Как же мне было страшно, когда в ползунковом возрасте мама начала меня приучать к помойному ведру. Я все это помню, только когда налаживается связь между двумя половинами головы и исчезает травмирующий момент. Но тогда страх оказался сильнее, я не смог с ним совладать и нашел спасение в сдвиге. Я сломался, подчинился чужой (маминой) воле и начал проситься на ведро, чтобы избежать наказания. А как надо было? Надо было лаской, добротой, не ломая мое «Я», отнестись ко мне с любовью, но не сюсюкаясь.
Но мама была сама лишена родительской любви и ласки, к тому же был голод, какие там сантименты. От того, что я выпускаю на свободу зажатые чувства, например, такие, как желание отомстить за насилие, подавленное невозможностью его реализовать, я начинаю видеть и охватывать ситуацию в целом, понимать мотивы маминых поступков, собственное поведение... Бог мой, снимаются тогдашние зажатости, я начинаю видеть то время, чувствовать, понимать, расковываться. Мое «Я» наполняется энергетикой, и маму я начинаю понимать и любить еще больше... А что же травмировало меня все эти годы и не позволяло помнить прошлое? Именно подавленная агрессия в отношении мамы.
В ползунковом возрасте я был в значительной мере зациклен на собственных ощущениях («варился в собственном соку»). «Ходить под себя» было неприятно, я чувствовал дискомфорт и криком-плачем старался привлечь к себе внимание. Я привык к определенному ритму и он меня вполне устраивал. Приучая к горшку, мама начала ломать мой привычный ритм. Но самое ужасное, я стал бояться, и это состояние вынуждало меня перестраивать свое поведение таким образом, чтобы свести травмирующие моменты к минимуму, что очень сильно напрягало и нарушало правильность, естественность мировосприятия, сильно запутывало. Я уже не мог просто расслабиться, в голове прочно засел страх. Приходилось выстраивать связи и думать, когда надо кричать, чтобы мама подержала над ведром. Она не всегда догадывалась, почему я кричу, и очень переживал, почему она не идет, а потом еще сильнее плакал, если мама наказывала меня, считая наказание несправедливым, ведь я же предупреждал плачем. Я и хныкал, и плакал, и пытался как-то схитрить, чтобы избежать или смягчить наказание. Мама жалела меня и не всегда шлепала, а я старался запомнить эти моменты, чтобы использовать потом для своей выгоды. Убегание от страха создало противоестественный ритм, я действовал не так, как хотелось, а как меня заставляли, - принимать это как норму. Это была психологическая поломка в мировосприятии, принудившая меня в дальнейшем начать не замечать очень многого.
Итак, я позволил себе злиться на маму, обвинить ее в несправедливости. Это устранило запрет, активизировало левую половину головы, дало выход зажатым чувствам. Агрессия была подавлена потому, что не было выхода. Маме я противостоять никак не мог, и был в полной от нее зависимости. Проблема оказалась нерешаемой. Легче было подчиниться и подстроиться под мамины требования. Подчиняться тоже неприятно, но зато не надо думать, плыви себе по течению, куда тебя направляют, неприятностей намного меньше. Когда слушаешься, то и наказывают не так часто. Движешься по пути наименьшего сопротивления. До потери «Я» еще борешься, а после поломки потеря уже не осмысливается.
Чтобы мышление было гибким и не накапливалось раздражений, не должно быть зажатостей, в том числе и внутриутробных. Как же до них добраться, ведь они так глубоко упрятаны в подсознании?