Тяжелая наследственность

Тёплая поддержка друзей


   Антон Рвацкий получил погоняло Рваный давно и вовсе не по фамилии. Двадцать лет тогда ему исполнилось. Борясь с несправедливым распределением денег, он увел воровской общак и за две недели спустил его в сочинских кабаках, нечаянно забыв о благородных мотивах своего поступка.

Правилка была короткой. Коллеги-кореша, зафиксировав конечности и голову Антона в кресле, проткнули толстой иглой щеку возле уха. Рыболовная леска вышла через рот и охватила щеку петлей. Другой  конец лески пропустили через крюк подвески люстры и привязали к нему двухпудовую гирю. Но гиря пока не рвала щеку. Она подвязана к тому же крюку люстры еще и пеньковой веревкой, которую смочили электролитом.

Кислота разъедала веревку. «Качок» - хозяин гири и полноправный член «сходняка» - заботливо следил, чтоб не высохло. Добавлял несколько капель в одно и то же место. Остальные присутствующие интересовались у Антона: “Где капуста?” Тот молчал, размышляя: что разрушится, когда гиря оборвет испорченную кислотой веревку, – крепление крюка люстры к потолку или щека? Получалось – щека. Молчание раздражало спрашивающих. Утомлённый неразговорчивостью собеседника форум вскоре покинул помещение, не забыв на прощанье хорошенько смочить уже наполовину изъеденную веревку.


Не ошибся Антон в своих прикидочных расчетах на прочность, – крюк выдержал. Выдержали и шейные позвонки, хоть и рвануло голову вверх со страшной силой. Щеку вытянуло на мгновение на четверть метра и сразу же порвало толстой леской от уха до рта. Обе рваные половины щеки вернулись в исходное положение, шлепнув, как резиной, по костям черепа.

Боевая подруга, в легком подпитии случайно зашедшая на “хазу”, обнаружила его в полуобморочном состоянии в луже свернувшейся уже крови.

Никаких “скорых помощей”! Весьма странный характер ранения – ни “огнестрел”, ни нож, а, пожалуй, похуже – быстро приведет в палату к пострадавшему “опера”. Подробностей, конечно, не сообщит ему Антон, но оперативных данных невольно подкинет. Неправильно это, “ не в жилу” и “в подло”.

Всё сделала правильно: вымыла самогоном (водки быстро не нашла – “сухой закон”) леску, иглу и кровавое месиво на месте щеки, приблизительно совместила рваные лохмотья и сшила, как смогла не вполне трезвой рукой. Как анестезия сработали два стакана того же первача, залитые в желудок пострадавшему натощак и без закуски.

Инфекции не занесла. Кормила жидкой кашей. Щека срасталась, и уже было понятно: прохожие на улице всегда будут отводить глаза от  темного, бугристого шрама,  перекошенного рта и выпученного левого глаза. Леску шва разрезала лезвием и повытаскивала кусочки пинцетом.

Через две недели, когда Антон уже жевал осторожно хлебушек, навестили друзья.
- Антоша! Как же тебя угораздило? – c искренним изумлением и сочувствием воскликнул “качок” – автор механического устройства из лески, верёвки, гири и электролита.

Другой тоже произнес слова утешения:
- Ничего. Должок отдашь, – правая половина хари цела будет. А нет, - так и она заживет. Срок тебе рваному – неделя.

И прилипло погоняло. В девяносто четвертом, когда восемь лет прошло, - не отлипло. Рваным с тех пор и остался.


                Знакомство в коровнике

Человек пять солдат в мешковатых шинелях с красными погонами и прапорщик жгли костер на обочине Колымской трассы.

 До Магадана семьдесят шесть километров. Это там, где сегодня Колымский аффинажный завод производит тяжелые желтые бруски, содержащие 99,99 процентов химически чистого золота. Аффинажный завод, отделен от населенного пункта Хасын  одноименной рекой и представляет как бы левобережную часть поселка.

Если двигаться по Колымской трассе в Магадан, Аффинажный завод и поселок Хасын – справа. Слева небольшая сопочка Южная. Вообще-то мы не найдем на карте названия этой складке местности, но относительно Хасына она на юге. Вот и обрела у жителей поселка имя собственное – Южная, а, чаще, ласковее и по свойски – Южка. В Магадане мало кому известен этот местный топоним.

Во время войны наши транспорты были заняты перевозками на западных акваториях и прекратили поставки угля в Магадан. Да и японцы могли всадить торпеду в борт судна. Нет топлива – нет золота; нет золота – нет победы. До 45-ого года советские уголовники, прозванные за синюю лагерную униформу «голубой дивизией», ежедневно спускались в шахты на сопке Южная и выдавали «на гора» низкокачественный с большой зольностью каменный уголь на радость прожорливым топкам магаданских котельных и Верховному Главнокомандующему товарищу Сталину; назло Третьему Рейху и лично фюреру. В 45-ом на этом трудовом фронте во множестве появились пленники маршала Василевского – вчерашние военнослужащие Квантунской армии, сменившие японские винтовки и пушки на русские кирки и лебедки. Есть свидетельства, что на угледобыче использовались почему-то исключительно уголовники (осужденных по 58-ой в шахтах почему-то не было) и пленные японцы, причем один солдат «страны восходящего солнца» в деле обеспечения топливом «золотовалютного цеха Советского союза» стоил пятерых наших «сук». «Сучьим» лагерь стал в 48-ом. Ранее заключенные не делили себя на «воров» и «сук». В чем различие этих двух «очаровательных» контингентов любознательный читатель хорошо уяснит, прочитав рассказ Варлама Шаламова ««Сучья» война».
Это семейство угольных шахт называлось – «участок Южный». Недалеко, километрах в полутора, на правом  берегу реки Хасын располагался «участок Северный», (относительно поселка – на севере) не отличавшийся контингентом работников и качеством угля от Южного.
   
   На трассе – шлагбаум, где  вооруженные люди из НКВД останавливали все без исключения порожние машины и отправляли загружаться углем для Магадана. Просьбы водителя не делать этого, чем бы они ни мотивировались, просто не рассматривались. Если водитель настаивал, утомляя сотрудников Народного Комиссариата,  те быстро убеждали его в необходимости загрузки, расстегнув кобуру или положив руку на винтовочный затвор. Заблуждаются некоторые краеведы, утверждая публично в печати, что уголь перевозили по узкоколейной железной дороге. «Узкоколейка» не перевезла ни одного куска угля. Она дотянулась до Хасына в 1950-ом, а оба участка угледобычи навсегда прекратили работу в 49-ом – наладилась доставка морем качественного «материковского» твердого топлива.

А несгораемый остаток хасынского угля составлял больше половины загруженной в топку массы и  мог засыпать Магадан золой, как Везувий Помпею. Не засыпал. Из золы наладили производство кирпичей. До сих пор стены домов в Магадане постройки тех лет содержат прах угля добытого  «суками» и  японскими военнопленными. Снимем шапки и помолчим….

 Много позже на сопке поработали мелиораторы. Образовалось несколько гектаров пригодных для посевов овса. Зерно не вызревает за короткое лето, но зеленая масса этой культуры вместе с дикорастущей травой – замечательный корм для скота. В советское время все без исключения руководители предприятий, учреждений  и организаций на Колыме получали от райкома партии план по заготовке сена. Коси, где хочешь, но означенное количество сена сдай совхозу. Иначе… сам знаешь, что такое бюро райкома.  Косили  на Южке недозрелый овес и дикие травы. Угодья эти давно заросли бурьяном, что очень понравилось куропаткам, – кормятся они там и плетут по снегу кружева  цепочками своих следов.
   
   Сегодня, в самом начале 21-ого века, бродя по Южке, постоянно натыкаешься на засыпанные штольни, на ржавые искореженные лебедки, вагонетки, стальные изделия непонятного не горняку назначения. Увидишь и остатки деревянных строений, но они не связаны с угледобычей. Это бывшая «конбаза» Центральной геофизической экспедиции, где разводили лошадей, чтобы каждую весну навьючивать их и отправлять с геологами в поле. Эта самая крупная на северо-востоке России экспедиция много лет располагалась в поселке Хасын.

Но сейчас у нас на странице  девяносто четвертый год. Аффинажного завода еще нет, и солдаты жгут костер на обочине.    

Середина сентября. Дождь. Сутулый и низкорослый солдатик, держа опостылевший автомат за ствол, как палку, и ударяя сапог о сапог, уныло смотрел на приближающийся грузовик фермера Ивана Гнедого с тонной сена в кузове. “Портянки мокрые” – отметил опытный Иван, а следом подумалось: “Сейчас махнет рукой, остановит”. И не ошибся.

Осмотрели кабину. Один забрался наверх и проткнул длинным стальным стержнем Иванов груз. Далеко не дойдя до дна кузова, нижний конец уперся в твердое.
 - Товарищ прапорщик, - обратился служивый к старшему, показывая рукой на слишком торчащий вверх конец стержня.

Заинтересовавшись и изучающе разглядывая Ивана, подошел прапорщик. Молодой, смуглый, худощавый, с движениями спортсмена он напомнил Ивану артиста Кадочникова в роли советского разведчика. На поясе «макаров», а на ремешке через плечо радиостанция. Иван – человек веселый – улыбнулся про себя: «Сейчас включит и заговорит в микрофон: «Первый, первый, я – пятый. Обнаружил твердое под сеном в грузовике. Принимаю решение обыскать кузов»».  Нет, не включил. Посмотрел бдительно на сено, на Ивана, снова на сено и спрашивает:
- Что под сеном?
-  Дрова.
- Проедьте вперед, за костер. Примите еще правее. Будем досматривать груз.

Отлично понимал Иван, что может послать их всех куда захочет, и ехать дальше. Мог бы и не останавливаться. Но понимал он и другое: не зря болтается на боку прапорщика радиостанция. Заартачишься – подъедет ГАИ. Тогда без протокола никак не выйдет расстаться. Под сеном не дрова, а по браконьерски заваленные и раскроенные по длине кузова живые лиственницы. А хоть бы и дрова – все равно нелегальные.
- Как? Выгружать что ли?
Прапорщик подумал и сказал:
- Да. Будем выгружать. Где вилы?
Вилы под сеном у самого борта, но Иван спасал ситуацию:
- Нету. Не вожу. В копнах прячу.

И спас. За костер не проехал. Каждый квадратный метр несколько раз проткнули стержнем, но сбрасывать сено на обочину не стали.

Солдаты трудятся, а владелец груза закурил с прапорщиком. Болтливым оказался сверхсрочник. Узнал Иван, что из колонии строгого режима бежал рецидивист Антон Рвацкий, “мотающий” не первый срок за разбой.
- Если он в сене спрятался, они ж его проткнут стержнем – поделился соображением Иван.   
    -   Нет. Прутья тупые. И не сильно они давят, видишь? До бревна дойдут, тогда уж надавят, чтобы понять: твердое – не человек.

 Никого под сеном не нашли. Дал солдатам по сигаретке. Постояли у костра, и потрепался Иван про свою срочную службу в составе Военно-морского флота.

Приехал поздно. Темно. Поленился выгружать драгоценное сено и браконьерскую лиственницу. Уснул в сарае. Собака ночью немного полаяла, – не разбудила.

Не страдал трусостью Иван Гнедой, но утром, войдя в хлев с коровой, обомлел, и что делать не знает. Услышал от страшного человека с выпученным левым глазом, с лицом, перекошенным  шрамом, и с карабином на плече:
-  Не бойся, мужик.

                «…пуля стрелка миновала…»


Рыженький, весь в веснушках солдатик на сторожевой вышке колонии выставил руку за перильца своего поста и отпустил в свободное падение истлевший окурок из рукава овчинного тулупа. Наблюдал как фильтр от сигареты упал в траву,  желтеет теперь там и чуть-чуть дымится. Видел бы начальник караула – наказал бы непременно. Но видеть дымок старший лейтенант не может, а, если позже найдет потухший окурок, - поди докажи, что это его, рыженького, дисциплинарный грех. Полминуты скучнейшего времени на посту скоротал нарушитель «Устава Караульной Службы», разглядывая дымящуюся последним дымком «улику».

Смена через полчаса. Плечо уже постанывало болью от тянущего вниз ремня автомата. Скучно до одурения. В производственной зоне заканчивался рабочий день. Скоро заключенных строем поведут в жилую зону. Когда смотришь на процесс построения и на двигающуюся колонну, бег времени заметно ускоряется. До этого события еще десять минут, а пока обалдевший от длительного «ничегонеделанья» караульный принялся в тысячный раз разглядывать унылый пологий склон сопки за пределами зоны, на воле. Вначале, у забора кусты кедрового стланика, а ниже, у ручья, негустой лесок из желтой, осыпающейся лиственницы высотой с двухэтажный дом.

За спиной заревел двигатель КАМАЗа и что-то затрещало. Рыженький резко обернулся. В пятидесяти метрах высокий деревянный забор внутреннего периметра вдруг начал валиться наружу. Непонятно! Почему падает забор?! Когда с треском упал, по нему быстро проехал КАМАЗ с передним приводным мостом. Через три секунды уперся погнутым бампером в забор наружного периметра. Завалил и его. Брови у солдата поползли вверх, и отвисла челюсть – помятая кабина пуста, насквозь просматривается!       

 КАМАЗ задымил дизелем, ломая кусты, спускаясь по пологому склону вниз, к ручью, а в левом, обращенном к солдату боковом стекле возникла голова человека. Не сама машина валила заборы. Водитель лежал на полу и правой рукой давил на “ газ”, а левая держалась за баранку снизу, заставляя грузовик двигаться прямолинейно. Но дальше нельзя так – смотреть надо куда едешь, поэтому и голова в кабине появилась.

Солдатик автомат с плеча и затвор передернул. Чуть раньше, – несомненно, размазал бы мозги Рваного по кабине первой же очередью. Как бумагу, прошили бы пули жесть дверцы. Но теперь они вышибали стекла под острым углом к траектории машины, а Рваный, прикрытый сзади стальным бортом, двумя стенками “колым-бака” , полуметровой толщиной солярки, кабиной и спинкой сидения, отклонил туловище максимально вправо, сидя на сидении для пассажира. Только левая нога на педали подачи топлива и, тоже левая, рука на правой половине баранки. На этом небольшом замешательстве охранника и строился расчет дерзкого побега.

И по колесам уже поздно. Только верхняя половина машины видна сзади, а нижняя прикрыта многими и очень многими ветками кустов.

КАМАЗ запрыгал по камням ручья и теперь его вовсе не было видно за деревьями.

Ни одна пуля не повредила двигатель и не выпустила воздух из колес. Воздушные ресиверы пробило в нескольких местах, но, готовясь угонять машину, Рваный предусмотрительно снабдил все шесть приводов тормозов упорами, и потеря воздуха не остановила машину.

Через минуту солдаты выбегали еще из казармы по тревоге, а Рваный уже мчался по Колымской трассе, и люди из встречных машин таращили глаза на невиданно изувеченное транспортное средство и на водителя с  обезображенным лицом.


До ближайшего поселка десять километров. Нельзя туда. Тормозя двигателем, сворачивает на таежную дорогу и метров через пятьсот бросает свою “боевую машину пехоты” – тупик, болото. Отбежав метров пятьдесят, вернулся, потерял драгоценную минуту. Подпалил найденную в кабине газету и бросил в хорошо политый соляркой из пробоин “колым-бака” кузов. И опять расчет верен – целая рота  “воинства” была бестолково отвлечена на бесполезное оцепление полыхающей машины, а Рваный уходил вдоль линии нефтепровода – трубе, чуть меньше полуметра диаметром, уложенной на специальных опорах по кочкам, болотам, сопкам, распадкам, тайге и безлесью Колымской земли. Бензин, дизельное и печное топливо перекачивали по ней из Магадана вглубь материка.

Дальнейшее виделось вот как: трассой через Якутск на “материк”, но не сейчас, а летом, перекантовавшись где-то зиму, отпустив бороду и нацепив солнцезащитные очки. Перекошенный рот всё равно выдавал увечье, но очки и борода вселяли надежду на благополучный исход задуманного «марш-броска» в несколько тысяч километров 

Еда кончилась на второй день марша. Холод не давал выспаться. На третий день, шатаясь от усталости, он присел за куст и наблюдал за «уазиком», похожем на попугая, - сам зеленый, а капот бордовый. Машина стояла метрах в тридцати от трубы нефтепровода, возле которого два человека  разговаривали на фоне непонятного  шума, - как вода под большим напором из крана в металлическую раковину:
- Я сказал жене, чтоб говорила, что я на охоте, если позвонят из отдела.
- Я тоже к себе не захожу. У Люськи ночую. Может не найдут.
- Смолякова уже отозвали.
- А многих уже отозвали. Вот зек поганый – скольким ребятам отпуск испортил. Вчера магаданских роту привезли. Две овчарки с ними. Батальон краснопогонников тайгу прочесывает. Как ты думаешь, где он прячется?
- Тайга большая. Никаких батальонов не хватит… Давай вторую.

Один из ментов-отпускников  сделал шаг к трубе и протянул  канистру, а другую, наполненную уже, принял из рук своего товарища и поставил у ног. Стала видна струя бензина, рвущаяся под большим давлением из трубы в подставленную канистру. Теперь стало понятно, чем ребята у трубы занимаются.

Приписывая себе пробег и «накручивая» спидометр многие водители продавали бензин «по половинке» - в два раза дешевле, чем на заправочной станции. Но этих двух милиционеров  не устраивала и эта цена ворованного бензина.

Просверлив снизу отверстие, ввернув по нарезанной резьбе пробку и зная, время перекачки бензина, они отказались от услуг заправочных станций и водителей-продавцов. Обходчик ни за что не заметит пробку снизу трубы. И место выбрано подходящее – камни. Хоть десять лет ходи к замечательной пробочке – никаких тропинок.

В “уазике” никого и дверцы обе с одной стороны открыты, – конечно, заглянуть надо к ментам в машину.

Ух, и повезло! Обзавелся рюкзаком, дубленкой, и  карабином СКС. Ушел не замеченным.

Расположился на склоне Южной сопки. Трассу хорошо и далеко видно. В рюкзаке бутылка водки, много еды, патроны. Устроил пир… нет, не на весь мир – один пьянствовал. Видел, как солдаты внизу останавливали и досматривали машины,  скалил пьяный кривой рот. “Уазик”-попугай на бесплатном бензине проехал – опять осклабился.

Уснул под деревянной опорой трубы нефтепровода, завернувшись в дубленку и положив рюкзак под голову. Пройдешь мимо – не заметишь спящего человека – заросла опора высокой травой, а в полуметре над головой Рваного покрашенная железным суриком сама стальная артерия.

 В 1979 году первые тысячи кубометров топлива прошли 200 километров по вновь построенному трубопроводу из магаданского резервуара до поселка Атка. Три насосные станции толкали жидкий энергоноситель вверх от уровня моря. Первая – в самом Магадане. Через 80 километров – еще одна в поселке Палатка. Еще через семьдесят километров – третья в ныне не существующем поселке Яблоновый  на берегу реки Ола. Эта третья и последняя обеспечивала подачу топлива до Атки, что метров на пятьсот поднята над уровнем моря.

На каждой станции по два насоса, которые приводились в действие электродвигателями длиной с диван и высотой по грудь взрослому человеку. В поселке Яблоновый невозможно было питать энергией столь мощные двигатели – не подходила к нему коммуникация энергосистемы. Поэтому на станции установили три дизеля размером с автобус. Ленинградский завод «Русский дизель» произвел их по заказу Министерства обороны. Отслужив свое на подводных лодках, они теперь добросовестно вращали роторы генераторов, а те питали двигатели насосов.

Сразу после насоса жидкость давила на стенки трубы с силой 90 килограммов на каждый квадратный сантиметр и почти полностью теряла эту энергию по мере движения к следующему насосу.

Качаем несколько дней печное топливо. Заполнили резервуары. Теперь надо «гнать» бензин. Но смешается эта легкая фракция нефти с печным топливом, оставшимся в трубе в тех местах, где она опускается в распадки между сопок, и станет непригодной для карбюраторных двигателей. Поступали интересно, просто и эффективно. В Магадане в трубу заталкивали поролоновый пыж, и тот гнал перед собой все остатки печного мазута. Когда этот поролон вывалиться из трубы на следующей станции (а там ждут и смотрят) – значит пошел чистый бензин.

В 1996-ом году трубопровод перестал функционировать. Несколько лет на станциях дежурили сторожа, охраняя оборудование, а в 2004-ом все двести километров магистрали разрезали на куски. В металлолом ее! Хватит! Надоела!

В 1994-ом топливопровод действовал. Переваливала труба и через сопку Южная, где под ее опорой и спит сейчас пьяный Рваный – рецидивист и герой успешного побега.               

К вечеру, выспавшись, снова наблюдал за солдатами. В голове созрел план дальнейших действий. Пошел вниз по склону, к трассе, к солдатам и прапорщику.

Солдаты несли службу, а из кустов, с другой стороны дороги следили за ними два глаза с перекошенного лица. Один на выкате, другой ничего, нормальный, красный только с похмелья.

Когда машина с сеном стояла на обочине, а метрах в пятнадцати впереди Иван трепался у костра с солдатами, к заднему борту приблизился Антон Рвацкий, прикрытый от своих преследователей уже досмотренной машиной. Вначале карабин через борт, затем и сам бесшумно умял телом сено и зарылся в него.


                Тронутый головой

Сын-третьекласник, вгоняя зубы в пломбир, спросил у Ивана Гнедого:
-  Пап, в слове “мороженое” два “н”?
    - В слове “мороженое”, Вова, три “н” – очень серьезно и назидательно удовлетворил любознательность мальчика родитель.
Взял палочку и написал на земле: “мороженнное”. Помолчал и добавил:
- Но бывает и четыре. Например, “мороженное в холодильнике сало” – и тоже написал: “мороженннное”.
Школьник хорошо знал батяньку. Он улыбнулся и никогда в жизни не писал “мороженое”, как существительное, иначе как с одним “н”.

Дело было летом у магазина в очереди за копчеными свиными ребрами. Экспресс-урок русского языка наблюдала молоденькая учительница. Находясь рядом, она невольно слушала Ивана и хмурилась, соображая: должен ли педагог вмешаться в этой ситуации и поправить заблуждающегося родителя? Когда Иван заговорил о четырех «н» и написал на земле «мороженннное», она просто пришла в ужас и решила не связываться с этим ненормальным.

Иван умело, боковым зрением наблюдал за ней – как она поступит? Ужас явно отразился на лице педагога, но Иван и бровью не повел. Даже наоборот, посмотрел в лицо учительнице с некоторой гордостью – вот, мол, и мы грамоту разумеем. Понимал, что эта выходка не может привести ни к чему хорошему, но не смог подавить свои выплескивающиеся через край веселость и артистизм.

По маленькому поселку пополз, робкий пока еще, слушок об Ивановой ненормальности.

Случилось это восемь лет назад, в году, когда Антон Рвацкий стал Рваным, в городах и весях свирепствовал сухой закон, а Иван Гнедой только что приехал с семьей в Колымский поселок из большого города на “материке”.

Окружающие граждане-односельчане толковали о зарплате, северных надбавках и коэффициенте, о ценах на колбасу и водку, о джинсах и дубленках, о картошке и замечательных автомобилях “Жигули”. Собачились с начальством, когда денег выходило меньше, чем ожидалось, толкались в жутких очередях за мясом, коврами, водкой по талонам, за всем. В общем, жили активной наполненной жизнью, вызывая у Ивана приступы патологической сонливости.

Слушок рос и ширился.

Местные тепличники кололи кувалдой уголь, как сто лет назад. Кочегарили по ночам свои коптящие печи в гнилых разваливающихся теплицах, технологиями времен Ветхого завета выращивали помидоры, – делали деньги.

Иван затеял строительство невиданного для колымского поселка приусадебного сельхозкомплекса., включающего в себя коровник для четырех дойных коров и молодняка, птичник на пятьсот кур, теплицу на тысячу корней, в которой и форточки автоматически открываются по команде термодатчиков, и заданная температура ночью поддерживается автоматически без участия прокопченного кочегара-хозяина, и полив механизирован. Овощеводство открытого грунта тоже привлекало, – двенадцать соток целины осваивались лопатой и потом.

На больших листах ватмана изобразил Иван генеральный план своей будущей усадьбы и общий вид всего комплекса строений в трех различных ракурсах. Цветные чертежи надолго притягивали взгляд любого, даже случайно посмотревшего на них, человека.

Среди высоких и густых лиственниц, в долине реки Хасын двадцать четыре сотки освобожденной от деревьев бензопилой площади. Вокруг двухметровые бетонные столбы, покрашенные в черное, а между ними обрезные и строганные – одна к одной – горизонтальные доски. Забор такой. Сверху три – оранжевые, а следующие три – черные. Потом опять оранжевые, и последние три, у самой земли, - снова черные. Ворота и калитка, сваренные из стальных элементов, отличались цветом от забора, черно-белыми были.

Угол территории занимало большое,  высокое, отделанное снаружи в черно-оранжевую крупную полосу главное строение комплекса. В нем разделенные капитальными стенами коровник, птичник, гараж, цех для переработки молока, душ, а второй этаж – просторный сеновал. Рядом большая теплица, тоже полосатая, черно-оранжевая. В другом углу забора расположились в ряд шесть пятитонных стальных контейнера; и они черно-оранжевые. Это склады для кормов и различной утвари, чтоб не валялись повсеместно по углам лопаты, косы, грабли… Один угол территории свободен – место для будущего дома. Проект дома лежал в отдельной папке, но на общем виде пока не изображался. Это следующий этап строительства, а пока только производственная часть комплекса.

Яркий в крупную полосу проект Ивана у многих ассоциировался, почему-то, с американской военной базой. На вопрос «почему?» никто не мог вразумительно ответить. Может быть, в каком-то голливудском фильме мелькало нечто подобное крупно-полосатое в качестве военной базы. И закрепился у людей в подсознании этот стереотип.

Внутри, вдоль всего забора, по периметру бетонная замкнутая дорожка. Она входила в дверь коровника с одной стороны, а выходила с другой. Таким же сквозным образом проходила она  внутри и вдоль птичника, и вдоль теплицы.

Ноу-хау дорожки заключалось вот в чем. Иван каждое утро намерен был толкать по ней перед собой специальную очень продуманную тележку с множеством всего необходимого для работы, расположенного в строго определенных штатных местах этой конструкции. Работы каждый день разные, поэтому и комплектоваться тележка должна бала с вечера предыдущего дня.

Вначале, двигаясь вдоль огорода, он полет, окучивает, поливает, подкармливает растения. Затем въезжает в теплицу и работает там. Проезжает ее вдоль и оказывается в середине дня в коровнике. Когда вторая, дневная дойка завершена, коровы накормлены, и настил под ними вымыт, он   выгоняет их пастись, а сам направляется с тележкой в птичник. Наконец он в помещении, где моет шлангом инвентарь и саму тележку. Цикл замкнулся. Рядом душ, куда и направляется удовлетворенный работой фермер-Иван. Теперь надо заняться расфасовкой и переработкой молока, но это уже без тележки.

Он считал, что, непрерывно совершенствуя конструкцию тележки и алгоритм обслуживания хозяйства, можно в несколько раз поднять производительность труда. 

С большим удовольствием Иван ночами продумывал варианты уборки навоза, водоснабжения, подачи топлива к котлу. Совершенствовал разработанную уже емкостную систему охранной сигнализации. Человек к забору приблизился – сигнал. Продумывал стиль наружной отделки строений и ее цветовую гамму.

Днем, если не зарабатывал деньги, вкалывал на стройке – и плотник, и сварщик, и каменщик. Высокая квалификация техника по обслуживанию радиооборудования самолетов позволяла использовать для реализации своих технических идей элементы со своего личного склада, о котором следует сказать отдельно.
   
   Радиотехнику Гнедому сейчас уже сорок пять лет, а лет двадцать назад в нем  бурно заработал  какой-то крестьянский ген. Соединившись с неистребимым  “вирусом” любви к технике и, особенно, к электронике, ген вселил в душу одержимость построить нечто необыкновенно красивое, напичканное электроникой и на века. Лет пятнадцать собирались агрегаты, узлы, детали, датчики, полупроводниковые элементы, исполнительные механизмы. Покупались, собирались на авиационных свалках и ремонтировались, выпрашивались в разных местах, классифицировались по назначению и укладывались в подписанные коробки и коробочки. А те на полочки склада, который ныне располагался в специально купленном  вагончике-балке. Места уже не хватало, и часть этого богатства, доставленного с «материка» в отдельном пятитонном контейнере, находилась на полке гаража.

Хорошо и радостно жилось Ивану, но впроголодь. Совсем бы не двигалась стройка, не будь у него замечательного грузовика – “Урал”. Он же и кормил. Из заработанной извозом грузов сотни десятка шла на корку хлеба и селедку, а остальные немедленно превращались в цемент, гвозди, рубероид, доски… Кирпичи “копытил” из развалин бесхозных построек, что, как грибы после дождя, повсюду во множестве появились от свирепого набега бандита-кризиса.

Три года хорошей, но голодной, жизни нисколько не подорвали бодрости духа и целеустремленности Ивана-строителя. Однако кроме необходимости зарабатывать деньги, сильно тормозило стройку и заметно портило жизнь еще одно обстоятельство.
   
   Третьеклассник, знающий правописание слова “мороженое”, превратился во взрослого, умного, сильного душой и телом парня. А дочь чуть помладше.

Взрослые дети жили с матерью в соседнем поселке в хорошей квартире, которую Иван вслед за Высоцким называл “трехкомнатной камерой”, и совершенно не разделяли устремлений мужа и отца. Не то чтоб они поссорились… Их отношение к деятельности одержимого Ивана можно передать так: «Пусть этот придурок делает что хочет, а мы будем жить, как люди». И жили «как люди» в районном центре Палатка .

В 1932-ом году «армия» заключенных  дотянула тачкой, киркой и лопатой ниточку Колымской трассы до места расположения нынешней Палатки. Автомобили, снабжающие «армию» всем необходимым, стали не успевать вернуться за один день обратно порожняком в Магадан. Сколотили из досок теплый сарай с нарами для ночлега. А следом и для машин соорудили деревянное укрытие с печью, чтоб не кипятить зимой на кострах по утрам тонны воды для разогрева своих капризных двигателей, расходуя в жутких количествах дрова и матюги. День, когда в этом сооружении переночевала первая машина, следует считать днем рождения населенного пункта Палатка. Деревянный гараж с печью к концу восьмидесятых разросся в большую автобазу – градообразующее предприятие поселка. Несколько сот МАЗов обслуживались и ремонтировались  в теплых, просторных и хорошо оборудованных  кирпичных боксах и, благодарные, перевозили грузы по всей трассе, вплоть до Якутска, а бывали рейсы и на «материк». Ныне автобазы не существует.

Жена Ивана работала на автобазе диспетчером. Понимая, что не заработал он на еду, в которой ему никогда не отказывали, Иван избегал показываться у своих близких. Чаще спал в сарае, где жилого помещения вовсе не было, топил железную печку, предпочитая запах сена, навоза и писк комаров благам цивилизации. Водкой и женщинами интересовался слабо, чем опять убеждал сограждан в своей… ну, если мягко, то странности.

Сельхозкомплекс был готов процентов на восемьдесят, но ни скотины, ни птицы, ни помидор в нем не обитало. Единственная корова содержалась в старом сарае, не вписывающемся в общий архитектурный ансамбль усадьбы, а потому обреченному на снос.

Задумал Иван Гнедой «спустить на воду» свое хозяйство, как боевой корабль в испытательное плаванье в полностью готовом виде. И бутылку шампанского хряпнуть о стену, как о стальной борт. Он «долг родине»  четыре года отдавал срочной службой на флоте.

Дважды в жизни уже начинало реализовываться задуманное строительство, и оба раза все шло прахом. В первый раз, еще на «материке», земельный участок попал в зону строительства гигантских очистных сооружений, а не завершённая стройка Ивана под нож тупорылого бульдозера. Никаких денежных компенсаций не последовало, – не было у него документов «подтверждающих законность приобретения материалов». Не сохранил копии магазинных чеков, а на свалках и пустырях, где он несколько лет добывал кирпичи – рылся в строительном мусоре, разбирая ломиком выброшенные обломки стен, - их и вовсе не выписывали.

Соседи-застройщики, которым тоже угрожал нож бульдозера, засуетились, добывая липовые документы «о законности приобретения», и получили компенсацию.

Трудно в это поверить, но не воровал тогда Иван нигде, нисколько и никогда. Этому на Колыме уж научился – то лиственницу завалит, то на совхозных угодьях траву вымахает. В той ситуации он готов был «достать» нужные документы, но… стресс, депрессия, хандра. Махнул рукой, купил ящик водки.


Вскоре собрал контейнеры, чемоданы «и в Магадан, и в Магадан». Жену уговорил, а детей не спрашивали. Школьники обрадовались: ой, как интересно!

Года через два, уже «на севере дальнем», вновь получает землю и завозит материалы, но… снова стресс, депрессия, хандра. Райисполком отменяет решение о выделении участка, – жители поселка организованно протестуют: нельзя вблизи лиственницы вырубать. Вблизи нельзя вырубать, а подальше земли не положено. Не понятно было Ивану: если вокруг поселка сплошь тайга, куда ж ему расширяться, кроме, как ни в эту тайгу? Завезенное разворовывается земляками.

Четыре года ходил неприкаянный, чувствуя, что ген и «вирус» все равно не дадут жить «как люди». Вновь с заявлением в земельный комитет (не в райисполком уж – времена гайдаровские наступали). Оказалось можно и подальше от поселка. Пожалуйста! Место выделили просто замечательное – от поселка четыре километра, а вокруг лес.

Купил грузовик, уволился из аэропорта, оформил юридически свое крестьянское хозяйство и вот три года строит. Кризис, гиперинфляция, страшная дороговизна, за лопату плати, как раньше за велосипед. Строит. Никакой прибыли от хозяйства. Строит. Корову завел – литр молока себе, литр жене отдаст, остальное продаст, а выручку в цемент, в шифер, в доски. Строит. Голодный и без штанов приличных, а деньги - в гвозди. Ясно, – не нормальный


                Два нокаута

Хотел Иван в коровнике ответить вооруженному человеку с бугристым шрамом от уха до рта «а я и не боюсь», но не захотел врать. Стоял и молчал. Что за гость – было  понятно,  но  не  сообщил  вчера прапорщик об увечье  рецидивиста. Хотелось отвернуться.

Человек снял с плеча и повесил на гвоздь карабин, сверкнув при повороте головы белком выпученного глаза:
- Принеси поесть и поговорим.
- Мне корову подоить надо.
- Дои. Я обожду.

Иван обмывал марлей вымя и соображал: «Подою, пойду якобы за едой, а сам через забор и в милицию. За полчаса добегу. Приедут… нет, так не годится. Поймет куда я направился и уйдет».

Покуривая сигарету, заговорил сидящий на ящике рядом с карабином Рваный:
- Нельзя тебе меня сдавать. Увижу, что к ментам побежал – все подпалю и уйду. Тут не менты, а пожарники нужны будут. Да не… и они не нужны – поздно будет. Ты не бойся. Дои, потом поговорим.

Холодная вареная картошка, селедка, лук и стакан парного молока не вызвали нареканий непрошеного гостя. Даже наоборот, говорит:
- Нормально, мужик. Мы с тобой зимовать здесь будем. Как тебя зовут?
- Иван. А тебя?
- Тебе не надо знать. Зови… да как хочешь зови.

Иван немного привык к обезображенному лицу. Отвернуться по-прежнему хотелось, но усилий, чтобы не сделать этого, требовалось уже меньше. Теперь возникла трудность, в какой глаз смотреть собеседнику. «Буду смотреть в нормальный, не выпученный» – решил Иван.   
- Ты всегда один здесь? – продолжил  Рваный.
- Обычно один. Иногда придет кто-нибудь по делам или просто с бутылкой.

Через пять минут Иван сидел на табуретке в своем жилом сарае и слушал монолог гостя, лежавшего на топчане поверх одеяла в одежде и зэковских ботинках. Очень хороший камуфлированный рюкзак с дюралевым каркасом расположился рядом на полу, а добротная белая дубленка под головой вместо подушки. Карабин рядом на одеяле срезом ствола подмышкой.

Нельзя сказать, что монолог был хамским и наглым. Скорее убедительным. Мы не станем приводить его дословно, опасаясь читательских упреков в злоупотреблении «феней» и другой ненормативной лексикой. Смысловое содержание речи сводилось к следующему. Никакого резона сдавать нового знакомого в ментовку у Ивана нет. Если хочет, - может сдать. Тогда менты мгновенно окружат усадьбу и мегафоном «начнут базар», чтоб Рваный вышел без оружия и с поднятыми руками. Сопротивления беглый зэк не окажет, но и не выйдет. Он выстрелит себе в рот. Здесь был продемонстрирован фрагмент спектакля на сюжет возможных скорых событий. Рваный, продолжая лежать, зажал приклад коленями, вставил ствол в рот, положил палец на спусковой крючок, скривил рожу, и без того кривую, и замер на три секунды, давая возможность в красках представить финал. (Иван отметил, что вряд ли затвор  передернут и карабин готов к выстрелу. Иначе палец  не сближался бы столь опасно со спусковым крючком). Приютить преступника до весны прямая и большая Ивану польза. В чем она заключается, он скоро поймет. Если размер выгоды  покажется недостаточным, может двигать в ментовку. «О тебе в газете напишут. Гы-гы…» – задвигалось лицо в коротком смехе.

Иван слушал внимательно, что не мешало одновременно соображать: «Эта тварь явно и намного слабее меня, но почему-то очень беспечно держит карабин на одеяле стволом подмышкой. Он не сможет, не успеет им воспользоваться, даже если допустить, что оружие на боевом взводе. Если сейчас броситься на него сверху, я один могу не суметь заломить руки назад и связать. Надежнее вцепиться в горло и держать, пока не обмякнет. Затем связать и попробовать реанимировать искусственным дыханием».

Так и сделал. Бросился с намерением вцепиться в горло. Лицо Рваного к изумлению Ивана не изменило выражения кривой ухмылки, хоть крепкие крестьянские руки уже захватили горло. В следующее мгновение полыхнуло в глазах, и Ваня полностью ослеп. И тут же страшная, на грани потери сознания, боль в глазах и во всей голове. Руки разжались, он скатился на пол, тут же вскочил, опять упал. Всё, сейчас его слепого убьют.

На четвереньках пополз в случайном направлении, ударился головой о ножку стола, пополз в другую сторону, ударился в горячую железную печь, снова изменил направление и затылком почувствовал мягкую войлочную обивку двери своего теплого сарая. Сел на пол и обхватил голову руками. Почему тихо?

И как ответ на вопрос, знакомый голос:
- Посиди, посиди. Сейчас пройдет.

Минуты через две, постепенно зрение начало возвращаться. Еще через минуту он различил на топчане Рваного в прежней позе. Лежит, молчит, курит. Вскоре все вокруг стало хорошо видимым, в том числе и ухмылка противника в точности такая же, как и до слепоты. Отступила и боль.

Много позже, когда они прожили вместе около двух месяцев, Рваный сказал, что это был удар двумя пальцами в глаза. Резкий, отработанный и уверенный. А сейчас он спокойно произнес:
- Еще рыпнишься – яйца оторву. Это не восстанавливается. Иди разгребай говно и подумай, что лучше: много бабок или когда о тебе в газете напишут.

*             *            *

«Вот сейчас вышибу бампером ворота и – в поселок» – думал Иван, подгоняя «Урал» к сеновалу. «Слышит же, что машина работает, а не вышел посмотреть. Из окна не видно, что я с машиной намерен делать»

Начал выгружать сено и отчетливо понял: не будет Рваный выскакивать из сарая, орать вслед машине и палить из карабина по колесам, когда услышит, что Иван уехал. Не слишком торопясь, хорошенько польет соляркой постройки, подпалит и уйдет в тайгу, как и обещал.

Выгрузил Иван сено, переехал куда надо, открыл борт и начал скатывать браконьерские  лиственницы. Никак не реагирует гость на перемещения машины внутри хозяйства.

Окно сарая смотрит на ворота и калитку. До них метров двадцать, а на калитке кнопка звонка. Обе половины ворот из водопроводной трубы с закруглениями по углам. Контур из трубы заполнен вваренными ромбами, согнутыми из стальной полосы. Рука в ромб войдет, а нога уже не пролезет. Все это окрашено белым, но в центре каждой половины круглый черный обруч в половину человеческого роста, а в нем, тоже черные, кованные веточки деревьев с листьями в натуральную величину. На первый взгляд ветки одинаковые, но на левой воротине – листья ольхи; на правой – березы. На калитке такие же белые ромбы, черные обруч и ветки тополя. Веточки везде так расположены, что нога между  листьев никак не пройдет. Образующие ворота трубы и ромбы Иван сам изгибал и сваривал, тщательно зачищал от ржавчины, грунтовал и красил белой краской. А вот обруч и веточки заказывал большому мастеру – члену гильдии кузнецов России. Они вместе разрабатывали эскизы, по которым кузнец отковал и зачернил металл. Иногда машины с трассы специально сворачивали, чтобы через двести метров остановиться и посмотреть на белые с черными веточками посередине ворота и калитку.
 
По лесной дороге к воротам стал приближаться зеленый «уазик» с бордовым  капотом. Иван спрыгнул с кузова. Он знал, чья это машина. Побежал навстречу, к воротам. Из приоткрытой двери сарая, которую с дороги не видно, показалась рука Рваного и поманила к себе пальцем:
- Кто в машине?
- Не знаю.

Бандит выглянул в оконце. «Уазик» стоял у ворот.   Два человека вышли, и один поднёс палец к кнопке звонка. Зазвенело везде: в сарае, в хлеву, в новой не заселенной скотиной постройке, в гараже и на улице под навесом.  Иван везде звонки поставил - где бы не находился, все равно, услышит. Рваный с интересом покрутил головой, послушал, будто не очень-то  критическая для него ситуация и спешить особенно некуда, и говорит:
- Выходи к калитке. Я буду смотреть отсюда и слушать. Как только начнешь меня сдавать, - я стреляю через окно в лоб вот этому, что справа, в куртке черной.

«Почему они без оружия, если беглого ищут? Козлы! Наверное, в машине автоматы» – думал Иван, двигаясь к калитке и соображая как теперь можно сдать бандита.

 Разговор начал участковый инспектор Николай. Хорош парень во всех отношениях - высокий красивый, и язык хорошо подвешен. Только вот в школе, которую семь лет назад закончил, слыл хроническим двоечником. Ну, натянули, конечно, тройки – уж больно парень замечательный.
- Здорово, Вань.
- Здорово.
- …твою мать. Что у тебя с глазами?
- Красные что ли? Вчера полдня трубы варил – «зайчиков» нахватался.
- Картошки сырой приложи  и полежи. Слушай, ты вчера на Южку за сеном ездил?
- Нет. Вчера на Сплавной последнее забрал. На Южке позавчера был.   
- Ничего там не видел подозрительного?
- Какого подозрительного?
- Ну, может, встретил кого? Или видно, что спал кто-нибудь у тебя в копне?
- Ничего такого не было. Вчера машину солдаты обшмонали на семьдесят шестом. Сено прутьями протыкали. Чего вы без автоматов, если ищите этого беглого?

 Спросил и спиной почувствовал как воображаемая линия, проходящая через правый глаз Рваного, прорезь и мушку карабина, уперлась в лоб участкового инспектора Николая. По этой-то прямой и засвистит сейчас пуля.  Иван хотел подмигиванием, гримасами, движением бровей дать понять, что искомое совсем рядом. Стоял спиной к оконцу сарая, и такое решение напрашивалось. Но… нельзя. Ясно представил, как нахмурятся и вытянутся лица милиционеров, когда поймут причину гримасничанья. Мгновенно сообразит рецидивист, в чем дело, и лоб Николая поймает пулю. «Надо закричать «ложись», броситься, расставив руки, на обоих ментов, сбить их с ног, а потом метнутся к машине за автоматом». Так и сделал бы Иван, если б не услышал:
- Да мы в отпуске. Нас не отозвали. Хотели на охоту съездить, а какая-то падла машину обокрала. Рюкзак, дубленку…

Ребята до сих пор не заявили о пропаже карабина и молили Бога, чтобы «какая-то падла» и беглый зэк не оказались одним и тем же лицом. Если бандита возьмут с личным охотничьим карабином участкового и выяснится, что заявлений об утере оружия не поступало, это - прощай служба, прощай карьера. А ведь ничегошеньки не умеет делать сержант Коля в этой жизни. Если украл не беглый, – это еще полбеды. Позже можно написать в объяснительной: сплавлялся на лодке и нечаянно утопил. И даже пусть всплывет потом этот номер оружия у задержанного браконьера. Ну, вот утопил, а браконьер нашел и врет, что украл из машины участкового. Оговаривает, мстит, милицию ненавидит.
- Чего тогда про сено на Южке спрашиваете, если в отпуске?
- На Южке и обшмонали машину. И оставили-то на пять минут, и отошли-то метров на пятнадцать. Ладно, пока. Ты тут поосторожней – запросто у тебя может нарисоваться этот беглый.

Ребята пошли к машине, а Иван к сараю. «Уазик» развернулся и, выпустив порцию синего дымка из выхлопной трубы, покатил от ворот.

Рваный спокойный и миролюбивый спросил:
- Знаешь что они на Южке вашей делали?
- Что?
- Бензин из трубы пиз…и. Вор у вора дубинку украл.

«Понятно откуда у него рюкзак и дубленка. Но вот карабин? Неужели тоже Николая?» Внимательный взгляд скользнул по стволу за спиной Рваного и не остался не замеченным. Новый хозяин оружия счел возможным раскрыть тайну его приобретения:
- Правильно, правильно. Из того же «уазика». Бздят твои менты за свои погоны вот и не договаривают. Рюкзак, дубленка… Рюкзак, дубленка, ствол, а может и погоны – прощайте навсегда. Дороговато им две канистры бензина обошлись. Гы-гы-гы.

Продолжая смеяться, Рваный приблизился, как бы приглашая похохотать вместе, и, не переставая ржать, ударил точно и сильно концом большого пальца, прижатого к по-женски сложенному кулаку, между двумя нижними ребрами Ивана. Ребра раздвинулись, пропустив палец. Потемнело в глазах. Согнулся, схватился за бок, начал падать, сделал шаг вперед и на ногах устоял, но все равно – нокаут.

Палец, воздействовав на межреберные нервы, вызвал болевой шок. Далеко не каждый устоит на ногах после такого удара.

Просветил в медицине знакомый хирург через несколько месяцев, а сейчас, не очень понимая что произошло (не нож ли в ребра вошел?), по-прежнему согнувшись и держась за бок, Иван сквозь отступающую уже, но еще сильную, боль услышал:
- Это тебе за «не знаю кто в машине».


                Мимо правосудия

Иван спал в сене под навесом. Вчера дождь лил, мешая солдатам нести службу у дороги, а сегодня ясные звезды; хорошо вокруг видно. Полночи соображал. «Если сейчас встать и идти в милицию, вернусь со взводом милиционеров к пепелищу. Рюкзак он уже картошкой и хлебом набил. В газете точно напишут о смелом и умелом фермере Гнедом, но в четвертый раз стройку я уже не начну. Загнусь с тоски – не смогу жить «как люди». Ему нельзя носа отсюда показывать, но, чтоб и я ни шага с хозяйства – представить невозможно. Каждый день пятнадцать литров молока продавать надо. А за продуктами кто в магазин пойдет? Значит, буду скоро один в поселке. Тогда и сдам. Приедут, блокируют, подпалить не дадут – пусть в рот себе стреляет». Представил развалившийся от выстрела череп Рваного у себя на подушке и отвернулся от звездного неба.

В семь часов умылся у рукомойника и загремел подойником. В сарае включил свет, цедит молоко через марлю и на спящего гостя поглядывает. Не разбудили того ни свет, ни шум. «Сейчас подойду и монтировкой по лбу. Или лучше карабин из-под бока выхватить?» Только подумал – Рваный сел, будто и не спал вовсе. Заговорил очень внятно, проникновенно и дружелюбно:
- Ваня, выкинь эти мысли из башки. Я проснулся, когда ты первый шаг от сеновала сделал. Не шучу ведь – правда, кастрирую одним движением руки.

Помолчал, почесался и спрашивает:
- Тебе в поселок надо сегодня?
«Во блин… Отпустит что ли?»
- Конечно надо. Ты же весь хлеб в рюкзак попрятал. Да и вообще пожевать ничего нету. И молоко продать.
- Поезжай, – безразлично, вполголоса произнес Рваный и снова улегся.

Когда Иван установил молоко в коляске мотоцикла в специально изготовленный ящик с мягкой обивкой и с перемычками, разделяющими банки, подъехал к воротам и пошел их открывать, от сарая к нему приблизился Рваный:
- Сегодня меня не сдавай. Очень это глупо будет. Мозги и кровь на подушке – вся прибыль. Обожди немного. Не понравиться зимовать вместе – успеешь сдать.

Впервые Иван видел как Рваный улыбается. Точнее, догадался больше, как улыбался до увечья. Не одним ртом, но и глаза засветились  насмешкой.

*            *             *

В районной библиотеке Иван вчитывался в длинную сто восемьдесят девятую стаью Уголовного кодекса. Она сулила до двух лет «зоны» за укрывательство сбежавшего оттуда человека.

Сдал в магазин молоко, купил продукты и заехал к своим. Звонить в дверь не стал -   жена на работе, а дети в школе. Открыл дверь своим ключом и сразу к стальному сейфу. Покрутил в руках  ижевскую двустволку. Брать – не брать? Решил не брать. Поел, что нашел в холодильнике, и поехал в милицию.

По дороге к Петру заехать надо. Тот заготовил где-то в тайге дрова, просил вывезти.

Немного не хватало Петру до двух метров. И в плечах, что шкаф для одежды. Медлительный и обстоятельный, он, вместе с женой Ольгой, «помешался» на помидорах. Точнее на деньгах, что образовывались после их продажи. Начинали топить свою огромную теплицу в феврале и, к октябрю, выращивали два урожая знаменитых на магаданском рынке палаткинских томатов. Какой-то благоприятный микроклимат сложился в поселке для тепличных вариантов этой культуры. Многие делали деньги из помидор. В феврале-марте в безветренную погоду поселок покрывался густым дымом  сгорающих угля и дров из смердящих повсеместно жестяных труб тепличников.

За один год, очень напряженным, «каторжным» трудом зарабатывалось, приблизительно, на «жигуля» шестой модели, а особо умелые и удачливые могли к октябрю могли достигнуть результата, соответствующего вожделенной «Волге». Достаточно часто заработанное «спускалось на водку» за три зимних месяца. Дико, по-русски, до зеленого цвета лица, часто, со страшными  драматическими семейными раздорами, а порой и трагическим исходом.  Я рискну назвать колымских тепличников «особым социальным слоем», который должен когда-нибудь попасть на кончик пера пишущего человека. Возможно, это перо окажется моим. И название рабочие уже есть – «Томатик сатаны».

Петро открыл дверцу топки и, как карандаши, кидал туда метровые, круглые, не колотые вдоль отрезки лиственницы; чуть ли не одной правой рукой. Левая лишь чуть-чуть поддерживала, помогала правой. Полюбовался несколько секунд Иван на сноровистую работу силача и выдал свое присутствие:
- Привет кочегарам.
 
   Поднял от топки красное лицо давний друг Ивана и сразу огорчил этим – видно, что не только от огня покраснел. Граммов триста самогона уже принял - единственного своего жидкого друга, развлекающего и веселящего в длинные месяцы помидорной страды.  Сейчас рассказывать что-нибудь начнет. Длинно, подробно, невыносимо скучно.
    - А-а… привет трудоголикам.
    - Когда глушить теплицу будешь?
- Недели две еще покочегарю. Чего-то слабо краснеют… Ольга говорит – подкормить  надо «калийкой». Встал сегодня, – а нету «калийки», кончилась. Пошел в магазин, а там…
- Обожди. Дрова твои далеко?
- У Дубровского плеса.
- На нашем берегу?
- Да. Армань переезжать не надо, а переезд Хасынки я оплачу, получу разовый пропуск.

Несколько раз платил Иван штрафы за переезд нерестовых рек, когда верил на слово своим клиентам, что все оплачено и оформлено.
- Пока пропуск не покажешь, не поеду. Номер машины ты знаешь. Дрова левые?
- Нет. По билету пилил. Сухие деревья. Это дешево очень.
- Одной ходкой вывезем?
- Да. Запросто. Там кубов шесть. Я их по четыре метра раскроил. Сколько я тебе должен буду? 
     - Солярка твоя и еще пятьсот.
- Ну… Нормально. Слушай, ты вот грузы возишь. Наверное, мало времени на стройку остается? Давно б уже построил. Я видел на бумаге твой проект. Из Москвы бы телевидение приехало, чтобы хозяйство твое в программе «Время» показать.
-  Приходи с пропуском и с документами из лесхоза. Как придешь, – сразу поедем.

Уверен был Иван, что сегодня, после его визита в милицию, Рваного быстро  повяжут или увезут в морг с развороченной пулей и пороховыми газами головой.
- Выпьешь полстакана? – предложил щедрый Петр.
- Нет, я за рулем.
- Дак это ты подъехал? А я слышу – мотоцикл. Думаю, – может Мишка. Я вчера пришел к нему за купоросом, смотрю – бабы какие-то. Одна с Ягодного. У них там вообще…
- Извини, - ехать надо. Ну, приходи.
- Обожди, обожди. Ты куда сейчас?
- В ментовку.
- Подкинь до Мишки – попросил Петр, заткнул свернутой из газеты пробкой самогон,  отправил бутылку за пазуху, вышел за ворота и уселся на заднее сидение мотоцикла. Пружины амортизаторов испуганно пискнули и сжались под громадным телом Петра.

Ехали, и слушал Иван изложенные вслух мысли пассажира:
- Конечно б уже построил. Нигде такого нет. Я всю трассу знаю. Наверное, и в Америке нет. У тебя башка, как у того, что Кремль построил, а ты весь в навозе и в цементе. Тебе платить надо только за одну голову. А зачем тебе в ментовку?
- Ружье перерегистрировать.

Петр сошел с мотоцикла у теплицы своего друга, а Иван поехал дальше в милицию.

Вот она. Крупными синими буквами по фасаду здания: «МИЛИЦИЯ». Сбросил Иван газ и… тут же добавил вновь, проехал мимо.

*             *             *

Слышал Рваный подъезжающий мотоцикл, но не вышел навстречу из сарая. В оконце может и выглянул, неизвестно это ни Ивану, ни нам. Лежит  на топчане, журнал «Огонек» с портретом Горбачева на обложке читает. «По чердаку лазил. Там эти журналы времен «сухого закона» горой лежат» –  отметил Иван и спросил:
- Ты ел что-нибудь?
     - Хлеба  пожевал, – улыбнулся  Рваный.
   
   Улыбка выдала: в напряжении пребывал незваный гость, но после вопроса про еду   
стало ясно: снова победил он Ивана, один тот вернулся, без людей с автоматами. Когда мотоцикл услышал, уже полегчало. Если сейчас хозяйство окружает милиция, не поедет Иван к нему в лапы, в заложники. Однако может какую операцию они разработали и по ее сценарию  Иван должен рискнуть и направиться в сарай к рецидивисту? Ну а когда вопрос про еду услышал, совсем напряжение прошло – не сыграет столь талантливо Иван роль. Не Олег же он Табаков, в самом деле.
- Побазарить надо – сообщил Рваный и отошел от топчана, а карабин на одеяле остался. Ивану теперь руку протяни, схвати его, и хватит времени, чтобы передернуть и направить в грудь жаждущему «побазарить».

«Провоцирует, наверное. Разрядил и подсовывает. Схвачу – точно изувечит. Да чего уж теперь на карабин коситься, когда дробовик свой не взял, и в милицию не заехал. Чего же это я мимо-то проехал?»  Лукавил Иван сам с собой, – знал он, почему пропылил его мотоцикл мимо подъезда РОВД.
- Давай побазарим, если надо, - отвернулся от карабина Иван.
- Ты строишь все это очень медленно. Так?
- Так.
- Больше времени уходит на зарабатывание бабок. Так?
- Так.
- Сколько получается в месяц?
- Очень по-разному. В среднем… может, «лимонов» пять.
- Я буду до июня следующего года башлять тебе в два раза больше. Будешь заниматься только своей любимой стройкой.
- Откуда у тебя деньги?

Посмотрел Рваный, как на недоразвитого, - никогда и никто не задавал ему столь  глупые вопросы и подумал, как большинство людей, знающих Ивана: «Да у него крыша едет». Внимательно и с интересом глядя в глаза собеседнику, произнес:
- Сейчас нету. Ты мне их привезешь.
- Откуда?
- Вначале скажи – согласен на десять лимонов в месяц?

Ивану возиться на своей стройке, что большому ценителю поэзии вечером наконец-то с наслаждением открыть томик любимого Бродского или Мандельштама. Необыкновенный прилив сил ощущал ненормальный Иван, берясь за мастерок, лопату, топор. Хотелось петь вслух, что и делал он часто, орудуя инструментом. Широкий репертуар от «Трех танкистов» усвоенных еще в детстве от папки с мамкой и «Правды на правду» Шевчука, усвоенной от сына, до арий из многих опер и оперетт  позволял ни разу за весь день не повториться.

«Если откажешься, чего ж мимо милиции проезжал?» – спросил сам себя Иван и твердо кивнул:
- Согласен.
- О кэй. Поехали дальше. Тебе надо в Сусуман съездить. Вот адрес, а вот малява.               

Рваный по очереди положил на стол оторванную от журнала полоску полей с адресом и запыжеванную бумагой охотничью гильзу, найденную им на чердаке, где журналы.      

«Он, собака, записки здесь готовил. До того уверен был, что один вернусь».
- Съездить не трудно, но сейчас денег даже на солярку нет. Да и корову куда деть?

Сказал и почувствовал, что по инерции возражает, вроде как ломается, торгуется. Легко решался вопрос с соляркой,– бочку всегда в долг дадут. И корову есть куда пристроить на два дня – бабе Мане. Посмотрел в лицо квартиранту. Тот глядит насмешливо, молчит, понимает несостоятельность возражений.
- Завтра утром поеду. А сейчас надо снова в поселок. Там одному дрова привезти надо. Скажу, что откладывается поездка дня на три.
- После Сусумана нужды в клиентах у тебя не будет. Можешь отказать этому владельцу дров. Но… сам решай. Как хочешь.

Утром тяжелый «Урал» отправился по Колымской трассе в Сусуман. Кузов пустой, а «груз» в кармане водителя – охотничья гильза двенадцатого калибра. Покрутил Иван гильзу в руках, хотел вытянуть оттуда бумажку с «малявой», чтоб прочесть, но понял, что она как-то по-особому сложена и запыжевана. Вытащишь – адресату станет понятно, что не сохранил почтальон-Иван «тайну переписки». Да не очень-то и хотелось. Ясно, что просит «подогреть из общака», чтоб до весны хватило на жизнь и «на квартиру». Проезжал «Урал» с «грузом» и мимо милиции. В этот раз даже и газ водитель не сбросил.

Подробности интереснейшей поездки Ивана в Сусуман мы вынуждены вырезать из текста повествования по причине… нет, и причину даже не укажем. Сообщим лишь, что через два дня привез обратно мешок с картошкой. Рваный запустил туда руку, порылся и извлек пакет, перевязанный шпагатом. Не таясь, при Иване пересчитал зеленые стодолларовые банкноты и удовлетворенно кивнул.

В тот же день небольшую часть обменяли на «деревянные» и получил Иван от квартиросъемщика расчет за месяц вперед – десять миллионов неденоминированных рублей.


                Иванова охрана

Дубровский плёс, где великан Петр заготовил дрова для теплицы, расположен в среднем течении реки Армань  и назван именем Алексея Михайловича Дуброва – первого председателя исполкома Хасынского района, образованного в 1967-ом году. Впрочем, это тоже местный топоним и вы не найдете на карте никакого Дубровского плёса. Страстный и умелый рыболов и охотник, он часто ездил в это место ловить мальму (разновидность тихоокеанского лосося) и охотиться. Некоторые из добросовестно построенных им избушек до сих пор исправно служат, давая приют людям в тайге.
От Палатки до Дубровского плёса километров семьдесят. Из них тридцать по хорошей дороге, а оставшиеся сорок – по таежной, после дождей труднопроходимой, извилистой, с множеством подъемов и спусков.
Дорога тянется средь лесов из лиственницы даурской. Ее твердая, долго не гниющая древесина была единственным строительным материалом, когда в 1932-ом году началось интенсивное освоение этих северных берегов Охотского моря. Лишь по низинам, по берегам больших ручьев и рек широколиственные чозения, осина и тополь. Встречаются и заросли березы.

Зимой лес чёрный, как выгорел. Только большие морозы делают его нарядней. Голые ветки кустов и деревьев искрятся на солнце инеем, как на картинке из детской книжке о волшебнике Морозе. Три вечнозеленых растения нашей тайги вы зимой не увидите. Кустики брусники и багульника под снегом. И кедровый стланик тоже распластал свои большие зеленые лапы, прижал их к земле и зимует под снегом, как под одеялом; вроде и нет его вовсе в лесу. В мае, когда уже хорошо поработает солнце, ветки стланика подымятся ввысь на два-три метра, стряхнут с себя остатки снега и превратятся в большое препятствие для пешехода. Выбраться из густых зарослей этого красавца бывает очень трудно, особенно с ружьем, которое цепляется стволом за смолистые пахучие ветви.

Весной на концах веток стланика  появляются крохотные зеленые шишечки. Они созреют лишь на следующий год, перезимовав в зеленом состоянии. Шишки, переждавшие уже под снегом зиму, в начале лета размером с наперсток, а к середине сентября достигнут величины куриного яйца и созреют на радость белкам и птицам кедровкам. Да и люди частенько собирают эти подарки стланика, хоть и не обладают его орешки  такими же ценными свойствами, как орехи сибирского кедра. У Варлама Шаламова есть рассказ об этом интересном растении, который так и называется «Стланик».

На снегу полно следов куропаток, рябчиков и глухарей. Вообще, зимует несколько десятков различных отрядов птиц, одних дятлов несколько видов. Очень часто встречаешь заячьи тропы, следы лося, норки, белки, лисицы. Реже – соболя. А вот рысь, куница и росомаха – это достаточно редкие обитатели этих мест. Ну, медведь, понятно, спит, ждет первых майских проталин.

Однако, сейчас у нас середина сентября, тайга совсем не чёрная, а ярко-желтая с алыми пятнами рябиновых деревьев, и медведя еще нисколько не клонит в зимнюю дрему. Самое время для сбора брусники, рябины и шишек кедрового стланика. И охота на водоплавающую птицу открыта. Но не до этих заготовок Ивану и Петру. Они едут под ясным  и высоким еще сентябрьским солнышком за дровами на Армань, к Дубровскому плёсу.

Иван бодр и улыбчив – он вчера получил те самые десять миллионов от квартиранта.
«…помирать нам рановато – есть у нас еще дома дела» - весело распевал за баранкой Иван. Петр слушал, наблюдал и спрашивает:
- С бабой помирился что ли?
- А я и не ссорился. Помнишь, как должно выглядеть мое хозяйство? Ты же видел на бумаге.
- Конечно, помню. Я, вообще, обалдел. Думаю, санаторий для членов правительства что ли?
- Так вот. Именно таким и с той же оранжево-черной наружной отделкой оно к следующему лету и будет. Котел всеядный уже стоит. Дрова, уголь, мазут – все его устраивает. А коли ничего вовремя не подкинули и вода остыла до двадцати градусов, электроподогрев автоматически включится. Приходи – посмотришь. Непрерывный контроль за температурой в курятнике, в коровнике, в теплице,  гараже, в холодильнике. При отклонении от заданной температуры автоматически либо снижается, либо повышается подвод тепла к этому конкретному помещению. Влажность, конечно, тоже контролируется. Но тут только сигнал предупредительный: «влажность там-то выше (или ниже) нормы». Слушай, мне надо записать на магнитофонную кассету звук двух автоматных очередей – одну короткую, а следом еще короче. Не знаешь где это можно сделать?

Петр, в отличие от многих, не считал своего друга тронутым головой, но после «звука двух автоматных очередей», он слегка выпучил глаза и смотрел перед собой через капот, не мигая,  на исчезающую под колеса дорогу. Иван повернул к пассажиру голову – чего, мол, молчишь, не отвечаешь? И расхохотался:
- Да не пугайся ты. Не надо мне к психиатру. Послушай лучше. Ты видел, что сверху забора проходит тонкая алюминиевая проволока на изоляторах. Согласись, что она вполне соответствует дизайну забора (который тоже, кстати, черно-оранжевым будет) и не нарушает общую гармонию. Эта проволока обладает определенной электрической емкостью относительно земли. Как бы она – одна пластина конденсатора, а земля – другая. Конденсатор этот включен в плечо измерительного моста, а тот запитан слабым высокочастотным сигналом от релаксационного генератора. Человек к забору подошел, – значит, мост разбалансировался. В его диагонали…

Спохватился Иван, замолчал. Понял, что вошел в раж, и ничегошеньки не понимает Петр из сказанного. Но тут же продолжил:
- В общем, срабатывает… ну, что угодно. Я хочу, чтобы две автоматные очереди прогрохотали. После двухсотваттного усилителя, излученные в пространство столь же мощной акустической системой они будут звучать как реальная стрельба. По-моему, любой на всякий случай убежит. Страшно! Ясно, что включается эта штука только когда никого на территории нет. Например, я с тобой за дровами уехал. Впрочем, она все время включена и подает мне негромкий звуковой сигнал: кто-то подошел к забору. В этом негромком режиме она уже работает. Покажу, когда придешь. На случай дождя предусмотрена автоматическая балансировка измерительного моста.

Петр понял суть охранной системы. Подумал и резонно спросил:
- А ворона на забор сядет или собака подбежит?
- Это случается. Неделю назад ночью разбудил сигнал. Взял фонарь – вижу у забора собачью свадьбу. Кобелей семь истекают истомой вокруг одной суки. И мой на цепи скулит - тоскует по любви настоящей.
- К тебе менты после радиопальбы приедут.
- Верно, приедут. Продемонстрирую им свою систему, – в чем тут криминал?
- Если ментам покажешь, в тот же день все знать будут, что херня это, а не автоматные очереди. Еще хуже себе сделаешь. Раз стрельба на всю округу – значит тебя дома нет. Перелазь через забор и делай что хочешь
- Во-о! Молодец! Именно поэтому я и отказался от этого громкого «огнестрельно-автоматного» режима.
- А чего ж говоришь, что очереди записать надо?
- Мне интересно стало сообразишь ли ты сам, что этот режим охраны совершенно не эффективен. Сообразил. Снимаю шляпу. Если бы я действительно решил использовать идею бутафорской стрельбы, я бы и тебе ничего не рассказал, не то что ментам. Стоял бы насмерть: стрельбу слышал; кто стрелял – не знаю. Интересно, после скольких случаев срабатывания системы они приехали бы с обыском? Представляешь? Обыскали, ничего не нашли, едут обратно и снова  грохот автомата.
- Слушай, тебе сколько лет?
- Сорок пять. И не буду я издеваться над милицией. Это так – треп один. Вот он и Дубровский. Где твои дрова?

                Иванова горечь

«Раздайте патроны, поручик Голицин. Корнет Оболенский, налейте вина» – исполнял Иван хорошую песню, промазывая горячим битумом стыки полос рубероида на крыше своего строения. Стоял удивительно теплый и сухой для ноября день.  Вполне можно было поработать с битумом, наложить второй и последний слой рубероида.

Сегодня он в третий раз получил десять миллионов. И жене достаточно отвез, и детям обновки купил, но большую часть на расходные материалы для стройки оставил.

Хорошо двигалось дело. Собственно, весь комплекс уже готов. Осталось за пять, оставшихся до лета месяцев, завершить внутреннюю отделку помещений и окончательно разобраться с электрическими силовыми и управляющими коммуникациями. Тот самый всеядный котел работал безупречно, а система термодатчиков и исполнительных механизмов позволяла устанавливать любую нужную температуру в любой из построек. Наружная отделка откладывалась до мая, – морозы не позволят выполнить ее зимой.

С квартирантом Иван общался мало. Рваный оброс бородой, жил в том же сарае. Частенько по ночам куда-то исчезал, надвинув на лоб капюшон куртки. Иногда напивался, но агрессивности не проявлял нисколько. Читал старые журналы, смотрел телевизор, сам готовил себе еду из продуктов, что Иван привозил по его заказу. Днем выходил из сарая очень редко. Они вдвоем, поработав часа два, так расположили сено, что образовался узкий проход, как глубокая траншея, от двери сарая до туалета.

Иван спаял простенький  приемник с фиксированной частотой приема и повесил его в сарае на гвоздь. Тот гудел, когда Иван нажимал кнопку на карманном генераторе, который всегда носил с собой. Приемник «слышал» генератор не дальше пятисот метров. Когда хозяин подходил или подъезжал к воротам не один, он всегда нажимал кнопку в кармане, как бы говоря квартиранту: из логова ни шага, я не один. Снаружи на двери сарая они закрепили большой висячий замок таким образом, что создавалась полная иллюзия – закрыто снаружи. Прежде, чем включить в сарае свет, жилец плотно закрывал окно брезентом, – ни лучика не пробивалось.

Иван обустроил себе временное жилище в будущем курятнике и нисколько не страдал от недостатка комфорта.

Иногда приходил Петр и другие мужики. Сидели в курятнике, трепались, бывало пили водку. И жена приходила и дети, но редко. Просто так, посмотреть, что сделано. Было очевидно, что нет у Ивана наследников и продолжателей его дела, а без этого фермер – не фермер. Большая горечь порой поэтому наползала - хоть волком вой. К счастью всегда не долго трепала. То ли сама отступала, то ли он ее прогонял.

Иван выводил на крыше «и девочек наших ведут в кабинет», когда увидел, что к калитке спортивной энергичной походкой приближается Вовка - сын-одиннацатикласник. Надо спускаться вниз, открывать калитку. Только изнутри можно было открыть сейчас кодовый замок калитки. Сын знал код, но сенсорное наборное устройство снаружи сейчас отключено, поскольку хозяин дома. Нажал Иван в кармане кнопку генератора и спустился по лестнице.

Весь в смоле, с точечными ожогами на руках выше рукавиц от брызг кипящего битума впустил сына.
- Пап, я ракетку для бадминтона сломал. Помню, была еще одна, третья. Дома посмотрел, – нету. Может она в сарае? Дай ключ.

Ракетка точно в сарае. Под топчаном, где Рваный сутками валяется.
- Там твоя ракетка. Я забыл сегодня куртку у дяди Пети, а в ней ключ. Сегодня буду у него. Заберу куртку. Завтра утром только смогу завезти ракетку.
- Жаль. Мы сейчас хотели… Ну, ладно. Я пойду. Меня ребята на мотоцикле подвезли. Они у речки мотоциклы моют.

И пошел поспешно обратно. Ждали его ребята, мотоциклы, ракетки и, наверное, много еще чего неизвестное Ивану.

Отец постучал в сарай условленным стуком, забрал ракетку и положил в кабину, где пассажир сидит. Сам сел рядом за руль. Смотрит на дурацкое кольцо с ручкой, затянутое рыболовной леской. Вот она, та самая горечь. Сын в этом году получил права, но отцовский мотоцикл брал редко. Стеснялся многоцелевой грузовой коляски, специально сконструированной и построенной Иваном. Хороша коляска, но сам факт, что грузовая, сильно смущал отрока.


Минут двадцать пытала Ивана горечь, воруя у него драгоценное светлое время суток.

Спрыгнул с подножки кабины, набрал в ведро горячего битума и полез по лестнице на крышу. Вскоре Рваный в сарае снова услышал вокальные упражнения Ивана: «Цветы роняют лепестки на песок…»


                Квартирант съезжает

До середины мая висел на волоске над Иваном дамоклов меч сто восемьдесят девятой статьи. Когда Рваный исчезал ночью иногда на несколько дней, волосок этот мог оборваться в любую минуту. Если бандит болтался где-то, а у калитки звонили, Иван внутренне напрягался – возможно это «опер», за ним, на «воронке». Он понимал, что опасность станет еще серьезней, когда квартирант купит темные очки и съедет с квартиры. Начав работать с задержанным в любой точке страны рецидивистом, следователь обязательно раскопает, где тот скрывался больше полугода. «Вот за эти переживания и положены тебе баксы – издевался над собой Иван – халявных зеленых захотел?»

Строения осталось отделать только снаружи, и все материалы для этого уже заготовлены. Иван иногда просыпался ночью и обходил помещения, пахнувшие свежей краской, представляя, как он будет похлопывать по мордам бычков, выращивать помидоры и запускать руку в специальные «по науке» оборудованные куриные гнезда за яйцами. Корова Золка уже переселилась в новый хлев, а от старого следа не осталось – ровное место. При том же рационе она заметно прибавила надои, переполненная, наверное, большим счастьем от невиданного комфорта. Этот факт порадовал и удивил Ивана. Удивил, потому что период лактации подходил к концу и надои вообще-то должны были снижаться.

Понимал Иван, что при любой проворности невозможно одному обслужить  все будущее хозяйство, но гнал от себя эту страшную, делающую бессмысленным дело всей его жизни мысль.

Однажды ночью закурил в коровнике и в сотый раз ясно представил в нем дойных коров и молодняк. Никак одному не справиться! А куры? А растениеводство? Стоит «как громом пораженный» и бьется с горечью: «А вот посмотрим. Сын изменится. Работника найму». А горечь не отступает: «Не изменится. И с работником ты сам себе врешь». «Пошла вон, зануда. Поживем, – увидим» - победил Иван свою мучительницу.

Швырнул окурок в канавку вдоль стены, по которой навоз стекает, обернулся и вздрогнул от неожиданности. Рваный в дверях стоит. Одет как геолог перед заброской в поле. Рюкзак краденый  на спине и очки огромные черные на груди на цепочке.
- Иван, я сейчас уйду навсегда. За май рассчитался. Выходит ты должен мне вернуть за полмесяца – сегодня пятнадцатое.
- Чего ночью-то? Обожди до утра.
- Я уйду сейчас. Как должок?

Смотрит внимательно. Интересно ему, что Иван скажет. Знает, что неделю назад десять миллионов превратились в краску и плитку пластиковую. Черную и оранжевую, для наружной отделки.
- Ты же знаешь, что нету у меня.
- Да, знаю. К тебе придут летом. Скажут от Рваного. Отдашь пять лимонов. И еще… дух в тебе какой-то сидит. Не сдам я тебя. Неделю назад, на Гедане кто-то спалил охотничью избушку. Никто в ней не зимовал. Если меня закроют, следаку впарю, что там зиму кантовался. Не бойся. Понял?
- Понял
- Запри за мной,– развернулся и пошел к калитке.

Два часа ночи. Темно.  Отошел метров на десять и не видно уже. Иван щелкнул замком калитки, а отойти не успел, – Рваный вернулся черным силуэтом и сказал через решетку ворот:
- Карабин в сарае найдешь.
Снова пошел. Два шага сделал – обернулся:
- Не придут летом. Мы в расчете.

И растворился в темноте окончательно.


                Тупик, приехали.

Через два месяца крупные шириной полметра черные и оранжевые горизонтальные полосы покрыли стены всех строений комплекса. И забор таким же стал и труба дымохода. А наверху трубы дюралевый обруч, что вокруг живота вращают для стройности фигуры. Лыжная палка острием вверх тангенциально пересекала обруч и указывала в небо. Никто не догадывался, что это молниеотвод такой. На воротах гаража белый силуэт волка на черном фоне выл на луну и несколько звездочек, изображенных выше, в верхней части ворот. Волка этого Иван по клеточкам перенес с обложки книги «Белый клык», увеличил в пятнадцать раз, вырезал из картона трафарет и распылил белую краску. Волчара полтора метра высотой получился. Сидит на луну воет. Таким он и должен быть на этой площади фасада. Чуть меньше – плохо, дисгармония. Чуть больше – тоже убожество.

Подслушивать – нехорошо. Но сделал Иван исключение из этого, в общем-то, признаваемого им правила. В калитке замаскирован микрофон. Если подошли люди и намерены нажать кнопку звонка, Иван уже слышит, о чем они беспечно и откровенно беседуют, а магнитофон сам включается и беспристрастно записывает. На видеокамеру и монитор денег не хватило.

Десять тонн комбикорма куриного и коровьего разместились в  стальных, тоже оранжево-черных, контейнерах. Маловато, конечно, но больше пока не на что покупать.

С середины июля сенокос, а за оставшийся месяц надо оформить кредит, купить коров, цыплят и еще комбикорма. Ни разу не брал Иван кредита, но теперь понятно - без него никак.

С деньгами совсем плохо стало. Увлеченный стройкой он не тратил время на поиски клиентов и перестал давать объявления в местную газету с предложением своих услуг по перевозке грузов. И корова не доилась перед отелом. Но вот повезло, – двести кубометров делового леса предложил вывезти крупный предприниматель с отдаленной таежной деляны на пилораму.

Возил, возил, возил… Спал в кабине, корову бабе Мане отвел. Отелилась она там и радовала временную хозяйку большими надоями молока. Лето. Сын в Магадане в институт поступает. Жена работает. Да хоть бы и не заняты были, не хочется им за хозяйством присматривать. Тяжела и скучна работа сторожа. Знают, что из заработанных отцом и мужем денег им крохи достанутся или вовсе ничего. Все в комбикорм или во что-то совершенно не нужное превратятся. В «железки» какие-нибудь. 

Иван крутит баранку, а душа болит – запросто шпана залезет, обворует, поломает, если не подпалит.

И точно, - дождался. Четыре рейса осталось сделать, когда заехал в душ зайти и посмотреть все ли в порядке.

Порядок вот какой увидел: кованные веточки тополя на калитке вывернуты ломом; дохлая собака  на  цепи валяется в луже крови, а рядом длинная палка с прочно привязанным на конце куском заточенного стального прутка. Через  образовавшийся  проем  калитки  сняли  и  увезли  все  лампы  дневного  света,  аккумулятор  с  самодельного минитрактора, шесть новых покрышек,  слесарный и столярный инструмент, сварочный     трансформатор,   насос   «Гном»    из    скважины    и    запасной,   новый, со склада тоже уехал на ГАЗ-53, что протектор свой у калитки на влажной земле оставил. И видно, что несколько раз подъезжал грузовик. Замок на сарае взломан, все раскидано, не поймешь сразу чего не хватает. Но самое скверное – контейнеры, где комбикорм хранился, пусты.

Хорошо поработали ребята. Напряженно, долго, без перекуров,  в поте лица. Продадут комбикорм, – только на этом миллионов десять выручат. Рваный весной говорил Ивану, что несколько раз подъезжал какой-то грузовик, и он, играя сторожа, кричал, не показываясь из сарая: «Нету Ивана, ребята. Что передать?». Как-то странно, молча уезжали. 

Теперь – всё. Тупик, приехали. Не выкарабкается Иван. Никакой кредит не поможет. Это, - как нож бульдозера,  давно, еще на «материке». Всей душой ощутил он, что эта заурядная, в общем-то, кража ставит крест на его третьей и последней стройке. Много лет он «жил с колес», когда любые, даже совсем маленькие, деньги немедленно вливались в дело. Подобно тому, как колымский поселок в лютый мороз скармливает прожорливой топке котельной только что привезенное топливо и с волнением ждет следующей машины. Задержавшийся в пути на один день мазут могут встретить обмороженные люди и безжалостно разорванная холодом отопительная система – не нужен уже мазут форсункам топки.

И что это за «дело» за такое у Ивана, которое требует мобилизации всех материальных и моральных ресурсов, отворачивает от него самых близких, убеждает окружающих в его ненормальности и никаких денег не приносит? Не может он ответить на этот вопрос, а потому впервые подумалось: «Верно говорят, что у меня крыша едет». Но тут же стиснул челюсти: «Нормальные не понимают, что и не живут вовсе». 

Прослушал магнитофонную запись. Слышны остервенелый лай кобеля, закончившийся коротким визгом, шаги, лязг железа, иногда дыхание, шум отъезжающей и приближающейся машины, звуки непонятного происхождения, а речи, считай, нет – отрывистые фразы  мало дополняли картину загрузки машины.

Полумертвый от удара судьбы позвонил в милицию.

Через час подкатила на УАЗе опергруппа. Все не знакомые Ивану люди. Разговор начался у калитки, где микрофон, и начал его «опер» в штатском, лет тридцати, с уверенными движениями и речью:
- Здорово. Что случилось? - Ивану не понравилось приветствие в форме «здорово».
- Да вот, обокрали.
- Что-то слишком часто тебя грабят. Я навел справки. Весной тоже вызывал, когда аккумулятор с машины просрал.

Это уж, тем более, не могло понравиться. А весной Иван действительно вызывал милицию. Не нашли тогда вора, что аккумулятор с «Урала» снял. «Опер» продолжал напористо и резко, как начальник с нерадивым подчиненным:
- Как это «обокрали»? Значит охранял плохо.
- Меня вообще здесь не было.
- Никого не было что ли?
- Не было.
- Ну-у, мужик… конечно обворуют.
- Вы приехали на место происшествия протокол составлять или меня воспитывать? – Иван сверкнул глазами.
- Слушай, ты много не спрашивай. Мы тебя сейчас спрашивать будем, - вмешался второй, тоже в штатском.
- Вы кто? – Повернулся к нему Иван.
- Зачем тебе?
Иван молча смотрел в глаза – мол, вы обязаны были сами представиться. Второй не выдержал взгляда:
- Пожалуйста… майор юстиции Петренко, следователь.
«Опер» продолжил:
- Ты бы еще  на трассе на обочине все оставил, а потом сказал, что украли.
У Ивана с самого начала, с этого хамского «здорово» нарастало раздражение. Он начинал срываться. Нахмурился и повысил тон:
- Вы будете писать протокол?

Этого-то и добивался опытный «опер». Теперь еще чуть плеснуть масла в огонь и Иван сорвется окончательно. Знал милиционер, что спровоцировать нервный срыв у человека, которого только что обокрали – раз плюнуть. После этого на него самого протокол надо накатать по факту «оскорбления при исполнении». Заявления о краже не поступит, а, значит, и «висяка» еще одного не будет. «Масло» вот какое сочинил:
- Мы сами знаем что делать. Сам прое…ал, мужик, а милицию подставляешь. Где мы тебе воров найдем?

Этого оказалось не достаточно. Иван с трудом, но еще держал себя:
- Вы даже не спросили что украли, а уже набросились на меня.
- Мы знаем что спрашивать. Набросились на него… сейчас, мужик, в отдел поедешь на освидетельствование.

Иван поддался на провокацию. Стиснул зубы, сделал шаг к «оперу» и произнес с расстановкой:
- Я тебе не «мужик»… - едва-едва не добавил «сволочь ментовская», и тогда – всё. Оскорбление, протокол, победа «опера».

Выручил, не ведая того, третий в штатском, с фотоаппаратом, совсем молоденький парнишка. Он, видимо, не понимал еще тактику «опера», не научился помогать коллегам избавляться от заявлений:
- Мужчина, что вы хамите? Разговаривайте на «вы», - он не чувствовал нелепости своего требования к Ивану, с которым только на «ты» и разговаривали.

И тут «опер» перестарался. Слишком очевидно стал провоцировать потерпевшего на ответное хамство:
- Я говорю в отдел сейчас поедешь. На «ты» он с нами сразу… там тебя быстро воспитают. Украли у него… сейчас бросились искать… сам прое…ал.

Иван прозрел. Понял  тактику милиционера и подумал: «Хрен вам, а не оскорбление от меня».
- Господа! Позвольте спросить: вы будете работать на месте происшествия или продолжим беседу?

Все несколько опешили. Майор юстиции счел нужным сказать:
- В милиции осталось обращение «товарищи».
- Я не служу в милиции. Так что, господа, прошу ответить: будем писать протокол или еще поговорим?

«Опер» видел, что «клиент» уходит от нервного срыва. Не знал что делать и сильно промахнулся, сказав:
- Ты не выё…вайся много.

Иван праздновал победу. Он улыбнулся и произнес:
- Господа, я на минуточку, - и пошел к постройке, что в десяти метрах.

Быстро перемотал магнитофон и заговорил из окна громко, внятно и убедительно:
- Теперь вам надо начать работать. Иначе кассета с записью вашей подоночной провокации сегодня же будет на столе начальника РОВД. Он вынужден будет повыгонять вас всех к чертовой матери.

Сказал и подумал, что могут силой отнять кассету. Он здесь один и честных свидетелей насилия над ним не найдется, поэтому соврал и добавил:
- А дискету, дублирующую наш разговор, вы не найдете, - не будут же они рвать ему ноздри раскаленными щипцами и требовать выдать несуществующую дискету. Компьютер IBM-486 стоял рядом с магнитофоном, но не включался вовсе.

«Опер» не понимал что происходит. Какая кассета? Сделал шаг к Ивану, остановился и спросил угрожающе:
- Чего, чего?

Иван нажал клавишу «воспроизведение». Заревела мощная акустическая система, за километр слышно: «Здорово. Что случилось?», «Да вот, обокрали», «Что-то слишком часто…». Иван с горечью подумал: «Эх, не от воров ты меня спасла, а от милиции, которой я всю жизнь налоги плачу».

Запись звучала минут пять и очень подействовала. Как подменили милиционеров.
   
    Фотографировали места взломов, измерили рулеткой расстояние от контейнеров с комбикормом до изувеченных кованых веточек тополя на калитке, спрашивали… Быстро составили протокол. И даже «путем свободного доступа» не получилось вставить, – калитка-то взломана. «С моих слов записано верно, мною прочитано» – написал Иван в конце протокола, расписался и попрощался с милиционерами.
Майор юстиции задержался в калитке:
- Мы с вами по закону все делали.
- Ага. И орали на меня матом по закону.

Промолчал майор. Пошел к машине озабоченный, размышляя: сдаст или не сдаст начальнику этот тронутый головой мужик, у которого коровник пластиковой плиткой отделан, и  волк на  воротах гаража на луну воет.

 Иван не думал ни о чем. Сидел, курил, жить не хотелось.

*             *             *

Вечером Николай с другом приехали на своем разноцветном УАЗе. Во двор только участковый зашел, а второй милиционер остался в машине.
     -  Вань, чего тут у тебя  увели?
-  Ты же знаешь.
-  Да, знаю. На, закури Кэмэл.

Закурили, помолчали. Видит Иван, что не знает участковый как разговор начать, а о чем пойдет речь  догадался, конечно.
-   Что, «висяк» вам верный подкинул?

Оживился Коля:
 -  Ага. Слушай, забери заявление. Меня ребята просили поговорить с тобой. Ты тут записал на магнитофон… Не надо жаловаться. Он нормальный мужик.
     -   Жаловаться я не буду. Кассету уже стер. А заявления не заберу. Ищите.
-  У тебя документы на комбикорм есть? Следователь говорит, что там не больше одной тонны было. И подмоченный – не стоит ничего.
- Есть фактуры на двенадцать тонн. Две из них уже скормил, – Иван почувствовал, как снова закипает внутри какая-то ядовито-зеленая от бессилия злоба, очень редко посещающая его душу.
- Может ты уже одиннадцать скормил…

Снова помолчал  участковый, прошелся немного, постучал ладонью по лиственницам, в которые ударялись стержни солдат на трассе. Что-то увидел у себя под ногами. Наклонился, поднял, посмотрел пристально на находку, как на золотой самородок, положил в карман и вновь подошел к Ивану. Пустил в ход аргументы главного калибра:
- Иван, никто у нас в отделе не верит, что ты все это построил за одну зиму на деньги, что на молоке и с машины заработал. Мужики из Отделения борьбы с экономическими преступлениями хотят наведаться к тебе. Подумай. Забери заявление.
 
Попал в точку. Полученные от Рваного деньги проходили по бухгалтерии Крестьянского хозяйства, как заработанные извозом грузов. Иван выписывал липовые приходные ордера и подшивал  в папку. Их количество, а главное суммы, лежали далеко за пределами реального. Самая простая аудиторская проверка мгновенно разоблачила бы фальшивку. И как Ивану объяснить происхождение этих весьма заметных денег?

Выдал Николай служебную тайну, и пошел к машине. Иван смотрел ему в спину: «Что он там такое поднял? Уж очень странно рассматривал. Надо подойти туда, посмотреть». Через полминуты увидел в траве рядом со своим сапогом латунное тельце патрона калибра 7,62 от карабина СКС. Присел, поспешно разгребая зеленые стебли, и сразу еще два увидел. Воры прихватили в сарае пачку патронов. По оплошности рассыпали их, когда тащили к машине, а собирать не стали. Замотанным в брезент карабином, там же, под топчаном, пренебрегли. Наверняка, не поняли, что это оружие. Бросило Ивана в жар. Начал собирать желтеньких предателей, но услышал совсем близко, у себя за спиной:
 - Гнедой! Отойдите от этого места! Положите патроны, где взяли!

Не уехал Николай, а лишь сказал сослуживцу, чтоб тот мчался в РОВД и быстро обратно с опергруппой, с понятыми и с постановлением на обыск гражданина Гнедого. Он хорошо помнил, что у Ивана одно легальное гладкоствольное ружьё. Значит сам факт наличия у него найденных в траве патронов – это верная двести восемнадцатая – до пяти лет. Но не знал он, что знал Иван. При обыске найдут самозарядный карабин Симонова номер АЕ 8712, принадлежащий Николаю и полушубок из овчины белого цвета, пятидесятого размера, а на этикетке: «Подольский скорняжный цех, по заказу Министерства обороны СССР». Легко опознал бы эту одежду и сам хозяин, и многие его друзья и сослуживцы. Хорошо, пусть ствол в тайге нашел. А дубленку и патроны тоже? И покос у него на Южке, где машину обокрали. Статья двести восемнадцать прим – хищение нарезного оружия – до семи лет.

Дохлый аккумулятор отказался вращать коленвал. Сослуживец Николая крутил его заводной ручкой, но двигатель все равно не заводился, спасая Ивана от нар, а участкового от возможного разжалования в ученика сантехника.

Поднялся Иван с корточек, бросил обратно в траву собранные патроны и сказал, из-подо лба глядя в лицо участковому:
- Николай, обожди. Скажи ему, чтоб никуда не ехал. Я знаю у кого твой карабин. Могу прямо сейчас съездить и привезти.


                Благополучное завершение событий

Почти новые, невысокие резиновые мужские полусапожки, обнаруженные в контейнере для мусора, очень оказались кстати. Сырой октябрь, сговорившись с дырявыми ботинками, сильно, и уже давно, портили Ивану жизнь. Ботинки полетели в контейнер, а обновка из зеленой резины немедленно прошла испытания. Когда до среза голенищ осталось сантиметра два, Иван прекратил движение к центру глубокой лужи и постоял с минуту, глядя себе под ноги в мутную воду. Не текут! Нигде и нисколько! Повезло, одним словом.

Он уже около двух месяцев жил в Магадане.

Оказывается в областном центре семьдесят два общежития. И все разные. Размер, степень благоустроенности, внутренняя планировка, обшарпанность безликого фасада мало интересовали Ивана. А вот свирепость бабушек на вахте и жильцов – это очень важно.
«Нет, нет. Уходи. Куда я тебя пущу?» – это одно.
«Ну, давай. Идем покажу. Ложись вот тут.  Валенки эти возьми под голову. Только чтоб в восемь тебя не было – комендант придет» – это совсем другое.
«Ну, пройди. Тридцать вторая комната пустая. Ложись там. Я принесу что-нибудь укрыться. Хочешь – в душ сходи. Последняя дверь налево» - это, согласитесь, уже нечто третье и самое приятное.

Сегодня повезло трижды. Про сапоги нам уже известно. Еще  он разгрузил машину, что продукты в магазин привезла. Заведующая уже знала его. Называла Ваней. Удивлялась, что никогда не видела его пьяным, но платила, как и тем, кого видела, – на три-четыре буханки хлеба. Теперь в кармане «Беломор», крохотная пачка чая и полкило сахара, а за пазухой в полиэтилене полбулки белого и очень мягкого хлеба.

В первом же общежитии на вахте оказалась не бабушка, а женщина лет сорока пяти. Иван только открыл рот, чтобы изложить просьбу, а она посмотрела на него, как мать на непутевого сына, и не дала договорить:
-   Сегодня можно.

Провела по коридору и открыла ключом дверь каптерки. Там гора матрасов и сразу бросившийся в глаза алюминиевый электрический чайник на подоконнике. Разрешила вскипятить. И в душ позволила, и омылочек там нашел не меньше спичечной коробки. Целый комплекс везений. Объединим в одно, третье, на сегодня последнее и назовем: «хорошо на ночь устроился».

Тепло, сухо и очень мягко на матрасах. Уличный фонарь наполняет каптерку через окно слабым светом. На полу круто заваренный горячий чайник, а рядом на газетке разломанный хлеб. Уют и благодать, я вам доложу, необыкновенные.

«Поправятся мои дела обязательно» – блаженно строит прогноз Иван. А кто-то внутри: «Ничего они не поправятся. Ты же ничего для этого не делаешь. Давно мог бы водителем устроиться». «Устроиться мог, а работать не смог бы» – возражает Иван. «Ну, тогда как же они поправятся?» – не учтиво спрашивает любопытный «кто-то», снижая яркость ощущения комфорта. «Ну… произойдет что-нибудь положительное». «Когда это у тебя в жизни «что-нибудь положительное» само собой происходило? – не унимается «кто-то» – ты два месяца провалялся на диване у своих родных, глядя в потолок. Чего дождался?» Нечего Ивану ответить. Страшно вспомнить чего  дождался.

Договорившись с Николаем, чтоб тот  ждал у моста, положил в кабину карабин и поехал в поселок. Покурил там с полчаса, подрулил к мосту и выменял карабин на свою свободу. Конечно же, счастливый участковый предпринял попытку узнать, кто его обокрал, но ничего не добился, да не очень-то и старался. Откуда патроны – даже не спросил.

Что-то пугающе странное и непонятное произошло после этого с Иваном. Ночью много раз просыпался без видимой на то причины. Малоподвижным взглядом долго рассматривал потолок курятника. Утром пошел к своим и улегся на диван – не поехал вывозить оставшиеся двадцать кубометров древесины. Лишь через три дня снова появился в своем хозяйстве. Похоронил уже сильно пахнувшую заколотую собаку, собрал и утопил патроны, сжег на костре дубленку, забрал у бабы Мани корову и застрелил. Едва хватило энергии разделать тушу. Лето – хранить негде. Пришлось быстро, а потому дешево, продать мясо. Теленка бабе Мане оставил, чем сильно порадовал бабушку, – ее корова почему-то не покрылась после нескольких свиданий с быком.

Деньги за говядину жене отдал и снова на диван.

Стали по ночам одолевать кошмары. Вот он молодой и внешне очень здоровый стоит в положении низкого старта на стадионе. Пальцы рук на гаревой дорожке, ноги в шиповках уперлись в стартовые колодки. Команда «внимание» уже  прозвучала. Судья поднял стартовый пистолет. Но Иван знает, что не побежит он. У него открытый, кровоточащий перелом  голени. Обломки  кости разорвали мягкие ткани и торчат наружу. Самое скверное, что о переломе знает и видит белеющую кость только сам Иван. Ни судьи, ни громадное количество зрителей ничего не замечают. Иван знает, что они как бы заколдованы, и бесполезно говорить о травме и показывать ее. Посмеются и назовут симулянтом. Но кем его назовут, когда он после выстрела беспомощно упадет на линии старта?

Легкие упреки жены сменились прямыми обвинениями в тунеядстве. Затем вовсе разговаривать перестала. Поставив еду на стол кухни, она стучала кулаком в стену – иди, мол, есть, тунеядец. И покидала кухню.

Сын-первокурсник тоже не разговаривал и никогда не заходил в комнату, где тунеядствовал Иван. «Ты мне отец только по документам» - произнес он однажды вечером.

На утро Иван уехал на попутке в Магадан.

Заявления он не забрал. Воров не нашли. Автомобиль «Урал»  стоит у Петра во дворе, ржавеет. Оборудование фермы быстро растащили местные тепличники. Затем и постройки разобрали на дрова и материалы. Хорошо унавоженный огород за одно лето сильно зарос бурьяном.

Все для Ивана благополучно закончилось. Не привлекут ни за укрывательство преступника, ни за незаконное хранение нарезного оружия и боеприпасов к нему, ни за воровство дубленки и карабина. И «мужики из Отделения борьбы с экономическими преступлениями» не приехали.


                Эпилог

Через два года уже в конце сентября завалило Магадан снегом. Сырая белая масса громадными кусками налипла на ветках деревьев, заборах, на черных стальных решетках оконных проемов. Снегопад не сопровождался ветром, и спокойно падающие большие хлопья равномерно покрыли землю и крыши домов – везде по колено. Через два дня снег уплотнился, и оказалось, что его всего-то не больше четверти метра. А через три дня после снегопада высота покрова еще заметно уменьшилась. Снег загрязнился и перестал радовать белизной детвору, что за два дня радостно налепила снежных баб во дворах домов. Похолодало до минус пяти, что не нормально для конца сентября. Магаданцы гадали: растает аномально ранний снег или «законсервирует» его мороз до весны?

Через день – плюс восемь. Потекли грязные потоки по асфальту улиц. Речка Магаданка поднялась и потащила  помутневшую воду в бухту Гертнера.

Приблизительно на километр отступает вода во время отлива в этой бухте с пологим дном. На влажном песке остается столько морской капусты, сколько любой пожелает набрать, - хоть на грузовике заезжай за ней на обнаженное отливом дно. Капусту эту солят на зиму, как черемшу в Приморье и в восточной Сибири. Но  в сентябре берег пустынен и уныл. Даже днем никого уже не интересует этот богатый йодом продукт. А сейчас стемнело, и луна освещает мрачный берег. Вода отошла, и далеко теперь чуть белеющие  барашки волн. Видны вдали и три скалы, три утеса, что выставили свои вершины над поверхностью моря. «Три брата» - называют их магаданцы.

Тишину нарушили несколько громких мужских голосов и скрип камней под энергичными шагами людей:
- Вон, наш «клиент». Я видел этого днем, он чайку на крючок поймал. Эй, бичара, стой!

Иван побежал.
- Стой, говорю! – крикнул тот же голос.
- Не убежит, догоним, - произнес другой.

Спотыкаясь и, поэтому,  опираясь, иногда, руками на мокрую, местами покрытую не успевшим растаять снегом гальку Иван Гнедой быстро, как только мог, бежал вдоль берега бухты Гертнера. Тяжелые болотные сапоги с закатанными голенищами и колотивший по спине, сбивающий дыхание рюкзак за спиной с морской капустой и пойманной еще днем чайкой сильно мешали. Невозможно быстро выбросить рюкзак – лямки на груди скреплены двумя завязанными в узлы ремешками, чтоб не сваливались с плеч. Оглядываясь, он видел, что преследующие его молодцы, числом около десяти и возрастом никак не больше двадцати годков, бегут быстрее и дистанция до них зловеще сокращается. Впереди пустынный бесконечный берег. Слева обнаженное отливом дно моря. Направо, от моря – подъем, который он не преодолеет с достаточной скоростью. Да и, если повернуть направо, молодцы побегут наискосок, сокращая себе дистанцию, и быстро догонят. Но и прямо бежать бессмысленно – уж очень сдерживают бег сапоги и рюкзак. Догонят.

Иван перешел на шаг – будь, что будет, - не убьют же, в конце концов.

Его преследовала группа не пьющих, не курящих, положительных молодых людей, ведущих здоровый образ жизни и регулярно посещающих спортзал с тренажерами для наращивания мышечной массы. Эти бодрые и правильные ребята, переполненные бескорыстной социальной активностью, решили очистить улицы, скверы, парки, подъезды и чердаки Магадана от бомжей. Их решительная деятельность началась месяц назад. «Месили» они ногами только бичей, а не добропорядочных граждан, поэтому даже оперативной информации об этой общественной инициативе в милицию пока не поступало.

Иван их сразу узнал по самоуверенному громкому галдежу и спортивной походке. Он вернулся в Магадан два дня назад. Вчера, затаившись этажом выше, он видел, как они внутри недостроенного дома «воспитывали» ногами его «коллегу». Закончили тогда наставлением: «Бичара хренов, мы тебе спокойно жить не дадим. Выметайся из Магадана или работай, живи, как люди».

Больше года бросала судьба Ивана по поселкам Колымской трассы в поисках случайного заработка. В поселке Дебин узнал, что через два месяца после того, как Рваный ушел, его застрелил милиционер на посту ГАИ. КАМАЗ, в котором рядом с водителем ехал Рваный, остановили. Пассажир как-то неудачно повернулся и, несмотря на темные очки, постовой сбоку заметил выпученный глаз. Попросил снять очки и показать документы – вспомнил прошлогоднюю ориентировку с фотографией. Рваный побежал, но пуля догнала. Расследование признало применение оружия правомерным.

Два раза заезжал Иван к жене. Узнал, что сын успешно учится в Магадане, – одни пятерки. Дочь тоже поступила в этом году в университет в Новосибирске. Спросил: «Отправляешь деньги каждый месяц в два адреса?» «Отправляю в Новосибирск, а Вовка каждые выходные приезжает на попутках из Магадана. Я еще  ставку уборщицы взяла. Ты оставайся, если хочешь. Придумаем что-нибудь, устроишься на работу».

Не остался. Ушел собирать окурки по подъездам и рыться в мусорных контейнерах.

Первый настигнувший Ивана парень сильно толкнул его в спину руками, чтоб сбить с ног, и у него  это получилось. Следующий с разбега хотел ударить в живот, но Иван успел сгруппироваться, закрыть лицо руками, а живот локтями. Удар пришелся по локтевым суставам обеих рук. Третий двинул ногой в лицо и выбил суставы двух пальцев, что прикрывали нос и глаза. Следующий - в спину, ниже рюкзака, по ребрам. Каждый нанесший удар борец за нравственную чистоту общества отбегал, чтоб не мешать единомышленникам сражаться за идею, делал небольшой круг и пристраивался в хвост образовавшейся очереди. А, тем временем, следующий разбегался для удара. Эту технологию Иван наблюдал уже в недостроенном доме.

Иван перестал ощущать удары, когда очередь дошла до высокого красавца в коричневой кожаной куртке. Парень в куртке разбегался, и Иван хорошо рассмотрел его сквозь раздвинутые, с выбитыми уже суставами, пальцы, прикрывавшими лицо.

 Экзекуцию закончили тем же нравоучением: «…  работай, живи, как люди».

*            *            *


Иван не чувствовал ни холода, ни боли в избитом теле. Он сидел на камнях и впервые за последние сорок лет беззвучно плакал. Слезы текли по его нечесаной бороде. Коричневая кожаная куртка покупалась три года назад на деньги, полученные с квартиранта Рваного.

 Луна ненадолго зашла за тучу, и Вовка, бесплатно  выполняя «общественный долг», не узнал отца.

Слезы высохли. У Ивана перед глазами, как кино, пошли многочисленные и счастливые эпизоды общения с маленьким Вовочкой. Пацан с раннего детства отличался веселым характером и сообразительностью.

Холод забирался под одежду. По телу пошла мелкая дрожь, а губы посинели.

«Кино» про Вовку продолжалось, и дрожь вскоре прошла. Стало тепло и приятно. Потянуло в дрему.

 Иван ясно понимал, что засыпает навсегда, но не пошевелился, не стряхнул с себя сонливость. Инстинкт самосохранения подсказывал: «Вставай. Замерзнешь». Но только голова чуть пошевелилась, заставил Иван заткнуться разумного советчика. 

*            *            *

   Тело Ивана нашел милицейский патруль. Причина смерти в протоколе – переохлаждение. Документов при нем не было. Паспорт спрятан на чердаке, где он намеревался сварить на маленькой электроплитке пойманную на рыболовный крючок  чайку и съесть без хлеба, с морской капустой. Один раз показали Ивана по телевизору: «…найдено тело мужчины…», просим, мол, помочь опознать. По стечению обстоятельств никто из родных не видел этого сообщения. Знакомые, наверное, видели, но или не узнали избитого Ивана, или не захотели звонить.

Похоронила его муниципальная служба. На могиле деревянный крестик и номер… нет, не назовем номер, чтобы не причинять лишних хлопот добропорядочным людям, без патологических крестьянских генов.   


                Александр Румянцев
               
.