Волк повесть

 
                Глава первая

     Уже много дней Гэлбэр кружил по таежным хребтам и падям, разыскивая звериные тропы и водопои. Доной, отец красавицы Алду, сказал ему: ”Если приведешь ко мне живого пятилетнего волка - моя дочь будет твоей женой.”
     От берегов священной Зулхэ  до белых вершин Хухэя  Доной слывет самым богатым и жадным человеком. Говорят, он сам не знает, сколько у него коров, лошадей и овец. Каждую весну он загоняет табуны и стада в широкую предгорную падь, что с западной стороны истоков Зулхэ и издалека смотрит, как на котел с мясом. Если переполнится, то хорошо, если нет - плохо. Богат Доной, много у него скота. И живет он в большой юрте из белого войлока как вождь племени.
     Осенью, когда с первым снегом соплеменники выезжают на облавную охоту, Доной всегда остается в своем стойбище, отговариваясь разными причинами. Больше всего он любит торговать с купцами, которые каждое лето приезжают с верблюжьми караванами с юга или юго-запада. Те, которые приезжают с юга, больше спрашивают медвежью желчь и рога изюбря, а те, что с юго-запада, ценят шкурки соболя и нерпы. Доной умеет торговаться и с теми и с другими. В племени с ним считаются, но не любят: не той жизнью живет, которой жили предки, не имеет в сердце отваги и благородства - одна хитрость и жадность.
     Не богатство Доноя, не скот был нужен Гэлбэру. Многочисленные стада никогда его не прельщали. Наоборот, он считал что возня с коровами и овцами - недостойное дело для людей их родственных племен, булагатов и эхиритов, исконных охотников-облавщиков. Ведь раньше всегда так считалось. Их предки презирали тех, кто пасет баран и коров. Гэлбэр даже не ел скотское мясо. Но теперь настало другое время. В племенах уже нет былого единства, завещанного предками.
     Многие рода, забросив дело предков - облавную охоту на зверя, начинают заводить скот. Даже старшие братья Гэлбэра вместе с двоюродными и троюродными братьями три года назад тоже пригнали табун лошадей из южных степей и теперь пасут их в долине.
     Но Гэлбэр не пойдет их дорогой. Он будет жить жизнью предков. Костянные острия его стрел давно не знают промаха и длинногривый иноходец не знает устали. Этого коня он получил на прошлогодней облавной охоте, на скаку прострелив правую почку бегущей косули. За это старейшины наградили его иноходцем и дали звание мэргэна . Нет, пусть даже все племя перейдет на скотское мясо, он будет охотиться в одиночку. Так он решил.
     Ему не нужны стада и табуны Доноя. Ему нужна его дочь Алду, красивее которой он никого не знал в соседних племенах. Ее он увидел в прошлом году на тайлгане * обрезания лошадиных грив и с тех пор она не выходила из головы Гэлбэра. Глаза ее - глаза молодой маралихи - снились ему по ночам и мерещились днем.
     Гэлбэру пятнадцать лет, давно настала пора поставить свой очаг. Многие его сверстники уже имеют жен и детей.
     Отец и мать Гэлбэра давно ушли в мир предков. И он рассказал о своем желании братьям. Они сидели в юрте старшего брата Узура. Тот, двадцатилетний глава их айла, сидел на хойморе , молча слушал его, задумчиво пощипывая черные усики. Высокий и широкоплечий, среди соплеменников он слыл хорошим воином и охотником. Несмотря на молодость, был умен и расчетлив, никогда не начинал дело, не обдумав до конца, за что старейшины рода всегда ставят его в пример другим.   
      - Кого ты хочешь взять? - выслушав его, спросил Узур.
      - Дочь Доноя, - ответил Гэлбэр.
      - Какого Доноя? - не понял средний брат Хурса. На два года моложе Узура, Хурса как близнец был похож на него и во всем следует ему.
      - Из булагатов - внутренне напрягаясь, сказал Гэлбэр.
      - Дочь богатого Доноя? - братья насмешливо, как на несмышленыша, смотрели на него. - И ты подумал что он отдаст тебе свою единственную дочь?
      - Сначала ты попроси у него медное зеркало и посмотри на себя, - посоветовал еще Хурса. - Может быть тогда передумаешь.
      - Чем я хуже других? - нахмурился Гэлбэр. - Пусть он назначит мне любое испытание, я выполню.
      - Оставь эту затею, - уговаривал его Узур, положив свою тяжелую руку ему на плечо. - Ничего хорошего из этого не выйдет. Доной придумает так, что ты или никогда не сможешь выполнить его условие или погибнешь. Мы знаем его получше чем ты.
      - Значит, вы не поедете со мной? - спросил Гэлбэр вставая.
      - Нет, - наотрез отказались братья. - И тебе лучше не позорить себя перед людьми.
     “Непонятными стали братья с тех пор, как стали пасти скот, - думал Гэлбэр, крупной иноходью пуская коня в сторону летников Доноя. - Как будто побаиваются этого мешка с салом. И многие теперь стали заискивать перед ним только потому, что тот накопил столько скота. А кто он перед людьми, этот Доной? Большой нойон, повелевающий племенами или, может быть, черный шаман зарин , говорящий с восточными небожителями? Нет. Он не шаман и не нойон. По законам предков он такой же соплеменник, как и все другие...”
     Но Доной встретил его не как равного: даже в юрту не пригласил. И в словах его Гэлбэр все время чувствовал скрытую насмешку. А пастухи, присевшие неподалеку послушать их разговор, с ухмылкой переглядывались между собой. Но Гэлбэр решил не отступаться от задуманного. Чтобы не терять достоинства перед богачом, он разговаривал с ним не слезая с коня.
      - Я знаю ваш род, - говорил тот, стоя перед входом своей юрты и хитро жмуря без того узкие щелки глаз. - Знал отца твоего, мы с ним были почти ровестники. Хороший был человек, жаль что рано укочевал из этого мира. Помню и деда. Знаю братьев твоих, умные и отважные парни. Ведь это они три года назад с юга пригнали аж четыреста голов лошадей? Ха-ха-ха! Говорят, всю дорогу, как уходили от погони, объезжали диких коней из табуна. Так и ушли от целой полусотни. Ведь необъезженных коней и восточные черти не догонят, потому что они бегут быстрее всех чертей, ха-ха-ха. Ведь это правда так было? Да, удалые парни, что им попало на клык, того уж не упустят. Хороший у вас род и породниться с вами никто не откажется. Но я должен узнать тебя. Покажи что ты можешь.
     И Доной замолчал , еще уже зажмурив глаза, так, что те у него почти закрылись.
       - Я объезжу любого коня из вашего табуна или добуду любого зверя из нашей тайги, -
обрадовавшись, с готовностью ответил Гэлбэр.
     Но Доной разочарованно покачал головой. Улыбка исчезла на его лице и глаза, наконец, раскрылись - ядовито-колючие, как осиные жала.
      - Коней объезжают мои табунщики, а зверей добывают и другие охотники, но ведь я не отдаю им свою дочь в жены, - желчно сказал он.
     Гэлбэр удивленно смотрел на него.
      - Что же я должен сделать?
      - Подумай.
     Гэлбэр долго молчал, тер вспотевший лоб, гадая что нужно этому разжиревшему хорьку.
      - Говорите вы, - наконец, сдался он, ничего не придумав. - Я выполню все, что вы скажете.               
     Доной усмехнулся, снова покачал головой, задумчиво глядя в землю и только потом поднял взгляд на Гэлбэра.
      - Приведи сюда взрослого волка не моложе пяти лет и тогда моя дочь будет твоей женой.
     Гэлбэр никогда не слышал, чтобы живьем ловили взрослых волков. Зачем? Ведь приручают их еще слепыми щенками. “Не хочет отдавать мне дочь, - понял он. - Думает что испугаюсь и отступлюсь, а если нет, то погибну в тайге от волчьих клыков. Хитрый человек и хитро придумал: и дочь отдавать не хочет и род наш разозлить открытым отказом боится. Правы были братья.”
     Доной, довольный своей выдумкой, насмешливо оглядывал Гэлбэра. Но ни одна жилка не дрогнула на лице молодого охотника.
      - Хорошо, - спокойно сказал он и твердо посмотрел в глаза Доною. - Я приведу к тебе взрослого волка. И ты отдашь мне свою дочь.
     Брови Доноя дрогнули, глаза на мгновение расширились, цепко всматриваясь в лицо Гэлбэра и снова сузились в притворной улыбке.
      - Отдам, - подтвердил он, все так же улыбаясь сквозь пристальный взгляд.
      - Тебя слышали твои пастухи и ты не забудь об обещаном, - Гэлбэр уже знал что в этом разговоре верх возьмет он. Но если потом откажешься от своих слов, то пусть приведенный мною волк съест тебя и это будет наказанием тебе за обман. 
     Сидевшие на земле пастухи перестали ухмыляться, лица их напряглись. Было видно, они уже жалели о том что присутствовали при этом разговоре - он становился опасным. Если этот спор дойдет до суда племени, то они, как свидетели, будут отвечать на вопросы старейшин. Чем это обернется для них, знают одни небожители. Тот, против кого они скажут, может потом со своими сородичами и отомстить. И пастухи теперь хмуро переглядывались с опущенными головами.
     Гэлбэр остро смотрел в глаза Доною. Тот побледнел от последних его слов и, сжав губы, пытался перебороть взгляд Гэлбэра. Долго они смотрели друг на друга, и вот глаза Доноя не выдержали, моргнули раз, другой, и опустились вниз 
      - Пусть будет так, - лишь сказал он. - Небо нас рассудит.
      - Да, пусть небо нас рассудит, - согласился Гэлбэр. – Оно всегда справедливо.
     Он попрощался кивком головы, повернул нетерпеливо переступавшего коня и сдержанным шагом поехал обратно.
     Вернувшись в стойбище, он сразу зашел в юрту старшего брата. Узур и Хурса по-прежнему сидели вместе. Перед ними в деревянном корытце дымились куски горячего мяса. По блеску в их глазах было видно что братья выпили архи.
      - Ну, как съездил? - спросил Узур, как только младший брат, согнувшись под пологом, вошел в юрту.
     Гэлбэр сел перед очагом. Хурса придвинул к нему корытце с мясом. Не притрагиваясь к еде, Гэлбэр передал им весь разговор с Доноем.
      - Ты глуп как только что родившийся ягненок! - рассердился старший брат Узур.
      - В его голове вместо мозга, видно, коровье дерьмо, - добавил Хурса.
      - Что я не так сделал? - покраснев от обиды, Гэлбэр смотрел на братьев.
      - Смотри, он еще спрашивает, - с ненавистью оглядывал его Хурса. - Мы столько времени ищем дружбы с Доноем, а сегодня ты поссорил с ним весь наш род до восьмого колена потомков.
      - Раз уж он стал с тобой разговаривать, ты должен был сказать что пригонишь ему с юга тысячу коней. Только этим можно заставить его трепетать от радости, - объяснял ему Узур, нагибаясь к нему через очаг. - Ведь он сказал тебе подумай, значит, он этих слов ждал от тебя. И тогда, может, он и сам подумал бы.   
      - А ты не понял зачем ему пятилетний волк нужен? – зло пронизывал его взглядом Хурса. - Если нет, то я подскажу тебе... Ум у тебя как у пятилетнего, ну и волк чтобы пятилетний тебя сожрал... и его от глупого жениха избавил... - пьяные его глаза не отрываясь смотрели на Гэлбэра. - А ему зять с головой нужен. Чтобы тут не пусто было, - он постучал себя пальцем по потному лбу. - Чтобы после смерти его табуны ветром не сдуло. Ты понимаешь теперь хоть что-нибудь или нет?
      - Я никогда не буду пасти скот, - сказал Гэлбэр.
      - Тогда ищи жену в другом месте, - улыбнулся Узур. - Лучше у хамниганов . Ты им понравишься.
      - Только иноходца оставь, - и тут нашел что добавить Хурса. - Хамниганы не любят конского запаха.
      - Нет, женой мне будет дочь Доноя! - упрямо сказал Гэлбэр.
     Братья переглянулисьи громко расхохотались.
      - Тебя очень трудно понять... - наконец, кончив смеяться, начал было Хурса.
      - Подожди, - Узур холодно взглянул на него. - Нехорошо перебивать старших, не забывай это. А то что ты обещал Доною, над этим надо подумать, - он перевел взгляд на Хурсу. - А если он приведет волка этому тарбагану? Ведь пастухи слышали разговор... Понимаешь?
     Тот от волнения привстал на месте, протрезвевшими глазами глядя на старшего брата. Узур снова посмотрел на Гэлбэра.
      - Мы поможем тебе поймать волка.
      - Нет!! - будто ошпареный, крикнул он в ответ. - Я никогда не оскверню уста ложью! Я сказал что поймаю один, значит, один и сделаю это.
      - Сначала выслушай, - досадливо поморщился Узур. - Ты молод и пока еще мало что знаешь. Лгать грех, и хорошо, что ты этого не забываешь. Но Доной хочет обманом послать тебя на смерть. В одиночку ловить взрослого волка дело опасное, а для такого молодого и горячего как ты - гибель. И Доной это хорошо знает. Значит, он твой враг, а на обман врага надо отвечать большим обманом. Иначе не долго пробудешь в этом мире.
     Гэлбэр, насупившись, хмуро смотрел на холодную золу очага. Хурса искоса поглядывал то на него, то на старшего брата и криво усмехался, будто говорил: “Никогда в эту глупую голову что-нибудь путное не вобъешь.”
    Узур терпеливо внушал Гэлбэру:
      - Ты не хочешь пасти скот,  хочешь жить жизнью предков. Но прошедший день нельзя вернуть, как ни пытайся, он останется в прошлом. И времена облавной охоты уходят. Таких как ты с каждым годом все меньше. Раньше уважали тех, у кого твердая рука и отважное сердце, теперь - у кого большие стада. Посмотри на Доноя. В старое время его и человеком не считали бы: не воин и не охотник. Но жизнь изменилась. Не имея ни силы в руках, ни храбрости в сердце, он подчиняет себе соплеменников. Вот что такое скот! Вся жизнь в племенах стала такая и мы, сыновья своего племени, должны жить этой жизнью.
        - Вы сами забросили обычаи предков, да еще и меня этому учите? - Возмущенный в душе, он еле сдерживался чтобы не показать презрения на лице. - А что скажет отец, когда призовет нас к себе?
         - Вон что о нас он думает! - Хурса долго смотрел на него изумленными глазами, потом взял плетку, торчавшую из голенища гутула. - Сейчас я научу его разговаривать со старшими братьями.
      - Подожди, - остановил его Узур и снова посмотрел на Гэлбэра. - Почему ты так говоришь? Разве мы не ездим каждую осень со всеми на облавную охоту и не приносим жертвы звериным мясом и кровью нашим предкам? Через шаманов мы обращаемся к ним и они довольны нами. Верно, наши предки не пасли скот. Но в их времена звери в лесу были бесчисленны, как комары в долине. А как много стало людей, одних только нас, потомков синего быка  и пестрого налима  сколько развелось! Племена размножились, зверей становится мало. Если все будут как в старину охотиться круглый год, что останется потомкам? Настало время об этом думать и наши предки знают это.
     Гэлбэр молчал. Братья тоже молча смотрели на него. Узур, улыбнувшись, положил свою руку ему на плечо.
      - Мы поможем тебе поймать волка.
      - Нет! - Гэлбэр непримиримо дернул головой. - О зверях и людях, может быть, вы говорите верно. Я буду думать об этом. Но Доною я сказал что волка поймаю один и я не нарушу своего слова. Я еще не забыл слова нашего отца: лучше десять раз украсть, чем один раз солгать.
      Это было последнее, что Гэлбэр сказал тогда братьям. И с тех пор он рыскал по тайге, переходя из одной пади в другую, с одного хребта на другой. С собой у него были лишь лук со стрелами, короткое копье и мадага . Шел пеший. Коня он оставил в табуне у братьев: здесь ему надо ходить безшумно, подкрадываться на солонцы и водопои, а звери коней чуют издалека.
      Много оленных троп прошел Гэлбэр, но подходящего места, чтобы можно было ждать волка, так и не нашел. На солонцах и водопоях валялись шкуры и кости недавно задранных косуль и изюбрей - значит, другие еще не скоро осмелятся приблизиться к тем местам. А не будет их - не будет и волков.

                Глава вторая

     На шестой день к вечеру Гэлбэр спустился в маленький распадок между двумя пологими склонами. Солнце только что скрылось за вершиной недалекого, плешивого от давнего пожара и местами заростающего молодым лесом хребта. По дну распадка, с шумом пробиваясь между большими белыми камнями, протекала горная речка. Выше, шагов за пятьсот, должен был быть косулий водопой: в начале прошлой осени он проходил там с двумя сородичами, когда старейшины племени послали их разведать места для облавной охоты. Под крутым склоном горы, густо заросшим кустами смородины, там было удобное место для засады и Гэлбэр надеялся что духи-хозяева этих мест на этот раз будут благосклонны к нему.
     Гэлбэр сел на камень у берега. Перед ним вода с плеском и шипением перекатывалась вниз по распадку, далеко в горах отдаваясь невнятным эхом. Перейдя за этот день четыре больших отрога, Гэлбэр чувствовал как сильно устали его ноги. Но если было бы нужно - он  знал и гордился этим - мог пройти еще столько же по этим горным тропам. 
     “Если в эти дни волков там не было, то косули, нализавшись за ночь на солонцах, придут туда утром, - размышлял он, глядя, как пенная вода бьется о камни. - А за ними должны прийти волки. Может быть, будет один волк. Тогда это будет моя добыча.”
    Сумерки быстро сгущались в тайге, за дальними деревьями было уже темно и Гэлбэр решил остановиться на ночь, чтобы к водопою подойти назавтра. Перед тем как скрадывать зверя, сначала нужно осмотреть место: с какой стороны следы подходят к воде, куда ветер относит запахи, откуда волк может напасть и где самому спрятаться. Ночью этого не сделать, а утром там уже будут звери.
     “Придется пропустить один день, - с досадой думал Гэлбэр, - Завтра после полудня осмотрю место, найду где укрыться, а послезавтра на рассвете буду ждать. Только бы удача опять не отвернулась... Помогите мне, великие хозяева леса, - мысленно обратился он к духам местности. – Я Гэлбэр, из рода шоно племени эхирит, сын Егсоя, внук Ангара, правнук Амбагая, праправнук Босхола, прапраправнук Халтая… прошу вас, вершителей судеб людей и зверей, дайте мне приручить пятилетнего волка из вашего стада, чтобы я смог получить в жены ту, что зажгла в моем сердце огонь...”
     Помолившись, Гэлбэр двинулся в сторону от речки, чтобы шум бурлящей воды не мешал слушать звуки леса. Пройдя шагов двести, он остановился у большого кедра с выпирающими из земли корневищами. Положил копье на землю, ослабил ременной пояс, отцепил хоромго  с колчаном. Огонь разжигать не стал - водопой близко, можно отпугнуть зверей. Стало совсем темно, лишь высоко в небе, в просветы между деревьями проглядывали звезды. Гэлбэр сел на корточки, внимательно осмотрелся вокруг, послушал. Было тихо и спокойно. Тогда он привалился к толстому корневищу кедра, покрытому мягким мхом и, подложив руку под голову, заснул.
     Проснулся он мгновенно и сразу нащупал рукоять своего мадага. Безшумно вскочил, напрягая зрение и слух. Ночь еще не кончилась и в лесу было тихо. Гэлбэр долго стоял на месте, вслушиваясь в тишуну леса. Вблизи никого не было. Не было и посторонних звуков или запахов, но он верил своему чутью: где-то недалеко появилась опасность. Не заметив поблизости ничего, что могло его разбудить, Гэлбэр прижался спиной к дереву и стал ждать. Короткое копье прислонил рядом к стволу кедра, потуже затянул ремень, прицепив хоромго и колчан. Вынул толстую, на лося, стрелу и приложил к тетиве лука.
     “Что это было? - подавляя беспокойство на сердце, он всматривался в темные тени кустов и деревьев. - Звук? Запах?.. Человек или зверь?”
     В лесу ночью лучше встретиться с человеком, чем со зверем. Человек, если не вражеского племени, не опасен. Человеческий язык понятен и всегда можно узнать, чего он хочет. Даже если он враг, его можно обмануть или скрыться. А звери бывают разные: голодные, злые или когда-то раненные человеком и затаившие месть. Их нельзя понять, нельзя обмануть. От них можно только защищаться. А для этого нужно суметь упредить внезапный удар. А это может только тот кто способен ждать и смотреть...   
     Вдруг издалека, со стороны речки, еле слышно донеслось конское фыркание и тут же невнятный человеческий голос, будто кто-то негромко прикрикнул на коня. Значит, это люди. Гэлбэр облегченно вздохнул, но тут же его охватила новая тревога: так далеко в тайгу могут забрести только охотники. И идти они могут только на косулий водопой, на тот же, что и он. “Испортят мне охоту! - раздраженно подумал он, закусив нижнюю губу. - Надо выйти к ним и спросить, куда идут. Если на водопой, то пусть уходят. Я пришел сюда раньше их...”
     Гэлбэр вышел из-под ветвей кедра и, осторожно перешагивая через валявшиеся по земле сухие сучья, пошел на звук. «Двое или трое их должно быть, не больше, - думая так про себя он шел, пристально оглядывая неясные очертания ночного леса. - Бесшумно идут, значит, на водопой... Только кто это, наши, соплеменники или чужие? Если чужие, могут заупрямиться. Хотя закон в тайге для всех один: охотится тот, кто пришел первый. Кто бы это ни был, уступать не буду.”
     Прокрадываясь от дерева к дереву, Гэлбэр прошел около сотни шагов. Шум речки в низине распадка доносился сюда значительно громче. Уже должны были показаться эти люди, но никого пока еще не было видно. Вокруг, застыв неподвижными тенями, стояли лишь кусты и деревья. Не подавали они и явных признаков: ни голосов своих, ни запаха, ни топота копыт. Это было уже подозрительно. Гэлбэр остановился и снова стал слушать. Задерживал дыхание и до звона в ушах напрягал слух, пытаясь поймать хоть маленький шорох. Тишина была мертвая. Только речка в стороне назойливо и громко нашептывала о чем-то своем.               
     “Так тихо они могут вести себя только если почуяли меня и ждут других моих знаков, - решил Гэлбэр. - Тогда дальше идти опасно. Наверно, зарядили луки и ждут, когда я покажусь. Лучше будет подождать когда они сами выдадут себя.”               
     Постояв немного, Гэлбэр огляделся вокруг и выбрал широкий, ветвистый куст, темневший в десятке шагов справа. Тихо пройдя к нему, он лег на землю и заполз под его тень. Уперев подбородок в жесткую траву, из-под свисаюшей к земле листвы он осматривал спускающуюся перед ним к речке распадок.
     Ждал он долго. Лес по-прежнему глухо молчал. Гэлбэр чувствовал, что люди затаились где-то рядом, но не мог уловить ничего, что могло бы выдать их. Это раздражало, все больше заставляя сомневаться в своем чутье. “А может, никого там и нет? - раздумывал он, недовольно хмурясь, выглядывая из своего укрытия. - Просто злые духи решили посмеяться надо мной?”
     Наконец, не выдержав, Гэлбэр решил идти дальше и тут, выбираясь из-под куста, совсем рядом - шагов за шестьдесят или семьдесят перед собой - снова услышал короткое фыркание. “Ну, вот они! - облегченно вздохнул он, замирая на месте. - Еще немного и вышел бы на стрелу. Верно говорил отец: ум подведет, а чутье никогда не обманет.”
     Не дождавшись больше ничего, Гэлбэр решил обойти их и выйти к ним сзади.
     “Затаились, значит, и вы вправду учуяли меня, - насмешливо говорил он про себя  им, бесшумно передвигаясь между деревьями. - Может быть, я всхрапнул во сне, а вы услышали. Ну, смотрите хорошенько вперед, а я выйду к вам со спины”.
     Он остановился прямо против того места, где фыркнул конь, послушал еще и тихо двинулся вперед. Обошел несколько молодых сосен. Впереди, за верхушками деревьев, проглянуло ночное небо. Лес там, как будто, редел или кончался. Гэлбэр внимательно осмотрелся и осторожно шагнул дальше...
     Это была маленькая поляна шагов в сорок шириной. Пригнувшись за кустом, Гэлбэр оглядел ее. На том краю еле различимыми тенями, мордами друг к другу, стояли две лошади. Всеми силами напрягая зрение, Гэлбэр скорее угадал чем увидел двоих людей, сидевших между ними в высокой траве. “Наши или чужие?.. Хоть свои, хоть чужие, а ночью подходить к ним одинаково опасно, - мысленно говорил он себе, сдерживая дыхание и глядя на них. - Среди наших тоже полно недооумков, прошьют стрелой не разобравшись. Торопиться не нужно.” И он решил дождаться утра.       
     Неизвестные люди были совсем близко, на таком расстоянии можно услышать и вздох, но Гэбэру помогал шум недалекой речки, заглушавший звуки вокруг. И все же он был осторожен. Бесшумно зайдя за толстый ствол сосны, он медленно опустился на колени, стараясь не хрустнуть суставами ног или сухой палочкой под собою. Выпрямил туловище и расслабил мышцы.
     Выглядывая одним глазом из-за ствола, Гэлбэр неотрывно смотрел на безмолвно застывних в сорока шагах от него людей. И чем дольше он смотрел, тем сильнее изумлялся. Люди эти вели себя совсем не так, как если бы почуяли что-то внезапно. “Если бы они шли по тропе и вдруг им показалось что впереди кто-то есть, то не расселись бы тут как сваты на свадьбе, а зарядили бы луки и спрятались за деревья. А если остановились чтобы дождаться рассвета, то почему не шевелятся и не издают ни звука, будто в дозоре сидят? Почему не расседлывают коней, а держат их наготове? Почему не ложатся спать, чтобы набраться сил?..  Так могут вести себя только люди, которые чего-то ждут - и ждут тайно.” 
     Теперь Гэлбэр был уверен, что эти люди кого-то здесь стерегут. Но кого? Что не зверя - видно и выжившей из ума старухе. Тогда не держали бы коней рядом: они выдадут охотников за сотни шагов. Да и зачем им охотиться ночью? Зверей здесь и днем в каждой пади полно... А если не зверя они ждут, значит, дело тут связано с человеком. Но какого человека можно ждать в такой глуши? Это не хамниганы, те не ездят на конях, это монголы. Днем здесь Гэлбэр никаких следов человека не заметил.
    “Может быть, кто-то должен сюда прийти?” -  неуверенно гадал он, перебирая в мыслях, каких людей можно ждать ночью за пятью хребтами от степи, да еще вот так затаившись.
     На рассвете Гэлбэр удивился еще больше. Лишь только звезды стали меркнуть и небо на востоке из черного стало превращаться в синее, люди на поляне засобирались. Прихрамывая на затекших ногах, стали взнуздывать коней, подтянули подпруги. Один был приземистый, коротконогий, с длинными, ухватистыми руками, другой - повыше и тоньше станом. Оба сноровисто шевелились и молчали, словно немые. Вооружены были лишь луками и стрелами.
     Приготовив коней, они из переметных сум достали куски варенного мяса, угостили духов, бросая кусочки на восемь сторон и, присев в траве друг против друга, начали есть. Все это они делали слаженными движениями, быстро и бесшумно, без слов понимая друг друга.
     Сидели они теперь боком к Гэлбэру. Он из-за своего укрытия смотрел как те рвали зубами мясо, отдирая от костей, с хрустом пережевывали мягкие ребра, высасывая соки и вспомнил, что сам он со вчерашнего полдня, когда подстрелил большого глухаря, ничего не ел. Проглотив большой глоток слюны, скопившийся во рту, он заставил себя забыть об этом: плохой мужчина думает о еде, хороший - о деле.
     Понемногу становилось светлее, в синих утренних сумерках уже яснее выявлялись очертания и вдруг Гэлбэру показалось, что этих людей он где-то уже видел. Острее прищурив глаза, он пытался рассмотреть получше, но сбоку узнать их было трудно. От неподвижного сидения онемели ноги, нестерпимо ныло все тело и он решил встать. Взявшись за ствол, царапая ногтями по крепкой коре, он подтянулся руками и, отталкиваясь ослабевшими ногами, медленно поднялся. Постоял, привыкая к новому положению, и осторожно выглянул. Те, все так же набивали рты кусками мяса и сосредоточенно жевали, молча глядя друг на друга. “Надолго наедаются, - усмехнулся про себя Гэлбэр, - Видно, далеко собрались, не знают когда еще удастся поесть.”
     Вдруг тот, что был пониже и плотнее, вытирая рукавом губы, повернул к нему лицо и Гэлбэр сразу узнал его. Это был один из тех пастухов Доноя, которые присутствовали при его разговоре с ним. Ошибиться он не мог: ему хорошо запомнился косой бурый шрам, пересекший всю правую щеку от виска до подбородка. Присмотревшись, Гэлбэр узнал и второго: он тоже был при том разговоре, только сидел в сторонке от других - он не смеялся вместе со всеми, отчужденно посматривая на других, словно чужой.
     “Что эти люди тут делают? Кого ищут? - Гэлбэр не мог найти ответа этим вопросам, ветром промелькнувшим в его голове и чувствовал, как его охватывает какая-то смутная, непонятная тревога. И тут же его осенила догадка: “А может быть, сам Доной послал их по моему следу?” Эта мысь змеиным укусом ужалила его и Гэлбэр, оцепенев на некоторое время, тупо уставился прямо перед собой.
     Ему вспомнился разговор с богачом. Он вспомнил как тот не хотел отдавать ему дочь, с какой злобой смотрел на него и как сам он, Гэлбэр, грозил Доною, и сомнения его рассеялись: эти люди пришли убить его. Запоздалым эхом дошли слова брата Узура: Доной все подстроит так, что ты или погибнешь или никогда не выполнишь его условие...   
     Обдумав все, Гэлбэр понял: все это время они шли по его следу, но не трогали, чтобы убить стрелой тогда, когда он схватится с волком. Так лучше всего можно скрыть следы убийства. Если они просто убьют и даже хорошо спрячут его тело, Доной все равно будет под подозрением. Братья и сородичи Гэлбэра живьем распотрошат его пастухов, но правду узнают. А убить во время схватки с волком - хитрее этого нельзя придумать. Те, кто потом будут искать его, найдут лишь обглоданные кости со следами волчьих зубов. Волк задрал, сам вызвался на дело, да сноровки не хватило - сам и виноват.
     “Ты очень хитрый, Доной, возможно, хитрее самой хитрой лисы, но боги, все-таки, помогают мне, а не тебе, - думал Гэлбэр, мысленно благодаря всех богов и духов, которые могли помогать ему. - Небожители вовремя показали мне твоих собак и теперь я сам на их следу, а не они на моем...”
     Стало уже совсем светло. Скоро лучи солнца должны были ударить по вершине соседней горы. Наконец пастухи Доноя кончили есть и встали, вытирая жирные руки о концы своих кос. “Думают что я ушел к водопою, - размышлял Гэлбэр, наблюдая за ними. - Иначе не были бы так беспечны. Но сейчас они пройдут дальше, увидят мой обратный след от большого кедра и все поймут... - он смотрел, как те не спеша отвязывают поводья и вдруг сразу решился - Надо сейчас же убить обоих!”
     Гэлбэр дождался, когда они сядут на коней и, едва они один за другим неспешно тронулись вперед, в заросли, быстро вышел из-за дерева, вскинул лук и выпустил лосиную стрелу в спину тому, который езал сзади - толстому. Не мешкая он приложил к тетиве другую, но натянуть не успел. Второй пастух в тот же миг, когда щелкнула тетива и зашипела стрела, не оглядываясь прыгнул с седла в сторону и, по-рысьи мягко приземлившись, кувырком перекатился за дерево. Подстреленный в левую лопатку всадник с хрипом начал заваливаться на спину коня. Молодой его конь испуганно всхрапнул, шарахнулся в сторону и всадник, тяжело рухнув на землю, замер. Гэлбэр поспешно зашел обратно за дерево и, держа лук накотове, смотрел на то место, где только что скрылся второй пастух.
     Тот не показывался. Немного правее в траве неподвижно чернел первый. Видно, был уже мертв. Из спины его на две ладони торчала стрела. Кони, отбежав за кусты, встревоженно смотрели в сторону Гэлбэра.
     “Хорошо обученный воин, птицей слетел с коня, - думал он про второго, вглядываясь сквозь заросли на той стороне и теперь ругал себя: - Надо было сначала в него, а не в этого стрелять. Этот медлителен, можно было и второй стрелой успеть...”
     Время шло быстро. Солнце уже выглянуло и осветило половину соседней горы. Лес пробудился от ночного сна. Птицы, беспечно радуясь ясному утру с безоблачным небом, с равнодушием посматривали на то, что происходит между людьми на поляне и звонко перекрикивались на разные голоса.
     Гэлбэр стоял на том же месте и, высунувшись всей грудью, во все глаза смотрел вперед. Внимательно осматривал он каждое темное пятно вокруг того места, где исчез из виду, словно растворился в зарослях, человек, но ничего, что могло выдать его, не находил. Все так же неподвижно свисали тяжелые ветви кустов, чернели толстые стволы деревьев. Поближе, еле заметный в высокой траве, лежал труп первого пастуха. К нему, бесшумно перелетая с дерева на дерево, уже подбирались лесные вороны. Кони пастухов, понемногу успокоившись, отошли в сторону и изредка пофыркивая, рвали траву.
     Вдруг за спиной у Гэлбэра раздался негромкий хруст и сразу же под правый бок больно уперлось что-то острое. В одно мгновение все его тело покрылось холодным потом, камнем сжалось сердце.
      - Не шевелись! - почти над ухом раздался спокойный, чуть шепелявый голос.
     “Все... - расслабленно подумал Гэлбэр. - Здесь я перейду в мир предков. Надо умереть достойно...”
      - Положи лук на землю и повернись ко мне, - сказал тот же голос.
     Человек за спиной, показалось, чуть отступил от него, но острие ножа все так же жалило бок. Гэлбэр чувствовал холод отточенного лезвия даже через косулью рубаху. С трудом унимая дрожь в руках и ногах, он неторпливо положил стрелу в колчан, засунул лук в хоромго. Острие ножа, наконец, отделилось от его тела. Гэлбэр вздохнул глубже, оправляясь от первого испуга, строго нахмурил лицо и повернулся.
     Перед ним стоял второй пастух, скрывшийся в зарослях за поляной. Он оказался намного старше, чем показался вначале Гэлбэру. Черные, лоснящиеся волосы, туго стянутые сзади, были уже тронуты сединой. “Для чего он снял шапку? - безразлично подумал Гэлбэр, прямо глядя ему в сероватые, близко посаженные глаза. Лицо у него было худое, коричневое от давнего загара. Между черными бровями прорезались две глубокие морщины. Ростом он был на полголовы выше Гэлбэра. Старая одежда из звериных шкур мешковато висела на сухом, как у голодного барса, теле. В опущенной правой руке он держал большой нож с толстым лезвием и Гэлбэр ничего не смог бы сделать, чтобы защититься.
      - Давай, поговорим, - вдруг сказал тот.
     В сухом надтреснутом голосе не почувствовалось враждебности. И на лице его Гэлбэр не увидел злобы, будто не было только что между ними смертельной схватки. Он еще не знал, что дальше скажет тот, а в груди его уже шевельнулась надежда. Но Гэлбэр тут же подавил ее, заставив себя быть готовым к смерти. “Мы враги, - мысленно внушал он себе, отгоняя слабость от сердца. - Я убил его соплеменника и теперь он должен убить меня.”
     Но смерть, похоже, немного отдалилась. “Может, удастся подловить на какой-нибудь оплошности и ударить первым! - жаром опалило в голове и Гэлбэр, ухватившись за спасительную мысль, уже не отпускал ее. В груди вновь бешено застучало сердце. Чтобы оттянуть время, всеми силами сохраняя спокойствие в голосе, он сказал:
      - Для того, чтобы убить человека, разговор не нужен.
      - Я не собираюсь убивать тебя, - ответил тот тем же шепелявым, бесстрастным голосом.
     У Гэлбэра от неожиданности перепутались мысли. Чувствуя как пересохло у него в глотке, он внимательно смотрел в серые, неподвижные глаза пастуха, пытаясь понять его. Тот, как было видно по лицу, не шутил. Смотрел на него грустным, как у старой собаки, все понимающим взглядом. И Гэлбэр, хотя так ничего и не смог понять, чутьем поверил ему.      
     Пастух Доноя убрал нож в ножны, повернулся к нему спиной. Отойдя на ровное место за кустом, он устало опустился на траву, скрестив под собой ноги. Гэлбэр некоторое время стоял на месте, с трудом проглатывая вязкую слюну, потом подошел и сел напротив.
     Тот долго молчал, оглядывая его своим пытливым, ощупывающим взглядом. Затем он медленно, будто неохотно, заговорил:
      - Я тебе не враг. А пришел сюда, чтобы тот - он двинул головой в сторону трупа на поляне, - не смог убить тебя.
      - Зачем тебе это нужно? - искоса прищурив глаза, быстро спросил Гэлбэр. - Ведь он твой соплеменник.
     Пастух усмехнулся и покачал головой.
      -  Я чужой в этом племени... Я не монгол.
      - Тогда кто ты? - сбитый с толку множеством различных неожиданностей, выпавших на его голову за такое короткое время, он уже не знал, верить ему или нет.
      -  Я урянхай .
     Гэлбэр широко раскрытыми глазами смотрел на него. Только теперь он начал понимать, почему пастух в разговоре шепелявит, хотя все передние зубы у него целы и слова выговаривает немного иначе, чем надо. Гэлбэр никогда не видел урянхаев, но много раз слышал про этот народ, когда-то живший по долинам Ангары и Зулхэ. Говорили, что урянхаи были многочисленны и богаты конями. Еще говорили, что раньше они держали в повиновении их предков, эхиритов, булагатов и других монголов, заставляли платить дань и воевать на их стороне. Но со временем монголы размножились, с юга пришли другие родственные племена и они перестали уступать урянхам. Потом, усилившись, монголы уже сами начали занимать их земли, вытеснять с лучших пастбищь. Тогда урянхаи племя за племенем стали уходить на север, в страну вечного холода и долгих ночей. Но Гэлбэр слышал что еще остались кое-где их ответвления и кочуют своими куренями по окраинам да горным долинам, не занятым монголами. А сейчас, человек из этого племени стоит пред ним и, если говорит правду, хотел отвести от него смерть.
     “А зачем ему нужно было спасать меня, чужого человека? - напрягал мысли Гэлбэр, пытаясь уразуметь. - И лгать мне, кажется, ему незачем, ведь он мог и так убить меня, а не убил.”
      - Зачем тебе понадобилось оберегать меня? - прямо спросил он, с любопытством глядя на пастуха.
      - У нас теперь есть время, чтобы поговорить, - сказал урянхай. - Расскажу тебе как я стал пастухом Доноя. Тогда ты все поймешь.
     Гэлбэр, уже забыв что между ними сейчас едва не прошла смерть, без опаски сидел рядом с пастухом и, старательно скрывая нетерпенье на лице, неприличное для взрослого мужчины, ждал его рассказа.         
      - Наше племя раньше кочевало по долине Хирана  - начал урянх. - Но лет двадцать назад, в год свиньи, старейшины племени решили укочевать вниз по Зулхэ, куда еще раньше ушли другие наши племена. Род, к которому я принадлежу, не мог уйти вместе со всеми. Девушка нашего рода, моя младшая сестра, в то время была просватана булагатами за богатого Доноя. Он обещал за нее большой калым. Той же весной наше племя укочевало, а мы со своим родом остались в долине Хирана. Мы решили дождаться калыма, выдать сестру и потом уже идти вслед за своим племенем. Так мы договаривались с Доноем. В год барана Доной приехал за невестой, но ни одной головы скота он не пригнал. Сказал что зимой у него пало много лошадей и что калым он уплатит следующим летом. Отказать мы ему не могли, нас осталось мало и войну с булагатами мы бы не выдержали. Пришлось поверить на слово...
     Пастух помолчал, сузив глаза, будто что-то припоминая, и неторопливо продолжал:
      - Доной не уплатил калым ни следующим летом, ни через десять лет. Не дождавшись, наши старейшины решили уходить. Три года назад мой отец, вождь нашего рода, приехал к Доною и спросил когда тот вернет долг. Доной обозлился так, что изо рта его пошла желтая пена. Прогнал моего отца и пригрозил что поднимет на нас своих булагачинов. Отец вернулся ни с чем. В позапрошлом году наш род покинул долину Хирана и ушел вслед за племенем. Перед этим мой отец еще раз приехал к Доною и просил его позволить оставить у дочери хоть одного сородича, чтобы она не сильно тосковала по своему народу и могла поговорить на родном языке. Доной несказанно обрадовался, когда узнал что мы наконец-то уходим с этой земли навсегда и не стал противиться просьбе отца. Да и жадность, наверно, не позволила отказаться от человека, который будет работать на него, не требуя платы. Под видом этого раба сородичи оставили у Доноя меня. Я должен был отомстить ему за обман и вместе с сестрой бежеть к своим, на север. С тех пор я, свободный воин и сын вождя, живу рабом у вашего Доноя.
     Урянхай прервал свой рассказ, задумчиво опустив голову, сорвал с земли стебелек. Долго вертел его в руках, разглядывая с разных сторон и, выбросив в сторону, поднял взгляд на Гэлбэра.
     - Когда я услышал ваш разговор с Доноем, я понял, что он для тебя стал таким же врагом как для меня. И я решил что время моей мести подошло... В тот же вечер Доной собрал всех пастухов, бывших при том разговоре в своей юрте. Выставил обильное угощение, поил крепкой арзой  и обещал каждому к осени подарить по хорошему коню. А ночью позвал к себе этого, - урянхай, оглянувшись, посмотрел в сторону поляны, - которого ты сейчас убил и долго разговаривал с ним. Ему он доверял все свои тайные дела и тот был предан хозяину не хуже вскормленной собаки. Рано утром мы с ним выехали по твоему следу, чтобы помешать тебе поймать волка. А если ты заметишь нас, мы должны были убить тебя и отдать на съедение зверю. Меня Доной отправил на это дело потому что я чужой в ваших племенах, мне некому потом рассказывать о том что здесь было. Но он немного ошибся, - сказал урянхай, чуть шевельнув усами в невеселой усмешке.
        Гэлбэр, изумленный услышанным, долго еще сидел молча, уставив на него немигаюшие глаза. “Боги справедливы, - одна лишь мысль толкалась в голове. - Хорошо что я убил того пастуха, а не этого...”

               
                Глава третья

     Солнце, с трудом пробивая лучами густые, темные ветви деревьев, перевалило на западную сторону неба. Они сидели у костра пониже поляны, где похоронили убитого пастуха. Недалеко грохотала на камнях речка. Вокруг, среди высоких кустов можжевельника высились прямые стволы сосен и елей. Гэлбэр и Сюрюк - такое оказалось имя у урянхая - жарили на огне глухарей, подстреленных на соседней поляне. Кони, расседланные и привязанные к деревьям, стояли рядом.
     Гэлбэр, после того как похоронили убитого, хотел сразу же, не теряя времени, идти к водопою, но Сюрюк посоветовал ему подождать до заката: «Днем еще могут подойти запоздавшие звери, лучше не пугать их раньше времени». И они, сев на коней, поехали в противоположную сторону, подальше от речки. Добравшись до небольшой поляны Сюрюк, ехавший впереди, вдруг остановил коня и молча показал рукой на верхушку дерева. Гэлбэр поднял взор и увидел двух глухарей, дремавших рядышком на суку. Переглянувшись, они без слов вынули из колчанов по стреле и разом натянули тетивы...
     Они сидели у костра и обжаривали наскоро ощипанных глухарей. С мясистых тушек, надетых на заостренные палки, стекали крупные желтые капли жира и громко шипя сгорали в пламени. Гэлбэр, не евший со вчерашнего полдня, нетерпеливо подрагивал ноздрями, ловил в воздухе дразнящие запахи подгорелого мяса. Сюрюк, медленно переворачивая над костром своего глухаря, косил на него взглядом и в усмешке шевелил тонкими губами. Тот заметив это, нарочито грубо отталкивал его палку с птицей, занимая все место над огнем.
      - А ведь ты мог меня убить, - Сюрюк с открытой улыбкой посмотрел на него.
      - Такого как ты разве легко убить? - улыбнулся в ответ Гэлбэр. - Ты как ястреб за мышкой слетел с коня, не успел я вынуть вторую стрелу. Когда я увидел это, подумал: человек это на самом деле или дух, умеющий растворяться в воздухе? 
      - Ты мог выстрелить в в меня первой стрелой.
      - Боги знают, кто должен умереть.
     Урянхай долго смотрел на него сбоку. И снова спросил:
      - А как ты хочешь поймать волка?
     Он повернулся к Гэлбэру, поудобнее усаживаясь на траве и пытливо сощурил глаза, ожидая что тот скажет.
     Гэлбэр ответил не сразу. Оторвал от крылышка кусок, посмотрел: мясо было готово. Раскрошил на мелкие кусочки, разбросал на восемь сторон, потом угостил огонь. Оторвал еще кусок, подул и, обжигаясь, едва прожевав, проглотил. Потом, глядя на огонь, сказал:
      - На водопое дождусь, когда на косулю нападет волк.  Они сейчас все в одиночку ходят… Подкрадусь сзади и запрыгну ему на спину.
      - Дальше?
      - Засуну ему поперек зубов палку и обмотаю веревкой.
      - И все?
      - А что еще нужно?
      - Думаешь, легко это будет сделать? Это не овца из отары Доноя. Да и поймать волка еще не значит приручить. Ведь тебе нужно привести его к Доною. А для этого надо его кормить. Если ты на себе притащишь к нему полудохлого животного, Доной только посмеется над тобой и скажет что ты нашел где-то больного.
    Гэлбэр был озадачен: он раньше не думал об этом. Он думал только о том, как будет ловить матерого зверя. Множество раз он в своих мыслях падал на спину хищнику, когда тот поедал задранную добычу и, не давая ему опомниться, левой рукой хватал за загривок, а правой быстро засовывал в истекающую кровавыми слюнями пасть крепкий сосновый сук и намертво обматывал волосяной верекой. О том, что он будет делать дальше, Гэлбэр не задумывался. И сейчас, после слов урянхая, он забыл про терзавший его голод и, положив жаренного глухаря рядом на траву, тяжелым взглядом уставился пред собой.
     Это была правда: даже если он сможет поймать зверя, это не самое главное. Его еще надо вести с собой несколько дней по горам и тайге, кормить, чтобы оставался в силе и не полинял, а потом показать людям. А ведь волк с самого начала будет вырываться и шарахаться от него как от восточного черта. И аркан нельзя будет не него надеть: для взбесившегося от страха зверя это будет удавка. Дни и ночи он будет выть, звать своих собратьев, те сбегутся и тогда... Дело, за которое он взялся, оказалось не таким простым, как он по глупости думал. Гэлбэр подавленно смотрел на слабеюший огонь, не замечая того что урянхай давно уже начал есть и пережевывал мясо, насмешливо поглядывая на него.
      - Ешь, а то улетит твой глухарь, - оторвал его от раздумий Сюрюк. - С сытым желудком думать лучше.
     Гэлбэр взял свою птицу и, снова почуяв голод, с жадностью принялся за на нее. Вонзая острые свои зубы в жирное мясо птицы, он быстро двигал челюстями. Руками рвал пригоревшее, парящее дымом мясо большими кусками и с хрустом пережевывал мягкие птичьи косточки, утоляя  звериный голод.   
     - Ты сейчас сам на голодного волка похож, - насмешливо говорил ему Сюрюк. - Не заметишь, если на самого кто-нибудь сзади нападет.
     - Вчера солнце стояло выше чем сейчас, когда я поел в последний раз, - сказал Гэлбэр и умерил себя, досадуя что показал чрезмерную жадность к еде. - А вы со своим нукером, я видел этим утром, хорошо набили животы.
      - Да, Доной на этот раз не пожалел нам еды в дорогу, чтобы мы не разводили огонь вблизи тебя.
      - Гнусный человек, - нахмурился Гэлбэр. - Ему надо было родиться лисой или вороной.
      - Ты прав, - согласился Сюрюк. - За две зимы, которые прожил в его стойбище, я узнал как неистощимы в нем подлость и коварство. Не будь людей вокруг, он бы детей резал и пожирал. Другого такого человека больше нет ни в ваших, ни в наших племенах, клянусь костями предков.
      - Он ответит за свои гнусные дела.
      - Этого человека нелегко  заставить ответить за свои дела, - невесело усмехнулся Сюрюк. – Никто из людей не превзойдет его в умении уходить от ответов.
      - На этот раз хитрость его не спасет, - уверенно сказал Гэлбэр. - Теперь он попал в такую петлю, что суда старейшин ему не миновать. У нас самыми тяжелыми грехами всегда были ложь и нарушение данного слова. Человек, обманувший своего соплеменника или ложью опозоривший свое племя перед другими, достоин смерти. Доной будет отвечать и за то, что обманул ваш род и за то, что пытался убить меня.
      - Это было бы справедливо, - покачал головой Сюрюк, - Я бы, наконец, уехал со спокойным сердцем и обрадовал отца и сородичей.
      - Не сомневайся в этом, ты обрадуешь своих сородичей, - убежденно говорил Гэлбэр. - Наши старейшины от законов предков не отступаются.
     Сюрюк посмотрел на него испытующим взглядом и в глазах его промелькнула одобрительная улыбка.
      - Ты честный человек, - сказал он. - Я был бы счастлив, имея такого брата.
      - Но мы с тобой не можем побрататься, - улыбнулся Гэлбэр. - Ведь я хочу жениться на твоей племяннице.
      - Ты прав... А раз так, мы будем хорошими родственниками, - Сюрюк снял с своего пояса охотничий нож в деревянных ножнах и с нарядной рукояткой из молочно-белого тюленьего клыка, на котором была искусно вырезана рысь, запрыгнувшая на спину большерогому оленю и грызущая ему загривок. - Пусть этот нож хорошо служит тебе и напоминает об этом дне, когда мы встретились на этой поляне.
    Гэлбэр обеими руками принял нож и приложился к нему лбом. Затем, приподнявшись,  он отстегнул свою мадагу.
      - И ты прими мой подарок.
      - Это очень дорогое оружие, - осторожно вынув сверкающий клинок из ножен, Сюрюк восхищенно защелкал языком. - Таким лезвием и голову отсечь можно, никакой сабле не уступит.
      - Пусть оно рубит головы твоих врагов.
    Сюрюк еще долго рассматривал мадагу, пробовал остроту и на ноготь и волос. Гэлбэр, снова вернувшись к своим мыслям, сидел, задумчиво опустив взгляд в траву. Сюрюк заметил это и убрал мадагу в сторону. Твердо, без недавней усмешки посмотрел на него.
      - Ты поймаешь волка и приведешь его к Доною, - сказал он. - Но сделать это ты сможешь иначе, чем ты задумал - полегче и без риска для себя.
      - Как? - Гэлбэр, встрепенувшись, с недоверчивой улыбкой посмотрел на него.
      - Я покажу тебе как это делается. Только потребуется много времени и терпения. Волк - не конь, он трудно привыкает к человеку.


                Глава четвертая

     Доной, в наброшенном на голые плечи новом халате из овечьей шерсти, сидел у очага, развалившись на толстых кожанных подушках. Полог юрты был прикрыт, солнце уже село за западные холмы и ему было видно, как на степь надвигаются сумерки. Огонь в юрте давно потух, дотлевали последние угольки. В юрте становилось темно.
      - Эй, безмозглое отродье урянхаев! - закричал он в открытую дверь. - Не видишь, огонь в юрте гаснет?!
     Вбежала жена, неся в подоле куски сухого аргала и склонилась над очагом. Доной оглянулся вокруг, ища взглядом плетку, но та висела на стене, а подниматься с места не хотелось. Жена, стоя на коленях и опершись руками о землю, торопливо дула на тлеющие угольки. От ее дуновений вздымались клубы белого пепла, вихрились вокруг ее лица, осыпая голову, обеляя и без того поседевшие волосы. Руки, со скрюченными от непрерывной работы пальцами, были черны от грязи и загара, на них вздулись большие, пухлые жилы. Черные глаза ее в кругу сплошных морщин, потухшие за годы безрадостной жизни, то и дело пугливо косились в сторону мужа. Лишь тонкие линии бровей и с легкой горбинкой нос меж дрябло свисающих щек все еще напоминали о былой ее красоте. Легкая и хрупкая в молодости, теперь она высохла и сгорбилась и сейчас со стороны больше напоминала старуху.
     “Когда-то эта облезлая овца мне нравилась, - подумал Доной, скривив толстые губы. - Ненадолго ее хватило. А я еще должен был платить за нее калым! Видно, сами боги подсказали мне тогда не платить. Теперь те лошади и коровы, которые должны были уйти в калым, умножились раза в четыре или в пять, не меньше. Несколько сотен голов сохранилось! За них я могу взять пятерых молодых красавиц... Да, боги не обделили меня умом...”
     Огонь в очаге разгорелся, повеяло теплом. Доной, погруженный в приятные сердцу мысли, уже не замечал жену, которая, покорно потупившись, стояла рядом и ждала, что еще прикажет муж. Не дождавшись, согнулась в поклоне и, нерешительно попятившись спиной, бесшумной тенью вышла из юрты.
      “Пора найти себе молодую жену, - подумал Доной. - Веселее жить станет, кровь в жилах вновь забродит, как в молодые годы. Но это от меня не уйдет. Сначала надо дочь отдать замуж. И не продешевить. А на полученный калым взять молодую жену и снова получится что даром. Вот как делают умные люди! Первая жена досталась без потерь и на вторую тоже не будет никакой траты. Дочь уродилась неплохая, на такую немало можно потребовать. Вот только достойного жениха пока что не видно, - тут Доной вспомнил о Гэлбэре и фыркнул в злобной усмешке. - Одни недоумки вроде того эхиритского щенка, кроме коня под собой и потертого колчана ничего не имеющие, глупые и заносчивые, не знающие своего места. Да еще грозить мне смеет: “Пусть приведенный мной волк съест тебя, если обманешь!”  Мне, самому богатому человеку в здешних племенах, которого знают даже китайские и сартаульские  купцы, смеет грубить какой-то безввестный оборванец, не знающий ничего на свете кроме тайги и зверей. Теперь его самого сожрут волки и он сам виноват в своей смерти, надо было знать к кому пришел и как должен со мной разговаривать... Глуп народ в племенах и законы глупы. Разве может сравниться со мной человек, имеющий лишь одну дырявую юрту? Законы предков. Тьфу! Эти законы давным-давно должны уйти вслед за ними в другой мир... Но люди глупы, держатся за старое, как годовалые телята за соски маток, когда там давно нет молока. И мне приходится подчиняться и делать вид, будто чту их вместе со всеми. Тьфу! А у китайцев и сартов законы другие...” - Доной тоскливо вздохнул, вспоминая о том что он слышал о южных странах. Много раз он беседовал с приезжими купцами через их переводчиков. Те рассказывали ему, что богатые люди там живут в каменных дворцах, имеют тысячи рабов, с которыми вольны поступать как им вздумается: и продать как скот, и забить до смерти, и живьем скормить сторожевым собакам. Всюду там богатым оказывают почести, им кланяются как самим богам. А главное богатство у них - это маленькие золотые и серебрянные кружочки. Их никак нельзя использовать, ими ничего не сделаешь, но на них можно купить все, что может иметь человек: и табуны коней, и каменные дворцы, и щелковые ткани, и рабов - все! И чем больше ты имеешь таких кружочков, тем ты богаче. Это не стада и табуны, которые за одну зиму могут сократиться наполовину от бескормицы, от зверей или набегов врагов. Этим кружочкам ничто не может грозить. Покупай на них все что захочешь, продавай с прибылью и живи без тревоги, без страха. Вот что такое эти золотые и серебрянные кружочки! Он своими глазами видел их у приезжих купцов, ему предлагали их за соболиные шкурки, но здесь, в этих диких племенах, они ценности не имеют, значит, и брать их ни к чему. С молодых лет Доной мечтал попасть в те далекие страны, посмотреть как живут достойные люди, а может и остаться там навсегда. Один китайский купец, часто приезжавший к нему с товарами, даже звал его с собой, обещал большую прибыль. Доной сначала с радостью согласился, хотел готовить свой караван, но потом подумал и понемногу остыл, его всегдашняя осторожность и подозрительность все же взяли верх. Кто знает что в голове у этого китайца?! Может быть, он хочет заманить его в свою страну, а там ограбить? Никому нельзя верить кроме себя самого! Да и себя нужно проверить сто семь раз, прежде чем поверить окончательно. Так он прожил всю свою жизнь и так накопил свои богатства. Всех, с кем сходился в делах, Доной непременно тщательно проверял и все время следил за ними. Среди своих пастухов он имел преданного человека, тайно доносившего ему о том, что те говорят про него, и что делают без него. Особенно тщательно он следил за тем, чтобы пастухи не крали его скот. Когда в тысячных табунах пропадает одна-две головы это трудно заметить, если сам не пасешь, но Доной всегда знал, в каком табуне, по вине какого табунщика пропала лошадь. Однажды его преданный пастух донес ему, что двое табунщиков тайно зарезали лошадь из его табуна, а мясо увезли и скормили своим детям. Поначалу Доной ничем не показал, что ему стало известно о воровстве. Несколько раз он ездил в тот табун, разговаривал с табунщиками, но вида не подавал. Через три месяца Доной внезапно вызвал их к себе и прямо сказал им:
       - Оказывается, вы вызвали гнев восточных небожителей.
       - Чем же это? - изумились табунщики, сами почти уже забывшие про тот случай.
       - В табуне, который вы пасете, ходила четырехлетняя кобылица соловой масти. До своей смерти она должна была принести трех жеребцов и трех кобылиц. Через девять лет на племенном тайлгане обрезания лошадиных грив одну из них я должен был принести в жертву восточным небожителям. А эту кобылицу вы это зимой зарезали и съели.
       - Откуда вы узнали про это? - растерялись табунщики.
       - Вчера я ездил к черному шаману зарину по своим делам, спрашиваю о том, какие будут караваны этим летом да не будет ли опять войны с киргизами, а он мне в ответ совсем про другое: про то как вы мой скот, неблагодарные люди, потихоньку воруете. А разве мы с вами так договаривались? Разве не вы сами пришли ко мне и просили принять, помочь как соплеменникам? Эх вы, люди... Хорошо еще что это вовремя всплыло, а то гнев восточных богов... сами знаете, не малые дети.    
     Лица табунщиков побледнели.
      - Мне не жалко для вас одной паршивой кобылицы, - равнодушно щурил глаза Доной, искоса глядя на них. - Я только хочу, чтобы дело это было исправлено как полагается и чтобы вы по глупости своей не пострадали.
      - Как же нам теперь быть? - те со звериным страхом в глазах смотрели на него, будто сам шаман зарин, а не их хозяин Доной сидел перед ними.
      - Я спрашивал об этом шамана. Он сказал: раз они посягнули на принадлежащее небожителям, то должны вернуть в табун девять жеребецов темной масти и девять кобылиц светлой масти. Из них будущей весной мы должны выбрать по лучшей лошади и принести в жертву небожителям. Но если вы не сможете вернуть взятое, то восточные боги возьмут ваших детей, ведь они съели мясо той кобылицы.
     Перепуганные табунщики попросились отлучиться от табуна. Доной для вида поворчал немного, но потом согласился: он знал зачем это им нужно. Около месяца пропадали табунщики и, наконец, вернулись, пригнав двадцать отборных лошадей без тамги  на теле.   
     Из всего Доной умел извлечь прибыль. Соплеменники не уставали удивляться этому, многие осуждали и завидовали, но сам он гордился. Ведь даже вожди племен и родов не были так богаты как он, потому что большей частью своей добычи им приходилось делиться с воинами, ходившими с ними в походы. В те редкие дни, когда нойоны приезжали к нему в гости на пиршества, стены его юрты увешивались дорогими коврами из Хорезма и Отрара, горящими на свету, как воды Байкала перед закатом. Сам он был одет в шелковые и бархатные одежды из Китая. Он становился похож на настоящего купца из далекой страны, вызывая этим у гостей невольное уважение к себе. Архи и мясо на таких пирах подавались в золотых и фарфоровых чашах, а на расстеленных по кругу ковриках лежали кучи сушеных плодов южных деревьев и разных сладостей, невиданных в их землях. Гости изумленно переглядывались между собой. Доной же, чувствуя, как сладостное блаженство растекается по его сердцу, делал вид что не замечает их удивления. Как гостеприимный хозяин он улыбался им, с поклоном подносил чаши с вином. Так он показывал нойонам что прошли те времена, когда богатства добывались только силой и оружием, а достоинством человека считались только безумная удаль и храбрость.
     “Изворотливый ум в десять раз могущественнее чем темная сила,” - любил он многозначительно изречь при случае. Его раздражали бесконечные разговоры соплеменников о всяких там великих воинах и их подвигах. Он еле удерживал спокойствие на лице, когда в спорах и тяжбах между айлами и родами дело решали слова какого-нибудь дряхлого старца, бывшего предводителя воинов, доживающего свой век в залатаном халате, а его слова - слова владельца тысячных стад - оставались без внимания, как блеяние овцы в большой отаре. Глухое бешенство вскипало в его душе, когда на больших празднествах старейшины пышно восхваляли победителей состязаний, всяких мэргэнов и баторов, не имеющих ничего кроме воловьей силы в руках, когда пели в их честь хвалебные песни и говорили юролы , будто у людей нет ничего достойного восхищения кроме умения бороться, скакать и стрелять.
     Еще больше его раздражало, когда до его ушей доходили слухи о том, что кто-то получил жену по старинному обычаю: не через уплату калыма, как теперь повсюду делают достойные люди, а через обряд испытания жениха, показав роду невесты свою удаль и бесстрашие. Его удивляло, что люди больше любят такие свадьбы и собираются на них чуть ли не всем племенем. И проводятся они намного торжественнее - со строгим соблюдением каждой мелочи, смысл которых теперь и старики-то не смогут толком объяснить. Сидишь вот на такой свадьбе и не знаешь когда все эти обряды закончатся: и на скалах детей рисуют, и палочки в шкуры пеленают и собачьи последы в землю зарывают и поют и поют, а сами и смысла-то слов не знают - ни конца ни краю нет…
     “Духи-хранители, - жарко молился он, оставаясь наедине перед онгонами , - Не допустите ко мне таких женихов, ведь мне и отказать им трудно: опять все начнут смеяться надо мной, говорить что я жаден и скуп...”
     Когда к нему приехал свататься Гэлбэр, сердце его заклокотало от возмущения: как легко этот щенок думает заполучить его дочь! Его удивила глупая простота и самоуверенность этого парня: ведь Доной знал из какого он рода, знал его братьев, втихомолку даже наблюдал за ними - это совсем другие, далеко не глупые люди, хорошо понимающие куда сейчас потекла вся жизнь и что в ней теперь главное. А этот щенок что-то совсем уж не похож на родных братьев. Сначала Доной подумал что он пьян, но потом увидел что это один из тех ненавистных ему людей, которые зубами и костями будут держаться за старые обычаи, не желая видеть что жизнь вокруг безвозвратно изменилась. Тогда Доной и решил: раз уж он так хочет, пусть пройдет испытание по древнему обычаю - приведет к нему взрослого волка. Правда, такое испытание, на котором, как говорят, раньше гибло много юношей, уж давно не проводилось в их племенах. Сейчас-то  даже и дряхлые старцы, наверно, не смогут сказать когда оно было в последний раз. Лишь в старинных преданиях о предках да в сказках сохранилась память о ловле волков. Но раз жених так любит старину, то пусть и делает по старинному. Доной думал что такое задание хоть немного остудит голову дерзкому жениху, но тот ни одним глазом не моргнул, ни одной бровью не дрогнул, будто он и так каждый день по нескольку волков ловит. И даже пригрозил ему! Но, говорят, новорожденный теленок не боится зверя, смело бежит к нему в пасть, так и этот недоносок. И все-таки для верности Доной отправил следом за ним своих людей: уж слишком уверенно держался этот эхиритский выкормыш. Если понадобится, они направят его по нужному пути. Осторожность и осмотрительность еще никогда не вредили Доною.
     За этих своих людей он был уверен: это были хорошо проверенные слуги. Один был тот самый человек, который сообщал ему о делах среди пастухов. Двадцать лет назад Доной выделил этого человека из всех своих людей, приблизил и с тех пор тот служит ему верной собакой, внешне ничем не отличаясь от остальных. За это и получал лучшие куски: жил в хорошей юрте, жена и дети не знали голода. Зато свои самые затаенные дела Доной поручал ему и всегда был уверен что тот все исполнит так, что никакие черти, ни восточные, ни западные и за тысячу лет ничего не узнают.            
     На этот раз с ним Доной отправил еще одного человека - чужеплеменника урянхая. Тот тоже не болтлив, ловок, а в таком деле подручный может оказаться необходимым. И Доной сейчас был спокоен: эти двое все сделают как нужно и дело, как всегда, умрет без шума. Такие дела он проделывал уже не один десяток лет и для тревоги повода не было. О другом сейчас были его мысли: он думал об этом самом урянхае. Прошло уже два года с той поры, когда урянхайский народ, у которого он взял жену, уходя на север, оставил у Доноя этого человека, будто бы для того, чтобы его жена, их дочь, не скучала вдали от соплеменников. Доною не был лишним человек, который будет без оплаты пасти его скот. Другие пастухи каждую весну получают по коню с жеребенком и по корове с теленком, а этот был оставлен как бы в приданное жены, а раз так, значит, не мог требовать никакой платы. Доной долго присматривался к новому человеку. И с радостью понял что к нему пришла большая удача. Он обнаружил в нем сразу три ценных достоинства, которые он всегда желал видеть в своих людях. Это был сноровистый табунщик, со своим особенным нюхом на лошадей и даже в самые сильные зимние бураны он не терял поголовья, хорошо оберегал и от зверей. Другое его достоинство было в том, что пастух был молчалив и нелюдим, ни одного слова не произносил без крайней нужды – это тоже не последняя ценность в человеке. А третье его достоинство - это был удивительно равнодушный ко всему человек. Ни жгучая стужа, ни огненная жара, ни долгий голод, ни изнурительная работа, ни жуткая опасность, ни боль от падения с коня при объездке, которая другого заставит хотя бы поморщиться, никогда и ничем не отражались на его коричнево-смуглом лице, оно оставалось одинаково безразличным. Доной даже подумал что пастух немного придурковат и это еще больше обрадовало его. Если это на самом деле так, то этот урянхай - самый ценный на земле человек. С ним можно обращаться как с охотничьей собакой, давать ему любой приказ, он выполнит не задумываясь и потом будет молчать как засохшее дерево.
     Одно лишь поначалу настораживало Доноя: он не был похож на обыкновенного сумашедшего. Все тронутые умом понятны и открыты, а у этого душа закрыта как запахнутая доха. И не разглядеть что у него там, шелковый пояс или обнаженный нож, о чем он думает, когда не мигая смотрит на тебя своим потухшим взглядом? Не раз Доной поил его и пытался поговорить открыто, но урянхай был непроницаем. Долго мучило это Доноя, поначалу даже не давало спать, но понемногу он привык и отбросил сомнения: что еще может быть в ущербной голове, кроме того чтобы хорошо набить желудок? С женой Доноя, со своей кровной родственницей, урянхай разговаривал мало и редко. Как примечал сам Доной и как ему доносили прозорливые старухи его стойбища, жена иногда обращалась к соплеменнику на своем языке, но тот каждый раз неохотно отвечал двумя-тремя короткими словами и отходил в сторону. Узнав об этом, Доной совсем успокоился: если человека на чужбине не тянет к родственной крови, значит он и в самом деле тронут умом. И так можно понять: зачем урянхаи стали бы отдавать ему человека ценного и нужного? Они дали того, кого не жалко, лишь бы дочери было утешение. А для Доноя он подходит по всем приметам. И надо его приблизить к себе, женить, прикормить. Когда пойдут дети, урянхай будет в его руках, тогда он уже никуда не денется, когда дети в зимние морозы завоют от голода. А ему самому еще один свой человек среди пастухов позарез будет нужен. Стада, табуны размножились, дела расширились, одному доглядчику за всеми не уследить, всюду не успеть, нужен второй глаз, вторая рука. Это верно. А затраченное на урянхая окупится в десять раз больше, только нужно умело использовать его. Да, непременно нужно сделать так!
    “Правильная мысль, пришедшая в нужное время, дороже всего на свете!” - довольно улыбнулся Доной в темноту, наконец, отрываясь от долгих размышлений.
     За юртой уже стояла глубокая ночь. От большого костра, горящего чуть поодаль, по земле стелились длинные тени, - там женщины, покончившие с дневными работами, принялись за ночные: шили одежды из звериных шкур.
     В юрте огонь давно догорел и Доной снова позвал жену
       - Эй, жена!
     На этот раз он не злился. О многом он передумал за этот вечер, а под конец принял верное решение и сейчас был благодушен.
     Жена вбежала торопливо, как и всегда на его зов. Огляделась вокруг, привыкая к темноте и кинулась к очагу. Нашла под пеплом горящий уголек, лихорадочно начала раздувать.
     Скоро вспыхнул огонь, вырвав из темноты чисто вымытые, решетчатые стены юрты и красноватым светом заиграл на свежих деревянных прутьях. Жена стояла на коленях, виновато опустив голову. Доной, не оглядываясь, нашарил черневший позади его маленький котелок с арзой и подал ей.
      - Подогрей.
     Жена проворно приняла посуду и подняла его над огнем. Медленно повертела и, когда тонкое железо котелка стало горячим, убрала в сторону. Затем, громко хрустнув суставами ног, тяжело встала, сняла с полки деревянную чашку и, наклоняясь к свету костра, бережно, стараясь не пролить, налила до краев и с поклоном подала.
         - Выпей сама.
     Жена остановилась с чашей на вытянутых руках. В глазах ее при свете огня проглядывали тревога и недоумение. Привыкшая за многие годы к каверзным поступкам мужа, она сейчас не знала как нужно понимать его приказ. Расстерянно глядя на него, она стояла, не решеясь шелохнуться.
      - Выпей, я тебе говорю!
    Она торопливо побрызгала на огонь, осторожно пригубила и снова вопросительно посмотрела на мужа.
       - До конца выпей! - Доной уже начал сердиться.
     Тогда она приложилась к чаше и мелкими глотками стала пить. От пристального взгляда мужа дрожали руки, вонючий запах арзы не давал дышать и, уже допивая, женщина поперхнулась и закашлялась, разлив остатки арзы. У Доноя от бешенства изменилось лицо, но он, когда это нужно, умел сдерживать себя.
       - Даже выпить по человечески не может, - лишь пробурчал под нос, скрипнув зубами.
     Отведя взгляд в сторону, он терпеливо ждал, когда жена перестанет содрогаться от надрывного, трескучего кашля. Наконец, охвативший ее приступ ослаб и она понемногу успокоилась.
      - Садись, - негромко сказал Доной, показав на место у очага по левую сторону от себя.
     Та, вытирая засаленным рукавом выступившие слезы, послушно села. Доной посидел молча, глядя на огонь, сам поправил куски горящего аргала. Жена сидела, не смея шевельнуться, опустив глаза и сложив руки на животе.
      - Сколько арзы перегнали сегодня? - спросил Доной.
      - Шесть малых котлов.
      - Арзы и хорзы  готовьте побольше. Хочу позвать нойонов на пир. Да и тайлган приближается.
       - Хорошо.
     Помолчали. Доной искоса испытующе посмотрел на жену и сказал:
       - Ты ни разу не рассказывала мне о своем сородиче.
     Доною на миг показалась в глазах жены какая-то настороженность, но та спокойно сказала:
      - Вы меня не спрашивали о нем.
      - Не спрашивал, потому что не было надобности. А теперь я хочу приблизить его к себе. И ты должна радоваться за своего сородича. Расскажи мне о нем все.
     Жена, задумчиво прищурившись, смотрела на огонь. В глазах ее от выпитой арзы ярче заиграли язычки пламени, отражаясь от очага.
      - Что же о нем рассказывать, он немного тронут умом, вы это, наверное, сами видите.
      - Это-то я вижу. А отчего он лишился разума? Ведь в любом деле он умел и сноровист, значит, он не всегда был таким?
      - Я слышала, когда он был молодым, в тайге на него напал медведь. Он стал защищаться и зарезал его ножом. Душа медведя, видно, сильно рассердилась и уходя в другой мир, пыталась забрать с собой и его душу, но не смогла, унесла только часть его разума. Это было давно. Я была еще маленькой и плохо помню.
      Доной, сузив глаза и поджав губы, обдумывал ответ жены. “Видно, это правда, - решил он наконец. - Голова глупой женщины, да еще помутненная арзой, не смогла бы придумать сразу так складно.”
      - Выйди, посмотри, какое сейчас время.
      Жена встала, заметно пошатываясь, вышла за порог, посмотрела на звезды и зашла обратно.
      - Семеро Старцев  повернули на юг, - сказала чуть заплетающимся языком.
      - Ну, иди спать. Завтра встань пораньше и скажи, чтобы зарезали мне молодого барашка. Давно я не пил свежей крови.
      - Хорошо.
      - Да скажи этим женщинам, пусть тоже идут, а то завтра  их от больных овец не отличишь.
      - Хорошо.
    Жена поклонилась и, так же пятясь, вышла.

                Глава пятая

     “Сегодня ты был ласков со мною, - думала Сылги, лежа с открытыми глазами в темноте. - Но я хорошо знаю, почему.”
     Она лежала в своей юрте на старой войлочной кошме. Эта маленькая юрта, привезенная когда-то вместе с ее свадебным приданным, была единственным ее прибежищем в этом чуждом курене. Войлок юрты, изготовленный руками матери и сестер, решетчатые стены, сделанные отцом и братьями, будили в ее памяти далекую, почти забытую жизнь в родном племени. Длинными ночами, когда слезы тоски и отчаяния душили ее, она плакала, прижавшись к этим решеткам и войлоку, как к отцу и матери, жаловалась им на злых и бездушных людей. В этой юрте, куда она приходила лишь ночью, чтобы с рассветом снова покинуть ее, Сылги чувствовала себя защищенной от ругани и побоев, стерегущих ее на каждом шагу.
     Сейчас она лежала, глядя на далекие звезды, мерцающие в дымоходе, - такие же далекие, как ее сородичи, ушедшие в неведомые земли.
     “Если бы я могла видеть вас, как вижу эти звезды, большего я не смела бы просить у живущих на небе, - думала она всегда, когда ложилась спать. - Но всемогущим богам, видно, это не угодно.” И она утешалась мыслью, что ее сородичам тоже видны эти звезды. Она выбирала какую-нибудь большую звезду и долго смотрела на нее, думая что, может быть, сейчас кто-нибуть из ее далекого родного стойбища тоже посмотрит на эту же звезду. Тогда получится что она встретилась взглядом со своим родственником. Днем ее сердце согревалось от мысли что солнце, идущее по своему небесному пути, освещает и стойбище ее родителей, юрты и людей, так же работающих, как и она здесь.
     Однажды женщины, с которыми Сылги катала войлок, пожаловались на нее Доною, что она часто и подолгу смотрит на солнце. Сначала Доной просто побил ее плетью за лень. Но потом, поразмыслив своим въедливым умом, он усмотрел в этом неладное. Доной заподозрил что она знает колдовство и хочет через солнце навести на нее порчу. Он долго выпытывал, для чего она смотрит на солнце, бил ее и пугал горящими головнями из костра, грозя выжечь глаза.
      - Просто так смотрю, - неизменно отвечала она, а про себя думала: “Если бы я умела разговаривать с солнцем, я бы ее упросила войти через дымоход  в твою юрту и своим жаром высушить твою черную кровь!”
     Доной повез ее к шаману, тот посмотрел ей в глаза и сразу сказал что никакого колдовства в ней нет. Но Доной все равно запретил ей смотреть на солнце и с тех пор она делала это украдкой.
    С самого начала замужества Сылги поняла что досталась ей тяжелая доля. Муж с первых дней невзлюбил ее; уже через несколько месяцев после свадьбы он разговаривал с ней только окриком, а через полгода в редкие дни она не бывала бита. По имени муж ее никогда не называл, ее имя в этом стойбище было - урянхайка. Долго она не могла понять чем она провинилась перед ним. Жена она была неплохая: замужем была впервые, хорошо справлялась со всеми женскими работами, а при нужде могла выполнять и мужские дела. Она умело ловила арканом коней из табуна, хорошо стреляла из лука, могла участвовать и в облавной охоте. Сылги была дочерью вождя рода, а не простого соплеменника. Доной должен был ценить такую жену и гордиться ею, но он унизил ее перед своими сородичами, открыто показавая свое пренебрежение к ней. Часто на глазах всего стойбища он бил ее, осыпая руганью и оскорблениями. И вскоре все вокруг, увидев это, стали смотреть на нее не как на жену хозяина, а как на пленную рабыню. Женщины стойбища, больше всех обрадовавшиеся этому, теперь только и ждали от нее какой-нибудь оплошности в работе, а дождавшись, безжалостно избивали ее прутьями и потом шли жаловаться Доною.
    Однажды Доной сам признался ей в том, почему так невзлюбил ее. Тогда они еще жили вместе, в одной юрте. Той глубокой зимней ночью он долго не ложился, пьяный сидел у горящего очага; Сылги лежала в своей постели, на восточной, женской стороне.
      - Сто шесть голов скота я должен отдать в калым за тебя, а стоишь ли ты их? - тихо спросил он, злобно скосив на нее свои желтые глаза. - Любую пленницу я могу купить у нойонов в три раза дешевле, а чем ты лучше?
     В первый год замужества она еще не была такой забитой и бессловесной, как сейчас.
      - Если твое сердце не знает покоя из-за сотни голов скотины, тебе и в самом деле нужно было жениться на какой-нибудь рабыне. А меня ты взял из честного рода... - с достоинством ответила она. - Но если тебе жалко платить калым, то я могу вернуться в свой род.
     Сылги ответила так, а потом пожалела что открыла рот. Разъяренным зверем вскочил Доной, сдернул с нее одеяло. Долго и исступленно хлестал он ее толстой плетью по голому телу. Топтал ее гутулами по животу и ногам. Избил так, что тело ее опухло с головы до ступней, а на ноги она встала только на четвертый день и долго еще после этого отхаркивалась кровью.
      - Ты сдохнешь у меня в рабстве за свой поганый язык, - часто повторял он, сверляя ее налитыми желтизной глазами. - А род ваш не получит ни одной хромой кобылы, ты хорошо поняла? А если еще вздумают возмущаться, то я натравлю на них наших нойонов. Молодые вожди уже давно поглядывают в сторону ваших пастбищь. Пусть твои сородичи лучше подумают как живыми уйти из этих земель.
     Лишь только тогда Сылги, наконец, до конца поняла какой человек ее муж. И она дала клятву духам своих предков отомстить за обманутых сородичей. Долго обдумывала как убить его, чтобы потом суметь убежать и добраться до своих. Она решила подождать когда начнется какая-нибудь большая война или облавная охота, когда в их стойбищах останется поменьше мужчин.
     В затаенном ожидании прошел год ее замужества. И вдруг она почувствовала что беременна. Случая быстро совершить свою месть и бежать не попадалось: все дни она была в работе по стойбищу, на глазах у всех. Прошло еще несколько месяцев. Сылги стала тяжелой и задуманное пришлось отложить.
     Лунной весенней ночью она родила дочь. В эту ночь по всему стойбищу выли собаки, от опушки леса им вторили волки. Женщины, принимавшие ребенка, шептали друг другу что это не к добру, что ребенок этот принесет несчастье отцу и все ругали ее что родила в плохую ночь. Но когда на следующий день приехал Доной, они ничего не сказали ему о вое собак: сами боялись его гнева. Доной же, узнав что родилась дочь, разочарованно покачал головой, поворчал немного что не мальчик, но гневить богов не осмелился. Даже сам дал имя - Алду .
     Жизнь Сылги стала полегче. Доной перестал ее бить, стал к ней будто помягче. Когда он смотрел на нее с ребенком, кормящую грудью, во взгляде его вместо злобы теперь был какая-то снисходительная, брезгливая жалость. И женщины стойбища, не видя больше побоев и злобы его к ней, теперь стали заискивать перед Сылги: одни боги ведают что будет дальше, может быть, придет время и она будет распоряжаться в их стойбище. Они скоро одряхлеют, Сылги войдет в силу и все может случиться. Пытаясь загладить прежнюю вину перед ней, они носили ей лучшую еду, шили ее девочке мягкие одеяла из беличьих и собольих шкурок.
     Доной не мог выносить детского плача и через месяц после родов Сылги с ребенком перешла в свою юрту. Теперь, закрывшись от других, они с дочерью целыми днями были наедине. Дочь Алду росла крепкой и умной. Когда она подросла, Сылги стала учить ее своему языку, рассказывала сказки, слышанные в детстве от старух своего рода и тихо, чтобы не услышали снаружи, пела урянхайские песни.
     Сам Доной к дочери не тянулся, требовал от Сылги чтобы поскорее рожала ему сына.      Алду, своим маленьким сердцем чуя темную душу отца, боялась его и не любила. Доной видел это и сердился.
      - Что это она на меня как на оборотня смотрит? - вспыхивал он, увидев, как дочь испуганно выглядывает из-за спины матери. - Как от коровы не дождешься жеребенка, так и от тебя, паршивой урянхайки, путного ребенка нет. Когда ты мне сына принесешь!?
      - Боги, наверно, решат, когда будет время, - смиренно отвечала она, опуская глаза.      
      - Если не родишь, я тебя рабыней сделаю, - грозился он, беря ее за косу и притягивая к себе. - Ты тогда самой последней пленнице позавидуешь.
    Сылги нестерпимо хотелось в ответ напомнить ему о калыме и спросить, когда он собирается уплатить, но теперь она была умна. “Не нужно зря злить собаку, - думала она про себя. - Время придет и он получит то, что заслужил.”
     Она давно убедилась что Доной не собирается отдавать ее сородичам долг и поэтому о мести не забывала ни на один день. Но сначала она должна была вырастить дочь. “Дождусь, когда она выйдет замуж и уйдет из этого проклятого племени. И тогда я совершу свою месть, - мечтала она. - Потом выкраду из табуна лучшего скакуна и ускачу отсюда далеко-далеко. Никто меня не догонит...” Так рассчитывала она.
     Но прошли годы и многое изменилось. Доной, не дождавшись от нее сына, еще больше, чем раньше, возненавидел ее и из жены она снова превратилась в рабыню. С раннего утра до глубокой ночи Сылги изнемогала на тяжелых работах под надзором старух, родственниц Доноя. Голова ее все время кружилась от усталости, а ела она то, что едят собаки.
     С дочерью она больше не жила. Однажды кто-то донес Доною, что они шепчутся между собой по-урянхайски, мол, не плохое ли замышляют. И Доной навсегда запретил ей подходить к дочери, приказав той перейти в другую юрту. Дочь жалела мать. Когда Алду встречала ее в изодранном грязном халате, голодную, изможденную в непрерывной работе, глаза ее застилались слезами и губы кривились от сострадания. Но привыкшая вздрагивать от одного голоса отца, она даже не смела заговорить с матерью и утешить ее. Сылги, чтобы подбодрить дочь, при встрече улыбалась и приветливо кивала ей, но, видно, улыбка ее была слишком невеселой и та, не выдержав, рыдала в голос. Если отец в это время оказывался где-нибудь рядом, им обоим доставалось крепко. Так они и жили, украдкой переглядываясь между собой. Сылги была рада и тому, что дочь избавлена от тяжелых работ: Доной расчитывал получить за нее большой калым от нойонов, поэтому не изнурял ее работой. Редкими ночами, когда отец, крепко напившись, храпел на все стойбище, ее бедная дочь Алду тайком приносила матери горячее мясо, архи, арсу  и тогда они потихоньку пировали вместе, назло отцу говорили по-урянхайски и шепотом пели свои песни.
    Все изменилось два года назад, когда в начале лета в стойбище Доноя неожиданно приехали ее отец и братья. Это был последний их приезд.
     Гостей усадили в большой юрте. Доной, видно, все еще испытывал неловкость перед тестем и, выдабриваясь перед ним, богато разодел жену. Но и сквозь дорогие шелка и украшения было хорошо видно как ей живется. Сылги, до боли прикусив губы, чтобы не расплакаться и пониже кланяясь, чтобы не показать слезы на глазах, по очереди подносила отцу и братьям чаши с молоком. “Неужели приехали за мной? - трепетали в голове мысли. - О боги, сделайте так! Сделайте, чтобы меня увезли отсюда.”
    Доной, встревоженный приездом гостей и приготовившись к отпору, если те начнут говорить о калыме, сухо расспрашивал тестя о погоде и прошедшей зимовке. Отец отвечал так же сухо, искоса подолгу поглядывал на дочь. Внесли архи и мясо, но гости почти не притронулись к еде и питью.
    Наконец отец приступил к главному.
      - Спор между нами о калыме пусть теперь решают небожители, - сказал он.
    Доной нахмурился. Ему не понравилось такое начало.
      - Мы уходим в страну вечного холода, вслед за своим племенем. И больше от вас ничего не требуем.
    Доной насмешливо скривил губы, но промолчал, опустив глаза. Он понял что, наконец, дождался того, о чем так долго мечтал.
      - Мы не требуем от вас долга, - повторил отец, твердо глядя на Доноя. - Но и вы не должны отказать нам в маленькой просьбе.
      - Какой же? - поднял настороженный взгляд Доной.
      - Мы навсегда оставляем дочь, которую любим, а разлука со своим родом тяжела каждому. Поэтому, уходя мы решили оставить с ней одного сородича, чтобы тоска ее по родному народу была не слишком тяжелой.
     Доной долго не отвечал, застыв с зажмуренными глазами. Со стороны нельзя было понять, слушает он тестя или, отвлекшись, думает о чем-то своем.
      - И кого же вы хотите оставить у нас? - наконец, вкрадчивым голосом спросил он.         
      - Этого нашего сородича, - отец показал на старшего брата Сылги, сидевшего ближе всех к входу.
    Доной посмотрел на него, тот чуть заметно поклонился.
      - Кем же он доводится моей жене? - спросил Доной, внимательно рассматривая его.
      - Он будет братом нашей дочери в восьмом колене, - спокойно ответил отец и неторопливо продолжал. - Хороший мужчина, и табун удержит и зверя не упустит. В вашем хозяйстве будет хорошим помощником. И мы будем спокойны, зная что наша дочь не тоскует вдали от нас.
    Доной помолчал, все так же жмуря глаза, покрутил головой, будто раздумывая и лишь потом, будто делая большую уступку, неохотно сказал:
      - Ладно, пусть остается. Только скажу, что жизнь у нас нелегкая, не в гостях живем.
    У Сылги после первых слов отца, когда она поняла, что родичи приехали чтобы попрощаться с ней, а не забрать отсюда, упало сердце. Расставшись с последней надеждой, она сидела готовая к самому худшему - к разлуке с родными навеки. С тоской она смотрела на лица братьев, родные и знакомые с детства, а теперь огрубевшие, с побуревшими на солнце усами, старалась насладиться последними мгновениями встречи, запомнить их навсегда. “Живите все долго и хорошо, - думала она, ласково глядя на них. - Помните меня...”
     Вдруг до ее ушей стали доходить слова разговора отца с Доноем. Отец называл ее родного старшего брата Сюрюка родственником в восьмом колене! “Не с ума ли я схожу? - Сылги напрягла мысли. - Разве может так быть?” И тут она увидела то, на что сначала, охваченная волнением, не обратила внимания: старший брат, место которого в юрте было только рядом с отцом, сейчас сидит ниже всех, у двери. Сылги удивленно расширила глаза, оглядывая лица братьев, немо вопрошая их что это все означает. Второй брат, сидевший на месте старшего, требовательно смотрел на нее. Сузив глаза, он плотно сжимал губы. “Молчи!” - поняла Сылги его немой приказ. Опустив глаза, она стала слушать разговор старших. И с трудом, не веря своим ушам, она поняла что Сюрюк, ее старший брат остается с ней, в стойбище Доноя. Она изо всей силы сжала зубы, стараясь сдержать переполнявшую ее радость. “Я останусь не одна!.. Этому нельзя поверить... Как справедливы боги! - в голове рывками стучали мысли. - Оставили именно старшего брата, не кого-нибудь другого и выдают за дальнего родственника, это неспроста, это что-то значит...” Дальше она не могла думать; туманными от счастья глазами она обводила лица братьев, неверными руками подливала в их чаши архи и арсу.
     В тот же день, отказавшись от ночевки, отец и младшие братья уехали. Солнце садилось, когда они вышли из юрты Доноя, поцеловали Сылги, пожали локти Сюрюку, вскочили на коней и не оглядываясь скрылись за северо-западными холмами. Сылги была уверена: они еще увидятся. Это она чувствовала по глазам уезжавших. И здесь теперь она была не одинока. Не страшны уже были нападки Доноя и его родственников. “Пусть бьют, теперь в моем сердце нет страха, - спокойно думала она. - Брат рядом, он сумеет и отомстить и спасти меня.”
     Вечером она зашла в большую юрту, просила у мужа позволения пригласить к себе оставшегося сородича.
      - До небес рада что сородич остался? - пьяно растягивая слова усмехнулся Доной. - Я мог и отказать твоему отцу, но пожалел тебя, понимаешь? И ты должна быть благодарна мне за это, должна хорошо работать, стараться побольше сделать, поняла?
     Глаза его мутно блестели, но сейчас он был мирен и благодушен: наконец-то отвязался от назойливых людей и больше не увидит их никогда, - поэтому выпитый архи не наполнил его злобой.
      - Можешь взять архи и мясо, - кивнул он на остатки угощения. - Все-таки сородич он тебе, а свою кровь, говорят, и собаки признают, ха-ха-ха!.. Ладно, сегодня он твой гость, но с завтрашнего дня, - Доной скрипнул зубами. - Он мой пастух!.. - Он вдруг замолк, остановил взгляд, о чем-то задумавшись. - А какое у него имя?
      - Кажется, Сюрюк... - чутье подсказывало Сылги, как надо себя вести. - Да, его имя Сюрюк.
      - Какое-то бессмысленное имя, - муж наморщил лоб. - Разве есть такое имя?.. А-аа, я ведь совсем забыл, вы же самый бессмысленный народ на земле, ха-ха-ха-ха, ха-ха-ха, - развеселившись от своей шутки, Доной долго не мог остановиться от смеха, колыхаясь всем своим тучным телом и, наконец, успокоившись, сделал строгое лицо. - Ладно, иди! С рассветом он поедет в табун, и ты, смотри, не проспи. Спать он будет в юрте для пастухов. Иди!
     Наконец освободившись от пьяного мужа, Сылги уже в густеющих сумерках заспешила к своей юрте. И тут, у высокой кучи сухого аргала, который она насобирила с начала лета, столкнулась со старой Булган, старшей над женщинами стойбища.
      - Куда понесла мясо?! - закричала та своим тяжелым, каркаюшим голосом. - Еще и архи взяла? Сейчас я тебе покажу, как воровать! - старуха оглядывалась вокруг, ища, чем ее ударить.
      - Мне муж разрешил, - тоже испуганно оглядываясь, не видит ли брат, - Сылги поспешила остановить ее.
     Брат сидел перед пастушеской юртой и пристально смотрел на них.
      - Разрешил?! Сейчас я узнаю, что тебе разрешили, а что нет. Стой здесь!..
    Старуха заковыляла на кривых ногах к юрте Доноя. Сылги стояла, будто облитая жидким коровьим дерьмом. Слезы стыда перед братом текли по ее горящим щекам. Других же людей она давно уже перестала стыдиться.
     Наконец из юрты высунулась голова старухи.
      - Иди! Да завтра чтобы до рассвета на ногах была,  не то попробуешь моего кнута!
     Сылги подняла с земли котелки и подошла к брату.
      - Пойдемте в мою юрту, брат, - кусая губы, сквозь слезы сказала она и улыбнулась.
     Тот не шевельнулся. С лица его не сходили гнев и изумление. По лицу Сылги текли крупные слезы и она уже не старалась остановить их. Брат смотрел на нее…
      - Пойдем, сестра! - наконец, резко вскочил на ноги он и первым направился к ее юрте.      
     В юрте Сылги разожгла огонь, усадила брата на хоймор. Пока она возилась у очага, готовя угощение, Сюрюк оглядывал ее жилище. Сылги еще днем успела убраться, вымести сор и помыть решетки стен, на постели постелила войлок поновее, но убранство ее юрты было бедное.
     “Наверно, думает что у такого богача как Доной и рабы должны жить не хуже,” - со стыдом догадывалась Сылги, украдкой поглядывая на брата.
     Мясо и архи подогрелись. Сылги наполнила потемневшую деревянную чашу молоком и, встав с восточной, женской стороны очага, с поклоном подала брату.
      - Отведайте белой пищи, брат.
     Сюрюк принял чашу, побрызгал на огонь и на восемь сторон и, пригубив, вернул сестре. Подвернув рукава, он молча принялся за мясо. Усталый его взгляд тяжело упирался в ближний камень очага. Медленно жуя, играя тугими желваками на скулах, он не смотрел на сестру, ни слова ей не сказал. 
      “Он не хотел оставаться здесь, его отец заставил, - с тревогой подумала Сылги. - Наверно, сейчас он проклинает меня.”
     Но когда, утолив голод, брат поднял на нее взгляд, в глазах его Сылги увидела тепло и жалость. У нее снова на глаза навернулись слезы, но Сюрюк остановил ее.
      - Не плачь. Сейчас время не плакать, а думать. Думать как отомстить твоему мужу.
      - Брат, я сама давно поклялась убить его, но не было случая.
      - Смерть не самая лучшая кара для него. Надо подловить его на скользкой дороге и сделать так, чтобы он лишился своих богатств.
      - О, как вы мудро придумали, брат! - в глазах Сылги блеснули мстительные огоньки. - Для него это будет прижизненный ад.
      - Мудро придумал наш отец, оставивший меня здесь с таким повелением. Теперь выслушай меня и хорошо запомни. Доной человек хитрый и проницательный, ты лучше меня это знаешь. И сейчас, когда в его стойбище появился я, твой сородич, он, я думаю, всем прикажет наблюдать за нами. Так или нет?
    Сылги не раздумывая сказала:
      - Вы правы, брат. Без этого он не сможет дышать.
      - Поэтому мы ничем не должны показывать людям что мы близкие люди, - Сюрюк требовательно смотрел на нее. - Если ты забудешься и поведешь себя не так или необдуманно уронишь слово, наш обман раскроется и мы лишимся голов. Понимаешь?
       - Я это знаю, брат.      
       - Хорошо, что знаешь, - ласково улыбнулся Сюрюк, отпил из чаши архи и, снова посуровев лицом, продолжал, - не подходи ко мне слишком часто и не разговаривай со мной слишком долго. Притворись, будто ты быстро привыкла к своему дальнему сородичу и тебя не сильно тянет ко мне. Я буду притворяться что у меня в уме небольшой недостаток. Если он будет тебя расспрашивать об этом, ты подтверди, скажи что в детстве на меня напал медведь и что от этого я немного тронулся умом. Запомнила?
      - Да.
      - Так мы с тобой будем ждать случая, когда будет можно выполнить повеление нашего отца.
     Так в ту ночь сказал ей старший брат Сюрюк. С тех пор прошло почти два года и за это время он ни разу не вспомнил об уговоре. Все это время Сылги ждала от него какого-нибудь знака, но тот молчал, словно забыл для чего оставлен здесь. И сам он за эти два года изменился, стал каким-то странным, непохожим на того, каким был раньше. По десятку дней Сылги не слышала от него ни звука, будто тот онемел, а глаза его смотрели с холодной пустотой, как у дикого барана. Тогда Сылги начинала тревожиться за него: не по-настоящему ли брат тронулся умом? Ведь боги могли разгневаться на него за то, что он отрицает в себе разум, данный ими и отобрать назад! “Хоть и по жестокой надобности он это делает, - размышляла она про себя, - а все же, наверно, это большой грех.” Испугавшись от таких мыслей, Сылги, улучив время, когда никого рядом не было, подходила к брату и заговаривала с ним. Равнодушный, пустой взгляд брата наливался острым гневом и он снова становился прежним, знакомым.
      - Я тебе говорил не крутиться вокруг меня! - приглушенно шипел он на родном языке. - Не бойся, я не сошел с ума. Не смотри все время на меня, будто я хочу убежать. Придет время, я сам к тебе подойду.
       - Когда же это? - спрашивала Сылги, понимая что говорит лишнее, но чтобы хоть немного поговорить по урянхайски.
       - Уходи! - Сюрюк отворачивался от нее или уходил сам.
     Сылги успокаивалась, радуясь что удалось послушать родную речь и продолжала ждать.      
      Время шло нестерпимо медленно. Дни, нагруженные непосильной работой, тянулись тоскливой вереницей, как караван из-за дальнего бугра, бесконечно-нескончаемый. Когда смотришь на такой караван, кажется что ему нет конца: новые и новые верблюды, нагруженные тяжелыми вьюками, вышагивают из-за гребня. Так и Сылги казалось что никогда не придет конец ее мучениям... Но...
     В тот день она вместе с другими женщинами до поздней ночи пробыла в степи. Они собирали в кучи сухой аргал, чтобы осенью вывести их на быках. До темноты таскали на спинах большие корзины, плетенные из прутьев тальника. Другие женщины были намного моложе Сылги, им легко было нагибаться и разгибаться с ношей за плечами. У нее же все кости от ступней до шеи болели тупой ноющей болью, но она не смела присесть и отдохнуть: женщины скажут Доною что она ленилась и не работала. В темноте сложили последние кучи и когда добрались до стойбища, стояла уже глубокая ночь. Из юрты Доноя беспорядочным гомоном раздавались нетрезвые голоса. Хвастливым самодовольным тоном выделялся голос хозяина. “Опять пирует с гостями, - равнодушно, как о постороннем подумала Сылги, пробираясь в темноте между юртами, - Захлебнулся бы ты своей блевотиной, тогда этот день был бы лучшим в моей жизни.”
     Зайдя в свою юрту она, не зажигая огня, нащупала туесок с арсой, погрызла оставшееся со вчерашнего вечера баранье ребро и сразу легла спать. Заснула мгновенно, едва коснувшись усталым телом войлочного потника...
      - Сылги!
    Это был голос брата.
      - Сестра, проснись!
     Сылги приподняла голову, приходя в себя. Брат на коленях стоял у изголовья и тихонько тряс ее за плечо.
      - Что случилось, брат? - Сылги быстро села, с нее ветром слетел сон, заколотилось сердце; каким-то чутьем она все поняла. - Что брат, пора?               
      - Тихо, не кричи, услышат! - Сюрюк говорил шепотом. От него пахло вином. - Да, наконец боги обратили взоры и на нас. Сегодня подвернулся хороший случай. Думаю что все получится. Слушай...
     Сюрюк рассказал ей как днем к Доною приехал молодой парень из соседнего племени и посватался к ее дочери. Сылги расширила глаза и подалась вперед, когда услышала про поимку живого волка.
      - Разве он был пьян? - спросонья она никак не могла уразуметь. - Для чего ему живой взрослый волк?       
      - Какая ты непонятливая! - рассердился Сюрюк. - Не волк ему нужен, а смерть неимущего жениха! Надеется что в схватке волк задерет его. Ведь твой муж за дочь рассчитывает пожирнее кусок получить. Слушай дальше, не перебивай... Доной отправляет нас, двоих пастухов, следом за ним. Если вдруг он не погибнет, то мы должны убить его и замести следы.
      - Нет такой подлости, на которую не способен мой муж...
      - Подожди. Со мной поедет этот толстый, лучшая собака Доноя. Он сейчас хвастался как убьет парня, чтобы потом люди подумали на волков. Но я, когда доедем до места, обезоружу его и открою тому парню весь замысел Доноя.
      - А что ему тогда будет?
      - Не понимаешь? Все узнают про его подлую уловку, а такие гнусности в родственных племенах не прощаются. Доноя будут судить и накажут, чтобы другим неповадно было. А люди его не любят, никому ничего хорошего он не сделал. За кусок мяса, взятый в зимний буран, соплеменники отрабатывают пастьбой его табунов. Есть такие, что и счеты с ним имеют или просто завидуют. Нет, теперь Доной крепко засел в петлю, не выкрутится. Никто за него не вступится и богатства его по сторонам растекутся. И это будет месть нашего рода ему за обман. 
       - А как мы потом отсюда уедем?
       - На суде я обращусь к старейшинам, расскажу как Доной обманул наш род и попрошу отпустить нас. Если они будут справедливы в наказании Доноя, справедливо должны поступить и с нами.
      - А если не отпустят?
      - Должны отпустить. Им мы не нужны... - Сюрюк задумался; он начинал трезветь от выпитого архи. - Ну а если же не отпустят... Когда повеление нашего отца будет исполнено, уйти нам отсюда и так будет нетрудно. Кто будет нас так сильно преследовать? Доной?.. Он тогда уже будет безопаснее хромого теленка.
     Сылги, наконец, выпрямилась и облегченно вздохнула.
       - Вот и кончились дни твоего всесилия и моих мучений, муж мой, - тихо прошептала она. - Настала пора заплатить за мои слезы.
       - Подожди, не торопись, - брат мягко положил руку ей на плечо. - Дело это не такое скорое. В лесу мы задержимся надолго. Парень тот, раз дал слово, должен привести волка. Без этого он не сможет взять твою Алду. Мне он понравился: гордый и, видно, не слабого духа. Я буду помогать ему в ловле волка. За это время я поближе познакомлюсь с ним и договорюсь как поступить с Доноем.
      - Сколько времени на это уйдет? - с трудом подавляя нетерпение спросила Сылги.
      - Месяц, может быть, больше.
      - Я готова ждать и год, лишь бы это свершилось, - вздохнула Сылги.
      - Перед Доноем будь осмотрительна, - предупредил брат перед уходом. - Веди себя как всегда. Изменится твое поведение, он догадается обо всем. Поняла?
      - Не тревожтесь за меня, брат, я не подведу.
     Наутро брат уехал. Прошло одно новолуние.
     Сылги теперь не боялась ни Доноя, ни его родственников. “Ваше время прошло, - думала она, глядя на них, важно расхаживающих по стойбищу, покрикивающих на работников. - Последние дни вы купаетесь в жиру и довольстве, а скоро испытаете и голод и холод.”
     Внешне Сылги старательно держалась по-прежнему. Так же вскакивала до рассвета и шла разжигать огонь в юрте мужа, кланялась ему часто и низко, покорно подставляла спину для ударов, потом торопливо бежала на окрики старшей женщины и не прекословя работала до глубокой ночи.
    Но каждое утро, проснувшись, она внимательно вслушивалась в звуки по стойбищу: не вернулся ли Сюрюк? Днем, когда на дальних холмах показывались всадники, в груди у нее взволнованно вздрагивало: не Сюрюк ли едет с соплеменниками того парня, чтобы схватить Доноя и потащить его за волосы на суд старейшин? 
   ... Она лежала в своей юрте и вспоминала свою жизнь в чуждом племени, а уши ее привычно ловили звуки в стойбище и в степи. Голова ее кружилась с непривычки от выпитой у Доноя чаши арзы, но сон долго не шел к ней. Да и вообще с того дня, как уехал брат, она спала мало и чутко. С нетерпением Сылги ждала то, о чем мечтала все эти годы - расправы с Доноем. Теперь день ее торжества был близок, скоро она увидит того, кто в течение долгих двенадцать лет каждый день бил и унижал ее, поверженным, подобно паршивому ворону, подбитому детской стрелой.
    “Сегодня ты был великодушен со мной, - снова подумала Сылги, вспомнив угощение Доноя. - И я хорошо поняла, почему. Ты хотел выпытать о моем брате, думал, что я, опьянев, стану болтливой. Ты отправил его на черное дело, посчитав, что он безумен и без раздумий выполнит любое твое повеление. А теперь в твое лисье сердце вкралось сомнение: такой ли это человек, каким кажется? Ведь так? Или я ошибаюсь? Но сейчас тебе поздно что-либо узнавать, стрела направленная на тебя, уже отпущена, твой пастух - мой родной брат - уже готовит твою гибель! Даже если ты узнаешь об этом, теперь уже поздно. Дни твои сочтены, муж мой...” С этими мыслями Сылги незаметно заснула.
(полную версию повести можно скачать на сайте автора https://www.alexeygatapov.club