Предыдущая глава:
http://www.proza.ru/2009/05/21/52
В жизни человека, которому некуда спешить, есть большие преимущества. Не надо, как известно из классики, торопить ямщика. Можно долго не вылезать из нагретой берлоги в мерзлое утро и наблюдать, как сосед по комнате, трясясь и стуча зубами, ищет спросонья штаны и бормочет: «Я его маму... я его папу...» –забавный, приятный глазу миниспектакль.
Можно валяться в кровати с книгой. Если книга хорошая, как сегодня, то вдруг оказывается, что ты, например, сидишь на балконе покрытого полуторавековой копотью дома в душном Нью-Йорке и ешь холодный суп прямо из кастрюли. Случается, что вынырнув обратно в свою собственную жизнь, как тюлень из проруби, в первые секунды не понимаешь, которая из двух реальностей настоящая, и даже самые привычные предметы кажутся незнакомыми. Потом, конечно, наводишь резкость, начинаешь узнавать обстановку. Вот облупленная тумбочка – интересно, сколько же ей лет? Сколько десятков людей держали в ней свои зубные щетки и мыльницы? Это же просто археологическая ценность, культурное достояние. На тумбочке – магнитофон «Весна-212», ну не сказать, чтобы прямо супер, но в комплекте с приличным усилителем и колонками звук дает зашибись, если, конечно, запись чистая, обязательно прямо с диска, да на высшего класса аппаратуре сделанная. А других не держим-с.
Над кроватью – целый вернисаж. И не надо фыркать и морщить нос – это вам не просто сиськи-масиськи, это ценнейшая коллекция, собранная кропотливыми усилиями за долгие годы. На нее даже у декана подготовительного отделения Селезнева рука не поднялась.
Селезнев был в тот вечер дежурным по общежитию. Каких-то два-три года назад преподавателям приходилось, проклиная профессию, в остальное время почти любимую, ходить из комнаты в комнату вместе с активистами студсовета и вычислять лиц, замысливших пьянку и прочие нарушения режима. Селезнев долго, с тоской в глазах смотрел на всех этих Джессик и Кэнди, переходя как в музее от экспоната к экспонату, а потом вдруг со смаком выдохнул: «Богато!!» Он, конечно, велел все снять, и унес заморских красавиц, аккуратно уложив их одну на другую в дерматиновую папку. На следующий день Селезнев вызвал Фреда к себе в кабинет, который торжественно именовал «исповедальней», и демонстративно запер коллекцию в сейф, объявив, что вернет ее в целости, когда Фред поступит в институт или иным способом покинет сферу ответственности декана рабфака. Фред поступил, и Селезнев сдержал слово – он вобще был нормальный мужик. Многим запала в память его приветственная речь перед слушателями отделения в день начала учебы: «Доярки и слесари! Со всех уголков нашей необъятной Родины слетелись вы сюда, чтоб получить высшее образование. Благородная, высокая цель! Пройдет совсем не много времени, и большинство из вас уверенной поступью отправятся на Московский вокзал и приступит там к сбору бутылок. Товарищи, по вашим одухотворенным лицам вижу я, что многие из здесь присутствующих полны надежд сдавать ожидающие их экзамены и зачеты на халяву. Нет, дорогие скотники и фрезеровщицы, путь к диплому есть дорога с двусторонним движением, результат плотного – не побоюсь этого слова – взаимодействия учащихся и преподавательского состава. Мы должны сделать шаг навстречу друг другу, причем с вашей стороны это должен быть не мелкий шажок извращенца, а настоящий, крепкий шаг рабочего человека...» Фреду почему-то казалось, что Селезнев огорчился бы, узнав, что он вылетел с середины третьего курса. Так получилось, Михаил Александрыч, слишком много пропустил – задержали разные интересные дела. Ну, ничего, не конец света. Жизнь продолжается.
Сияющая золотом мозаика тел на стене была разбавлены парой черно-белых фотографий, отпечатнных Фредом тут же в комнате, при помощи лампы со светофильтром и красного фонаря. На одной из фотографий счастливый Фред был запечатлен между иностранного вида женщиной средних лет и худощавым мужчиной. Облик мужчина имел чрезвычайно благообразный и умиротворенный, как у библейского старца. Сходство усиливалось просторным черным одеянием, длинными, белыми, как снег, волосами, и висящим на шее миниатюрным кувшинчиком с чем-то магическим. Это был легендарный радио ди-джей, ведущий музыкальных и разговорных программ, транслируемых из Европы. Фред с детства сквозь треск и шипение слушал его передачи. То, что удалось услышать во многом и определило содержимое чемоданов с катушками пленки, собранными за последние пятнадцать лет. Снимок был сделан на праздновании дня рождения мэтра, на которое тот приехал из своего загадочного далека. Фред очень гордился фотографией и называл ее «Папа, мама и я».
Вторая фотография тоже было почти семейной. Когда прошлой осенью гастрольный ветер занес в город популярную эстрадную группу, Фред пошел – как-никак событие в культурной жизни. После концерта он, потрясая паспортом и требуя пропустить родственника, пробрался за кулисы и неожиданно быстро втерся в доверие к солисту, давно известному на всю страну. На последующих представлениях Фред уже на правах своего проходил за сцену, перезнакомился со всеми музыкантами, насобирал кучу автографов и даже выпросил номер телефона самого певца. На память о звездном знакомстве осталось несколько фотографий. Одна из них украсила собой стену комнаты: два светловолосых человека, по-братски обнявшись, стояли в круге света возле микрофона и улыбались.
С этими далекими, знаменитыми люди, жизнь которых была так непохожа на его собственную, Фред чувствовал некую связь. Связь эта была не то чтобы очень прочная – вроде пунктирной линии – но она была, Фред это точно знал и очень надеялся, что и они это знают. Потому так приятно было, валяясь утром в постели, смотреть на фотографии и думать, что у родственников все хорошо.
Еще человек, которому особо не надо никуда спешить, может долго пить чай, грея руки о большую железную кружку. Можно покурить тут же в комнате – влом выходить в коридор, и никто не ругается. Сигареты в последнее время появились какие-то диковинные, раньше Фред о таких не слышал: «Норт стейт», «Карелия»... Почему Карелия? Он там два года служил в армии и все это время не подозревал, что этот комариный рай – мощный центр табаководства. А внизу написано, что сделаны они в Европе. Блин, сказали бы еще, что сделано на планете Земля. Хотя, конечно, лучше, чем «Дойна» или даже «Родопи».
Можно, порывшись в закромах, достать катушку с подходящей настроению музыкой. Что бы такое поставить сегодня? А, вот, пожалуй, это подойтет - «The Cure» и жизнерадостный Роберт Смит. Пуск! Из колонок торопливой капелью зазвенели колокольцы, и внезапно, как первый салютный залп, ударила музыка, торжественная и нежная.
Продолжение:
http://www.proza.ru/2009/05/21/42