Помнишь, ты говорил, что оранжевый – цвет эгоистов? Тогда, на кухне, потягивая крепкий приторно-сладкий кофе, глубоко затягиваясь сигаретой «Marlboro» и выглядывая в зарешеченное окно. Я сидела растрепанная, обнимая себя, поджав ноги, одетая в твою белую тонкую кофту, мелко дрожа от ломки.
Ты спрашивал, зачем каждый день я накачиваюсь таблетками до бессознательного состояния или галлюцинаций? - а я улыбалась и не отвечала. Ты спрашивал, почему я играю чувствами других людей, и в ярости швырял апельсины об стену, которые с брызгами разбивались и падали на меня, а я не реагировала. Ты спрашивал, не влюбилась ли я в тебя? – а я смеялась тебе в лицо. Ты тащил меня с передозом на руках к себе и поливал холодной водой из-под душа, чтоб я пришла в себя. Ты варил мне на утро мясной бульон и молча курил, когда я заходилась в слезном истерическом припадке и каталась по полу. Ты разрешил мне привезти в твою квартиру большого шоколадного медведя, в котором я прятала парашек и таблетки, разрешил быть самой собой, разрешил быть рядом и ни разу не назвал наркоманкой.
Кто знал тогда, что твоя таинственная планета Меркурий будет танцевать медленный вальс с моей прекрасной Венерой? Кто знал тогда, что любовь может доводить до самоотречения и больно жечь изнутри? Кто знал тогда, что зима станет для нас неизбежной опасностью, которую мы будем ждать с замирающим сердцем?
Ты говорил, что настоящая любовь, это не болезнь, это приятное теплое чувство, не вызывающее зависимости. Ты говорил, что если любимый человек далеко – не бывает тоскливо, состояние легкой возвышенности неизменно. Ты думал - любовь не мешает работе, что она не ставит ультиматумы… Ты ошибался…
Помнишь, как я первый раз тебя разложила? Это было на нашей кухне. Ты злился, но признал поражение достойно. Но позже тебе стало все труднее и труднее проигрывать мне. Я думала, это пройдет, но это стало высоким порогом, на который мы постоянно натыкались. Безуспешное желание доказать, что ты круче, постоянно крушилось, оставляя позади пепел и мои слезы. Ты никак не мог принять, что я не хочу воевать за звание «титана» и забыл, что сильный не доказывает свою силу, если только в ней не усомнились.
Помнишь, я говорила, что себя нельзя раскладывать никогда? Других – можно, себя – нет. А ты не слушал и запоем читал Берна, Фрейда и другие книги по психоанализу, погрязая в смрадной жиже детских комплексов и новых, нажитых недавно. Я плакала, кричала, падая на колени и пытаясь разгрести голыми руками все это дерьмо, звала тебя по имени до-последнего, даже, когда скрылась твоя макушка, я все звала и звала… Знаешь, если представить все это вживую будет еще страшнее.
Жил был человек, пошел он однажды в кафе, заказал крепкий кофе, выкурил пару сигарет, расплатился с официантом, дал на чай левую руку, попрощался и ушел. Решил он прогуляться по городу, побродить по улицам, посмотреть на людей. Идет, мыслям своим улыбается, вдруг видит – на асфальте сидит старушка, милостыню просит. Сжалился над ней человек, подошел и оставил в протянутой руке волосы и нос. А она даже не поблагодарила. Обиделся человек и отправился домой. Вечером пришла к нему злая женщина, уселась нагло в его кресло и стала кричать, потом прыгнула вперед, схватилась за горло этого человека и давит. Испугался человек, взмолился и предложил ей глаза свои. Женщина успокоилась, отпустила горло, засмеялась победно, неспешно положила его глаза в свой карман и ушла довольная. На утро стал человек на работу собираться, шарит рукой по квартире, на ощупь одевается, падает, поднимается, опираясь на правую руку, ищет портмоне. Еле до работы добрался. А начальник за опоздание попросил правую ногу. Тогда упал человек на пол, закричал: «Поделом мне калеке, сам себя не уберег». Задышал часто-часто и умер.
Знаешь, сегодня на улице пасмурно. На улице минус двадцать. Я стою на балконе, завернутая лишь в твою клетчатую рубашку, курю дрожащей рукой, облизываю холодные губы, пью свои соленые слезы. Смотрю на голые деревья в снегу и думаю, что я как эти деревья - обнажена и беззащитна перед зимой. Не радует меня она. В моей жизни зима – это перемены, плохие, хорошие – не знаю, но перемены. Помнишь, я говорила, что боюсь этой зимы, что не хочу ее встречать в Хабаровске? Но еще больше я боялась встретить ее в Красноярске. Там она бы вошла в наш дом вся без остатка, навалилась бы своей тяжестью, а за спиной, аккуратно, за руку, чтоб никто не заметил, она привела бы одиночество – моего старого товарища, от которого я так тщетно бежала. И именно это одиночество прокралось бы во все углы нашей однокомнатной квартиры, в звуки телевизора, в шум капель воды из сломанного крана, в свист ветра за окном, в запах сигарет, в скрип пола, в шарканье тапок, надетых на босые замерзшие ноги. Ты бы уходил на работу в восемь, приходил в десять, а я бы целый день боролась с моим давним товарищем, безуспешно убеждая себя, что скоро все пройдет, и с зимой, пытаясь увернуться от ее острых ледяных иголок.
Прости, я не поехала с тобой, не потому что не люблю, а потому что трусиха. Зима – мой враг, и она – единственная, кого я боюсь.
Я хочу спросить тебя, как ты живешь в квартире, где каждый сантиметр пропитан моими духами? Я хочу спросить, как ты спишь в постели, которую делил со мной? Я хочу узнать, как ты смотришься в зеркало, которое впитало мой образ. Я хочу узнать, как ты принимаешь ванну, зная, что всего месяц назад мы лежали там вместе, и я читала тебе вслух? Я хочу спросить, часто ли, когда ты сидишь ночью, куришь и играешь в карты, тебе мерещится, что открылась дверь, и я вернулась из клуба? Я хочу узнать, вспоминаешь ли ты прошлую зиму, большие белые хлопья снега, огоньки двух сигарет, крепкий кофе, молчанье – я смотрела в окно? Я хочу увидеть, как ты сходишь с ума. Я хочу увидеть, как разламывается твое сознание. Я хочу увидеть, как большая и лучшая часть тебя умирает после моего ухода. Я хочу увидеть, как ты мастурбируешь, вдыхая запах моих духов из пустого флакона.
Ты должен подарить мне свое сердце, вырвать его своими длинными пальцами, как Данко, приколоть к нему записочку, упаковать в маленькую коробочку, украсить большим розовым бантом и протянуть мне.
Помнишь, как ты бил наши маленькие темно-коричневые кофейные чашки? Помнишь – почему? Я взяла шнур от кальяна, один конец направила тебе в глаз, а во второй дула, приговаривая, что это моя змейка. Помнишь, как ты выволакивал меня из кухни, отбирая шнур? Помнишь, как я ломилась обратно? А ты знаешь, почему я это делала? Я скажу. Скажу сейчас – раньше не могла. Ты всегда был скуп на эмоции и ласковые слова, а в эти редкие минуты, когда ты ругался, кричал и бил посуду, я видела, что ты живой, что ты дышишь, что ты еще со мной, что книги по психоанализу еще не целиком тебя уволокли. А хочешь иронию? Ты передал мне свою скупость, как вирус, против которого моя иммунная система затрещала по швам. Ты вдохнул мне свою скупость с редкими словами нежности, ты ввел мне ее в мое гибкое, прекрасное тело, когда занимался со мной любовью.
Какое у тебя сейчас время суток? У меня ночь, но светло. Но этот свет не живой. Это свет прожекторов и светопроекторов. Какая у тебя сейчас играет музыка? У меня клубная, мертвая, синтетическая. С таким же мыльным привкусом, как соевое мясо. Какая у тебя сейчас температура? У меня тепло. Но это не солнечная теплота. Она искусственная, вырабатываемая кондиционером, смешанная с потом людей, отдыхающих в тесном, гостеприимном и мягко засасывающем клубе. Где ты сейчас? Я на работе. Я сегодня снова «девочка go-go» в костюме куклы Барби или амазонки. Сегодня я буду танцевать так, что все и парни, и девушки будут меня хотеть, будут хотеть мои руки, губы, мои глаза. Я заманю их рассудок своим телом. Я буду казаться такой близкой, родной и своей, какой ни казалась им ни одна. Я буду тянуть к ним свои превосходные руки, открывать свои розовые губы, гладить себя по перламутровой коже. Я буду танцевать для себя. Даже стриптизерши не умеют заворожить своими голыми телами их умы, так, как я могу сделать одетая. Они выстроятся в ряд, будут смотреть на меня пленено и алчно. А я буду улыбаться им так, как могу только я и звать за собой. И они пойдут. Пойдут за мной хоть на край света. Только у финиша самые умные, а их будет не много, догадаются, кто я, но будет поздно. Будут молить, рыдать кровью и пачкать в ней мои безупречные ноги, горячим языком вылизывая ступни, но все будет тщетно. Будут предлагать мне взамен деньги, роскошь и любовь. Но мне не будет нужна эта любовь, мне вообще не нужна любовь. Мне нужны души… А кто не догадался, я скажу – я как крысолов из Гамельна, завлекший детишек своей дудочкой, и отправивший их прямиком на смерть. Я выше всех тех, кто безропотно следует за мной, круче, сильнее, совершенней. Я ведьма. Валлийская колдунья с рыжими волосами и зелеными глазами. И я искуситель. Просите у меня любви, просите. Я услышу ваши мольбы. И вот тогда молитесь. Потому что путь назад будет сожжен пламенем моей страсти.
Представляешь, я, оказывается, очень завистлива. Ты удивлен? Я тоже. А завидую я людям, которые еще не прочитали тех книг, что прочитала я, завидую тем, кто еще не научился ненавидеть так, как могу я, завидую счастливчикам, которые еще не испытывали то, что испытала я, у которых еще впереди все те сумасшествия любви, что остались в нашем с тобой прошлом. И это нельзя повторить. Если я прочту еще раз свою любимую книгу, я буду вновь переживать за главных героев, но чувства будут притуплены… Но бывают такие моменты, когда забываешь название любимой книги, потому что оторвалась обложка, забываешь синопсис, забываешь ее суть и сюжет. В такие моменты плоть обнажена, нервы напряженные, глаза воспалены, а душа жаждет… Ты должен бояться, что однажды я забуду сюжет нашей книги, забуду ее авторов. Ты должен открещиваться от этих мыслей и гнать подкрадывающийся к кончикам волос страх, а не то… а не то я прочту нашу книгу снова и по-новому и дам ей имя другого мужчины.
Ты знаешь, насколько глубоким было мое одиночество, когда ты вносил меня на руках к себе, в кашу пьяную? Оно не жгло меня, нет. Моя жизнь была похожа на бред больного, находящегося под наркозом – бессмысленна и бессвязна. А ты – мой укол адреналина в сердце. Знаешь, что сказал Ингмар Бергман? А он сказал, что «сила влюбленности измерима только одиночеством, которое ей предшествовало». Умный. Люблю умных. Если бы у мужчин член состоял из мозгов, я бы переспала со всеми умными мужчинами на земле. Тогда бы я придумала новый термин «интеллектуальный оргазм» и горда была бы собой безмерно.
А хочешь один большой секрет? Хочешь ответ, на вопрос – почему я так быстро сбежала от тебя? Я испугалась, что одиночество и пустота – мои альтерэго. Ты ведь всегда говорил, что люди дуреют и трясутся при виде меня в подобии эпилептического припадка потому, что во мне слишком много всего. Любви, нежности, отдачи, злобы, жестокости, бессердечия. Так вот я подумала, что мое альтерэго – глухая пустота без запаха, цвета, вкуса и времени. Я испугалась, что вкупе с одиночеством она завладеет мной так сильно, что я откажусь ради своей любви к тебе от смысла всей моей жизни. Но оказалось, что я люблю свою работу больше тебя. Ирония. Можешь смеяться.
Сегодня я должна была приехать к тебе с котом. Но ты отменил встречу. Я не стала спрашивать почему. Я обещала себе, что последний раз плакала в среду, десятого декабря, и я себе соврала. Я вытаскиваю четвертую сигарету, надеваю оранжевую куртку и иду курить в подъезд. Время 3:01. Я буду звонить тебе. Я хочу, чтоб ты взял трубку. Я хочу, чтоб ты почувствовал, что это я, хоть я буду звонить с чужого номера. Я сейчас проверю – связаны ли мы с тобой тонкими лесками. Если возьмешь сразу – да, если со второго раз – нет. Но если ты возьмешь со второго – я придумаю тебе оправдание.
Я звоню тебе и слышу твой бодрый голос, я знаю, что не разбудила тебя. Ты отрывисто со мной разговариваешь, я понимаю – ты не один. Я настаиваю на разговоре, навязываю тебе его, говорю, что это важно, но ты бросаешь трубку. Мне больно и бешено колотится сердце, теперь у меня в груди горячий камень, но я не плачу. Я сильная, очень сильная. Ты знаешь, как закалялась моя сталь. И боль, которая плещется и омывает мое сердце со всех сторон – это моя батарейка, я живу всей болью, я творю благодаря ей, и я буду продолжать пить ее из треснутого фужера, царапая свои губы.
А знаешь, почему ты поступил так, как поступил? Я скажу. Ты просто не хотел упускать женщину, не хотел упускать дырку. Какой же ты глупый и зависимый, именно сейчас ты провалился без остатка в свои комплексы. Что ж, хочешь барахтаться там – валяй. Ни одна женщина не возьмется вытаскивать тебя оттуда, ни одна. Будешь вечно лелеять свои книги и слабости. Я буду заниматься сексом с мужчинами, а тебя будет трахать в задницу старина Фрейд.
Помнишь, как я подложила подушку под кофту, обмотала себя простыней и мы пошли гулять по ночному летнему городу, делая вид, что я беременна? Помнишь, как я останавливалась посреди дороги, хваталась за спину, выгибалась назад и охала? Помнишь, как на меня с ненавистью смотрели прохожие, когда я подкуривала сигарету? Помнишь, как мы держались за руки и целовались? Помнишь, как я пнула пустую бутылку из-под пива и на удивленные посторонние взгляды заявила, что я беременный вандал? Помнишь, как ты смеялся?
Так вот, сука, я знала, что никогда не рожу от тебя.
У меня ничего нет, нет ничего во мне, нет ничего вокруг меня, нет меня. Я сегодня полетела к ангелам. Пила вино и шампанское с горла, пела с ними восхваления Господу, сидела на облаках, собирала звезды, нанизывала на нитку и делала себе бусы. Позже мы отправились на озеро смотреть, как восходит солнце и играть на ангельских инструментах. Мне досталась скрипка. Я протянула руку к лунному свету, разделила на несколько частей и сделала себе новые струны. Мы играли целое утро, смеялись, дурачились и играли в прятки. Днем мы полетели на море, пить соленую воду и вдыхать соленый воздух. Я сняла свое белое шифоновое платье, омыла свои раны морской водой и легла на целый день загорать и смаковать свою боль. Правда не долго лежала, слишком привычной стала боль – я уснула. Разбудили меня вечером ангелы, принесли треснутый фужер с нектаром, и мы молча смотрели, как море пожирает солнце. Потом мы встали в хоровод, долго кружились. Я предложила продолжить веселье завтра. Меня проводили домой, а на прощание ангелы подарили мне маленькую розовую коробочку. Я поблагодарила и впорхнула в окно своей комнаты. Закрыла форточку, задернула шторы, подошла к зеркалу и открыла подарок. Они подарили мне золотой нимб. Повертела я его в руках и сказала: «Красивый, только не налезет на мои рожки».
Ты всегда говорил, что о человеке можно судить по любимой детской сказке. У меня любимая сказка «Девочка, которая потеряла имя». Я отожествляла себя с героиней, говорила, что ты тот, кто назвал мое имя. Наверное, это было потому, что ты первый с кем я кончила. Но это оказалось неправдой. Мое имя назовет тот человек, с кем я смогу нарисовать свой рисунок, тот, кто подарит мне целый мир и без жадности будет смотреть, как я что-то превращаю в руины, а что-то возвожу с новой силой, тот, кто останется со мной навсегда. А какая у тебя любимая сказка?
Помнишь, как я тебе рассказывала, что в детстве меня считали некрасивой и странной? Я упиваюсь своим прошлым. Мне нравится его вспоминать. Посмотри на меня сейчас. Меня хотят все. Прошло то время, когда я не нравилась мужчинам, сейчас все наоборот. Я заполучу любого, стоит лишь захотеть. И теперь так будет всегда, даже когда пройдет десять лет и мне будет тридцать, даже когда пройдет двадцать лет и мне будет сорок. Те, кто раньше были мне соперницами, грызут свои накладные ногти, когда я прохожу мимо. Стареть – это удел всех женщин, умирать – это удел всех людей, а я не состарюсь и не умру никогда. Помнишь, ты сказал, что такие перемены в моей жизни произошли, потому что Бог отвернулся от всех, повернулся ко мне и улыбнулся? Так вот, я – улыбка Бога.
Недавно переслушивала сказку, которую ты мне рассказывал, а я записывала на диктофон. В общей сложности их было три, я успела записать одну. Я всегда говорила, что твои сказки гениальны. Я редко произношу слово «гениальный» к кому-нибудь, кроме себя, а если произношу – нужно верить. Я не двулична.
Помнишь, как в самом начале мы дискутировали на тему любви и ненависти? Я не помню, что мы говорили друг другу, но это было полной бредятиной, по сравнению с тем, что мы испытывали. Тебя лихорадило, а мне не хватало воздуха. Знаешь, что с нами делала наша любовь? Она аккуратно прокалывала шилом нашу кожу и периодически отсекала кусок мяса.
Знаешь, что я сделала, когда уходила от тебя в первый раз в мае? Я хотела запомнить каждый миллиметр, боялась безумно и сфотографировала нашу квартиру, зеркало, мои полки, вид из окна. Когда я так делаю, то больше не возвращаюсь в это место. Я забыла об этом из-за страха потерять тебя и место, где зародилась любовь. А получилось - предугадала судьбу.
Знаешь, в конце марта, когда ты уехал в командировку, я вывалила твои вещи из шкафа, набрызгала их твоими духами, разделась и каталась в них обнаженная. Я плакала и каталась. Я ненавидела тебя и любила. Ты правильно сказал, что любовь и ненависть – энергетический поток из одного места, и противоположность им – безразличие. Ты правильно сказал, что любовь и ненависть - это просто сила. И обозначается она, наверное, так же, как в физике «F». У силы нет стороны, за которую она борется, у силы есть только мощь. Это люди придумали этому потоку имена. Сила не может быть доброй и злой, это люди вкладывают в нее такие понятия.
Я ненавижу таксистов. Ненавижу этих людей, что влезают в мою жизнь без моего разрешения, становятся ее созерцателями и соучастниками пусть и на пятнадцать минут. Я ненавижу разговаривать по телефону в такси, зная, что водитель убавил звук музыки и прислушивается. Ненавижу, когда дают советы, вырвав из разговора пару строк. Они крадут мою жизнь по пятнадцать минут. Существует поверье, что каждый раз произнося имя любимого, мы крадем у него маленькую толику его энергии, силы и жизни. Так вот таксисты крадут нашу жизнь без имен. Просто своим присутствием. Все, таксисты, кто видел нас вместе сделали свое черное дело.
Меня трясет от количества выпитого кофе, меня трясет от количества выкуренных сигарет, меня трясет от количества нежности в твоих словах, которые ты говоришь мне. Я прошу называть меня как раньше, прошу любить меня вечно, и ты соглашаешься, прошу клясться, и ты клянешься. И если ты нарушишь клятву, мир, который слышал твои слова, отвернется от тебя и Бог накажет.
Я сегодня спускалась в подземный мир. Там пахнет плесенью, там сыро. Там льет дождь, и багряные листья ежеминутно взвиваются с ветром. Там вечная осень. Там моя душа сидит на лавке перед обрывом. Она кутается в тонкий плащик, не надеясь согреться, не надеясь спасти от ливня. Я зову ее, прошу вернуться. Молчит. Я говорю, что она слишком бледная. Не отвечает. Я прошу ее встать, взять меня за руку и пойти в лето, прошу не смотреть на меня, чтоб не видеть ее слез. Но она усмехается и поднимает взгляд. Мне плохо, я захожусь в истошном крике – у нее пустые глазницы, из которых течет лава, прожигая ей лицо, оставляя черные дорожки. Только сейчас я замечаю, что пахнет жареным мясом.
Знал ли Одиссей, на что он шел, проплывая мимо Харибды? Конечно, знал. И все равно хотел пройти мимо. Но судьбу не обманешь. Знал ли ты, кого впускаешь в свой дом? Конечно, знал. И надеялся, что тебя моя страсть обойдет стороной. Но я слишком искусна в вопросах душевных дел. Я – Харибда, я делаю то, что предписывает мне судьба, выполняю работу – съедаю людей. Я – бешеный водоворот, который заглатывает сердца и души. Почему ты верил, что с тобой такого не произойдет? Почему, ответь мне немедленно.
Я умею все. Умею летать, умею читать мысли, умею создавать огонь. Я говорила тебе про это – ты не верил, даже когда на тебе загорелась твоя одежда, ты не понимал, что уже проигрываешь. Меня нельзя впускать в душу. Иначе я сяду там на почетное место, выкину все ненужное и останусь единственной хозяйкой этой недвижимости.
Помнишь, как мы вместе с тобой рассказывали сказку. Это было в мае, перед поездкой в Иркутск. Ты говорил от лица мужчины, а я от лица девушки? Мы были их прототипами. В твоей интерпретации конец был прозаичен, в моей - все закончилось хорошо. Я плакала и не понимала, почему ты не можешь представить наше счастье даже в сказке. Я думала, что моей сольной надежды и веры хватит на нас двоих с лихвой. Я смеялась и гнала от себя трепет. Я спрашивала чуть плача, зачем ты рассказываешь такую грустную историю. И тогда ты ответил то, что до сих пор не дает мне покоя. Ты сказал, что наши отношения похожи на затяжной поцелуй. В клубе, когда много народу и духота заставляет брызгать себе в лицо минералкой из стакана, когда музыка настолько сильно бьет по ушам, что не слышишь собственного голоса, на этой территории синтетического счастья встречаются двое. Их взгляды цепко хватаются за друг друга и заставляют идти на сближение. Толпа, окружающая их медленно тает в дыме сигарет. Он подходит к ней, кладет руки на талию, она зарывается в его волосах, он склоняется над ней, проводит языком по ее губам, и она погибает. Им не нужен никто в этом клубе, в этом городе, в этой вселенной. Их планеты заключили союз. Они слышат только шепот друг друга. И этот поцелуй длится не как обычные – семь минут, он длиться минут двадцать. А когда она отрывается от него, чтоб посмотреть в глаза, то снова слышит грохот музыки – это реальность дает отрезвляющую пощечину.
Мы с тобой тоже получили пощечину, только она не отрезвляет. Место удара – мое сердце. Посмотри на него. Вот скажи мне, ты борешься с реальностью? Или ты принимаешь ее такая, какая она есть? Ты принимаешь жизнь без меня?
Тон, я сейчас раскачиваюсь в кресле и вою. Тон, забери меня. Тон, я покончу с собой. Тон, спаси меня от себя, как год назад. Тон, давай не будем жить прошлым? Тон, давай жить настоящим и общим будущим?
Тон, моя исповедь подходит к концу. Твоя планета Меркурий все еще ждет мою Венеру, а моя Венера не отпустит Меркурий и всегда будет держать его за мизинец. Тон, мы эгоисты, мы носим оранжевую одежду, мы рыжие, мы огонь. Мы эгоисты до кончиков волос.
Тон, представь душный серый ночной город, в этом городе в квартирах нет стекол, в детских садах нет улыбок, в школах нет смеха. В этом городе все носят серые маски. В этом городе люди задыхаются от смрада своей никчемности. Здесь на завтрак люди едят безысходность и запивают все безразличием. На обед едят обреченность, сдобренную густым соусом безволия. На ужин едят зависть и злобу, а на десерт ненависть к успехам. Тон, по улицам этого города ездят старые скрежещущие машины, за рулем которых слепые, безрукие водители-куклы. Со сцен театров улыбаются щербатые калеки с желтыми зубами. В клубах играет похоронный марш или реквием. А днем на площади сидят полулюди- сомнамбулы. Тон, и только мы с тобой идем вперед, держась за руки и счастливо улыбаясь, поем одну песню на двоих и травим анекдоты. Мы одеты в яркие оранжевые костюмы, мы не боимся серости, не боимся жадности. Мы сверкаем издалека так, что даже слепые щурят глаза от нашего света. Мы сильные, мы космические. Мы просто другие. Я – мутант пятого уровня, не забывай. Я умею то, что не умеют другие, знаю то, что не знает никто. Я феникс. Я вечна.
Тон, а ты знаешь, по иронии судьбы звезда Поллукс, которая увенчивает твое созвездие оранжево-желтая. Тон, это не просто так. Тон, я хочу и дальше идти напролом стереотипам, назло завистникам рука об руку, потрясая всех своим оранжевым светом. Тон, я хочу, чтоб ты рассказал сказку по-новому, вдохнул в нее жизнь. И поверил в реальность ее конца.
Заветные слова, которые я шептала тебе, пела или кричала, я несу в руке, ты примешь этот подарок?
Тон, кто знает, может в нашей новой жизни когда-нибудь я снова буду стоять обдолбанная в кашу на обочине дороги, ловить машину, чтоб отвезли меня в клуб. Может у тебя снова будет бессонная ночь, которая заставит тебя сесть в машину и поехать навстречу мне? Ты будешь пахнуть «Fahrenheit» и скажешь, что ты Джин. И вот тогда я снова буду пахнуть «Love story» и носить на груди сердечки, только курить я буду не «Kent», а «Marlboro», ведь мы не возвращаем общее прошлое, мы ждем новое общее будущее. Верно?