Оля хмурила лобик и дула губки. Она была уверена, что на свидание молодой человек должен приносить цветы в любом случае.
- Оль, я куплю букет, когда мы пойдём домой. Ну, что ты будешь с ним в кинотеатре делать. Цветы завянут. Не пойдешь же ты потом с вялыми цветами по улице.
Оля не сдавалась. Она считала, что это её дело, с каким букетом идти по улице. Тем более, она, возможно, подарила бы букет музыкантам. Толик не отступал:
- Сейчас послушаем музыку и по дороге домой я куплю букет у бабулек. Они около автовокзала до самой ночи стоят.
Упоминание предстоящего прослушивания подействовало на Олю. Она улыбнулась. О великолепном джазовом коллективе она слышала не однажды. В кинотеатре, где проходили выступления команды, всегда было море людей. Заполучить билет, который позволит хотя бы постоять в глубине зала, откуда ничего не видно, было практически невозможно. Толик билеты добыл. И какие! В первом ряду! Как он достал их, Оля не знала. Но отсутствие букета можно простить. Тем более, она достаточно долго всем своим видом выказывала недовольство, этого достаточно – в следующий раз Толик без цветов не приедет.
У кинотеатра было столпотворение. Недавно закончившаяся война усиливала желание развлекаться – оставшиеся в живых люди заглушали боль потерь, усталость многочасовых рабочих будней. И пока гайки не закручены – а этого можно было ожидать – стремились приобщиться к буржуазной культуре: музыке джаз.
- Пойдём скорее, Оль. Займут наши места, не прогоним ведь.
Толпа беззлобно отпихивалась, гудела, предвкушая. Двери в зал были распахнуты, возле них верещала билетёрша:
- Ну, куда? Куда прёшь? Ошалел? Граждане не напирайте, без вас не начнут.
Оля и Толик проскользнули в толпе и предъявили билетики, чтобы получить их назад с контрольным надрывом. Почти бегом они направились к своим местам – они были свободны.
Усевшись, Оля стала разглядывать ударную установку – блестящие стойки, вычищенные пастой ГОИ тарелки, натянутая на бас-барабан кожа – всё это она видела впервые. Установленный рядом рояль такого впечатления не производил – она видела такой на радио, где работала оператором во время войны. Кроме того, она подсознательно чувствовала, что именно за установкой сегодня будут твориться самые впечатляющие вещи.
Рядом с Толиком аккуратно, чтобы не потревожить соседей, сел мужчина средних лет. Толик глянул на него, повернулся к Оле и зашептал:
- Это Лебский. Он восстанавливает театральное училище. Приходил к нам, смотрел кружок самодеятельности – ищет таланты.
- Ой, как интересно, - Оля даже приготовила ладошки в хлопок, но не решилась.
- Да, Сергей Иванович, наш худрук, сказал, что Лебский скоро будет очень важной фигурой в Нижнем Новгороде. Вроде, правильным делом занимается.
Оля украдкой поглядывала на соседа, когда в зале притушили свет, погрузив заполненное до отказа помещение в полумрак. На сцену вышел молодой человек, оглядел зал и прокричал:
- Здравствуйте, товарищи!
Зал приветственно загудел, засвистел, зааплодировал.
- Сегодня, мы надеемся, нас всех ждёт прекрасный вечер, наполненный прекрасной музыкой. Желаем приятного прослушивания и отдыха. Спасибо!
Пока музыканты выходили, зал не переставал волноваться – все с нетерпением ожидали начала. Когда саксофонист выдул первую ноту, вокруг всё стихло в одну секунду.
Саксофон переливался низким голосом, гипнотизировал публику. Следом вступил рояль – легонько, не мешая саксофону, ти-ли-линькал своими струнами, подбадривал мелодию, укреплял её, начинал выводить ритмический рисунок. Мгновение – тишина. И грянули все три инструмента – ударная установка не только задала темп и ритм, она определила и уровень громкости, который поддержали и рояль, и саксофон.
Поочередно инструменты перетягивали на себя лидерство. Пианист вдруг затевал замысловатую линию, привлекал внимание и оставшиеся музыканты вынуждены были отдавать первенство, играя на вторых ролях. Саксофонист набирал полную грудь воздуха и грохочущей нотой заглушал рояль, давая понять – хватит, моя очередь. И даже ударник был не прочь солировать – и трели, и синкопы, и совершенно невообразимо рваный рисунок, схожий, возможно, с магическими ритмами дикой Африки. При этом мимика ударника, его жесты и движения были чистым танцем.
Зал замер и глотал звуки ненасытно, не видя ничего вокруг, ничего не ощущая – только звук, только музыку, только волшебство.
Когда соперничество неожиданно завершилось септаккордом, и воцарилась тишина, ни один слушатель не мог найти в себе сил, чтобы поднять руки для аплодисментов. С первого ряда подскочил сосед Оли и Толика и устремился к сцене. Это нарушение гармонии вывело из оцепенения зал – он загремел, заликовал.
А Лебский поманил пальцем барабанщика и умаляющее сложил ладони у лица. Барабанщик вышел на авансцену.
- Спасибо, это было чудесно. Хотите стать драматическим актёром? – Лебский не отрывал глаз от ударника, а говорил тихо – слышно было только в первом ряду.
- Ну, я не знаю.
- Как вас зовут?
- Женя.
- Просто Женя?
- Евгений Евстигнеев.
- Евгений, приходите, когда будет свободное время. Вот вам адрес, - Лебский достал из
внутреннего кармана пиджака листочек и протянул его. – Спасибо за музыку.
И Лебский, и Евстигнеев сели на свои места – публика ожидала продолжения.
- Знаешь, давай сразу домой пойдём, а? – Оля повернулась и шла спиной, заглядывая Толику в лицо.
- А как же цветы? Я обещал, я не могу нарушить обещание.
- Можешь. Я освобождаю тебя, - она улыбнулась так, что у Толика внутри всё сжалось. И, кажется, Оля заметила это – она развернулась, взяла его за руку и пошла рядом. – Какой хороший вечер. Этот Женя станет великим музыкантом. Ему на вид лет двадцать, а уже такой виртуоз.
- Да, наверное.
- Его ждёт очень интересная жизнь. Когда-нибудь мы приведем на его концерт наших детей и скажем им: «Вот, дети, это Евгений Евстигнеев, великий музыкант из Нижнего Новгорода».
Но Толик уже не слушал её. После фразы «наши дети» его больше уже ничто в мире не интересовало. Он был счастлив.