он широко облизывал морду, капая слюной на пол и жалобно поскуливал, рассказывая о том, что не ел, как минимум неделю. Аня, наверняка, покормила его перед уходом, но сыр для него любимейшее лакомство, и пес проявлял гениальные актерские таланты, всеми правдами неправдами стараясь урвать кусочек. Вздохнув, я отломил половину бутерброда и протянул Арчи. Тот среагировал мгновенно: не успел я разжать пальцы, как влажный шершавый язык и крепкие зубы аккуратно, но почти молниеносно заставили исчезнуть еду в широкой пасти. Пес тут же вернулся на исходную позицию, и, смачно облизываясь, снова принялся преданно смотреть на меня кристально честными глазами, намекая на то что, ничего, в общем-то, и не было и он все также голоден. Такая история повторялась изо дня в день.
-- Арчи, отстань. Мы оба знаем, что ты уже ел, и знаем, что ел ты достаточно. Так что хватит у меня клянчить. Я тоже жрать хочу.
Дожевав бутерброд с сыром, я взялся за тот, что с колбасой, и пес тут же потерял ко мне интерес. А я рассматривал одно заинтересовавшее меня объявление. «Центр психологии и психиатрии. Консультации, обследования, помощь, лечение. В мире нет проблем, есть лишь ситуации. И мы поможем их решить». Адрес Интернет странички и номера телефонов прилагались. Прилагались также номера лицензий. Объявление было довольно лаконичным, но набранным крупным шрифтом, размещено отдельным «баннером» (интересно, как называют их в бумажных газетах?), и включало в себя крупный цветной логотип центра. Наверняка, не самая дешевая реклама на этих страницах. Кроме того, мне понравился слоган насчет ситуаций. Что ж, заглянем на их сайт, проверим номера лицензий и если все в порядке, можно обратиться к ним. «Не все ли равно, в конце концов, какому именно отряду сдаваться?» -- мрачно усмехнулся я.
С лицензиями у этого центра все оказалось нормально. Они действительно были зарегистрированы в министерстве здравоохранения, действительно были выданы этому центру, и срок их действия еще не истек. Веб-сайт мне тоже понравился – выдержан в строгом стиле, написан аккуратно, и видно, что это штучная работа, а не «штамповка» по шаблону. По телефону мне ответила приятная девушка-секретарь, записала на прием на сегодня. В общем, поводов к отступлению не обнаружилось, и, тяжко вздохнув, я поплелся выгуливать Арчи.
«Гранд чероки» снова стоял около моего подъезда. Водитель все так же скучал за рулем, равнодушно поглядывая на прохожих. Постояв несколько секунд в раздумье, я решительно направился к нему. Увидев меня, тот подобрался и даже поднял спинку сиденья. Я постучал в окошко. Медленно, будто бы нехотя, водитель опустил стекло и вопросительно посмотрел на меня. Широколицый, коротко стриженный мужчина лет тридцати. Нос пару раз был сломан, карие глаза смотрят внимательно, оценивая и изучая. Не смотря на образ бандюгана девяностых, общую мрачность и резкость черт лица, у меня сложилось ощущение, что этот человек куда умнее, чем может показаться на первый взгляд.
-- День добрый. Ждете кого? – по возможности любезно спросил я.
-- Добрый. Положим, жду. – помолчав ответил водитель. – А тебе-то что?
А действительно, что? То есть, что ему ответить? Я подошел к нему по наитию, подчиняясь импульсу, и не успел продумать диалог. Как лучше разрешить свои подозрения?
-- Да просто ты тут уже второй день стоишь. У всех ведь могут быть свои поводы беспокоиться, верно?
-- А-а-а-а… -- слегка улыбнувшись, протянул водитель. Потом понимающе, как ему показалось, подмигнул и добавил: -- Нет-нет, я жду не тебя. Расслабься.
-- Хм… Ну ладно. Тогда удачи!
Кивнув на прощанье, я задумчиво пошел во дворик за Арчи. Ну и что же я выяснил? Первое: у меня четкое ощущение, что этот человек умнее и опаснее, чем кажется на первый взгляд. Второе: этот человек, пожалуй, действительно мог полночи гоняться за мной по темным улицам. Третье: если он действительно следит за мной, то у него отличное самообладание – он ничем не выдал себя. Он выглядел вполне искренне, и, пожалуй, я бы поверил бы ему, если бы не было предыдущих событий. Но это только подтверждает первые два пункта. И все же, прежде чем делать какие-либо выводы, надо узнать, что скажет доктор. Время от времени оглядываясь на «чероки», я свистнул Арчи и пошел к дому. Пока потолкаюсь в пробках, как раз подойдет время приема.
Когда я выходил из дома, «гранда» около подъезда уже не было. Это могло означать, что водитель встретил того, кого ждал, но с таким же успехом, могло означать, что его сменил кто-то другой. Пожав плечами, я пошел к своей машине.
Выезжая из двора, я поглядывал в зеркало заднего вида, но никто не последовал за мной. По пути к клинике «хвоста» я также не заметил. Впрочем, в многокилометровых пробках это не так-то просто.
Через полтора часа толкотни, нервов, гудков клаксона, мата про себя и вслух, песен Rainbow и выхлопных газов, я добрался до того самого центра психиатрии и психологии, занимающего нижний этаж в большом офисном здании. Место для парковки освободилось как раз передо мной, и, поставив машину, я выбрался из уютного кондиционированного мирка салона в шум и суматоху большого города. Входя в здание, я оглянулся. Вроде бы ничего подозрительного.
Симпатичная блондинка в приемной, под профессионально пристальным взглядом охранника, проверила мои документы, выдала карточку и отправила в кабинет некоего доктора А.Е. Варшавина….
Нервно вертя в руках ручку, я ожидал приговора. Два с лишним часа мягкого, но настойчивого допроса. Вопросы, то сыплющиеся пулеметной очередью, то бьющие снайперскими выстрелами, часто повторяющиеся в разных вариациях. Я понимал, что это просто способ найти и указать на логические нестыковки, найти отправную точку искаженного восприятия и вычислить, что из рассказанного является плодом больного мозга, а что реальность. И, конечно, определить причины болезни и найти методы лечения. Все для моего же блага. Но, тем не менее, уже через полчаса я потел как гулящая девка в церкви. Доктор не перебивал мой рассказ, не делал замечаний и не подвергал сомнению то, что я рассказывал. Он просто вновь и вновь задавал вопросы, заставлял вспоминать подробности предположительного развода с женой, снова и снова просил описать Ольгу, расспрашивал про наши встречи и так далее. Разговаривали мы и на отвлеченные темы – люблю ли я кино, какую музыку слушаю и почему, что думаю об авангардизме в живописи (доктор предварительно поинтересовался, знаю ли я что это такое), какие книги читал, и что меня в них больше всего тронуло. Мы поговорили о моей работе, об увлечениях, о свободном времени, обсудили ни к черту не годную экологию и страшилки про мутации от употребления ГМО. В общем, вполне себе приятная и непринужденная дружеская беседа, если только забыть о том, что после нее один из нас может загреметь в психушку.
Потом у меня взяли кровь и мочу на анализ, еще почти два часа каких-то исследований и анализов, во время которых я сидел в смешной шапочке на голове, как еж иголками утыканный датчиками и электродами, снова отвечал на дурацкие вопросы и чувствовал себя подопытной лабораторной крысой. Употреблял ли я наркотики? В каком возрасте у меня был первый сексуальный опыт, изменял ли я жене, что я думаю о гомосексуализме, были ли у меня серьезные травмы головы, откуда у меня маленький шрам над бровью, как я учился в школе и тому подобное, к какие предметы мне давались легче, что я делаю на работе, как я провожу свободное время и прочее. Я старался отвечать честно, ведь в конце-концов, для меня определить, не болен ли я, было куда важнее, чем для них.
И вот теперь, спустя четыре часа, я сидел на маленьком, но удобном кожаном диванчике в коридоре, нервно вертел ручку, разглядывал заветную дверь кабинета и ощущал себя обвиняемым на скамье подсудимых. Если, все-таки, «да», то, что будет дальше? Наверное, доктор с участливым выражением лица, своим добрым тихим голосом скажет что-нибудь вроде «Вы знаете, мы до конца не уверены, но похоже у вас нервное переутомление. Лучше всего вам лечь на недельку в клинику и пройти полное обследование. Вы отдохнете, поправитесь, восстановите силы и снова будете, как огурчик». Конечно, через неделю мне скажут, что придется еще чуть-чуть задержаться, потом еще, потом снова. Будут лекарства с труднопроизносимыми названиями, которые надо будет пить под строгим присмотром сестры, будут какие-нибудь процедуры два раза в день, будет ласковый, почти отеческий взгляд лечащего врача поверх толстых очков в роговой оправе. Будут стены, выкрашенные в бледно-зеленый цвет, жесткие койки, безвкусная еда и решетки на окнах. Будут бесформенные белые рубашки с очень длинными рукавами и крепкие санитары, расставленные как охранники, на ключевых позициях. Или, все-таки, современные психиатрические клиники вовсе не так страшны, как я представляю?
С громким щелчком, оторвав меня от невеселых размышлений, открылась дверь, и доктор снова пригласил меня в свой кабинет. На лице все та же легкая, спокойная, открытая улыбка, но в голове уже вынесен вердикт. И не угадаешь диагноз, пока не услышишь.
Молча, я сел за стол напротив него, стараясь хранить спокойный и невозмутимый вид, но под пристальным взглядом, невольно начал ерзать на стуле, как двоечник на уроке математики. Наконец, видимо, удовлетворившись осмотром, который лишь укрепил его в уже составленном мнении, он мягко произнес:
-- Итак… Мы тщательно изучили результаты ваших анализов и тестов… -- замолчав, доктор снял очки, устало потер лицо ладонями, снова надел их. – возможно, у вас наблюдается некоторое переутомление, связанное с нарушением биоритмов и режима сна…
Ну, вот оно. Началось. Наверное, я сейчас имел очень жалкий вид, но доктор, не глядя на меня, продолжал:
-- Однако, никаких других отклонений, ни физиологических, ни психических, мы не выявили.
-- То есть, вы хотите сказать, что я здоров? – с надеждой и удивлением одновременно, не веря собственным ушам, спросил я.
-- Насколько это возможно. -- улыбнулся доктор: -- По крайней мере, явных патологий у Вас нет. В первую очередь, об этом говорит тот факт, что вы сами пришли ко мне. Обычно, больные люди уверены, что они абсолютно здоровы и не подвергают сомнению свои… домыслы.
-- А как же тогда… мои проблемы с памятью?
-- Возможно, они являются результатом общего переутомления. – доктор вздохнул: -- понимаете, память – одно из самых неизученных явлений в психологии и психиатрии. Подобные Вашим случаи частичного стирания и замещения памяти не так уж редки, хотя, обычно они носят менее выраженный характер. Иногда они являются следствием физического воздействия на головной мозг, но могут возникать и по другим причинам. Мы ведь вообще частенько забываем что-либо, или помним неправильно, так ведь? Просто Вы, возможно, в силу общей впечатлительности, слишком заострили на этом внимание, и поэтому, они стали для вас столь яркими. Например, Вы могли видеть очень яркий сон. Хороший, понравившийся Вам сон про красивую девушку. Это частенько бывает у людей с развитым воображением, после того, как они начинают разочаровываться в браке. Вам так хотелось, чтобы он стал явью, что Ваше сознание подменило память о том, что это всего лишь сон, ложной памятью о разводе с женой и встрече с Ольгой. Такое часто происходит сразу после пробуждения, первые несколько секунд, когда мы еще не понимаем, где сон, а где явь. Обычно потом реальность берет верх, как бы обидно это не было. Иногда мы находимся под впечатлением сна несколько минут, иногда весь день. А у вас этот эффект усилился общим переутомлением и недосыпанием.
Помолчав, он добавил:
-- Мой вам совет: возьмите отпуск, поезжайте с женой на пару неделек куда-нибудь к теплому морю на курорт. Отдохнете от работы, от суеты и самокопания, и Вы сами поймете, что делали из мухи слона, самостоятельно усиливая собственные ошибки памяти. А когда вернетесь – загляните ко мне еще раз, расскажете, как отдохнули, и помогло ли Вам это. Хорошо?
Я кивнул:
-- Хорошо, так и сделаю. То есть… я могу идти?
-- Конечно. Всего хорошего и будьте здоровы! – почти пропел он. Потом, протягивая мне свою визитную карточку, добавил: -- Если будут еще какие-нибудь проблемы, или Вам захочется что-нибудь обсудить, или спросить… В общем, если что-нибудь – звоните.
-- Спасибо. Всего доброго.
Выйдя на улицу, я остановился около подъезда больницы, наслаждаясь солнечным светом и ощущениями оправданного перед самой смертной казнью невиновного. В этот погожий светлый денек, все мои предыдущие метания и сомнения казались глупыми и нереальными. Воспоминания об Ольге, разводе с Аней и прочем, таяли в солнечном свете, как туман. «И как ты вообще мог вообразить такое?» -- шепнул мне мой советчик: «Пересмотрел странных фильмов и истосковался по любовным приключениям?». Действительно, как? Пожалуй, со следующей же недели возьму давно положенный мне отпуск, уговорю отпроситься Аню, пса на время оставим ее маме, и махнем куда-нибудь в Турцию, или Египет. В радужном настроении, что-то весело насвистывая, я двинулся к своей машине.
Не знаю, что конкретно привлекло мое внимание к противоположной стороне улицы, но я вообще много смотрю по сторонам. А сейчас мой взгляд был прикован к рыжеволосой девушке, садящейся в припаркованную красную «хонду аккорд» -- на такой же машине ездила Ольга. Я стоял около своей машины, разинув рот, и чувствовал, как неукротимой мутной волной возвращаются все мои страхи и загадки. Ольга… Пока я пребывал в каком-то болезненном ступоре, пытаясь сообразить, снова ли мне померещилось, или же это действительно она, девушка села в машину, так и не повернув головы в мою сторону. Включив поворотник, она, не слишком заботясь о других участниках движения, выехала на дорогу и влилась в поток. Проезжая мимо меня, девушка наклонилась, видимо, к магнитоле, рыжий локон упал ей на лицо, и я снова не смог разглядеть ее. Красный «аккорд» набирая скорость, катился прочь. Я встряхнул головой, пытаясь прогнать наваждение. Померещилось?
Теплый осенний день. Бабье лето, листва только-только начинает желтеть, солнце медленно, но неудержимо клонится к горизонту. Если отвлечься от шума машин, гула голосов льющейся мимо толпы, подставить лицо солнечным лучам, можно ощутить теплую умиротворяющую вибрацию ранней осени. Можно ощутить гармонию и покой, радость просыпающейся ночи. И только одно будет мешать: странный призрак, не то прошлого, не то непонятного настоящего, мрачная тень неразгаданной загадки, пыльный запах Тайны, громовым раскатом прозвучавший среди ясного неба безмятежности и определенности. Так, порою валяясь на пляже под жарким южным солнцем, ты чувствуешь, как внезапный прохладный ветерок с моря приносит вместе с запахом соли и водорослей ощущение неясной тревоги, будто бы тень гигантской птицы на миг закрыла небо над головой и ты вдруг понимаешь, что бежать бесполезно. Можно нежиться на горячем песке, блаженно закрыв глаза, можно плескаться в безмятежной прохладе синего моря, можно потягивать коктейль в баре, прижимая к плечу какую-нибудь ласковую блондинку или брюнетку, но колесо Судьбы неумолимо наматывает стрелки часов на свои спицы, тектонические плиты континентов сдвигаются, наезжая друг на друга, какой-то огромный неизвестный механизм работает, со зловещим лязгом перемалывая жизни, и бежать бесполезно…
Померещилось? Или, безумие последних дней реально? Сейчас посреди купающейся в солнечном свете людной улицы, после испытанного от диагноза доктора облегчения, верить в это категорически не хотелось. Сейчас легче всего было поверить в то, что все эти странные шутки памяти – результат переутомления и недосыпания. Сейчас легче всего было поверить в целебную силу отпуска и в то, что все вернется на свои места, к такой понятной и спокойной обычной жизни. К жизни без постоянного страха о том, что еще выкинет твоя память, без постоянного ощущения преследования, к жизни, где множество вопросов соизмеримо с множеством ответов. И к жизни, где нет, и не было Ольги…
Я снова встряхнул головой, сказав себе: «Ее не было. Ты ее придумал. Или она тебе приснилась, а ты в нее поверил. Но ее никогда не было». Одновременно с успокоением, пришла легкая грусть и ощущение утраты чего-то интересного. Как будто, пролистав захватывающую книгу в магазине, ты вынужден поставить ее на полку, забыв навсегда название и автора. Поймав себя на этом ощущении, я удивился: неужели, мне нравился этот бред? Неужели, я буду скучать по непредсказуемости каждого следующего дня, по пропажам знакомых вещей и любимых людей, и чувстве, будто я попал в самую завязку голливудского фильма, или компьютерной игры? Ну, уж нет! Домой, домой, а на следующей неделе в отпуск! Завтра же напишу заявление.
С моей идеей, Аня согласилась на удивление легко. Сказала, что завтра же договориться на работе, и в субботу или воскресенье мы можем махнуть каким-нибудь горящим туром в Турцию или Египет дней на 10. Ее мама также без особого ворчания согласилась подержать у себя «ваше чудовище».
На следующий день мне надо было выходить на работу. Обычно, я ложился спать, как минимум с рассветом, но вымотанный прошлой ночью, дневным допросом у доктора и его рекомендациями выспаться, мы вместе с Аней отправились в кровать практически сразу после легкого ужина. Еще через пару часов после этого, приняв душ, я снова упал на кровать, на этот раз с целью, именно поспать. По-моему, заснул я, как только голова коснулась подушки…
День начался как обычно. Ну, почти как обычно – единственное отличие заключалось в том, что проснулся я около четырех вечера, а не в шесть. Умывшись, погуляв с Арчи и позавтракав, часик я повалялся на диване с книжкой, позвонил матери, и неспешно стал собираться на работу.
Приятно ехать на работу по пустой дороге, видеть пробку навстречу, спешащих домой, но тратящих на это уйму времени людей, знать, что через пятнадцать минут ты войдешь в полупустое здание, поздороваешься с сонными охранниками, пройдешь в свой немноголюдный кабинет и вместо вечернего просмотра футбола или не блещущих ни интеллектом, ни оригинальностью телешоу, займешься интересной и, в общем-то, любимой работой…
В хорошем настроении, мысленно готовясь к отпуску, я ехал по «ленинградке». Чуть впереди передо мной началось какое-то передвижение из ряда в ряд, грозящее вот-вот перерасти в свалку, водитель впереди идущей машины начал притормаживать. Глянув в зеркало, я не снижая скорости, принял правее. Проезжая мимо, глянул, что там слева: так и есть, блондинка решила перестроиться. Посмеиваясь про себя, я ехал дальше, время от времени, разглядывая спешащих по своим вечерним делам пешеходов на тротуаре. Недалеко от очередной остановки на обочине стояла девушка. Издали вроде бы симпатичная, стройная, весело помахивает зажатым в руке зонтиком. Странно, вроде дождя не ожидалось… Я чуть сбросил скорость, чтобы рассмотреть ее получше на предмет подвезти. Время есть, почему бы и нет? Но, во-первых, более детальный осмотр показал, что она вовсе не столь молода и симпатична, как показалось издали, а, во-вторых, зажатая в руке вместе с зонтиком бутылка «Балтики», юбка, более напоминающая пояс на не слишком стройных ногах и весьма пьяная опухшая физиономия начисто отбили желание сажать ее в машину. «Ну да, вот такая вот я циничная скотина» -- пробормотал я, ускоряясь и проезжая мимо.
Я перестроился чуть левее и через километр-полтора, снова увидел эту же девушку. Либо как две капли воды на нее похожую и точно так же одетую. Она точно так же стояла на обочине, помахивая зонтиком и прикладываясь к бутылке с пивом. Один в один. «В Матрице что-то меняют…» -- задумчиво пробормотал я, прикидывая, могла ли она подсесть к кому-то в машину, обогнать меня, вылезти и снова встать на обочине в той же позе? Мимо нее я проезжал со скоростью километров тридцать-сорок в час, потом пара секунд на неспешный разгон до девяноста… Нет, лучше отбросим разгон, просто будем считать, что я ехал девяносто, а через полтора километра увидел ее. Допуска по расстоянию должно хватить…
Не прерывая размышлений, я перестроился вправо, остановился и включил «аварийку». Итак, на скорости девяносто километров в час, мы проезжаем за… черт, сколько же это будет? Ну да, полтора километра за минуту. Чтобы сесть в машину, ей надо было сказать хотя бы пару фраз водителю, погрузиться внутрь, усесться, закрыть дверь… Предположим, десять секунд. Чтобы машина остановилась, она вышла, пусть даже ни слова не говоря на прощанье… Ну, положим, еще десять. Забыв о том, что ее водителю надо было разогнаться, а потом более или менее плавно притормозить, у него остается сорок секунд, на то чтобы проехать это же расстояние. То есть, он должен двигаться со скоростью 130-140 километров в час. Вполне реально вечером по полупустому ленинградскому шоссе, особенно, если не боишься гаишников. Обгонял меня кто-нибудь? Наверняка, кто-то обгонял. Мог ли он высадить ее и умчаться дальше? Наверное, мог… И все же… Повернувшись и глядя через заднее стекло, я стал сдавать задним ходом. Девушка все так же стояла на обочине и, увидев меня, вихляющей походкой подошла к машине. Опустив пассажирское стекло, я спросил куда ей.
-- Не желаешь со мной интимных услуг, красавчик? -- пьяно икнув и глупо хихикнув, ответила она вопросом на вопрос.
-- Нет, спасибо… -- улыбнувшись, я покачал головой: – А ты давно здесь стоишь?
-- Только пришла, первым будешь! Христом Богом клянусь!
-- Да нет, я не об этом… Ты, случайно… не пару минут назад сюда приехала с предыдущей остановки?
Непонимающе глядя на меня стеклянными глазами, она снова икнула, пробормотала «странный какой-то» и отошла от машины. Закрыв окно, я поехал дальше. Это могло что-то значить, могло ничего не значить, я мог ошибиться, спутав одну проститутку с другой, и ее действительно мог кто-то подсадить, а потом, рассмотрев получше, высадить здесь. Плевать, когда я приеду на работу – первым делом напишу заявление на отпуск. С утра придет шеф, отдам ему заявление на оставшиеся мне от положенных 14 дней и пошли они все со своим «де жа вю».
Мой сотовый телефон (я купил его взамен разбитого) зазвонил около десяти вечера. Посмотрев на дисплей, я нахмурился – «номер не определен». Не люблю я такие звонки. Подумав немного, я все же снял трубку, уже предчувствуя новые загадки.
-- Да?
-- Алло!.. С кем я говорю? -- удивленный и не слишком дружелюбный мужской голос, показавшийся мне смутно знакомым.
-- Хм… Вообще-то, это Вы мне звоните. Так что этот вопрос следовало бы задать мне. – так же удивленно ответил я. Шутки что ли чьи-то?
-- Да ну? Вообще-то, -- он с особой злостью подчеркнул это слово и раздраженно продолжил: -- Я звоню своей жене, и мне очень хочется узнать, кто, черт возьми, держит в руках ее мобильник. И какого черта делает она сама.
-- Ну, так тыкай в кнопочки внимательнее, потому что я явно не твоя жена! – я рассердился в ответ.
После короткой паузы, заметно присмиревшим голосом, он спросил:
-- А это номер 8-9….. – он назвал мой номер.
По спине у меня пробежала уже ставшая такой знакомой за последние дни неприятная волна мурашек.
-- Да… Но это мой номер и я им уже года два пользуюсь.
-- Очень странно… - задумчиво протянул он. Голос его враз стал каким-то уставшим и грустным. Помолчав, он спросил с надеждой – Ты ведь не шутишь надо мной, да?
Я вспомнил, как задал точно такой же вопрос Вите Короткову, после того как он сказал мне, что не помнит никакой Ольги. Слово в слово, и, по-моему, с такой же надеждой в голосе…
-- Нет. Не шучу… И это действительно очень странно – ответил я.
-- Угу. Если бы ты знал насколько… И номер я набирал не по памяти, а из записной книжки… -- грустно сказал он. Потом, будто спохватившись, выпалил: -- Ладно, извини за беспокойство. Счастливо.
И повесил трубку, прежде чем я успел что-то сказать. Уставившись на телефон, как на ядовитую змею, я задумался: неужели, с ним происходит то же, что и со мной? Но тогда, это точно не болезнь. Скорее уж это чей-то эксперимент. И нам было бы очень полезно поговорить друг с другом и обсудить происходящее… Может быть, мы могли бы вместе до чего-то додуматься, и как-то с этим справиться… Когда ты знаешь, что это происходит не только с тобой – уже легче. Я посмотрел запись о последнем вызове: номер не определен… Черт, какая сволочь придумала сервис сокрытия номера?!
От размышлений меня отвлек Володя Крайцев. Заметив мое замешательство после телефонного разговора, он ехидно спросил:
-- Что, рассерженный муж «запалил» тебя со своей женой?
-- Нет… Вернее, не совсем. То есть, совсем нет. Короче, номером ошиблись, но как-то странно…
-- Как это? – удивленно спросил он.
Немного подумав, я пересказал ему разговор. Обо всем остальном он ничего не знает, а тут услышать постороннее мнение никогда не повредит.
-- Ну… Все это вполне объяснимо, старик! – воскликнул он, выслушав: -- Сотовые АТС, конечно немного надежнее городских, но точно так же работают не без сбоев. В результате сбоя и произошло неправильное подключение. Подозреваю, что похожие номера висят на близких «портах», и вероятность, что соединят с похожим номером выше…
Я слушал не перебивая, задумчиво покусывая кончик карандаша, а он продолжал, явно веря в свою теорию все сильней и сильней:
-- Так вот, в общем, соединили его с близким номером, оказавшимся твоим. Потом он называет тебе номер, очень похожий на твой. Человеческая система распознавания образов строится на шаблонах, так же как и любая другая, поэтому, услышав ряд знакомых цифр твоего номера, ты автоматически начинаешь думать, что это действительно он. С учетом того, что связь искажает голос, номер он наверняка произносил один раз не повторяя, и, например, числа «двенадцать» и «тринадцать» могут звучать похоже, твой мозг не заметил ошибки и принял названный ряд цифр за твой телефон. Это все равно как, при быстром взгляде на текст, ты можешь ошибочно принять одно напечатанное слово, за другое, отличающиеся лишь несколькими буквами.
-- Н-да… красиво ты все объяснил… Не подкопаешься. Прям как какой-нибудь аналитик! – улыбнулся я и согласился с ним, чтобы не продолжать спор: -- Да, пожалуй так оно и есть.
Очень довольный собой, своей проницательностью и тем, что взял реванш за мое предсказание его аварии, он снова вернулся к работе. Хорошо, что хоть удержался от покровительственного похлопывания по плечу, но расстояние мешало, а если бы он встал и специально подошел – это бы свело на нет эффектность жеста.
Продолжая задумчиво грызть карандаш, я размышлял. Ну да, объяснение вполне логичное. А объяснение, что мы вместе со звонившим – чьи-то подопытные кролики, на которых ставят непонятный нам эксперимент? С точки зрения логики, оба строятся на примерно равнозначных утверждениях и доводах. И на полном отсутствии каких-либо доказательств. Первая версия строится на допущении, что произошел сбой на АТС, допущении, что соединили именно со мной, потому что мой номер похож на номер его жены, допущении, что я ошибся, когда он его диктовал. Вторая версия: допущение, что раньше по этому номеру действительно, отвечала его жена, допущение, что кто-то, каким-то образом стал перенаправлять вызовы с одной линии на другую – технически такое вполне возможно, допущение, что номер я услышал верно… В чем разница? Почему, сталкиваясь с чем-то подобным, мы всегда с большей охотой выбираем первое объяснение? Может быть дело в вероятности? Но я далеко не уверен, что вероятность истинности первой цепочки предположений много выше вероятности второй. Если абстрагироваться от обывательского «кому я нужен» и «у нашего правительства нет на это денег», то вполне возможно, что это действительно чей-то эксперимент. Смешать человеку жизнь, воспоминания, и посмотреть что будет… Или еще что-нибудь – что может понять лабораторная крыса в замысле ученых, заставляющих бегать ее по лабиринту? И, кстати, интересно, предполагает ли лабораторная крыса, что она просто объект эксперимента? Вряд ли. И все же… Неделю назад, я, не особо задумываясь, как и любой нормальный человек, принял бы первую версию. Наверное, потому что доводы, на которых она основывается куда привычнее тех, на которых основывается вторая. Поэтому и нет в нашем мире чудес – потому что, как только что-то необычное происходит, мы тут же придумываем этому объяснение, строящееся на цепочке наиболее привычных предположений. И, потому что, как правильно сказал Володя, мы распознаем образы, да и вообще мыслим, шаблонами. Некими «масками» образов, «паттернами». Накладываем наиболее привычные шаблоны на происходящее, перебираем несколько, выбираем наиболее подходящий. То, что в него не вписывается – подсознательно отбрасываем. И решаем, что рассматриваемая «картинка» полностью соответствует шаблону. Чуть сложнее, разумеется – огромный набор «паттернов», мы расщепляем ситуацию на множество мелких фактов и к каждому подбираем шаблон. Потом складываем результат и получаем… Зачастую, совсем не то, что есть на самом деле.
Ну ладно, это лирика. А я аналитик. Главное условие успешного анализа – беспристрастность и стремление максимально сохранять объективность. Итак, первый вариант: все, как и рассказал Володя – цепь ошибок, ставшая, кстати, удивительным совпадением и упавшая на благодатную почву моего расшатанного психического состояния. Второй – я, да и возможно звонивший мужик – жертвы чьего-то эксперимента. Впрочем, он возможно, как раз, просто один из элементов этого эксперимента. Ну и третий вариант – чья-то очень дурацкая шутка. Опять-таки, ставшая удивительным совпадением, в которые я не очень-то верю. Или это очень злая шутка кого-то, кто знает все, что со мной происходило… Доктор? Да нет, вряд ли… Витька! Ведь только он еще знает об истории с Ольгой. И эта фраза «Ты ведь не шутишь, да?»… Я шумно вздохнул, почувствовав, как сердце забилось чаще: неужели, он? Но зачем ему? В общем-то, шутка не в его духе…
Нет, это снова потеря объективности и стремление мыслить шаблонами. Голос явно не его. Ну, мог попросить кого-нибудь проговорить придуманный текст… Кого-то с актерскими способностями, потому что звучавшие в голосе эмоции, раздражение, усталость, разочарование, надежда – казались вполне искренними. Тогда понятно, почему номер скрыт – чтобы не звонил обратно. Но зачем такие усилия? Просто чтобы пошутить? Ни разу не смешно. Кстати, скрытый номер, так же хорошо вписывается в версию эксперимента…
Я вздохнул. Снова вопросы, вопросы и ни одного ответа. Хорошо, хоть версию моего безумия это не подкрепляет. Да и доктор сказал, что я в порядке. И на том спасибо!
Все же, надо поговорить с Витькой… Давно ведь собирался. И еще надо послать запрос сотовому оператору – может быть, они мне сообщат номер… Придумать какую-нибудь историю про хулиганство. Или лучше сначала зайти в офис, поговорить. Если попаду на молодую девушку, или в меру романтичного парня – можно будет наплести какую-нибудь байку про любовь с первого звонка.
А еще можно принять версию Володьки. Тогда ничего не надо делать, можно просто закрыть глаза на то, что она весьма зыбка и шатается как карточный домик, можно жить обычной жизнью, старательно не замечая все происходящие странности. До отпуска осталось немного времени, а там, я надеюсь, ничего такого не будет. Никаких странных звонков, никаких «чероки», никаких повторяющихся проституток и прочего бедлама. Я отдохну, приду в норму, и снова все будет, как было. Еще раз вздохнув, я вернулся к работе.
Часа в четыре утра я вышел из офиса прогуляться, размять суставы и подышать свежим (по городским меркам) воздухом. Наш офис находился в районе Краснопресненской, и до набережной было рукой подать. Свернув в хорошо изученный за годы работы переулок – я часто прогуливался по ночам, я неспешно пошел в сторону реки. Во всех городах, где я был, больше всего мне нравились набережные. Я люблю стоять ночью, облокотившись на перила и глядеть вниз, на лениво проплывающие мимо тонны темной мутной воды, величавые баржи или ярко освещенные, гремящие музыкой и весельем прогулочные пароходы, на играющие в воде лунные блики, или на редкие автомобили на той стороне реки.
Тихие темные переулки мегаполиса, каменный лабиринт стен из кирпича и бетона, особый городской ветер, закручивающий вихри из осенней листвы, пыли и мелкого мусора, оазисы холодного света витрин и омуты гнетущего одиночества ночных магазинчиков и забегаловок. Островки непонятного непосвященному веселья и предвкушения очередного праздника возле модных клубов, стайки легкомысленно одетых девиц и их, всегда гордых и довольных собой кавалеров, дорогие машины и решительно-угрюмые квадратные лица охранников. Деревенская тишина спальных районов, нарушаемая лишь внезапным лаем собак, делящих с крысами власть в ночном городе, шумом неизвестно с чего начавшейся потасовки возле ларьков с пивом и семечками, или демонстрацией своего мастерства и громкого выхлопа «стритрейсером», в очередной раз починившим свою наглухо тонированную «восьмерку» или «девятку» с шашечками на капоте или крыле. Покинутые, застывшие в безразличном ожидании утра ярко освещенные офисные здания делового центра, где по ночам идет своя странная и непонятная механическая жизнь лифтов и кондиционеров, видеокамер, компьютеров и сигнализаций, где охранники, проходя по пустым коридорам, чувствуют себя чужими, неуютно ежатся и втягивают голову в плечи. Стройка, почти никогда не прекращающая свой размеренный лязг и грохот башенных кранов, кипящая очагами бьющего во все стороны света прожекторов, раздирающая тишину ревом двигателей грузовиков, гулом электрических моторов и матом рабочих. Шумные проспекты и ярко освещенные улицы, никогда не бывающие абсолютно пустыми, где по ночам на смену духоте пробок приходит пьянящий азарт джунглей, где по ночам царят свои законы охоты, где одетые в сине-серое, вооруженные радарами и полосатыми жезлами охотники, зорко следят за потоком ночных хищников и травоядных, вышедших на тропу к водопою, выхватывая и пробуя на зуб по одному. Кладбищенское уныние и тишина темных и пустых скверов, мрачная угроза черных как нефть прудов и угрожающий шелест листвы в ночных парках, отчаянно пытающихся зализать каждый день разрастающиеся язвы мусорных куч и кострищ. В каждом районе, в каждом проявлении ночного мегаполиса можно найти свое, неповторимое очарование, пускай местами мрачноватое. И в каждом городе оно будет чуть-чуть другое, будто какие-то неповторимые ароматы, нотки или оттенки вплетаются в его ауру, делая каждый город по-настоящему уникальным и узнаваемым.
Я неторопливо брел по набережной, прислушиваясь к выделяющемуся из общего гулкого фона города плеску волн и эху собственных шагов. Я не думал о чем-то конкретно – просто дышал городом и глядел по сторонам. В какой-то момент, что-то насторожило меня, вырвало из плена очарования ночи. Я понял, что именно: эхо шагов. Я же на набережной, до ближайшей стены метров двадцать, вода далеко внизу – откуда эхо? Остановившись, обернулся. Никого. Передернув плечами, будто вдруг резко похолодало, пошел дальше. Шаг, шаг, еще один, следующий уже с эхом. Как будто, кто-то идет за мной. Я поежился и остановился. Шаг, шаг, тишина. Точно, кто-то идет. Снова оглянулся – никого. Мне стало очень неуютно, откуда-то из дремучих глубин инстинктов поднялся суеверный страх перед ночью и темнотой. Страх преследуемого в темноте зверя. Будто ночь больше не мое время, будто я не знаю и не люблю ее с детства. Захотелось бежать, как и любому преследуемому зверю. Бежать, бежать без оглядки, во всю прыть, потому что только в бегстве спасение от клыков хищника, от копий и винтовок охотников. На лбу и ладонях у меня выступила испарина, кожа между лопатками натянулась, будто туда мне уперлись холодным дулом ствола. Пересилив себя, я медленно сделал шаг. Еще один. Еще. Снова шаги за спиной, на этот раз ближе. Волна мурашек по спине и волосы на голове снова зашевелились. В который раз за последние дни – удивительно, что я еще не поседел. Резко обернулся, машинально готовясь к тому, что в горло мне вцепится странный и страшный зверь. Никого. Пустая набережная. Мимо пронеслась машина, я успел разглядеть водителя и симпатичную девицу на пассажирском сиденье. И снова никого. Крепко выматерившись сквозь зубы и подняв повыше воротник, я снова пошел вперед. Шаг, еще шаг. Оглянулся – никого. Наверное, все-таки, померещилось… Утерев холодную испарину со лба, пошел дальше. Шаг, еще шаг. Порыв ветра проник глубоко под распахнутое пальто и обжег ледяным холодом спину под влажной от пота рубашкой, заставив меня поежиться и снова передернуть плечами. Шаг, еще шаг. Только мои шаги, никого рядом. «Ну, точно, померещилось!» -- облегченно вздохнув, подумал я. А в следующую секунду, за спиной раздались шаги, уже не совпадающие с моими, перерастающие в топот, совсем-совсем рядом, так рядом, что затылком я чувствовал чье-то шумное дыхание. Не выдержав, я рванул вперед, как антилопа в прямом смысле слова, спасающая свою задницу от клыков гепарда. Сквозь шум своего дыхания и стучащей в висках крови, я отчетливо слышал за собой чей-то топот. Судя по звукам, меня догоняли. Было страшно, очень страшно, но во время бега страх стал более естественным – в общем-то, обычное дело: ты бежишь по набережной, а за тобой гонится желающий поживиться содержимым твоих карманов, например. Неприятно, но необычно, не так ли? Если подпустить его поближе, можно резко остановиться, и, развернувшись, выбросить вперед правую руку. Если он не успеет среагировать, силы удара, сложенной с силой его движения вперед вполне хватит, чтобы отправить в глубокий нокаут. Главное – все сделать вовремя. Топот шагов и четко различимое чужое пыхтение стали заметно ближе, уже метрах в четырех-пяти. Не замедляя бега, я резко оглянулся. Вот тогда мой страх утратил всякую естественность и перерос в настоящий, древний как человечество, всепоглощающий суеверный ужас. За моей спиной никого не было. Абсолютно никого. Но топот по-прежнему раздавался, все так же уверенно приближаясь. Я побежал так, как никогда в своей жизни не бегал, так, как можно бежать, только борясь не за ценность своих карманов, а за свою жизнь и рассудок. За свистом ветра, оглушительным шумом своего дыхания и гулкими, как барабаны ударами пульса, я не слышал больше ничего. Но я бежал, не снижая скорости, не останавливаясь и не оглядываясь до тех пор, пока впереди не показалось ярко-освещенное крыльцо здания моей конторы. Только тогда я снова оглянулся на пустую улицу за спиной, позволил себе замедлить бег и, пытаясь сдержать хриплое дыхание и бешено стучащее сердце, прислушался. Никаких шагов, никого за спиной. Я перешел на шаг, настороженно прислушиваясь, но голова гудела как колокол, перед глазами встала мутно-красная пелена. Задыхаясь, я остановился, прислонившись к стене. Больше бежать сил не было, я только старался держать открытыми глаза, чтобы хотя бы увидеть того, кто меня преследовал. Никого. Постепенно, через несколько минут, дыхание стало успокаиваться, кровь уже не стучала в виски так громко, в боку перестало колоть. На улице по-прежнему никого. Мысли, затуманенные до этого животным страхом добычи, спасающей бегством свою жизнь, стали более ясными, но все еще довольно сумбурными. Что это было? Померещилось? Кто и зачем меня преследовал? Почему я его не видел? Или все-таки, померещилось? Ни одного ответа. Отлипнув от стенки, насквозь мокрый от пота, ощущая себя раздавленной шинами собакой, спотыкаясь на заплетающихся ногах, я побрел к себе в офис.
С трудом досидев до конца моей рабочей ночи, чувствуя себя больным и усталым, я поехал домой. Сосредоточиться на работе я уже не мог, и остаток времени пытался понять, что же на этот раз произошло. Более или менее логичных объяснений я видел только два: либо мне померещилось, либо я подвергся нападению человека-невидимки. В первом случае, мой отчаянный бег означал, что у меня, все-таки, далеко не все в порядке с нервами. Прямо совсем-совсем не в порядке. Второй вариант, теоретически, конечно, можно было уложить в версию о дьявольском эксперименте. Но все же, факт преследования порождением фантазии Герберта Уэллса чересчур сильно навевал мысли об очень серьезных психических отклонениях. Уж лучше у меня пусть будет нервный срыв, чем шизофрения, или паранойя, или как это там еще называется.
«Ладно, предположим, все-таки, человек-невидимка…» -- думал я, медленно продвигаясь к дому в утреннем потоке транспорта. Рассудок подсказывает, что такое, в общем-то, невозможно. Или возможно? Когда-то люди не верили и в способность аппаратов тяжелее воздуха летать, врачи не видели необходимость мыть руки перед операцией и никто совершенно ничего не подозревал о квантовой физике. Человека делает видимым отражаемый телом и одеждой свет. Наверняка, с давних пор предпринимаются попытки избежать этого эффекта. Сделали же «стеллсы» -- самолеты, поглощающие радиоизлучение. А как-то мне попадалась статья о созданном, по-моему, корейскими или японскими учеными, плаще-накидке, транслирующим на лицевую часть изображение с камер на спине. То есть, фактически, имитирующим прозрачность. Конечно, технология чертовски сложная, дорогая и, как было сказано, не слишком эффективно и стабильно работающая. Но это официальная версия – а чего на самом деле могли добиться ученые в секретных военных лабораториях? В общем-то, наверное, весьма сильного эффекта прозрачности. Тем более, ночью, тем более на бегу, в паническом ужасе, разглядеть человека в такой накидке было бы непросто. Конечно, все это похоже на бред – ну кому я сдался, чтобы напускать на меня невидимок? Но, с другой стороны, лабораторная крыса, гоняющаяся за сыром и пытающаяся найти выход из лабиринта тоже может не верить, в то, что над ней проводится эксперимент. И это неверие только поддерживает чистоту опыта. Лабораторной крысе очень тяжело поверить в то, что все стенки лабиринта возведены непонятными существами в белых халатах, что все ее действия предусмотрены теорией эксперимента, а каждый шаг записывается и тщательно анализируется.
С другой стороны, безумцу очень тяжело поверить, в то, что непонятные вещи, происходящие с ним – лишь плод его больного мозга, что все это имеет под собой вполне логичное и естественное объяснение и что он просто очень и очень нездоров.
На самом деле, чтобы принять любую из этих версий, надо сделать ряд весьма зыбких допущений и закрыть на что-то глаза. Ни у одной из них нет ни четких доказательств, ни веских опровержений. Объективно, возможны обе, просто чей-то жестокий эксперимент кажется менее вероятным, чем мой бред.
В конечном итоге, все решается простым вопросом: верю или не верю? Как в детской игре. Верю ли я Володе Крайцеву, объяснившему странный телефонный звонок, верю ли я Витьке Короткову, утверждающему, что никогда не знал никакой Ольги, верю ли я, наконец, Ане, слыхом не слыхавшей ни о каком разводе? Или я верю себе, верю собственной памяти, верю доктору, заключившему, что у меня нет серьезных проблем с головой, верю своим глазам и ушам?
Я никому и ничему не верю просто так. Я верю доказательствам, логике и причинно-следственной связи. Я верю фактам, но я не верю в допущения и не собираюсь закрывать на что-то глаза, чтобы подогнать происходящее под объяснение. Если хотя бы один факт не вписывается в теорию, значит, она не верна. В теорию о безумии не вписываются диагноз доктора, мой, вроде бы здравый рассудок, и тот факт, что мои симптомы принадлежат слишком уж различным заболеваниям, если я правильно понимаю. Галлюцинации – это одно, ложная память – другое, ну а мания преследования – третье. Хотя, наверное, возможно совмещение, не знаю. Теория об эксперименте, вроде как, объясняет все. Она в принципе может объяснить абсолютно все, исчерпывающей фразой Стругацких «Эксперимент есть эксперимент», потому как подопытной крысе никогда не понять и не постичь замысел ученых. И в этом заключается ее главный недостаток – это очень опасная теория, она позволяет отбрасывать любые логические рассуждения и причинно-следственные связи, потому как, какая уж тут логика, когда над тобой ставят эксперимент?
Так, в невеселых размышлениях я добрался до дома. Выключив двигатель, откинулся на спинку сиденья, и устало закрыл глаза. Ну не могу я поверить! Ни в одну из версий. Ни в то, что я жертва эксперимента – ну ведь бред же это, бред насмотревшегося фильмов о «Большом Брате» параноика, ни в то, что я сошел с ума – ведь я знаю, точно знаю, что все это происходит на самом деле, что была Ольга, что мы развелись с Аней, что я покупал пиво в палатке рядом с домом, сколько бы меня не пытались убедить в обратном.
«Господи Всевышний, прошу тебя, помоги мне! – взмолился я в приступе глухого отчаяния от беспросветных вопросов: «Прошу тебя, Господи, скажи, что происходит? Подай мне какой-нибудь знак, или просто объясни все, но только, прошу тебя, Господи, без этих легких намеков и двусмысленных толкований, прямо и четко, так чтобы без сомнений и метаний, ну объясни дураку так, чтобы я понял! Прошу тебя, Господи, дай мне веру, просто хотя бы скажи, что я не схожу с ума, Господи! А с остальным я справлюсь…»
Я замер, прислушиваясь к чему-то то ли внутри меня, то ли снаружи. Несколько секунд я сидел, не открывая глаз, лелея жалость к себе непонятливому и своей ненормальной судьбе. Ничего не произошло, не раздалось голоса внутри моей головы, не пришел сам собой ответ, не появилась вера во что-то. По-прежнему, одни вопросы и ни одного ответа. Но, почему-то, мне стало легче.
Размяв ладонями лицо, я несколько раз глубоко вздохнул и выдохнул. Ладно, если ни одна из двух версий не подходит – будем искать третью.
Дом, милый дом… Может быть, рассказать все Ане? В конце-концов, она была мне близким человеком. Ну, плевать, что я помню, что мы развелись, а она нет. Тем более – для нее я любимый муж, и она давно почувствовала, что со мной происходит что-то странное…
Я открыл дверь. Из кухни раздавалась негромкая музыка, Аня, судя по времени, как раз пьет кофе, перед тем как пойти на работу. Сняв ботинки и закрыв за собой дверь, я прошел к ней. Она, как всегда по утрам, сидела за столом с чашечкой кофе и поедала бутерброд с сыром, проглядывая какой-то журнал. Но что-то было не так как всегда.
-- Привет, радость моя, я дома! – поцеловав Аню в щеку, я уселся рядом. – Как дела, как спалось?
-- Умгу… хорошо… -- прожевывая, ответила она: -- Как на работе? Отпуск дают?
-- Не знаю еще… Через часик позвоню шефу, узнаю. – я обшаривал глазами комнату, пытаясь сообразить, что же идет неправильно… Балконная дверь, стойка со шкафчиками, кофеварка на ней, плита, чайник, раковина. Холодильник, стол, маленький диванчик, Аня. Кофе, журнал, бутерброд с сыром… Вот оно что! Сыр, а Арчи не топчется рядом. Внутренне сжавшись в нехорошем предчувствии, я спросил:
-- Анют, а где Арчи?
Мой собственный голос показался мне чужим. Проглотив очередной кусок, она оторвалась от журнала и удивленно взглянула на меня:
-- Кто?
-- Арчи… Арчибальд. – я пристально вглядывался в ее лицо, надеясь увидеть в нем хоть какой-то признак притворства.
-- Мммм… А кто это? – не поняла она. Она внимательно смотрела мне в глаза, на лице написано искреннее удивление и непонимание. Вполне искреннее вроде… Я вздохнул и, понимая, что это бесполезно, уточнил:
-- Это пес. Кобель. Немецкий овчар. Вот такой вот. – я отмерил от пола высоту Арчи: -- Славный, милый, умный. Очень любил тебя, очень любил меня, его очень любила ты, и очень любил я. Очень-очень любил.
-- Кость, какой пес? О чем ты? – теперь она отложила бутерброд в сторону, и смотрела на меня с нескрываемой тревогой: -- что с тобой происходит? Ты вообще какой-то странный? Ты не болен?
Она приложила свою ладонь мне ко лбу. Я закрыл глаза, пытаясь сдержать слезы. Черт возьми, ну почему?! За что?! Бог с ней, с Ольгой, ладно, пусть вернется жена, черт с ней, с палаткой, дьявол забери все эти звонки, людей невидимок, проституток и долбанные палатки с пивом… Но Арчи… почему, за что? Снова мне хотелось закричать от боли, хотелось биться головой о стену. Я крепко-крепко зажмурился, чувствуя, как в глазах предательски защипало. Арчи, мой любимый пес, верный друг.
Я взял его, когда ему было чуть больше месяца. Пришел к заводчице, у нее был целый помет – пять маленьких пушистых комочков, боязливо выглядывающих на меня из корзинки. И еще один шестой, самый любопытный и непоседливый, он успел выбраться, пока мы разговаривали с хозяйкой в коридоре, и теперь ползал вокруг своего гнездышка, с интересом изучая окружающий мир. Когда я вошел, он поднял на меня свою лобастую голову и предупреждающе тявкнул. На цыпочках я подошел к нему, аккуратно взял его на руки, и он, на всякий случай, сразу же тяпнул меня за палец. Я поднес его к лицу, какое-то время мы глядели друг другу в глаза, а потом, неуверенно вильнув хвостиком, он вытянул шею и лизнул меня в нос. Засмеявшись, хозяйка сказала, что это любовь с первого взгляда. Все время, пока я расплачивался, пока заводчица давала мне последние, не в первый раз повторяющиеся советы, пока мы ехали домой, я, практически, не выпускал его из рук.
Он был жутко непоседливый, ему всегда все было интересно, он залезал своим длинным носом туда, куда даже я не заглядывал. И все ему надо было понюхать, лизнуть, попробовать на зуб. Оставить его на целый день или ночь одного было немыслимо. Я тогда на несколько недель взял отпуск за свой счет, под предлогом ухода за ребенком. Узнав, что это за ребенок, шеф долго смеялся.
По началу, он был немного нескладным, худые длинные лапы, большая голова, частенько перевешивающая вниз, и огромные уши-локаторы. Когда он носился у меня по квартире, лапы частенько скользили по паркету, и тогда его смешно заносило, как гоночный болид в крутом повороте.
Арчи рос очень смышленым. То, что другим собакам приходилось долго объяснять и показывать, он понимал сам, иногда вообще без слов. Он всегда чувствовал мое настроение, точно знал, что у меня происходит в жизни. Когда мне было плохо, он подходил ко мне, клал голову на колени и заглядывал в глаза. Если я не обращал на него внимания – аккуратно хватал зубами за руку и мотал головой, напоминая, что все фигня и суета, и вот он мой настоящий друг, который никогда не бросит, не предаст и не обманет. Когда я заводил какую-нибудь грустную песню, он садился перед окном, задирал голову и начинал удивительно мелодично и точно подвывать, а если видел по телевизору собаку, подходил ближе, с интересом обнюхивал экран, потом, поняв, что это не настоящая, презрительно фыркал и удалялся.
Когда ко мне впервые пришла Аня, он поначалу смотрел на нее недоверчиво. Целых минут десять, потом не выдержал, подошел ближе, подставил голову ей под руку, она запустила пальцы в его шерсть и они быстро нашли общий язык. Он вообще любил женщин – когда приходила Ольга, он не отходил от нее ни на шаг, пытался даже забраться к ней на колени, забыв о том, что он уже давно весит не один десяток килограммов. Все мои попытки его переманить поближе к себе проваливались на корню, все, чем он меня удостаивал – гордо-презрительный взгляд, будто бы говорящий «Видишь, я с женщиной. Не отвлекай – потом поиграем». Ольга смеялась, и говорила, что вот он, живой пример того, как легко женщина может разбить мужскую дружбу.
Арчи, любимый милый друг… Сволочи! Господи, за что?!
-- Костя! Костяяя! – не сразу я понял, что, сидя передо мной на корточках, Аня трясет меня за плечи. Я открыл глаза, и почувствовал, как по щеке скатилась слеза. Вытерев ее тыльной стороной ладони и шмыгнув носом, я тихо спросил:
-- Ну что?
-- Костя, что с тобой? Господи, да ты же плачешь… -- она провела ладонями мне по щекам, прижала к себе, поцеловала… -- Костик, милый, что с тобой происходит?
-- Ничего, – снова мрачно шмыгнув носом, ответил я. – Все в порядке. Все в полном порядке. Просто у меня был пес, я его очень любил. А теперь он исчез, и ты говоришь мне, что его никогда не было. А так все, просто прекрасно.
-- Костя… Ты что? – в ее глазах и голосе звучал неподдельный испуг. Ну не верю я, что она могла так притворяться, никогда она не блистала актерскими талантами. Она притронулась губами к моему лбу – Костик, у тебя же жар! Ты, наверное, заболел… У нас не было никогда собаки… Вспомни, ты же сам говорил, что с нашим графиком сложно будет гулять с ней три раза в день, а меньше – издевательство над животным.
-- Да? Наверное… Похоже, я правда заболел… -- пробормотал я. Мне хотелось, чтобы она поскорее ушла, хотелось остаться одному. – Ты прости… я пойду, прилягу, ладно? Что-то мне нехорошо…
Я встал, меня шатнуло. Щеки и лоб горели, во рту пересохло, голова кружилась. Возможно, у меня действительно высокая температура. Немудрено, ночью, после моего идиотского бега по набережной, было легко простудиться. Аня подхватила меня под руку, довела до кровати.
-- Кость, я уйду на работу ненадолго, мне очень надо. Через пару часов приду, ладно?
-- Да, Анют, я пока посплю… мне станет легче, это пройдет, – тихо ответил я, укладываясь.
Она задумчиво посмотрела на меня, потом вышла куда-то и вернулась с упаковкой таблеток и стаканом воды.
-- Вот… пол таблетки аспирина и пол таблетки анальгина, это должно сбить жар. Если не сможешь уснуть – выпей, это поможет…
-- Спасибо, Анют, – вымученно улыбнулся я, -- не переживай, не в первой. Сейчас я посплю, и мне станет легче. Ты не спеши, приходи, как закончишь…
-- Я быстро, Кость, ладно? Надо проект закрывать, я и так уже опаздываю… -- она все еще неуверенно стояла над кроватью.
-- Иди, иди, милая. Не переживай, я же не маленький мальчик, справлюсь. А потом ты придешь и будет совсем хорошо. – я ласково хлопнул ее чуть пониже спины, подталкивая к выходу. В голове гудело, и каждое движение отдавалось какой-то нервной болью во всем теле. Наклонившись, Аня поцеловала меня в губы, нежно провела рукой по щеке и прошептала:
-- Я скоро. Спи и выздоравливай!
-- Угу… -- пробормотал я, закрывая глаза, и чувствуя, как проваливаюсь в сон.
Как закрылась дверь за Аней я уже не слышал.
Снова эти треклятые кресты… Что же они, черт возьми, такое? Неужели, всего лишь дань чьей-то гигантомании? Для чего они еще могут быть предназначены? Медленное, тягучее вращение, игра света-тени и размеренный гул вводят в транс… Не верится, что кого-то ими можно вылечить, скорее наоборот – приманить лунатиков со всего мира. Не удивлюсь, если окажется, что те, кто ходит ночью во сне, ходят в сторону этой больницы.
На этот раз здесь идет снег. Крупные серые хлопья медленно падают, словно пепел. А вокруг меня снова бесформенные черные тени. Я чувствую, как из-за каждого дерева, из-за каждого куста на меня смотрят чужие глаза. «Они не пятипалые...». Полноте, да люди ли они вообще?
На этот раз нет этой странной девушки. На этот раз некуда идти, но колючий морозный ветер толкает в спину. От чего-то стоять на месте страшнее, чем идти – я чувствую, как они наблюдают за мной, подходя ближе. Поднимаю повыше воротник, и иду в сторону больницы имени Святого Луки. Сначала напрямик, через лес, по не успевшему еще стать серьезным препятствием тонкому слою снега, но вскоре, под ноги мне ложится узкая тропинка. Не тропинка даже – так, цепочка чьих-то следов, будто бы прошла передо мной здесь группка из нескольких человек. Ветер кружит вокруг меня, как хищник вокруг раненной добычи, атакуя залпами острых, как бритва, кристалликов льда со всех сторон, как хороший боксер, нанося удары под всеми углами. Холодно, очень холодно – пиджак из тонкой кожи не спасает от холода, лишь едва-едва защищает от ветра. Стынут руки, я чувствую, как в кончиках пальцев скапливается холод, свинцовой тяжестью сковывая кисти.
Ночь почти беззвездна, но яркая луна дает достаточно света, чтобы не сходить с тропы, она зажигает снежинки мириадами холодных безжизненных светлячков, и от ветвей по снегу бегут длинные странные тени. Иногда в просвете между деревьями вновь появляется больница, но верхушки крестов видны теперь почти все время, как ориентир. Я не слышу ничего, кроме своих шагов, кроме хруста снега под ногами, воя ветра и гула от вращения этих крестов, но я знаю, что кто-то идет между деревьев за мной. Их не видно, но они не спускают с меня глаз, и кожа между лопатками стягивается, а волосы на загривке предательски шевелятся, то ли от страха, то ли просто от ветра. Внезапный звук, нарушивший размеренный ритм шагов, едва не заставил меня присесть – где-то совсем близко раздался оглушительный вой, почти переходящий в хрип. То ли пес завыл по усопшим душам, то ли волк запел свою одинокую песню.
Вырывающийся изо рта с хриплым дыханием пар оседает кристалликами снега на лице, мышцы сводит от холода, начинает болеть челюсть. Чувствуя, как в носу образуется иней, я попробовал растереть лицо рукой, но ладонь слишком холодна, загрубевшая кожа только оставляет неприятное раздражение. Впереди между деревьями снова показался просвет, мелькнул серый бетон больницы, я пошел быстрее. Но теперь стал отчетливо слышаться скрип снега и хруст ломающихся замерзших веток вокруг. Они тоже пошли быстрее, уже не таясь. Очень хотелось оглянуться, очень хотелось вжать голову в плечи, закрыться руками от ледяного ветра и чужих взглядов, но я просто пошел быстрее. Такое ощущение, что вокруг на много километров ни одной живой души, ни одного человека, ни одного животного, ни одной птицы – только я, и они.
Страшно, страшно от этого режущего ветра, страшно от холода, страшно от этого мертвого леса, страшно от их взгляда в спину. Но, в этот раз страх какой-то другой, не такой как был тогда, в том сне, теперь он не затуманивает разум, не ослепляет – он просто заставляет шагать и шагать вперед, все быстрее и быстрее, через мертвый лес, навстречу колючему ветру и все ближе и ближе к больнице.
Я перешел на бег, дыхание снова оглушало, как тогда, на набережной. Те, кто меня преследовал, были совсем рядом, я чувствовал их, но, сколько ни крутил головой, по-прежнему не мог их увидеть. Впереди, в нескольких метрах показалась опушка леса, деревья расступились, за ними больница. Вблизи здание производило еще более тягостное, подавляющее впечатление – оно полностью притягивало взор и разум, не оставляя ничего от тебя прежнего, оно заставляло смотреть на себя, против воли, против желания, против голоса рассудка. Это ли не самый чудовищный эксперимент над человеком – больница, как она сказала? Имени Святого Луки для больных лунатизмом…
Чем ближе я к ней подходил, тем сильнее становился страх, и я физически ощущал обледеневшей кожей, бешено бьющимся сердцем, захлебывающимися холодным воздухом легкими, замерзшими пальцами – всем своим существом ощущал, что источник этого страха там, в больнице. Не было у меня никаких сомнений, что именно здесь ставят свои самые страшные опыты доктор Моро и доктор Франкенштейн, облаченные в мятые серые, запачканные кровью, халаты. Где-то здесь бродит неприкаянный Хайд, расправившийся с Джекилом. Это где-то здесь выслеживает очередную жертву Джек-Потрошитель, в этом лесу ликантропы нападают на людей, а черный пруд за лесом – там обязательно должен быть черный мрачный, как разрытая могила, пруд – именно он скрывает особняк Эшеров. Да, именно здесь мертвецы не спят по ночам, это здесь неупокоенные души заманивают неосторожных путников в болота, здесь продолжают проводить запрещенные эксперименты над людьми, режа по живому умы и тела, это здесь совершаются человеческие жертвоприношения, это здесь, проваливаясь в черную бездну всепоглощающего страха, люди теряют рассудок. Именно отсюда все начинается, где-то здесь в ее подвалах колышется непроглядная Тьма, и я чувствовал, я видел, как от больницы расползались гонимые ветром черные потоки безумия, будто капля чернил в стакане воды растягивает свои щупальца во все стороны.
Четыре шага до последнего дерева, а за ним коротенькое поле и освещенный прожекторами забор больницы, перетянутый поверху колючей проволокой, возможно, чтобы никто не вошел, но скорее, чтобы никто, или ни что из порождений этого сумасшествия не вышло оттуда. Шаг, еще шаг, промерзшая земля гулко бьет в подошвы ботинок, отдаваясь во всем теле. Осталось совсем чуть-чуть…
Я не понял, что именно произошло, наверное, под ноги мне из-под снега вынырнула притаившаяся коряга. Глухой стук, удар, обжегший болью замерзшие пальцы ног, и мир вокруг меня перевернулся, земля вдруг поднялась холодной стеной перед моим лицом. Инстинктивно я выбросил вперед руки, пытаясь остановить ее, но инерция была слишком велика, а может быть, это я толкнул ее так сильно, что она сделала поворот вокруг меня и со всего размаха ударила по спине. Я лежал на холодном снегу, пытался втянуть хоть капельку воздуха в разрывающиеся легкие и чувствовал, как все мои внутренности болезненно вибрируют. Темное небо, разорванное в клочья верхушками таких же темных сосен, кружилось надо мной, холодный серый снег, нет, не снег – пепел, падал мне на лицо, таял и стекал по щекам ледяной серой водой.
А потом со всех сторон меня окружили горбатые зловещие тени, загородив собой и без того неверный свет луны, и протянули ко мне свои многосуставчатые, такие же бесформенные, как и они сами, конечности. Я затряс головой, закричал и выкинул перед собой руки, пытаясь загородиться от них…
Простыня снова была мокрой от пота, но мне было чертовски холодно, будто бы я действительно пробыл несколько часов на ледяном ветру. Меня колотило, не то от озноба, не то от пережитого ужаса, сердце стучало, отдаваясь гулким грохотом в висках. Застонав сквозь зубы, я скатился с кровати на пол. Встать получилось не сразу, только со второй или третьей попытки. Комната плыла перед глазами, стены вытворяли странные штуки – они кружились вокруг меня, то отдалялись, то приближались, как истребитель, заходящий на цель. Пока я неловко, скользя руками по полу и стенам, цепляясь за кровать, вставал, озноб снова сменился жаром. Но при мысли, что я сейчас лягу в кровать и снова вернусь, пусть во сне, но так реально, к этой жуткой больнице, становилось не по себе.
Осторожно повернувшись, я покосился на часы – половина двенадцатого. Получается, я проспал чуть меньше двух часов. Аня, конечно, наверняка, еще не пришла. Пожалуй, самое время было посетить моего доктора еще раз. Он же сказал, звонить, если возникнут вопросы, так вот, у меня возник маленький вопрос: что, черт возьми, происходит со мной? На тумбочке все еще стоял стакан с водой, и лежали оставленные Аней таблетки. «Мы не потерпим полумер!» -- пробормотал я тихонько, глотая по целой таблетке анальгина и аспирина.
Стоять стало совсем тяжело, и, не выдержав порыва внезапно налетевшего ветра – штормит сегодня, я плюхнулся на кровать. Чуть погодя, оперся спиной о подушку, и, уставившись в стену перед собой, стал ждать, пока лекарство подействует. Веки были тяжелые, что-то там в глазах, как будто бы чесалось, я тер их ладонями и моргал. Все медленнее и медленнее. Вспомнился старый фильм про Фреди Крюгера – человека-головешку, который приходил к детям с улицы не то дубов, не то берез, по ночам в кошмарах. И, разумеется, садистски убивал. Но только пока они спали. Так вот, они там всячески боролись со сном, дежурили по очереди, еще что-то… Да, самое интересное было, когда они уже понимали, что уснули и видят сон, и что вот-вот придет Фреди, но проснуться никак не могли. А еще, кажется, был такой фильм, «Бессонница»… С Аль Пачино. Он там тоже мало спал почему-то… Кажется, кого-то не того убил… и у него галлюцинации были. Впрочем, «Человек со шрамом» все равно лучше – бестселлер, что сказать. Вроде «Апокалипсиса сегодня» Копполлы. Там еще, Мэл Гиббсон играл… Или нет, это уже «Мы были солдатами»… Или «Смертельное оружие»? А, была еще смешная пародия на этот фильм, вроде бы. В духе «Аэроплана». Кстати, давно я никуда не летал на самолете… Ну ничего, скоро же в отпуск… А там – солнышко, тепло, хорошо… Впрочем, и сейчас тепло, как будто я валяюсь на пляже… Да ведь так и есть, черт возьми, как я мог забыть! Вот это меня припекло! Я же и лежу на горячем песке, давно перегрелся, получил тепловой удар, вот и мерещится всякая чертовщина. Больницы какие-то, жены, доктора, джипы – бред! Ну конечно, это просто тепловой удар! Надо пойти окунуться в прохладную водичку, и все будет снова хорошо. Или лучше сразу в номер? Да, лучше в номер. Задернуть шторы, включить кондиционер, и пусть Ольга намажет мне спину сметаной – наверняка, я обгорел, валяясь так долго под палящим солнцем. Кстати, где Ольга? Что-то ее давно нет… Преодолев свинцовую тяжесть век, я медленно открыл глаза, чувствуя себя Вием с глубочайшего похмелья… Никакой Ольги. Никакого моря.
Когда просыпаешься, мир выглядит размытым пятном. Постепенно он обретает четкость, но все что казалось тебе важным, правильным, абсолютно естественным и понятным во сне, безжалостной волной отлива втягивается куда-то в расщелины между камнями, уходит глубоко-глубоко в почву подсознания, и тебе остаются лишь вынесенные на берег, и теперь стыдливо обнаженные под палящим солнцем реального мира, останки кораблекрушений – вопросы. Порой очень хочется уцепиться за эти последние пенные языки уходящего моря, хочется вернуть его обратно, хочется окунуться в него или, хотя бы закричать неизвестно кому «Не надо! Заберите к черту ваши вопросы, заберите к дьяволу этот ваш берег, остановите отлив, я хочу обратно! Я не хочу никаких вопросов! Верните море, верните мне мой сон!». Снова и снова ты прыгаешь на мокрый шершавый песок, надеясь погрузиться в волшебную воду Сна, но с каждым мгновением, она становится от тебя все дальше, а песок высыхает и становится все жестче. И в какой-то момент, ты понимаешь, что море ушло окончательно, а ты остался лежать на сухом пустынном берегу яви в окружении Вопросов. И нет больше на них никаких простых ответов, нет никаких путей к бегству от них, и нет никакого волшебного порошка, который вернул бы тебя обратно в сон. Ты остался один на один, со всеми своими вопросами. Ты проснулся.
Мир перед глазами обретал четкость. Конечно, не было никакого пляжа, не было никакого солнца, теплового удара, и, уж тем более, не было рядом Ольги. Была только затекшая от неудобной позы шея, обои пастельных тонов на стене перед глазами, да сотни вопросов без ответа. Но я больше не спал. И, кажется, жар начал спадать, видимо, лекарство действовало. По крайней мере, комната уже не плясала вокруг шаманские пляски, и пол под ногами не раскачивался как палуба дырявого баркаса, попавшего в шторм. Я осторожно встал. Получилось с первого раза и довольно успешно. Глянув мельком на часы – всего-то сорок минут в отключке, придерживаясь, на всякий случай, за стены, я пошел в душ. Надо добраться до доктора, пока таблетки действуют.
Теперь уже не до шуток. Хватит делать вид, что все в порядке и надеяться на пресловутое переутомление. Арчи был, теперь он исчез, и никто и ничто не убедит меня в том, что он мне привиделся. Так не бывает, и я не псих, чтобы галлюцинировать подобным образом.
Душ немного взбодрил, лекарство сбило жар, но в теле ощущалась слабость, голова кружилась, и движения были не очень уверенными. Я не решился садиться за руль в таком состоянии, поэтому просто поймал водителя-частника, благо желающих заработать пару лишних сотен хватает в любое время суток.
Мы ехали в старой, рыскающей по дороге, как борзой щенок, скрипящей и гремящей всеми болтами и гайками «шестерке». Впрочем, беспокоиться за свою безопасность особо не приходилось – большую часть пути мы все равно уныло тащились в пробках. Водитель, почтенного возраста узбек, нервничал, ругал сквозь зубы других водителей, дороги, мэра, цены на бензин и распад СССР. Я молча смотрел в окно, думая о своем. Сомнения и метания последних дней сменились мрачной уверенностью, что виной происходящему не мое больное сознание. Кто-то еще. И я хотел найти его.
В конце-концов, все упирается в вопрос веры – я уже думал об этом. Очень сложно сохранить объективность, когда твоя предыдущая жизнь исчезает на глазах. Сложно оставаться беспристрастным и не принимать ни одной стороны. Рано или поздно придется во что-то поверить: либо ты сумасшедший, либо… Либо, как сказал бы Берия, у причин происходящего есть фамилия и имя.
Через час с небольшим тряски, запаха бензина и восточной музыки из дрянных хрипящих колонок, расплатившись с водителем, я вышел на улице, где располагался центр психологии и психиатрии. Оглянувшись по сторонам – похоже, у меня появляются новые привычки, я вошел в фойе. За стойкой сидела уже другая девушка, не менее, впрочем, симпатичная. Но мне сейчас было не до этого.
-- Добрый день, я к доктору Варшавину. – вежливо, но не слишком искренне улыбнувшись, сказал я.
-- К доктору? – удивленно захлопала ресницами девушка. Снова что-то было не так, и я уже догадывался, что. Привычно вздохнув, я спросил:
-- Ну да, это же центр психологии и психиатрии?
-- Да н-н-н-ет, вообще-то, это офисное здание, здесь несколько строительных компаний, фирма, торгующая медицинским оборудованием, да адвокатская контора на втором этаже… Ни о каком центре психологии я не слышала… -- растерянно проговорила она. Потом осторожно спросила: -- а Вы… хм… уверены, что это здесь?
-- Ну… Это Долгоруковская, дом 10? – я умышленно назвал неправильный номер дома, чтобы избежать лишних вопросов.
-- Нет, это дом 8! – с облегчением сказала девушка.
-- А, ну простите. – снова улыбнулся я. Надеюсь, получилось искренне, потому что мне абсолютно не было весело. Такое ощущение, что события начали форсироваться, вот уже и доктор пропал. Кивнув на прощание, я вышел на улицу.
Город шумел, двигался, стоял в пробке, дышал выхлопом бензиновых, дизельных и газовых двигателей, потреблял мегаватты электричества – в общем, жил своей обычной жизнью. Вроде бы все было, как всегда. За исключением меня. Я не был как всегда, что-то пошло неправильно, и неважно, почему – сбой ли в Матрице, эксперимент нашего правительства и военных или внеземной цивилизации, флюктуация пространственно-временного континуума, масонский заговор, всеобщий крупномасштабный розыгрыш или еще что. Не важно. Мне необходимо разобраться с этим, но для этого надо верить, что причины снаружи меня, а не внутри. Кто-то в шутку сказал: паранойя – это миф, который придумали те, кто следит за тобой. Что ж, пора перестать верить в мифы.
Я шел по улице без особой цели, думая, с чего бы начать. Итак, доктор пропал, вместе со всем центром. В версию эксперимента или заговора это чудесно вписывается, но только при том условии, что они (кто бы не были эти загадочные они) знали, что я пойду именно сюда. Более того, вынудили меня пойти именно сюда. Как это можно было подстроить? Адрес центра я нашел в газете. Газета лежала у меня на столе на кухне, будто бы специально раскрытая на страницах частных объявлений. Ее оставила Аня. Она прекрасно знала мою привычку читать или хотя бы проглядывать все, что оказывается в поле моего зрения, а они – черт, неужели, я стал мыслить терминами параноиков, прекрасно знали, в каком состоянии я пребываю, и что, наверняка, мне захочется обратиться к специалисту. Объявление выгодно отличалось от остальных дизайном, к тому же, эта фраза «В мире нет проблем, есть лишь ситуации» -- тот кто хорошо знал меня, часто ее от меня слышал. Опять-таки, Аня. В общем, шанс, что я «клюну» именно на это объявление был весьма и весьма велик. А если бы я вдруг поехал в другое место? Хм… Наверное, меня бы могли перехватить по пути. Так, а лицензии? Я же их проверял… Да, проверял. И они действительно были выданы некоему «Центру психологии и психиатрии», но в них не был указан адрес. Ладно, значит, доктор – подстава от начала и до конца… А еще это значит, что Аня с ними как-то связанна. Впрочем, это могло бы мне прийти в голову и раньше – учитывая ее странное возвращение из развода. Но… Черт возьми, ну она же никогда не умела врать! Любая попытка даже чуть-чуть слукавить моментально вгоняла ее в краску, она начинала неуверенно мямлить, ей становилось стыдно, и, в конце-концов, она рассказывала все, как есть. Или как раз это была игра? «Заставь противника недооценить себя, и ты уже победил» – кажется, что-то вроде этого писал Сунь Цзы. Но тогда все это планировалось еще три года назад, ведь мы почти не общались после развода. Маловероятно… Хотя, черт его знает… «В любом случае, надо с ней поговорить. Мы расскажем ей все, и будем очень, очень внимательно следить за ее реакцией!» -- шепнул мне голос-советчик.
Я посмотрел на часы – двенадцать минут третьего. Если, Аня, как и обещала, ушла с работы пораньше, как раз должна быть дома. Достав сотовый, я набрал свой домашний номер. Послушав, около минуты длинные гудки, сбросил и нашел в записной книжке номер жены. Снова длинные гудки, усиливающие нехорошее предчувствие. Я уже был готов нажать «отбой», когда мне ответил смутно знакомый мужской голос:
-- Да!
-- Алло! С кем я говорю? – удивленно спросил я.
-- Хм… Вообще-то, это Вы мне звоните. Так что этот вопрос следовало бы задать мне. – не менее удивленно ответил мужчина.
Внезапно мир вокруг меня пошатнулся, картинка перед глазами закачалась, как изображение на включающемся мониторе, словно я получил невидимый удар в подбородок. Чтобы не упасть, я прислонился плечом к стене. Собственный голос донесся до меня, как сквозь вату и показался мне совершенно чужим. Нет, не совсем чужим, впрочем – он теперь был очень похож на тот голос, что я услышал, когда с точно таким же вопросом позвонили мне. Наконец-то я понял, почему тогда голос мне показался таким знакомым – это был мой голос. И сейчас «на том конце провода», это был искаженный связью, но… мой собственный голос. Сознание раздвоилось, вернее, я будто бы вылетел из собственного тела и наблюдал и слушал себя со стороны, а кто-то другой, внутри меня раздраженно произнес:
-- Да ну? Вообще-то, -- я (он?) с особой злостью подчеркнул это слово: -- Я звоню своей жене, и мне очень хочется узнать, кто, черт возьми, держит в руках ее мобильник. И какого черта делает она сама.
-- Ну, так тыкай в кнопочки внимательнее, потому что я явно не твоя жена! – рассердились на меня в ответ.
Снова та же фраза… Что происходит, Господи? Ни один эксперимент не может сделать так, чтобы я говорил с самим собой по сотовому между вчера и сегодня… или как это сказать… Почувствовав, что ноги отказываются удерживать меня в вертикальном положении, я, не теряя контакта со стеной, сполз вниз и сел на корточки. Проходящая мимо тетушка неодобрительно покосилась на меня и презрительно хмыкнула. Я видел ее, как сквозь полупрозрачную пленку, будто она была в совсем другом мире. Я не представлял, при помощи каких технологий, можно соединить абонента с самим собой в прошедшем дне. Это невозможно, хоть эксперимент, хоть масонский заговор.
Тихим голосом, я спросил:
-- А это номер 8-9….. – я назвал номер Ани.
Я знал, прекрасно знал слово в слово, что он ответит, потому что это я сам отвечал вчера. И он (я?) не обманул моих ожиданий:
-- Да… Но это мой номер и я им уже года два пользуюсь.
Мне хотелось, изо всех сил хотелось сказать что-нибудь другое, не из того диалога, какую-нибудь другую фразу, хоть одно слово изменить, чтобы нарушить этот колдовской замкнутый круг. Но пока я раздумывал над тем, чтобы такое сказать, кто-то внутри моей головы произнес это за меня, и мой голос снова донесся, как сквозь вату:
-- Очень странно… Ты ведь не шутишь надо мной, да?
-- Нет. Не шучу… И это действительно очень странно. – ответили мне.
Я снова попытался сказать что-то другое, но, против моей воли, губы выплюнули грустно прозвучавшее:
-- Угу. Если бы ты знал насколько… И номер я набирал не по памяти, а из записной книжки… Ладно, извини за беспокойство. Счастливо.
Я не был уверен, что это мои пальцы нажали отбой. Мне хотелось сказать что-то еще, крикнуть в трубку тому парню – самому себе, что я не схожу с ума, что это действительно что-то из ряда вон выходящее, и что вдвоем мы, может быть, сможем с этим разобраться, но связь прервалась. Так и оставшись сидеть на корточках, прислонившись к стене, я устало закрыл глаза. Тому, что только что произошло, я не мог придумать никакого логического объяснения.
Чтобы привести себя в более или менее уравновешенное состояние, и начать связно мыслить, потребовалось приложить немало усилий воли и рассудка. Но, я, все-таки, взял себя в руки. Снова накатила болезненная усталость, неуверенность движений и мутная пелена тумана перед глазами. Но… я пытался думать. Первое, что я сделал, после того, как ко мне вернулась способность здраво и трезво рассуждать – нажал кнопку повтора вызова. Впрочем, без особой надежды поговорить с самим собой еще раз. Послушав несколько минут длинные гудки и дождавшись сообщения о том, что «абонент не отвечает», я задумчиво убрал телефон в карман. Попозже попробую позвонить еще раз, но в успех верится слабо.
Можно синтезировать мой голос – особых проблем это не составит, даже при средней квалификации и технике. Но как заставить меня произнести заготовленные фразы? Я не видел возможности сделать это. Разве что, это мое подсознание решило повторить уже знакомый диалог против моей воли. Слабо верится. Значит, версия с экспериментом также рушится, не зря она мне казалась сомнительной с самого начала. Что остается? Сбой в Матрице. В принципе, меня, как и любого, наверное, человека с техническим образованием, посмотревшего одноименный фильм, посещали мысли, о том, что мир, в которым мы живем – иллюзия, что-то вроде компьютерной программы, которая, время от времени дает сбои. Но не так же часто, и не со мной одним… Да и, все-таки, окончательно поверить в это было сложно. Впрочем, сбои, как раз накапливаются, вызывая поток ошибок, который рано или поздно приводит к одной критической и «синему экрану».
Еще оставалась версия, что я сошел с ума. Так вот просто и понятно все объясняющая. Значит, мои галлюцинации – не только Ольга, палатка и люди-невидимки на набережной, но и Аня, и Арчи, и даже доктор. У меня вообще никогда не было ни жены, ни пса. Бред. Если бы я был болен до такой степени, вряд ли мне бы позволили разгуливать по городу – по-моему, такие заболевания не развиваются в течении нескольких дней, симптомы проявляются постепенно, и мои родные и близкие, должны же они у меня быть, давно бы забили тревогу.
Надо разматывать клубок дальше. Оставался Виктор – не даром, я давно хотел с ним поговорить, хотя и не представлял, что ему сказать. Я встал, и пошел дальше по улице, без какой либо цели, просто, чтобы идти, а не сидеть на корточках у стены. На ходу достав телефон, набрал номер Виктора. На удивление, он ответил, причем довольно быстро.
-- Алло, здорово, старик! Что-то срочное? А то я в командировке. – бодрым голосом отрапортовал он.
-- Да я встретиться хотел, поболтать. Так, вопросик один есть… -- придерживаясь такого же, как у него, тона беззаботного и уверенного в собственной нормальности человека, ответил я.
-- А-а-а-а… -- протянул он: -- Ну смотри, я сейчас в Красноярске, вернусь через пару дней, тогда можно будет встретиться.
Красноярск! Перед глазами моментально встали кресты больницы им. Святого Луки, черные тени, следующие по пятам через лес, холодный колючий снег и застывшее в жуткой ухмылке лицо Ани. Той, другой Ани. Голос предательски дрогнул, когда я спросил:
-- А что ты там делаешь, если не секрет?
-- Да так… работаю. Вернусь – расскажу подробнее. Ладно, старик, давай созвонимся, когда я вернусь, а не то мы разорим мою контору на оплате сотового.
-- Ладно. Давай, удачи там!
-- Счастливо! – облегченно и чуть-чуть слишком быстро, как мне показалось, он попрощался и повесил трубку.
У меня осталось стойкое ощущение, что он пытался избежать неудобных вопросов. Витька работал дизайнером, и, на моей памяти ни разу не выезжал в командировки. По крайней мере, я ни об одной не знал, и какая работа могла занести его в Красноярск, не имел ни малейшего понятия. Что ж, вот и все ниточки закончились… Кроме одной. Меня передернуло от этой мысли, но, если я хочу разобраться в происходящем, придется сделать это. Придется поехать в Красноярск, и найти больницу Святого Луки. Я был уверен, что она существует – все эти сны не могли быть просто снами, и Витька не так просто оказался в Красноярске. Можно было попробовать снова убежать, спрятаться за притворным непониманием и упрямым неприятием происходящего, забиться в какую-нибудь нору поглубже, уехать на солнечный курорт и ждать, пока это все само собой рассосется. А можно было пойти навстречу своей судьбе, оживить свои ночные кошмары, и… Что именно «и» -- я не знал. Но, там видно будет. Впрочем, я все еще утешал себя мыслью, что никакой больницы я там не найду. Но в глубине души знал, что это не так.
Во дворе около моего дома было пустынно. Никаких бабушек на лавочках, никаких черных джипов около подъезда. Только соседка по этажу гуляла со своей собакой. Ее на удивление добрый, но не блещущий интеллектом, доберман, весело гонялся за красным пятнышком света от лазерной указки. Хозяйка водила лучом по земле, пес кидался за пятном, но непонятная добыча явно была быстрее. Доберман рычал и пытался ухватить его зубами, но тщетно. А если вдруг, ему удавалось настичь маленькую красную точку и накрыть лапами, она исчезала и тут же появлялась где-нибудь рядом. И пес, возмущенно гавкнув, снова прыгал с места и кидался в нелепую погоню за недостижимой целью. Не знаю, как ему, но его хозяйке игра явно доставляла массу удовольствия.
Что-то это мне напомнило… Маленькое пятнышко света, призрачная тень надежды, мечты, или попытки все объяснить. Ты следуешь за ней, а когда тебе уже кажется, что ухватил ее – она исчезает, чтобы тут же рядом появилось что-то другое. Можно как угодно это назвать, цель ли, желание, мечта, объяснение, надежда – вся прелесть в том, что каждый видит свой спектр этих пятен. Тебе может казаться это очень важным, или ты можешь думать, что тебе просто больше нечем заняться, но, снова едва завидев пятнышко света, ты рвешься изо всех сил к нему. И снова тебе кажется, что вот-вот ты его схватишь. Но ты так увлечен погоней, что не хватает, то ли времени, а то ли ума, поднять глаза и посмотреть, куда ведет луч. Кто весело смеется, наблюдая твои, заранее обреченные на провал, потуги ухватить зубами то, что нельзя догнать, нельзя поймать. У кого в руках указка, лучу света которой мы повинуемся?
Мне повезло – я достал билеты на сегодняшний рейс. Или это тоже часть… Часть того, что происходит? Не важно. У меня была всего пара часов, чтобы собрать самое необходимое и добраться до аэропорта. Я вернулся в ставший совсем пустым и чужим дом, и бегло осмотрел квартиру. Разумеется, не осталось никаких следов Арчи, никаких следов Ани. Ни ошейника с поводком, ни миски, ни собачьего корма, ни Аниной одежды, ни косметики, ничего. Даже никаких фотографий на компьютере. С мрачной улыбкой кивнув подтверждениям собственных ожиданий, я быстро кинул в сумку пару смен белья, ванные принадлежности, пару рубашек, зарядку для мобильника, документы и какую-то мелочь из того, что может понадобиться. Все мое барахло уместилось в легкую сумку через плечо. Окинув прощальным взглядом свое, снова ставшее холостяцким, жилище, я закрыл дверь и пошел вниз на улицу.
Только в забитой под завязку пассажирами и багажом маршрутке до Шереметьево, мне пришло в голову, что хорошо бы позвонить на работу и сообщить о своем отъезде. Впрочем, мысль это была не такая уж и сильная, из разряда «было бы неплохо сделать». Набрал номер офиса. По идее, мне должна была ответить Катя – наш бессменный секретарь, но вместо нее снова незнакомый женский голос:
-- Магазин цифровой техники «Квазар», Настя. Добрый день, чем могу помочь?
Не став отвечать, я нажал «отбой», убрал телефон в карман и безразлично пожал плечами – Настя мне помочь ни чем не могла. Но, по крайней мере, одной проблемой меньше. Не придется врать, объясняя свой внезапный отъезд.
«-- Я потерял работу!
-- Что, уволили?
-- Нет, говорю же, я ее просто потерял!» -- мрачно ухмыльнувшись, подумал я. Мной овладело спокойное безразличие камикадзе. Самолет заряжен тротилом «под самое не балуй», парашют, как поется в песне, «оставлен дома на траве аэродрома», и все что осталось – постараться попасть в цель как можно точнее. Стало на удивление спокойно и легко, происходящее уже не казалось таким страшным и диким. Ну, эксперимент – так эксперимент, значит, попробуем разыскать горе-экспериментаторов и надавать по шапкам. Сбой в Матрице – так сбой, перезагрузим и всего делов. И с масонами что-нибудь придумаем, и с инопланетянами. Черт с ними со всеми, какая разница? Откинувшись на спинку сиденья, и прислонившись головой к стеклу, я стал глядеть в окно, ни о чем особенно не думая. Бабье лето, похоже, заканчивалось – снаружи начал накрапывать мелкий дождик. Капли лениво скользили по стеклу, складываясь причудливым узором в ручейки и озерца.
В голове крутились непонятные обрывки не то воспоминаний, не то прочитанных книг и просмотренных фильмов, какие-то сценки, фразы, фотографии… Вспомнились вдруг Стругацкие и, то ли У-Янус, то ли А-Янус, живущий в противоположном направлении времени. А что, может так же и у меня? В какой-то момент все пошло в обратную сторону, и вот я уже остался без Ани, в то время, когда мы еще не познакомились, без Арчи… Хотя нет, как-то странно, не сходится: с Аней мы познакомились уже после того, как появился Арчи. Хотя, может быть, при обратном течении времени причинно-следственная связь нарушается… В конце-концов, время – эта тема, при разговоре на которую путаются даже куда более продвинутые в этом вопросе люди, нежели я. Но все же, как-то слишком уж это фантастически выглядит. Это в НИИЧАВО такая версия могла прокатить, но в реальном мире…
Я открыл глаза, и посмотрел сквозь мокрое от разошедшегося дождя стекло на реальный мир: автомобили, толкающиеся в пробках, сигналящие друг другу и показывающие не слишком добрые жесты водители, прикрывающие головы папками, пакетами и другими подручными предметами пешеходы, яркие вывески магазинов, банков и прочая городская атрибутика – глядя на это определенно сложно было поверить в теорию об обратном ходе времени. Мир за окном выглядел очень обычным, очень скучным и предсказуемым. «Может это и есть причина?» -- шепнул мне мой Альтер Эго – «твоему мозгу надоела скука, и он придумал себе развлечение».
-- Угу. Паранойю… -- пробормотал я, и, откинувшись на спинку неудобного сиденья, снова закрыл глаза. Версию собственного сумасшествия я уже рассматривал, и отклонил. Если все упирается в вопрос веры, лучше буду верить во что-нибудь другое. Сам не заметив того, я задремал.
-- В конечном итоге, чудо является таковым только до тех пор, пока ты в него веришь. Как только ты подвергаешь его сомнению, приходят попытки все объяснить понятными и привычными явлениями, с ними – различные версии и теории, логические объяснения, научные изыскания, анализ, и прочее. И чудо растворяется в ошибочных предположениях, попытках уязвленной гордыни Человека с большой буквы постичь и объяснить то, что он не может постичь в принципе. В силу того, что природа явления гораздо масштабнее его узкого мировоззрения. – говорила Ольга.
Она сидела в мягком кресле, прикрыв глаза, изредка затягиваясь сигаретой. Голос ее был негромкий, спокойный – она не старалась что-то объяснить, или передать, или, тем более, убедить в чем-то. Она просто говорила то, что в данный момент думала, и такие разговоры с ней я любил больше всего, независимо от того, был я согласен или нет.
-- Вспомни, этот апостол… Андрей, кажется, он не зря начал тонуть, как только усомнился в том, что идет по воде. Если бы братья Райт хоть на миг подумали «черт, да ведь это же невозможно!» -- черта с два бы они полетели.
-- Да, но ведь, аппараты тяжелее воздуха вполне способны летать, это вовсе не идет вразрез с наукой. – вставил я.
-- Правильно, но это потом стало так! В то время для всех это было чудом. Потом виденье мира расширилось, умные люди придумали объяснения, и, вуаля, мы летаем на самолетах!
Я в восхищении покачал головой: Ольга могла очень убедительно донести абсолютно нелогичную мысль. Подмену понятий она использовала с чисто женской легкостью и изяществом. И все же, меня на этом не возьмешь.
-- Ну а как быть с космическими полетами? Жюль Верн писал об этом задолго до полета Гагарина.
-- Правильно. Иногда, кругозор и научный подход идут впереди. Тогда, это называют не чудом, а научно-техническим прорывом. – Ольга открыла свои потрясающего цвета глаза, и задумчиво посмотрела на меня: -- Но иногда, чтобы сделать что-то, или увидеть, надо верить. Не искать научные объяснения, не раздумывать «а возможно ли, а получится ли?», не придумывать псевдо-логические версии, не пытаться анализировать и докапываться до сути – надо просто верить. Верить и делать свое дело.
Она замолчала, продолжая внимательно смотреть мне в глаза…
-- Друг, Шереметьево-1, ты выходишь?
Не сразу я сообразил, где я и что здесь делаю. Подхватив свою сумку, и пробормотав «спасибо», выпрыгнул из маршрутки. Не помню точно, был ли у нас с Ольгой подобный диалог, но ее лицо, ее колдовские глаза стояли перед моим взглядом очень четко, а в ушах еще звучал ее мягкий бархатистый голос. «Надо просто верить…»
Аэропорты… Они все разные, но все чем-то похожие. В каждом из них есть все: встречи и разлуки, любовь, ревность, ненависть, кражи, страх, восторг, ожидания, надежды, тревоги, смерти, рождения, черное, белое, светлое и темное, хорошее и плохое.
Здесь ты можешь быть любым: черным, белым, странным, обычным, высоким, низким, модным или неопрятным – аэропорт примет тебя любым. Для аэропортов все равны. Они только перевалочный пункт, перекресток миров. Аэропорты – узлы переплетения судеб самых разных людей, точки смешения языков и обычаев, срезы накладывающихся и пересекающихся друг с другом стран и народов.
Я люблю аэропорты, люблю их вечную суету, не затихающее ни днем, ни ночью движение, бурлящую и кипящую жизнь. В аэропортах можно встретить или увидеть кого и что угодно. Аэропорты – это некая квинтэссенция жизни, собранные воедино наиболее острые и разрозненные ее части. Внимательного наблюдателя аэропорты могут научить очень многому…
Регистрацию я прошел без происшествий. Короткий и не слишком пристальный досмотр, полчаса в зале ожидания, и вот она посадка. Предъявив билет, вместе с разношерстной, но чем-то неуловимо похожей толпой пассажиров, я погрузился в автобус. По-прежнему шел дождь, и всю дорогу до самолета, я смотрел сквозь капли на стекле на серое и немного унылое здание терминала, будто прощаясь с ним навсегда. У меня было странное ощущение, будто во сне, когда ты еще веришь в то, что все что ты видишь и чувствуешь – реально, но уже подозреваешь, что где-то, все-таки, тебя обманули. Только где?
Многие люди боятся летать на самолетах. Я никогда не мог понять почему. Нарастающий гул турбин, переходящий в рев, ускоряющийся гремящий разбег по взлетной полосе, мягкая лапа инерции, вдавливающая тебя в спинку кресла, и сладостный миг отрыва от казавшегося еще секунду назад неизбежного серого бетона. Не веря самому себе, собственным глазам и ощущениям, ты вдруг понимаешь, что уже летишь, а все твои заботы, проблемы, неурядицы и тревоги остались там, на земле. Вокруг тебя только бескрайнее небо, под тобой убегающая вдаль земля, стремительно уменьшающиеся ангары, домики, ленточки дорог. Все, ты уже не на земле, ты недоступен для звонков, ты оставил позади все обиды, долги и вопросы, попрощался с теми, кто тебе близок, махнул рукой на тех, на кого тебе наплевать. Ближайшие несколько часов от тебя уже ничего не зависит – ты летишь вместе с сотнями тонн метала, пластика, медных проводов, вместе с такими же, как и ты бросившими вызов притяжению, людьми. Разобьется ли твой самолет, сядет ли мягко – на все воля Судьбы и умение экипажа. А ты можешь расслабиться и просто наслаждаться полетом, небом, гулом турбин и первозданной беззаботностью небожителя.
Как всегда, после взлета, пришло умиротворение и спокойствие. Полет для меня – это нечто святое, это время, когда не стоит думать ни о каких проблемах, не стоит пытаться решать загадки или искать ответы. Я до максимума откинул спинку кресла, прислонился головой к дребезжащему фюзеляжу, и, закрыв глаза и отгородившись наушниками от шумно поглощающих успокоительное соседей, задремал, растворяясь в музыке.
Я стоял на опушке леса, на узкой тропинке, выныривающей из-за сосен. Крупные хлопья снега скапливались на волосах, на ресницах, залетали за воротник, но я не замечал их, как не замечал холодного ветра. Прямо передо мной, всего в паре сотен метров была больница им. Святого Луки. Вернее, начинался огораживающий ее забор. Снова заворожено, как в первый раз я смотрел на кресты, вращающиеся над ее крышей. Кто-то по-прежнему угрожающе сверлил взглядом спину, по-прежнему я чувствовал исходящую от них и от стен больницы угрозу. Но на этот раз страха не было – он превратился в легкий холодок в груди, в замирание сердца как перед прыжком с парашютом. Я чувствовал, что те за моей спиной подходили ближе. Но все было правильно…
Кто-то легонько прикоснулся к моему плечу, и я открыл глаза, поворачивая голову. Стюардесса, дежурно-вежливо улыбаясь, что-то мне говорила, но я не слышал ни слова. Сообразив, что у меня в ушах все еще наушники плеера, я выключил звук.
-- Что, простите?
-- Мы уже приземлились.
-- А… спасибо – растерянно проговорил я, оглядываясь. Действительно, самолет, судя по ощущениям, уже твердо стоял на земле, а пассажиры, как всегда, создали очередь в ожидании, пока подгонят трап и откроют двери. Я устало потер лицо ладонями, разгоняя кровь. В который раз пообещал себе, что когда-нибудь высплюсь. Когда все закончится.
От сухого кондиционированного воздуха и ни на что не похожего запаха самолета, в носу щипало и дышалось тяжело. Чтобы как-то занять время, пока очередь у выхода рассосется, я стал вглядываться в окно. Не сразу в темноте проступили очертания здания терминала, других самолетов и ползающих по бетонному полю, словно муравьи, вспомогательных машин. Здесь тоже было темно, и шел крупный снег. Похожий на пепел…
Зная, насколько различаются обычно цены внутри и снаружи аэропорта, игнорируя настойчивые предложения таксистов, я вышел на улицу. Мягкий ковер снега укрывал асфальт, засыпал машины, людей. Подчиняясь шутнику-ветру, он, почему-то, всегда норовил упасть на лицо, в какую бы сторону ты не шел. Подняв повыше воротник и натянув перчатки – слава богу, догадался взять, я направился к стоянке, по опыту зная, что недостатка в таксистах там тоже не будет, но обойдется это куда дешевле.
Между двумя припаркованными «волгами» стояла группка мужичков, притоптывающих на месте, чтобы не замерзнуть и обсуждающих что-то связанное с не то замерзанием, не то пересыханием поплавковой камеры. Когда я подошел ближе, они замолчали и с алчностью уставились на меня.
-- Вечер добрый. До Спортивной сколько?
Они переглянулись, потом один из них, отшвырнув окурок сигареты в сторону, и залихватски подкрутив усы, выдал:
-- Полторы!
Мысленно присвистнув, я покачал головой:
-- До свидания. Я не турист.
Какое-то время, мы молча разглядывали друг друга. Пожав плечами, я развернулся, чтобы уйти, но тут он спросил:
-- Ладно, сколько?
-- Триста, и то только потому, что идет снег.
-- Пятьсот! – немедленно ответил он.
-- Четыреста. -- начиная улыбаться, предложил я.
Пожевав усами, и тоскливо поглядев на пассажиров, разбредающихся по машинам встречающих и реденькой цепочкой топающих к автобусной остановки, он махнул рукой и согласился:
-- Ладно, поехали, что с вами, местными, делать.
Довольный маленькой победой, я прошел за ним к старенькой «волге». Внутри, против моих ожиданий было чисто, довольно уютно, и, главное, тепло. Крикнув что-то неразборчивое товарищам, водитель уселся, хлопнул дверью и завел мотор. Мы тронулись.
Снег сыпал все сильнее. Дорога превратилась в сплошное белое месиво, машины передвигались очень медленно и осторожно, будто на ощупь. «Волги», составляющие видимое большинство, входили в повороты величаво, как крейсеры, с красивыми заносами кормы. Стеклоочистители в неравном бою уступали стихии, и водитель, склонившись над рулевым колесом, напряженно вглядывался вперед, ругаясь сквозь зубы время от времени. Я думал о том, как объяснить матери свой внезапный приезд так, чтобы не волновать ее лишний раз.
-- Ничего себе! – воскликнул водитель.
-- Что такое? – не понял я. Тот показал пальцем куда-то вправо, и я машинально повернул голову. Слишком поздно я почувствовал подвох, начал оглядываться, но успел только увидеть боковым взглядом синюю вспышку и услышать электрический треск, а потом кожу около шеи обожгло, тело стало ватным, в глазах потемнело, и я отключился.
…глаза резало неприятным белым светом. Слишком ярким, слишком белым. Я несколько раз моргнул, чувствуя выступающую в уголках глаз влагу, и постепенно из белой пелены начали выступать очертания предметов. Во-первых, над головой – яркий свет исходил из этой, похожей на пчелиные соты, связки прожекторов. Застонав сквозь зубы, я отвернул голову, вызвав волну боли во всем теле. Справа от меня что-то менее белое… Ткань. Халат. Я чуть поднял глаза. Точно: угрюмый небритый мужик в мятом халате. Я в больнице, и в не самой лучшей, судя по всему. Перевел взгляд на начинающие проступать стены – потрескавшийся и, местами, совсем обвалившийся, бледно-голубой кафель. Раковина с капающей из крана водой. Столик с какими-то жуткого вида инструментами. Еще один тип в белом халате, точная копия первого. Повернул голову влево – тело снова отозвалось болью. Такие же столики, какие-то шкафчики, инструменты, баночки, колбочки, еще что-то… и острый, всепроникающий запах медицины.
-- Где я? – спросил я. Вернее, попытался, потому что горло пересохло, и вместо вопроса, получился только приглушенный сип. Сделав усилие, вызвавшее новую вспышку боли, на этот раз, в голове, я откашлялся и спросил снова: -- Где я?
Голос донесся откуда-то издалека и показался мне абсолютно чужим. Я прислушался, ожидая ответа, но санитары, или доктора, или кто это были еще, молчали. Потом один из них пробурчал что-то себе под нос, и откуда-то из-за не увиденной раньше перегородки, вышла женщина, разительно не похожая на этих двух. Опрятный, ярко-белый халатик, туго обтягивающий стройную фигурку, слишком коротенький… впрочем, нет, как раз в самый раз, чтобы игриво открывать кружевную полоску белых чулок при ходьбе. Светлые волосы собраны в «хвостик». На лице марлевая маска, в руках шприц, ничего хорошего не предвещающий. Она подошла ближе, и наклонилась, вглядываясь холодными серыми глазами мне в лицо. Кого-то она мне напоминает…
Верхние пуговицы халата были расстегнуты, и мне открылся заманчивый вид на ее весьма аппетитной формы и объема грудь под красным бюстгальтером. Просто оживший жаркий сон старшеклассника, самая популярная фантазия режиссеров немецких порно-фильмов. Слишком яркий, слишком нарочитый образ, вызвавший у меня не столько желание, сколько недобрые предчувствия…
-- Вы в больнице имени Святого Луки. – ласковым голосом проворковала она, подтвердив тем самым мои худшие опасения. – Вы очень больны. Вам надо сделать операцию.
Она поднесла шприц к моей шее, и я рванулся изо всех сил, пытаясь если не встать, то, хотя бы, скатиться с койки. Не тут-то было, я был крепко притянут к ней широкими ремнями. Но от резкого движения, девушка отступила на шаг. Нахмурившись, она сказала:
-- Не сопротивляйтесь. Это для Вашего же блага.
-- Подождите, подождите! – прохрипел я, пытаясь выиграть время, -- просто объясните мне сначала, что происходит, чем я болен, и что это за операция такая.
Она подошла ближе, снова наклонилась. Все же, вид через расстегнутые пуговицы был очень уж привлекательным. Сложно было заставить себя смотреть ей в глаза. Она наклонилась еще ниже, прижавшись бедром к моей привязанной к кушетке руке. Белокурый локон свесился вниз, щекоча мне лицо.
-- Все в порядке, не бойтесь! – медовым голосом прошептала она, сверля меня взглядом. – Вы в безопасности. Но Вы не в себе. Вы сейчас не отвечаете за свои слова и поступки. Маленькая операция, и Вы снова будете здоровы.
Она провела пальчиком с ярко-красным ногтем мне по лицу, игриво погладила губу.
-- Вы просто уснете, а когда проснетесь… мы займемся чем-нибудь более интересным. – многозначительно добавила она, все таким же елейным голосом.
И тут я ее узнал. Это была Аня, та Аня, которую я видел в первом сне про больницу. Лицо, вернее, то, что не скрывала маска, было немного другим, и все же, я не сомневался, что это именно она. Если до этого все происходящее казалось мне не то сном, не то какой-то дикой театральной постановкой, то теперь это стало стремительно переходить в разряд ожившего кошмара.
-- Аня? – пытаясь убрать голову, как можно дальше, спросил я.
Она удивленно приподняла бровь, слегка отшатнувшись.
-- Откуда ты… Впрочем, неважно. Если не хочешь по-хорошему – будем по-плохому. – сказала она, отходя назад.
Аня кивнула санитару, и, мрачно улыбаясь, тот подошел ближе. В руках у него появился электрошок.
-- Уверен, что не хочешь по хорошему?
-- Да подожди ты! – крикнул я. Мне почти удалось высвободить правую руку из-под ремня, но надо было отвлечь их внимание и выиграть еще чуть-чуть времени.
-- Ну что еще?
-- Нужно ведь мое согласие, в конце-концов.
-- Это не обязательно. – ухмыльнувшись, ответил он. – Вы нездоровы психически, и живете в мире собственных иллюзий. Вашего согласия не требуется – вы все равно не дееспособны.
-- Тогда родственников! У меня же есть родственники! Мать живет в этом городе!
-- Нет, Вам только так кажется. – проворковала Аня. – Извините, но Ваша мать умерла несколько лет назад.
Они снова играли в «добрых докторов». Я знал, что они врут, а они знали, что я это знаю.
-- А как же я здесь оказался? – спросил я.
-- Вы всегда здесь были. – снова ответил санитар, и от этих слов по коже у меня пробежал быстро проникающий в самое сердце, холод. Он уже замолчал, а слова все еще звучали, отражаясь от стен, пола, белого потолка, искажаясь шкафами с препаратами и инструментами. «Вы всегда здесь были»… Что-то очень страшное крылось в этой фразе, что-то такое, что я изо всех сил старался не замечать, и во что я отчаянно пытался не верить.
Санитар медленно протянул к моей шее руку с электрошоком. Резкий рывок, изо всех сил, я услышал, как затрещали готовые порваться сухожилия. На долю секунды мне показалось, что выбраться не удастся. Но запястье обожгло болью от срывающейся кожи, и пальцы сами сомкнулись на руке санитара. Я дернул ее влево, как раз навстречу вовремя среагировавшей и кинувшейся ко мне Ане. Разряд, и, обмякнув, она повалилась на пол. Не знаю, как мне это удалось, но, видимо, страх придал силы. Вывернув его руку, я прижал электрошок чуть повыше его плеча. Санитар начал оседать. Второй, вместо того, чтобы попытаться меня остановить, кинулся к висящему на стене телефону, и, наверное, эта его ошибка спасла меня. На ощупь, ломая ногти о незнакомые пряжки ремней, я освободился, и, едва не упав, спрыгнул с кушетки. Оставшийся санитар обернулся, бросил телефон, и по-волчьи оскалившись, подняв руки, пошел на меня. Перед глазами все расплывалось, и ноги едва держали. Пятясь, я оглянулся в поисках какого-нибудь оружия. Ничего похожего на него не было. Санитар приближался ко мне, я продолжал пятиться. Внезапно споткнувшись обо что-то мягкое, оказавшееся телом Ани, я начал заваливаться на спину, и, не дожидаясь моего приземления, санитар прыгнул на меня. Вместе мы повалились на пол, придавленный его весом и собственной слабостью, я едва мог шевелиться, а он обеими руками вцепился мне в горло.
Задыхаясь, левой рукой уперевшись ему в лицо, я пытался наносить удары правой, но сил было немного, и с каждой секундой, становилось все меньше. В глазах темнело, из горла вырывался нездоровый хрип, и я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание. Размахиваясь в очередной раз, я задел какой-то предмет на полу. Шприц! Все произошло почти мгновенно – пальцы левой руки нащупали глазницу и сильно надавили. Закричав, он откинул голову, но мое горло не отпустил. Правой рукой я ухватил шприц поудобнее, и с размаху всадил ему в шею, одновременно вдавливая поршень. Не знаю, как надо было пользоваться этим на самом деле, но длинная игла с легкостью вошла в горло на всю длину. Я уже не видел его и почти ничего не соображал от удушья, но почувствовал, как хватка на моем горле ослабла.
Какое-то время я просто лежал на холодном полу, приходя в себя. В глазах бегали «звездочки», кровь барабаном стучала в висках, а вся голова отдавалась колокольным звоном. Потом я скинул с себя в сторону слабо подергивающееся, но уже затихающее тело санитара, и с трудом прополз два шага, отделяющие меня от кушетки. Уцепившись за нее руками, до хруста сжав зубы, я подтянулся, едва не опрокинув ее, встал на ноги. Комната вращалась перед глазами, тело била мелкая дрожь. Шатаясь, я направился было к расплывающейся и казавшейся почти недостижимо далекой двери, потом, чуть подумав, вернулся. Со стоном наклонившись и едва не упав, я стащил с одного из санитаров халат и накинул на себя. Эта нехитрая, на первый взгляд, операция заняла у меня несколько минут. Потом я подошел к Ане и стянул с ее лица маску. Вглядывался несколько мгновений, но так и не смог понять, она это или нет. Вроде бы лицо знакомо, а вроде бы и нет. Пожав плечами, снова пошел к двери, чувствуя, что координация и твердость походки понемногу возвращаются.
Осторожно приоткрыв дверь, выглянув наружу и убедившись, что в коридоре пусто, я вышел из комнаты. Что-то не то было у меня с глазами: я никак не мог определить его длину, он то казался мне бесконечным, а то очень коротким – вроде как, стоит сделать шаг и вытянуть руку, как упрешься в дверь на том конце. Я встряхнул головой, от чего не слишком веселые, выкрашенные бледно-зеленой краской, стены на несколько мгновений поплыли перед моими глазами. Постепенно, все успокоилось. Коридор не был ни слишком длинным, ни слишком коротким. Я шагнул вперед, только сейчас сообразив, что остался босиком. Холодный липкий линолеум под ногами вызывал неприятно-брезгливые ощущения, хотелось поджать пальцы и не прикасаться к нему. По потолку через каждые несколько метров висели лампы дневного света, но они горели через одну, а последняя, над ярко-красной, как пожарная машина, дверью часто-часто мигала и издавала неприятное гудение.
Опираясь о стену, чтобы не упасть, я пошел вперед. Справа в стене была металлическая дверь, выкрашенная белой краской. Тяжелая и мрачная, даже на вид. На уровне глаз было маленькое окошко – толстое стекло, прикрытое с внутренней стороны металлической сеткой. Я подошел ближе и прислушался, но ничего не услышав, заглянул внутрь. Там, под ярким светом прожекторов, на точно такой же койке, как и я, лежал привязанный ремнями человек в зеленой пижаме. В точно такой же, как и я. А рядом с ним, глядя на что-то им одним различимое в изголовье кушетки, стояли двое мужчин. Халат одного из них был забрызган кровью, а в руках он держал маленькую циркулярную пилу. Почувствовав, как к горлу подкатился неприятный комок тошноты, стараясь ступать как можно тише, я отошел. Постоял, прислушиваясь какое-то время, но все было тихо. Похоже, что тот санитар, которому я вколол шприц, не успел никому ничего сообщить по телефону. Это было хорошо. Я пошел дальше. Еще одна дверь, точь-в-точь, как предыдущая. Осторожно заглянул внутрь – обстановка такая же, только кушетка пуста и в комнате никого.
Путь до конца коридора занял у меня больше времени, нежели я рассчитывал, и отнял куда больше сил, чем можно было бы предположить. Дышать было тяжело, горло болело. Каждый поворот головы отдавался болью в шее, а каждый шаг – звоном в голове. Когда я подошел к красной двери, пот тонкими струйками стекал с волос на висках. Я вдохнул и выдохнул несколько раз, пытаясь унять колотящееся сердце. Если за ней охранник, будет очень непросто с ним справиться в таком состоянии. Если их двое, или больше – шансов вообще нет. Запахнув халат и затянув его поясом, стараясь придать лицу невозмутимое выражение – вдруг примут за своего, я повернул ручку и толкнул дверь. Она не поддалась. В первое мгновение, от испуга, что она заперта, меня бросило в жар. Пальцы задрожали, а противный голосок в голове протянул «ты останешься здесь навсегдааааа!». Снова встряхнув головой, я попытался успокоиться, и потянул дверь на себя. С негромким щелчком, она легко открылась на смазанных петлях, вызвав у меня вздох облегчения.
За дверью начиналась бетонная лестница куда-то наверх, похожая на тысячи других лестниц из подвалов или подземных гаражей любого другого здания. Отличие заключалось разве что только в том, что и здесь стены были выкрашены в пастельные бежевые тона, странно контрастирующие с темным бетоном ступеней. Рядом был еще лифт, но им воспользоваться я не решился. Из тесной кабины точно некуда бежать. Я отпустил дверь и с оглушительным металлическим лязгом, она захлопнулась. Обругав себя сквозь зубы за неосторожность, я начал медленно подниматься наверх.
По лестнице идти оказалось куда сложнее, чем по коридору, а бетон оказался еще холоднее линолеума. Цепляясь за перила, и тяжело дыша, ступенька за ступенькой, я поднимался вверх. Через пролет остановился на площадке, чтобы перевести дух. На двадцать ступенек ниже была красная железная дверь без табличек, на двадцать выше – тоже металлическая, но легкая на вид, ярко белая с большими стеклами, из тех, что сейчас ставят в современных поликлиниках и больницах. Она приносила ощущение благополучия и спокойствия, в отличие от нижней. Вздохнув, уже больше от жалости к самому себе, нежели от усталости, я стал подниматься дальше. Открыл дверь, и оказался в ярко освещенном коридоре. Все лампы горят исправно, пол застелен темно-зеленым ковролином, белые отштукатуренные стены отделаны деревянными панелями до высоты плеч. Коридор заканчивался метров через пятнадцать поворотом направо. Чисто, уютно и комфортно. Так, что происходящее внизу в подвале кажется дурным сном.
Около стены рядом стоял куллер с водой и пачкой пластиковых стаканчиков. Чувствуя себя заблудившимся в пустыне путником, наткнувшимся на оазис, я подошел к нему, и, с трудом сдерживая нетерпение, набрал стакан ледяной воды. Осушив его в несколько глотов, почувствовал облегчение. Боль в горле и звон в голове слегка поутихли. Следующий стакан я пил уже куда спокойнее, а третий – маленькими глотками, смакуя воду, как дорогое вино, чувствуя, как вместе с ней в меня вливаются силы.
Вдоль стен тянулись деревянные двери. Оглянувшись с благодарностью на источник живительной влаги, я подошел к одной из них, и осторожно приоткрыл. За ней оказалась еще одна, практически вся из толстого прозрачного пластика. За ней – маленькая светлая комнатка. Большое окно забрано шторами, на столике – букет слегка увядших цветов в вазе. На узкой кровати сидел человек в зеленой пижаме, уставившись на что-то перед собой. Я тихонько постучал костяшками пальцев по пластику, и он медленно повернул голову ко мне. Невидяще уставился то ли на меня, а то ли сквозь меня. Я помахал ему рукой, но человек так же медленно отвернулся и снова вернулся к созерцанию чего-то одному ему видимого. Входить мне не захотелось.
Следующая дверь, в которую я заглянул, была точной копией предыдущей. Точно такая же прозрачная пластиковая перегородка, такое же казенно-уютное убранство за ней. Такой же человек на койке. Только он лежал, уставившись в потолок, и на мой стук вообще никак не отреагировал.
Холодная вода немного взбодрила меня, и я шагал куда увереннее, уже не держась за стены и не спотыкаясь на каждом шагу. За поворотом коридор заканчивался двумя дверями справа и слева. Из-за левой слышались голоса, и мне не хотелось туда входить. На правой была табличка «ПИТ».
-- Пиво «ПИТ» и водку жрат – пробормотал я, открывая ее.
Снова коридор, только двери вдоль стен уже другие – они совершенно прозрачные и, почему-то я был уверен, не разбиваемые и трудно взламываемые. В освещение добавлялись тревожные оттенки от ввернутых зачем-то красных лампочек над дверями, и выглядел этот коридор уже вовсе не таким безмятежным, как предыдущий. Я подошел к одной из дверей, и заглянул внутрь. Стены и пол с какой-то мягкой и толстой на вид ярко-красной обивкой и никакой мебели. В центре комнаты стоял человек и внимательно смотрел на меня. На нем была длинная рубаха, с рукавами, стянутыми за спиной так, что он едва мог пошевелить скрещенными на груди руками. Заметив в пластике специальные отверстия для звукопередачи, и чувствуя себя немного глупо, я произнес:
-- Добрый вечер.
Не знаю, почему я был уверен, что сейчас вечер. Мысль о времени вообще только что пришла мне в голову. Сколько я здесь уже? И когда кто-нибудь хватится тех врачей внизу, и, соответственно, меня?
-- Добрый… -- проговорил человек мягким вкрадчивым голосом: -- вы один из экспериментаторов?
-- Один из… кого? – удивленно спросил я. Не думал, что он вообще ответит.
-- Ну, из этих… кто ставят на нас опыты. Или вы один из приемов эксперимента? – мягко, спокойно сказал он.
-- Я… не знаю. Я только что пришел в себя, и выбрался из палаты внизу. Где мы?
-- Вы сбежали? – строго нахмурившись, спросил человек.
-- Н-н-нет, – на всякий случай, соврал я, -- Я просто очнулся один в комнате на койке. Я звал кого-нибудь, но никто не приходил. Где мы?
-- Наверное, это тоже часть Эксперимента… -- пробормотал человек, -- тогда все правильно.
-- Так, где мы?
-- А Вы не знаете? Хм… Снова дилемма: Вам не объяснили. Может быть, это значит, что Вы не должны это знать. Но Вы пришли сюда, и может быть, Эксперимент требует, чтобы я Вам рассказал. Как Вы думаете?
-- Не знаю… -- растерялся я. Он как-то странно не гармонировал с комнатой, напоминающей помещение для буйно помешанных. Речь его выглядела разумной и интеллигентной, и только смирительная рубашка, не позволяла представить, что мы беседуем за чашечкой кофе.
-- Ну, наверное, это часть Эксперимента. И, если бы Они хотели, чтобы Вы не узнали об этом, мы бы не встретились. Поэтому, я расскажу Вам. Мы в космическом корабле. Нас забрали сюда жители с другой планеты, а может быть из другого времени. Или из параллельного мира, я не знаю.
Ощущение бреда усиливал его спокойный профессорский тон. Удивленно подняв бровь, я протянул:
-- Дааа?
-- Да. Может быть, это звучит странно, но я точно знаю, что это так. Они стараются выглядеть точь-в-точь, как люди, но однажды, я увидел их истинный облик. Поэтому, я и оказался здесь – ведь это нарушало Эксперимент.
Я скептически улыбнулся. В психушку, в подвалах которой ставят жуткие опыты на людях маньяки-ученые, я мог поверить. Но в то что нас с ним похитили пришельцы и забрали на свой космический корабль, верилось уже с трудом.
-- Да? И какие же они, на самом деле?
Человек внимательно посмотрел на меня. Он сделал руками какое-то движение, и мне показалось, что он хотел поправить не существующие очки на носу, забыв о том, что связан. Прищурившись, но медленно проговорил, делая ударение на каждое слово:
-- Они не пятипалые.
Я вздрогнул, дыхание на миг перехватило. Эту фразу я уже слышал в своем сне. Почему он сказал именно ее? Если бы он начал заливать про маленьких зеленых человечков – я бы не поверил ни на йоту. Про разумных осьминогов, гигантский ящериц – тем более. Все что угодно, но только не эту фразу и не таким голосом. Я встряхнул головой, с удивлением обнаружив, что он продолжал говорить:
-- …ные. Невысокие, какие-то сгорбленные, с темной серо-синей кожей. Но я всего несколько секунд их видел, а потом меня отключили, и я оказался здесь.
-- Вы не знаете, как открыть эту дверь? – спросил я.
Человек в ужасе отступил на шаг, вскрикнув:
-- Зачем?! Вы хотите нарушить Эксперимент?!
-- Я хочу Вас освободить.
-- Нет-нет, не нужно! Эксперимент закончится, и мы все вернемся домой.
-- Вы уверены в этом? – спросил я.
-- Абсолютно!
Помолчав, я спросил:
-- А кем Вы были… ну, до того, как сюда попали?
-- Профессором социологии. Преподавал в институте, а что?
-- Почему Вы уверены, что нас выпустят?
-- Ну, это же естественно! Эксперимент закончится, и мы станем не нужны. Нас вернут обратно. Может быть даже, сотрут память об этом времени.
Я покачал головой:
-- Вы знаете, что делают с лабораторными крысами после Эксперимента, профессор? – устало спросил я.
-- Нет-нет, это невозможно! – с жаром воскликнул он, -- цивилизация, достигшая такого уровня должна быть гуманной. Ну, или хотя бы логичной. Им незачем убивать нас, и они нас отпустят.
Я вздохнул:
-- И Вас все устраивает?
-- Это неважно. Я не знаю, в чем заключается Эксперимент, и, следовательно, не могу ни помочь, ни помешать ему.
-- Последний раз предлагаю: помочь Вам выбраться?
-- Нет! – упрямо сжав губы, твердо ответил он.
-- Тогда… Счастливо и удачи.
-- До встречи! – тихо сказал профессор.
Я потерял и так уже достаточно времени, поэтому, быстро пошел дальше по коридору, раздумывая о том, кто из нас более сумасшедший, он или я. Но около следующей двери не удержался, и заглянул внутрь: такие же мягкие красные стены и пол, а на нем сидел крепкий, коротко-стриженный крепкого телосложения мужчина, тоже в смирительной рубашке. Раскачиваясь вперед-назад, он что-то бормотал себе под нос. Я окликнул его через дверь и он посмотрел на меня. Где-то я уже видел это широкое лицо, нос с горбинкой от переломов, цепкие карие глаза… «Водитель из «чероки»!» -- осенило меня.
-- Ты?! – пробормотал я в удивлении.
-- Нет! – хрипло засмеявшись страшным безумным смехом, ответил он.
-- Что ты здесь делаешь?
-- Я всегда здесь был. – продолжая хохотать, сказал он.
Я замешкался, не зная, что ему ответить или спросить еще. Внезапно, он прекратил смеяться, резким движением вскочил на ноги и одним прыжком преодолел расстояние до прозрачной двери. Вздрогнув, я невольно отшатнулся, а он пристально посмотрел мне в глаза. Заметив, что из уголка рта у него свисает струйка вязкой слюны, я слегка сморщился, а он вдруг резко ударил головой в перегородку. По коридору разнесся глухой звук удара о пластик. Бывший водитель джипа захохотал, и ударил еще раз. Я попятился, и он ударил еще раз, продолжая хохотать. На стекле осталась размазанная полоска крови. По спине у меня пробежала стайка мурашек страха и отвращения. Меня передернуло, и я отошел от двери, а он продолжал биться в нее головой. Я пошел прочь, не оглядываясь, слыша за собой глухие удары, перемежающиеся хохотом. Мне пришло в голову, что нелогично было бы делать комнату с мягким полом и обивкой, и оставлять в ней твердую дверь, о которую можно при определенном энтузиазме и упорстве разбить себе голову. Если только это, конечно, не часть Эксперимента, и если только… Точно – за спиной послышались голоса, топот, и поспешно преодолев последние метры коридора, я нырнул за деревянную дверь в конце.
Я очутился в странной комнате. В первые мгновения, мозг отказывался верить тому, что видели глаза: я стоял на стене. Напротив меня, была другая стена, слева белый наштукатуренный потолок, справа – покрытый ламинатом пол. Я встряхнул головой, пытаясь убедить себя, что это оптическая иллюзия, но вестибулярный аппарат мне не поверил. Сделав шаг, я покачнулся, и едва не упал на пол… То есть, на правую стену. Очень хотелось ухватиться за что-нибудь руками, все рефлексы подсказывали, что нельзя так обманывать притяжение земли, вот-вот, оно опомнится, и я рухну на пол. Я крепко сжал зубы и стал внимательно осматривать комнату, пытаясь привыкнуть к необычным ощущениям человека-мухи. Здесь было сделано все, чтобы создать наиболее полную иллюзию: на «потолке» слева под прямым углом торчала люстра, на «полу» вдоль стен была расставлена мебель, маленький столик, пара кресел, книжная полка. Наверное, человек с проблемами в психике окончательно бы свихнулся здесь. Но меня это не касалось – по стене, так по стене, какая разница, я прошел через всю комнату. Неуверенными были только первые несколько шагов, потом я пошел более твердо. В стене передо мной была едва заметная замаскированная дверь. Хмыкнув, я толкнул ее от себя, и она, на удивление легко, открылась в темноту. Пожав плечами, я шагнул вперед.
Первое ощущение говорило о том, что я оказался в космосе. Вокруг меня была звенящая пустота, мириады медленно вращающихся звезд… Нет, не звезд – просто светящихся белых лампочек, встроенных во вращающиеся стены. Но чертовски сбивающих с толку. Я вытянул руку и прикоснулся к мягкому бархату обивки стены. Она двигалась под моими пальцами, подтверждая, что это не вселенная вокруг меня вращается – всего лишь стена. «Парк аттракционов, вашу мать…» -- пробормотал я, шагая по черной пустоте. Через несколько шагов, я уперся в мягкую стену и наугад толкнул ее от себя. Снова открылась дверь, но на этот раз, я не спешил выходить, осматриваясь и готовясь к тому, что могло меня ждать там.
Эта комната была плохо освещена, и в ней не было пола. Тускло освещенные стены уходили вниз на недостижимую взглядом глубину, и я ухватился за дверной косяк, чтобы не упасть. Я долго всматривался вниз. Что-то казалось мне странным… Если это действительно комната без пола – зачем же в дальней стене дверь? Да и вообще, кому нужна такая комната? Она слишком широкая, чтобы сбрасывать трупы отработанных объектов Эксперимента, к тому же, есть куда более удобные способы. Это же напоминало дешевый голливудский фильм. Осторожно, на всякий случай, держась рукой за ручку двери, я присел на корточки, и потрогал рукой там, где должен был бы быть пол. Он был. Бездна под ногами была либо прикрыта прозрачной поверхностью, либо вообще являлась хитрой оптической иллюзией. Хмыкнув, я, все-таки, вытащил пояс из халата, и, скомкав, швырнул его в центр комнаты. Он развернулся в воздухе и белой ленточкой упал на пол, дико смотрясь на фоне зияющей под ним пустоты. Рефлекторно осторожно ступая, ожидая, что каждый следующий шаг приведет к долгому полету вниз, я пошел вперед. По пути подняв пояс, и стараясь не задерживаться, дошел до двери и нырнул в нее.
Следующая комната удивляла своей обыкновенностью. На фоне предыдущих, по крайней мере. Здесь было странное освещение – свет падал из яркой лампы точно над центром комнаты. Под лампой стояло что-то вроде стола. Свет здесь был столь ярким, что едва не резал глаза, в то время как стены, покрытые декоративными панелями «под камень» терялись в полумраке. Ожидая какого-нибудь нового подвоха, я протопал к центру комнаты. То, что я принял за странного вида стол, оказалось широким установленным на четырех ножках ящиком. Сверху его закрывал лист прозрачного пластика, а внутри было множество деревянных стенок, перегородок, даже что-то вроде дорожек, мостиков. Судя по отверстиям в пластике, эти перегородки можно было перемещать, меняя рисунок лабиринта – а в том, что это был именно лабиринт, из тех по которым в фильмах бегают крысы за кусочком сыра, я не сомневался. Сейчас он был пуст. Вообще, он больше походил на музейный экспонат, нежели на действительно использующийся научный инструмент – в комнате больше не было никакой мебели, никаких приборов или там клеток с крысами, не было даже стола, на котором можно было бы делать записи, не было даже стула, на котором можно было бы сидеть.
Мои догадки подтвердились, когда, вдоволь насмотревшись на лабиринт, я пошел вдоль стен, разглядывая висящие на них картины. Все они были выполнены не то углем, не то черным карандашом – я не очень разбираюсь в живописи, к тому же, освещение не способствовало определению художественной школы или техники. Зато оно прекрасно способствовало пугающе-мрачному впечатлению от этих картин.
На первой, в необычной перспективе был изображен человек, молодой еще мужчина, бредущий с факелом в руках вдоль каменной стены. Лицо мужчины измождено и покрыто царапинами, подбородок и щеки заросли неопрятной щетиной, в глубоко запавших затравленных глазах застыла усталость и страх. Он оглядывается через плечо на что-то, и вся фигура его выражает готовность бежать без оглядки, от чего-то невидимого, от чего-то, что прячется там, за границей картины. Но перспектива дает нам возможность разглядеть, что стена, вдоль которой он бредет – лишь одна из десятка, а может и сотни стен, пересекающихся друг с другом, образующих широкие и узкие проходы, тупики и клетки. Этого уже было достаточно, чтобы вызвать у меня неприятные ассоциации в голове и холодок вдоль спины, но, присмотревшись внимательнее, я разглядел еще кое-что. В темноте, где-то далеко за всеми этими стенками, и, будто бы над всем лабиринтом, едва различимо вырисовывались огромные крысиные морды. Причем, они становились четче и виднее, если отвести глаза чуть в сторону и смотреть на них боковым зрением. Тогда, казалось, что их усы едва заметно шевелятся, а внимательные глаза наблюдают с холодным интересом не только за человечком на картине, но и за тобой. Не знаю, сколько я простоял, прикованный взглядом к этой картине – меня вырвала из цепких лап гипноза капелька пота, сорвавшаяся с брови и попавшая в глаз.
Встряхнув головой, и пытаясь прогнать мурашки, я подошел к следующей картине.
Хотя, я еще не разу не видел ее вживую снаружи – только во сне, я без труда узнал больницу им. Святого луки. Ракурс тоже был знакомый – из леса, аккурат между двух сосенок. Как раз, между которых я пытался выйти в последнем своем сне. Перед забором, перед уходящей вверх громадой больницы, глядя, на играющие с разумом кресты, задрав голову, застыл человек. Он не замечал ни снега, падающего ему на лицо, ни ледяного пронизывающего ветра, ни теней подбирающихся к нему сзади – не отрываясь, он смотрел на кресты. Он не замечал даже, как таящий на коже снег холодными струйками стекал за воротник пиджака из тонкой кожи – я знал это точно, потому что даже со спины в этом человеке на картине я без труда узнал себя. Это я стоял так в своем сне перед больницей, зачарованно глядя на вращающиеся кресты, не обращая внимания на холод, снег и угрожающие взгляды в спину.
-- Они уже здесь! – прошептал я человеку на картине, -- они не пятипалые.
Если бы он сейчас оглянулся на меня, или бросился бежать, или хотя бы вздрогнул – я бы не удивился. Испугался – да, до жути бы испугался, но не удивился. Эта картина была уже за гранью моего понимания, потому что я был уверен, что на ней изображен именно я, и момент взят именно из моего сна, но как такое возможно я не мог себе даже представить. Но, разумеется, человек на картине не пошевелился, и, утирая холодный пот со лба, я подошел к следующей.
Это была альтернативная вариация на тему «гамильтоновского крысолова» -- колонна людей, устало топала по освещенной полной луной лесной дорожке за гигантской крысой. Крыса шла на задних лапах, держа в передних флейту, и морда ее и фигура выражали крайнюю степень удовлетворение успешно выполняемой работой. Любопытно, что люди в колонне не выглядели загипнотизированными, подобно крысам в оригинальной сказке – судя по лицам и позам, они о чем-то переговаривались друг с другом, кто-то из них даже улыбался. Один из стариков впереди, подняв указательный палец, что-то объяснял молодому человеку рядом, явно поучая его и рассказывая правду жизни. За ними мамаша тащила за руку маленького ребенка. На лице ребенка застыло выражение ужаса и отвращения, но лицо его родительницы было типичным лицом слишком серьезно подходящей к процессу воспитания мамы, объясняющей, что в школу идти надо, несмотря на болезнь, переутомление и контрольную по физике. За ними, взявшись за руки, весело шагала молодая парочка – парень с девушкой, одинаково преданными глазами глядя на крысу впереди них. Они явно шли в светлое будущее. Молодой человек за ними отстраненно глядел в лес. На лице застыла скука и желание сбежать отсюда при первой возможности. Но, судя по подозрению, сквозящему в глазах смотрящего ему в спину неприметного, невысокого и начинающего лысеть мужичка с военной выправкой, его уже «взяли на карандаш». Лица остальных постепенно стирались, утрачивали яркость эмоций и красок, пока не превращались в размытую безликую массу бредущих людей. А в лесу, застывшие среди деревьев угадывались внимательно наблюдающие за процессией холодными нечеловеческими глазами серые бесформенные тени.
Не знаю, может быть, виной тому мое общее состояние, атмосфера этой больницы, пережитое внизу, увиденное в других комнатах и скудное освещение, но картины выглядели живыми, и, художник был, бесспорно, талантлив. Вся эта комната словно намекала, да нет, прямо говорила о неком скрытом смысле происходящего. Но… я не мог до конца уловить мысль. Лабиринт. Крысы, наблюдающие за людьми в лабиринте, крысы, ведущие людей к светлому будущему. Люди, бредущие за крысой. И кто-то еще, те самые они, внимательно наблюдающие и за теми и за другими. Что это значит? Все-таки эксперимент? Тогда чей? Картины не дали ответа, они лишь подвели к какой-то грани, к ощущению, что я вот-вот пойму все, что мозаика сложится, кусочки паззла войдут в предназначенные пазы, и я увижу всю картину целиком. И пойму, что со мной происходит.
Я немного постоял в центре комнаты, переводя взгляд с одной картины на другую, ожидая прозрения. Ничего. «Видимо, ты дурак…» -- пробормотал я сам себе и, вздохнув, пошел дальше.
Еще одна комнатка, метров десять на десять. Большое окно, под ним мягкий диванчик, рядом кофейный столик, телевизор в углу, холодильник – все удобства. Три двери, из одной я вышел, еще одна направо, еще одна налево. На левой висела табличка «WC», и, справедливо предположив, что это туалет, я зашел внутрь. Две раковины, над ними – зеркало во всю стену, напротив – деревянная перегородка с двумя легкими дверцами. Обычный туалет, в общем. Открыв кран, я умылся холодной водой и посмотрел на свое отражение. Видок у меня был не самый лучший: на бледном лице трехдневная щетина, запавшие глаза с темными кругами под ними, шея и горло все сплошь в красных ссадинах и царапинах. Через несколько часов они станут трупно-фиолетовыми, и будет еще страшнее. Машинально я поднял правую руку и потрогал самую крупную царапину.
Волосы на голове у меня зашевелились, хотя минуту назад, мне казалось, что запас страха уже исчерпан и осталась только усталость. Но сейчас я вздрогнул, едва не клацнув зубами: мое отражение тоже подняло… правую руку! И, мне показалось, что с небольшой паузой, словно раздумывая, повторять, или нет. Я поднял вверх левую руку. Отражение тоже подняло левую руку, то есть, совсем не ту, что должно поднимать нормальное отражение в нормальных зеркалах. И снова эта маленькая пауза, словно он раздумывал. Вообще, картинка в зеркале менялась с небольшим отставанием от моих действий, чуть медленнее, чем двигался я. От этого кровь застывала в жилах, и я бы не удивился, если бы сейчас мое отражение что-то мне сказало. Осторожно приблизившись на шаг, медленно-медленно я потянул руку к зеркалу.
-- Забавно, правда? – раздался веселый голос за моей спиной, заставивший меня отпрыгнуть в сторону. Около открытой двери кабинки стоял невысокий мужичок в белом халате, накинутом поверх черной рубашки с джинсами, и застегивал молнию. Увидев отметины у меня на шее и переведя взгляд на зеленую пижаму под халатом, он озабоченно нахмурился:
-- А Вы, собственно, кто?
Самостоятельно угадав ответ на свой вопрос, он испуганно попятился, и открыл рот, чтобы закричать, но тут я вышел из оцепенения. Страх выплескивает в кровь адреналин, и ему нужен выход. Прыгнув к нему, я изо всех сил ударил его в живот, и он отлетел назад, ударившись спиной о стену. С всхлипом втягивая воздух, он согнулся, и осел на пол. Я подскочил ближе, и ухватил его за горло обеими руками, также как чуть меньше часа назад, вцепился в мое горло санитар.
-- Н-н-не надо! – задыхаясь, прошептал он. Широко раскрытыми глазами, он смотрел на меня, пытался вжаться в стену и стать как можно незаметнее.
-- Кто ты?
-- В…в..врач. Доктор. Кирилл Плюхин.
-- Что ты здесь делаешь?
-- Р…р-р..работаю! – он закашлялся.
Железная логика! Я задумался над следующим вопросом, и он прохрипел:
-- Т…Ты уд… удушишь меня сейчас!
Я чуть ослабил хватку и спросил:
-- Что это за место?
-- Больница имени Святого Луки. – удивленно ответил он.
Ну, по крайней мере, не космический корабль. На всякий случай, я взглянул на его руки: по пять пальцев на каждой. Все в порядке, просто я в психушке, а профессор социологии – один из ее постоянных клиентов.
-- Как я здесь оказался?
-- Понятия не имею! – голос доктора стал чуть увереннее, похоже, первый шок проходил. Ну уж нет. Мне надоели вопросы, мне надоел страх, мне надоело постоянное непонимание и сомнения, я устал от этого, и хотел получить хоть немного ответов. Он продолжил:
-- Вам надо вернуться в палату! Мы ведь хотим Вам помочь вылечиться, и вернуться к нормальной жизни. Зачем Вы все осложняете? Вернитесь обратно, и Ваш доктор все Вам объяснит!
Я медленно покачал головой и кивнул в сторону двери:
-- Что за дверьми в той комнате?
-- Я ничего не скажу, пока вы не вернетесь к себе в палату! – гордо вскинув голову, самоотверженно проговорил доктор.
Накопившаяся за последние дни злость, обиды, страх, разочарования, наконец-то нашли выход. Хватит, мне надоело, что моей жизнью, моим сознанием вертят, как хотят. Он один из них, и он мне ответит за все, за Ольгу, за Арчи, за Аню, и даже за продуктовую палатку. Почувствовав, как по телу пробежала электрическая волна ярости, затуманивая разум, но, усиливая тело, я размахнулся, и ударил его кулаком в лицо. Его голова откинулась, он затылком он ударился о кафель стены, из носа и разбитой губы потянулись струйки крови. Испытывая болезненное наслаждение от того, что, наконец-то, я могу хоть что-то делать с ними, а не только они со мной, я замахнулся снова.
-- Н-н-не надо, не надо! – заикаясь, воскликнул он. С некоторым сожалением, я остановился.
-- Так что там?
-- Это комната отдыха. Комнаты психической нагрузки с одной стороны и комната врачей с другой.
-- Комнаты нагрузки – это те, с потолком вдоль стен, без пола и так далее?
Шмыгнув носом и утерев кровь, он кивнул.
-- Сколько человек в комнате врачей?
-- Н… никого… н… ночь же! – в ужасе от собственной откровенности проворил он.
Мрачно ухмыльнувшись, я спросил:
-- А за ней?
-- Коридор с палатами, пульт охраны, пост старшей сестры.
-- Как отсюда выбраться?
-- Вам не удастся! – быстро проговорил он: -- Вы должны вернуться к себе в палату!
Я снова ударил его с размаху по лицу. И еще раз. Он всхлипнул, но покачал головой, показывая, что не собирается говорить. Заметив торчащую из его кармана ручку, я взял ее и снял колпачок. Отличная перьевая ручка. Преодолевая отвращение к самому себе и холодок в груди – все же, это уже слишком, я прижал его коленом к стене, крепко ухватил одной рукой за волосы, а другой поднес перо к его глазу.
-- А если я тебе глаз выколю?
Похоже, мне удалось сказать это достаточно уверенно и искренне. А может быть, он просто заранее ожидал подобного от своих пациентов.
-- Не надо! – побледнев, прошептал он: -- Я объясню.
-- Быстрее! – поторопил я его, все еще держа перо около его глаза.
Громко сглотнув, он продолжил, косясь взглядом на ручку:
-- В начале коридора, сразу за дверью пост охранника. Если пройдешь мимо – дальше по коридору, в последнюю правую дверь. Это пост старшей сестры. Там сидит ночная дежурная и еще один охранник. За ним еще коридор поворачиваешь налево, выходишь через двойные двери, попадаешь в зону посетителей. Там еще один пост охраны, как минимум два человека, и караульное помещение. Пройдешь прямо – попадешь в холл. Там центральный выход на улицу. Но ты не пройдешь! – с мрачным удовлетворением добавил он.
Мне и самому так показалось. Слишком сложно, слишком много охраны. Вздохнув, я задал еще один интересовавший меня вопрос:
-- Что там внизу, за красной дверью?
Он вздрогнул, и побледнел еще больше.
-- Т…т…Ты оттуда?
-- Что там? – повторил я.
-- Я н-н-незнаю. Нам говорили никогда туда не заходить. Я не знаю что там.
Я снова вздохнул. Не знаю, правду ли он говорил, но я чувствовал, что мне надо поторопиться, если я собираюсь суметь отсюда выбраться.
-- Ладно. Спасибо. – я размахнулся и ударил его точно в подбородок. Не знаю, что при этом чувствуют профессиональные боксеры, а мою руку обожгло болью. Его глаза закрылись, и он обмяк.
Минут через пять, я вышел из туалета, одетый в его джинсы, рубашку и ботинки. Одежда была мне мала, ботинки жали, но это было лучше, чем пижама. Подойдя к окну, я выглянул наружу: белое заснеженное поле и темная полоска леса метрах в двухстах-трехстах. Снег продолжал идти. Решетки на окне разрушили мои надежды выбраться этим путем. Ярко освещенный прожекторами снег перечеркивали три огромные тени. Они менялись, потому что, то, что их отбрасывало, двигалось. Я вздрогнул, сообразив, что именно это было – кресты на крыше.
В комнате врачей действительно никого не оказалось. Я пошарил по столам и шкафам, надеясь найти какое-нибудь оружие, но нашел только черный пиджак из тонкой кожи. Подумав, надел его под халат – если удастся выбраться, он мне пригодится. За неимением лучшего, в качестве оружия прихватил маленький табуретик на металлических ножках. Он был достаточно тяжелый и достаточно удобный, для того чтобы ударить не ожидающего подвоха человека. Может быть днем, мне удалось бы выбраться отсюда незамеченным, но всех ночных дежурных охрана, наверняка, знает в лицо.
Около двери я прислушался. С той стороны доносились звуки работающего телевизора – реклама какого-то чистящего средства. Прикинув про себя свои возможные действия, я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул, успокаивая нервы и дрожь в руках. Получилось слабо, но другого выхода не было – никто не поможет мне отсюда выбраться, кроме меня самого. Держа наготове табурет, я открыл дверь, стараясь сделать это одновременно и осторожно, и не вызывая подозрений. К моему разочарованию, пост охраны оказался не рядом с дверью, а метрах в пяти дальше. Собственно, не пост даже – просто в кресле перед телевизором сидел крепкий молодой человек в черной форме. Он удивленно уставился на меня, пытаясь сообразить, кто я и что здесь делаю. Не давая ему опомниться, я пошел вперед, подняв вверх табурет и быстро тараторя:
-- Привет! Ты посмотри, что случилось – ножка отломалась! Нет, ну ты прикинь, сидеть же вообще невозможно, блин! Что делать, у тебя нет клея, случайно? Или, может быть дрель и пара саморезов, я бы вмиг починил, вот посмотри, здесь и здесь просверлить…
Охранник удивленно перевел взгляд с моего лица на табурет, до него начало медленно доходить. Я подошел почти вплотную, когда его лицо озарилось догадкой, он потянулся к дубинке на поясе, но я успел размахнуться и резко опустить табурет ему на голову. Со стоном он рухнул обратно на диван.
Убедившись, что охранник придет в себя нескоро, забрав взамен табурета его дубинку, я почти бегом пустился по коридору, и нырнул в правую дверь.
Пост сестры оказался высоким деревянным барьером, заканчивающимся на уровне груди, вроде барной стойки. Только выше начинался прозрачный пластик, такой же, как я видел на дверях раньше, не имеющий ничего общего с барами. За ним на стуле сидела стройная рыжеволосая девушка и читала книжку. Я подошел ближе, и она вскинула голову. Ее красиво изогнутые брови удивленно поползли вверх, серо-зеленые глаза распахнулись.
-- Костя? – спросила она, -- Что ты здесь делаешь?
Секунду я смотрел на нее, не веря самому себе, а потом меня захлестнула волна радости и небывалого восторга.
-- Ольга?! Ольга! – закричал я, кинувшись к «стойке».
Она чуть вздрогнула, и неуверенно улыбнулась:
-- Ну, конечно, это я! Ты зачем вышел из палаты? По ночам надо спать, я же говорила тебе!
-- Ольга, Олечка, милая, о чем ты? – не понял я, все еще ничего не соображая от радости встречи, -- что ты здесь делаешь, что происходит?
Нахмурившись, и задумчиво покусывая губку, она спросила:
-- А ты не помнишь? Как ты вышел из палаты? И зачем?
-- Из какой палаты?! – воскликнул я, -- Я сбежал из живодерни там внизу. Санитары-алкоголики и медсестра-нимфоманка хотели сделать мне лоботомию.
Ольга нахмурилась еще сильнее, в ее голосе зазвучала тревога:
-- Там ничего нет, Костя. Нет никакой живодерни внизу, о чем ты?
-- Есть! Там, внизу, за красной дверью! – продолжал настаивать я.
Помолчав, и внимательно меня разглядывая, она, наконец, ответила:
-- Нет, Костя. Тебе… показалось. Ты не совсем здоров, вот тебе и мерещится всякая жуть.
Что-то было не так… До меня наконец-то начало доходить. Страшная догадка застучалась в двери моего мозга, но я не хотел в нее верить, не хотел слушать и слышать. И все же, вопросы один за другим вспыхивали в голове, сами собой, складываясь в правильный ответ на все происходящее. Совсем не то озарение, что я действительно хотел бы почувствовать, совсем не тот ответ, что я хотел найти. С громким лязгом кусочки огромной мозаики задвигались навстречу друг другу, складываясь в понятную, но очень страшную картину. Что она здесь делает? Что я здесь делаю? О какой палате она говорит? Ответ напрашивался сам собой, сколько ни старайся не замечать его. Неужели, я действительно просто один из пациентов, она – медсестра в этой больнице, а все остальное – лишь плод воображения моего больного мозга, галлюцинации? Ноги стали ватными, сердце стукнуло как-то неправильно, и в груди резко и очень неприятно закололо.
-- Оля, скажи… Я… Я псих, да? – слабым голосом спросил я.
-- Ну, Костя! Зачем ты так… Ты просто нездоров. Но ты поправишься, обязательно поправишься! – сказала она, неловко улыбнувшись. Так говорят с маленькими детьми. С умалишенными. С безнадежно больными. Со мной.
Она встала и вышла из-за барьера через дверь за ее спиной. Обойдя пост, быстрым шагом подошла ко мне. Все это время я стоял, опираясь на стойку, и старался не упасть. Ноги едва держали. Во рту стоял горький привкус разбитых вконец надежд и потерянной веры. Если все что было до этого – неправда, если я сумасшедший, не способный отличить собственные фантазии от яви… Не было Арчи, не было Ани, не было встречи с Ольгой, не было работы аналитиком, ничего не было… Ничего. «Вы всегда были здесь…» -- вспомнил я. Значит, я неизлечим… Зачем тогда вообще жить? Глаза заволокло пеленой, по щеке скатилась слеза.
Ольга подошла вплотную, и положила руку мне на плечо. От нее пахло духами. Теми, которые я помнил.
-- Пойдем, Костя. Я отведу тебя в палату. Ты ляжешь в постель, я дам тебе таблетки. Я посижу с тобой, пока ты не уснешь, хорошо? – ласково проговорила она.
Я встряхнул головой, шмыгнув носом.
-- Ну пойдем же! – Ольга погладила меня по щеке, -- ты очень устал.
-- Нет, -- прошептал я. Я не знал больше ничего, ни что происходит, ни во что верить, ни что делать. Я окончательно потерялся, и больше всего мне сейчас хотелось отвернуться к стенке, натянуть одеяло на голову и отключиться. А потом проснуться, и чтобы ничего этого не было, чтобы рядом была Ольга, но не было никаких больниц, санитаров, чтобы я не был сумасшедшим, или чтобы я хотя бы не знал об этом. Некоторые вещи лучше не знать. Узнав их, ты теряешь всякую надежду, всякое желание бороться или искать, или вообще что-то делать. Потому что, что ты можешь сделать, если не в состоянии отличить явь от галлюцинаций? Узнавая такие вещи, ты теряешь себя, и вот тебя уже нет, есть только еще один из пациентов психбольницы, пускающий слюни и придумывающий сам себе разные истории про своих собак, жен, любовниц, работу и все то, чего у него никогда не было. И никогда не будет, потому что, когда так все плохо, шансов на излечение уже нет. Выздоровление – это борьба, а для того чтобы бороться, надо быть кем-то. Лучше бы я остался в Москве, ну, вернее, остался в Москве в своих галлюцинациях, лучше бы я закрыл на все глаза и поехал в воображаемый отпуск, лучше бы я был сейчас на своей воображаемой работе. Лучше бы я остался в живодерне внизу. Лучше бы, я умер.
С трудом передвигая непослушными ногами, я отошел на шаг. Мягко улыбаясь, и ступая за мной, Ольга продолжала уговаривать:
-- Ну что ты, как маленький! Ты же знаешь, что надо вернуться обратно. Пойдем!
-- Нет, Оль. Я не могу! Я не вернусь. – прошептал я, удивляясь самому себе. Что я не могу? Меня вообще нет, нет никакого Кости, не было никакой прошлой жизни. «Я всегда здесь был».
В голове загудело, в груди снова резко закололо, на этот раз, сильнее. С отстраненным безразличием, почти с радостью я ощутил, что сердце забилось не в такт. Еще несколько неправильных сокращений, острая боль в груди, от которой перехватывает дыхание, встающая в последний раз красная пелена перед глазами, а потом тишина и долгожданный покой – разрыв миокарда, или инфаркт, или как это еще называется. Смерти все равно, нормальный ты, или сумасшедший. Смерть даже у психов настоящая. После смерти не бывает больных. Это прекрасно.
По лицу Ольги пробежала судорога какой-то внутренней муки, улыбка стала грустной:
-- Ну почему ты не хочешь?
Устало помотав головой, едва шевеля немеющими губами, я прошептал:
-- Я не не хочу, Оль. Я не могу.
Она прикоснулась ладонью к моей щеке, нежно погладила. В уголках ее глаз стояли слезы. Я хотел ей сказать, что все в порядке, что так гораздо лучше, что наконец-то все станет правильным. Я хотел ей сказать, что я люблю ее, но губы уже не слушались. Вообще тело не слушалось, ноги подкосились, и я медленно сполз на пол. Мне хотелось посмотреть на нее еще раз, но глаза уже ничего не видели.
Я почувствовал, что Ольга обняла обеими ладонями мое лицо. Ее прикосновение сейчас казалось единственным настоящим в моей жизни. От ее ладоней в тело вливалось тепло, и что-то еще. Какая-то последняя надежда, или вера, или еще что – что-то такое, что не позволяло прямо сейчас умереть. Я изо всех сил распахнул глаза, пытаясь прогнать темную пелену и разглядеть ее лицо. Ее зеленые глаза были совсем-совсем близко. Едва-едва мне удалось сложить губы в некое подобие улыбки.
-- Ты упрямый… -- ласково проговорила она. Потом, прижавшись губами к моему уху, она прошептала:
-- Верь себе, Костя. Никому больше, только себе. Просто верь. И… прости меня.
Я не очень понимал, о чем она говорит, и за что просит прощения, но, собрав последние силы, волю, и то, что влилось в меня через Ольгины ладони, я едва слышно выдохнул:
-- Спасибо тебе… за то, что ты была настоящей.
Ольга всхлипнула. Это было последнее, что я смог сказать, последнее, что я смог услышать, и последнее, что я запомнил. А потом я окончательно провалился в темную бездну.
Снова неприятный ослепительно-белый свет резал мне глаза сквозь закрытые веки. Он был везде, вокруг меня, сверху, снизу, проникая в каждую щелочку, каждую клеточку. От него было не спрятаться. По всему телу медленно, но неудержимо разливалась волна боли, сопровождающаяся странной вибрацией. Разливалась и затихала. Каждая клеточка вибрировала, постепенно останавливаясь, выходя из какого-то непонятного резонанса. Мне казалось, будто бы еще секунду назад через меня пропустили разряд электрического тока, а потом убрали электроды. Но чудовище Франкенштейна уже оживало – яркий свет не давал укрыться в спасительной темноте, и медленно, но неотвратимо я приходил в себя, несмотря на то, что этого мне хотелось меньше всего на свете.
Я заморгал, и постепенно из плотного белого непрозрачного тумана начали проступать другие цвета и материи, по фрагментам складываясь в понятную картинку. Как будто на кинескопе глаз настраивалась четкость и яркость.
Снова больничная палата. Каждое движение отдавалось болью в теле. Скрипнув зубами, чтобы сдержать стон, я огляделся. Спокойных пастельных тонов стены и потолок, воздушные, таких же нежных расцветок, занавески на светлом окне, цветы в вазе на тумбочке, рядом стойка с какими-то приборами, от которых тянулись провода к датчикам на руках и висках. Никаких решеток на окнах, покой и уют.
Рядом с моей кроватью (не койкой, а именно кроватью!), на жестком табурете сидел пожилой мужчина в чистом, отутюженном ярко-белом халате. Пышная седая шевелюра, аккуратная борода производила солидное и благообразное впечатление. Никакого притворного сочувствия, никакой жалости или жестокости в светло-карих глазах – просто легкое любопытство. Он застыл на месте, и, казалось, мог просидеть так целую вечность, ожидая, пока я заговорю.
Чуть поодаль, в мягком кресле, стиснув в руках мокрый платок и неестественно прямо держа спину, застыла женщина. Чуть полноватая блондинка с симпатичным, но совершенно стандартно-невыразительным лицом, искаженным гримаской жалости – я вряд ли бы узнал ее, если еще раз увидел бы. Увидев, что я повернул к ней голову, она, всхлипнув, заерзала на кресле, явно желая что-то сказать. Доктор кинул на нее короткий взгляд, и она снова застыла, закусив губу.
Прикрыв глаза на какое-то время, собравшись с силами, и почувствовав, что голосовые связки мне уже подчиняются, я хрипло спросил:
-- Где… я?
Прежде чем ответить, доктор долго изучающее смотрел на меня.
-- Вы в больнице. – наконец, сказал он.
-- Святого Луки? – нервно выдохнул я. Хотя, в общем-то, мне сейчас было наплевать. Там, так там. Не двигаться, не говорить, не думать – хотелось только, чтобы они все ушли, и я снова бы погрузился в этот белый туман, приносящий покой и безмятежность.
-- Нет, почему же? – удивленно, как мне показалось, спросил доктор: -- Вы в шестнадцатой клинической больнице. Помните, что с Вами произошло?
-- Нет. – почти честно ответил я.
-- А Вашу жену узнаете?
Он сам дал мне подсказку, а новый всхлип из кресла подтвердил мои опасения. Я посмотрел на нее. Умоляюще-жалостливое выражение лица вызвало у меня отвращение и легкий приступ тошноты. Я закрыл глаза, и тихо проговорил:
-- Да… -- помолчав, я добавил, повинуясь интуиции: -- Татьяна?
Снова всхлип из кресла, на этот раз, счастливый и одобрительное «угу» доктора. Я угадал, и перехожу в следующий тур. Еще бы – я получил подсказку в самом начале игры: «передавай привет Татьяне!».
Короткий диалог вымотал меня окончательно. Поняв это, доктор весело проговорил:
-- Отлично! Вы сейчас отдыхайте, Виктор Валерьевич. Мы зайдем попозже.
Потом добавил, обращаясь к новой для меня жене:
-- Конечно, он еще очень слаб. Но главная опасность миновала, и сейчас ему просто нужен покой. Я уверен, что он быстро пойдет на поправку. Думаю, что через недельку другую, он сможет вернуться домой к нормальной жизни.
Я открыл один глаз, но вмешиваться в их диалог не стал. Как он меня назвал, Виктор какой-то там? Это же не мое имя… Хотя, не все ли равно. У меня не было сейчас сил думать об этом.
Моя новая жена – черт, неужели они думают, что я поверю в собственный настолько дурной вкус? – всплеснув руками и причитая в полголоса, принялась благодарить доктора. Тихо переговариваясь, они двинулись к двери. Сквозь накатывающийся сон я видел, как Татьяна оглянулась на меня. На ее лице читалась нежность и тепло густой липкой патоки.
Несколько дней я восстанавливал силы, глотал безвкусные каши вперемешку с таблетками, и отвечал на вопросы доктора (его звали Александр Васильевич Шнейер, но, можно просто Александр), сидя в этой смешной шапочке с датчиками. Все эти дни у меня кружилась голова, где-то в пищеводе болтался густой комок тошноты, и, время от времени, меня окружали густые клубы странного тумана, скрывающего и то, что творилось вокруг меня, и то, что происходило внутри моей головы. В такие моменты, мысли были несвязны и нелогичны, любое умственное напряжение давалось с трудом и вызывало новый приступ тошноты. Эмоции и чувства тоже скрывались в этом тумане, и я сам не мог сказать, что испытывал, рассказывая доктору обо всем произошедшим со мной в последние дни. По его лицу я видел, что ему не очень-то нравится это слышать, но мне было на это наплевать, и я практически без утайки рассказал свою историю.
После того, как я закончил, доктор долго молчал, покусывая кончик карандаша, которым записывал что-то в своем блокноте. Наконец, он задумчиво протянул:
-- Понимаете, Вы долго были без сознания. Фактически в том состоянии, что принято называть клинической смертью. Многие люди видят странные вещи, находясь в таком состоянии. Некоторые начинают говорить на языках, которые раньше не знали, вспоминают свои прошлые жизни, у кого-то появляется своего рода дар предвиденья, но столь подробные картины – случай, своего рода уникальный. Хотя, я наведу справки об этом.
-- Вы хотите сказать, что все это привиделось мне, пока я был в коме?
-- Именно так! – кивнул доктор, -- Вас доставили сюда с очень тяжелым сотрясением мозга и повреждениями черепа, но мы не знаем, что именно с Вами произошло.
-- Мммм… Но… я не сумасшедший? – спросил я.
-- Нет, ни в коем случае! – улыбнулся доктор, и добавил, -- и то, что Вы спрашиваете – уже верный признак вашего психического здоровья.
-- Тогда почему я так мало помню о своей настоящей жизни?
-- Очевидно… Это некое замещение памяти. Одна из редких форм амнезии. Мы вообще очень мало что знаем о клинической смерти – мало кто оттуда возвращается, и у всех разные последствия. Я думаю, память постепенно к Вам вернется – помолчав, добавил Шнейер.
Я кивнул, и перестал задавать вопросы. Мне было грустно и безумно жаль, что Ольги вообще не было. Уж лучше бы я оставался пациентом в сумасшедшем доме – мы могли бы хоть иногда видеться.
Все остальное время, мной владела полная апатия ко всему. Мысли были заторможены, да собственно, и думать ни о чем не хотелось. Я валялся на кровати, тупо уставившись в потолок, или сидел у окна, безразлично глядя на улицу. Во всем теле была слабость, каждое движение требовало напряжения воли. Я только что слюну изо рта не пускал. Доктор говорил, что это из-за лекарств, и скоро должно пройти. Еще он рассказывал, что уже совсем скоро я вернусь к своей жене и работе (я, оказывается, работал менеджером в фирме, занимающейся продажами кондиционеров) – вообще к нормальной жизни. При мысли о такой нормальной жизни, мне хотелось завыть и начать биться головой в стену, но… и это желание быстро растворялось во внутреннем тумане и апатии. Единственное мое желание, по-настоящему сильное, было забыться во сне. Благодаря лекарствам, это довольно легко удавалось.
Пару раз мне снился Арчи. Мы шли с ним по лесу. Вернее, это я шел, прислушиваясь к шелесту листвы, к щебетанию птиц и журчанию ручья неподалеку, а Арчи носился то от меня, то ко мне, то за большой бабочкой, то за одному ему видимой мелкой зверушкой. Он выглядел очень молодым, очень жизнерадостным, полным сил и здоровья, и абсолютно счастливым. Я чувствовал себя так же.
Несколько раз, мне снилась Ольга. Мы стояли с ней на берегу моря, держались за руки и молча смотрели на закат. Я чувствовал исходящее от нее тепло, слышал ее дыхание, сквозь прибой, и чувствовал себя в абсолютной безопасности. Где-то поблизости носился Арчи, время от времени гавкая. Повернув голову, я долго вглядывался в ее лицо. Почувствовав мой взгляд, она капельку смущенно улыбнулась, и, крепко обняв руками, прижалась ко мне. Все было хорошо, и все было правильно.
В другом сне, мы сидели с ней на парапете набережной на Васильевском Острове в Питере, и смотрели на музыкальный фонтан. Сквозь музыку Баха, она пыталась меня в чем-то убедить. Мягко, ненавязчиво, как только она одна умела. Я глупо кивал, соглашаясь, хотя не мог разобрать ни слова, а она, слегка хмурясь, повторяла что-то снова и снова. Наконец, она внезапно рассмеялась, потянулась ко мне и слегка укусила за ухо. Я обнял ее, поцеловал в шею, чувствуя, что никогда еще не был так счастлив.
Просыпаясь после таких снов, я плакал, уткнувшись лицом в подушку от обиды и разочарования. Я изо всех сил зажмуривался и вжимался в кровать, стараясь снова вернуться в сон. Мне так хотелось вернуться к ним, что приходилось стискивать зубами наволочку, глотая соленые слезы, чтобы не закричать в голос от отчаяния. Я чувствовал себя обманутым, обманутым в самом главном и сокровенном.
Но через какое-то время, проходило и это, я успокаивался. Оставалось только тупое безразличие и апатия, мне снова становилось наплевать на все, на то где я и что со мной, жив или мертв, и я снова сидел на подоконнике, тупо уставившись в окно.
Иногда меня навещала Татьяна. Тогда, придав лицу радостно-умильное выражение, я молча слушал о том, какая это замечательная клиника, как мне повезло, что я сюда попал, как ей было непросто поспособствовать этой удачи, какие хорошие здесь врачи, и как здорово, что я скоро поправлюсь. Я согласно кивал, хотя это было совершенно необязательно – ей вообще, по-моему, не особенно требовалось, чтобы собеседник как-то реагировал на ее монологи. Через какое-то время, она уходила, потому что «тебе надо отдыхать, а у меня еще куча работы, но я обязательно заскочу завтра, если удастся вырваться». Ее уходам я был рад, и, пожалуй, это было единственное, что вызывало у меня положительные эмоции.
А потом, внезапно, наступил Этот День. С утра в палату зашел Шнейер, и радостно объявил, что сегодня я вернусь домой. От этой мысли меня передернуло, но он ничего не заметил. Смущенно улыбаясь, миловидная медсестра торжественно вручила мне утреннюю порцию пилюль в пластиковом стаканчике и еще упаковку с собой, которые «надо пить каждые три часа, но Таня все знает, я ей объяснила». Потом был праздничный завтрак – безвкусный прохладный омлет с зеленым горошком. Заговорщически улыбаясь, и подмигнув сестре, доктор разлил нам на троих бутылку детского безалкогольного шампанского. Торжественно чокнувшись «за скорейшее выздоровление», мы выпили. Потом пришла Татьяна, снова принялась рассыпаться в благодарностях и восхищениях доктору и медперсоналу. Через какое-то время, ее поток иссяк, мне выдали нормальную одежду, и тепло попрощавшись, отпустили домой.
Туман в голове постепенно рассеивался, и я поймал себя на том, что осматриваюсь в машине. Судя по эмблемке на руле, это был какой-то новенький «форд», наверное, что-то вроде «фокуса». Татьяна вела машину очень нервно, хотя и не быстро. Она продолжала что-то щебетать при этом. Я прислушался: она говорила про какого-то Виталика, который «очень давно хотел тебя навестить, все время собирался, но никак не мог вырваться с работы. А теперь придет к нам домой, это так здорово, я приготовлю что-нибудь вкусненькое!».
С каждой секундой, у меня сильнее начинала кружиться голова, в желудке звучали громкие нотки протеста против резких рывков машины, к горлу уже подкатывал кислый комок рвоты. Я покосился на часы на приборной панели – три с лишним часа дня. Видимо, мы долго стояли в пробке, и мне давно уже пора было выпить таблетки. «Иначе ложная память может стать сильнее. Вплоть до галлюцинаций!» -- строго предупредил доктор Шнейер. Я нащупал в кармане упаковку таблеток, но на лбу выступила испарина при одной мысли о том, что сейчас придется что-то проглотить.
Наконец, после очередного резкого рывка Татьяны, объезжающей незамеченный раньше, стоящий на остановке троллейбус, отвратительный кисло-горький комок преодолел диафрагму и выскочил из желудка в горло.
-- Останови! – едва не захлебываясь, прохрипел я.
Удивленно взглянув на меня, Таня резко вильнула вправо, ударила по тормозам, вызвав визг покрышек и возмущенный гудок клаксона где-то сзади, и растерянно застыла на сиденье. Не вдаваясь в объяснения, я открыл дверь, и едва успел наклониться, прежде чем из меня хлынул мощный поток рвоты.
Немного полегчало, но желудок все еще бесился, и что-то подсказывало мне, что это только начало. Нащупав в кармане платок, я вытер сперва выступившие на глазах слезы, а потом перепачканный рот. Посмотрев на Татьяну, я увидел на ее лице смесь брезгливости и приторно-противной жалости. Меня снова затошнило.
-- Я сейчас вернусь. Посиди здесь, ладно?
Она согласно закивала, видимо, радуясь про себя, что не придется мне помогать. Не глядя на нее больше, я выбрался из машины, и нетвердой походкой пошел к ближайшей подворотне. Холодный свежий воздух немного помог, но я шатался и спотыкался, как там, в больнице имени Святого Луки, выбираясь из операционной. Голова кружилась, и от этого, по-моему, тошнило еще больше. А может быть, это от тошноты кружилась голова.
Придерживаясь рукой за кирпичную стену ближайшего дома, я завернул за угол, и успел пройти несколько метров, прежде чем, новый приступ бросил меня на колени. На этот раз, меня рвало очень долго, сначала из меня вышел весь завтрак, потом остатки вчерашнего ужина, потом желчь, вперемешку со слюной, капельками крови и всей той химической дрянью, которой меня пичкали в больнице. Я не знаю, сколько это продолжалось, но когда в глазах прояснилось, а рвотные позывы и сокращения диафрагмы стало возможно сдерживать, оказалось, что я стоял на карачках, перед огромной лужей собственной блевотины. Стараясь не смотреть на нее, и уж тем более, не вляпаться, я отполз чуть в сторону. Конечно, лучше было бы встать, но сил на это не было, и я вовсе не был уверен, что эти попытки не приведут к падению лицом в зловонную лужу. «Ничего, ничего, пусть не с гордо поднятой головой, но зато наверняка!» -- пробормотал я. Прислонившись спиной к холодному камню стены, я с удивлением обнаружил, что впервые с тех пор, как очнулся в этой «очень замечательной клинике», попробовал пошутить.
В голове стало гораздо чище, мысли прояснились… Да что там, они вообще появились! Где-то вдалеке громко залаяла собака. Из окошка надо мной раздался детский плач. Во дворе кто-то попытался завести машину, надсадно ревя неисправным стартером. В другом окне, кто-то включил музыку. «Pink Floyd, Another brick in the wall» -- подумал я. Кто-то хлопнул железной дверью подъезда. Мир, казавшийся еще час назад совершенно бесцветным и пустым, оказался живым. Что-то происходило вокруг меня, и я мог перестать быть растением, и стать частью этого происходящего. Похоже, проходило действие лекарств, и именно это приносило краски в окружающий мир. Но, если верить доктору, час назад я был здоровее, чем сейчас. «К дьяволу такое здоровье!» -- пробормотал я. А потом громче, почти крича и обращаясь неизвестно к кому, добавил: «Катитесь вы все к дьяволу, со своими галлюцинациями, больницами, тупыми женами, таблетками, психами, кондиционерами и прочим дерьмом! Слышите меня?!». Конечно, мне никто не ответил, только над головой громко, и явно неодобрительно захлопнулось окно. Я усмехнулся. Потом еще раз. Потом захохотал в полный голос. Я смеялся долго, от всей души, сам не зная чему. До тех пор, пока на глазах снова не выступили слезы, и пока не началась икота. Тогда я постепенно замолчал, вытер глаза рукавом и огляделся.
То ли, пока я блевал, то ли когда полз к стене, на асфальт высыпалось содержимое моих карманов – мелкие монетки, ключи, коробочка с таблетками и маленький квадратик белого картона. Что это, я не знал, поэтому с любопытством подполз ближе. Рядом с упаковкой лекарств, лежала чья-то фотография. Нет, не чья-то… Это была фотография Ольги. Ярко рыжие волосы, непослушная прядь свесилась на серо-зеленые глаза, тонкие брови изогнуты в притворном удивлении, губки сложены в задорную улыбку – ее невозможно было спутать с кем-то еще. Это точно она, фотография девушки, которой, по словам доктора, никогда не было. А рядом валялась коробка таблеток. Мне не надо было объяснять, что это значит – я смотрел «Матрицу». Красная пилюля, синяя пилюля, какую выбрать? Одна приведет в реальность, другая оставит в иллюзии… Вот только что из этого что? «Верь себе, Костя. Никому больше, только себе» -- снова зазвучал в моих ушах голос Ольги, такой реальный, такой знакомый и такой любимый. Я улыбнулся, словно почувствовав, что она где-то рядом. «Это твой выбор, ты должен принять решение!» -- зашептал старый знакомец в моей голове: «Смотри не ошибись!». Усмехнувшись, я покачал головой самому себе. Выбор? Гоняться за призраком несуществующей девушки, которую люблю, и наблюдать, как рушится привычный мир воспоминаний? Или торговать кондиционерами, а по вечерам, безразлично уставившись в телек, слушать Татьяну. Непонятный Эксперимент, или сбой в Матрице, или еще что, грозящее полной потерей рассудка, или тупой дурманящий туман лекарств и бессмысленная жизнь рядового ничто? Во что и кому верить, когда нет ни одного логического объяснения? Никто не подскажет, нет правильных ответов, или магических подсказок. Есть просто две пилюли, две двери перед тобой, и ты должен сделать выбор, и, в общем-то, неважно, во что ты будешь верить. В эксперимент ли, в галлюцинации ли, в сотрясение мозга, или в таблетки… Но рано или поздно, придется сделать выбор.
Усмехнувшись, я протянул руку к фотографии Ольги…
Москва, 2009