Глава 1
Береги время
Вся наша жизнь –
– всего лишь стрелки оборот.
И каждый день –
– короткий шаг назад или вперед.
— Что для тебя настоящее счастье, Рафаэль?
Рафаэль задумался. Было видно, что он провел немало бессонных ночей, размышляя над этим вопросом. После минуты молчания он продолжил диалог.
— Понятие счастья зависит от того, какими глазами ты смотришь на мир. Для кого-то счастье – иметь семью, близких людей. Для кого-то счастье — это просто идти по заснеженным улицам, ловя губами снег. Кто-то счастлив у себя дома, а кто-то в дороге. Среди последних есть такие, которые, находясь в дороге, не покидают дома. И есть такие, которые, покинув дом, не находятся в дороге. Для многих счастье — отсутствие в душе вопросов, на которые они не могут найти ответа. Но я считаю, что именно наличие таких вопросов делает человека тем, кто он есть на самом деле. Для меня счастье — постоянно ощущать в себе неизведанность бытия, эту жизненную загадку, которая заставляет меня стремиться к покорению новых высот.
— Рафаэль…
— Да?
Девушка смотрела ему прямо в глаза. Он знал, что происходило в этот момент у нее в голове, улавливал ее нерешительность. Это было видно по взгляду. Такой взгляд всегда имел только одно значение, другого у него не было. Он ждал, и мысленно боялся услышать то, что хотел. Мысли, которые он сейчас видел, воплощенные в слова, могли бы изменить многое. Они бы изменили самого Рафаэля, судьбу девушки, которая была прикована к постели множеством датчиков, соединенных с компьютером. Считалось, что именно эти электронные безделушки помогают протянуть ей так долго. Но это было не так.
— Зачем ты пришел ко мне? Я не понимаю, какой смысл вот так просиживать половину дня у постели безнадежно больной и незнакомой тебе девушки, если она не сможет даже тебя отблагодарить?
— Безнадежно больных людей нет. Тело — лишь оболочка и не твоя вина, что все так вышло.
— Жизнь бывает очень несправедливой по отношению к людям. Кому-то она дает все, а кому-то – ничего, — с грустью в глазах сказала девушка.
— Не в этом справедливость жизни, пойми. Ты всегда что-то приобретаешь или теряешь. Так уж устроено. Человек слишком свободен в своих поступках и порой эта свобода становится четырьмя стенами, вопрос лишь в том, как близко они подобрались. Бесконечность выбора постепенно превращается в его отсутствие. Поэтому любое лишение, которое посылает тебе судьба – еще одна возможность отодвинуть подальше от своих глаз эти стены обреченности и взглянуть на жизнь под другим углом. Можно сколько угодно говорить о том, как кому-то не повезло. Но пустыми словами не облегчить страдания. В таких случаях нужно указать человеку на то, за что он мог бы зацепиться, зажечь в его груди огонек, дать надежду. Думаю, если бы счастье так легко давалось людям, то со временем оно бы перестало доставлять всякое удовольствие. Прелесть этого мира в контрастах. Только благодаря наличию двух крайностей человек способен по-настоящему оценить всю сладость свободы и горечь заточения.
Она выдохнула, отвернулась к окну и шепотом произнесла:
— Ты неповторимый человек. В наше время почти не осталось тех, кто не потерял веру в себя и других.
— Спасибо. Главное, что благодаря мне в это верят многие.
Рафаэль следил за ее лицом. Девушка смотрела сквозь оконное стекло, словно в пустоту. За окном открывался вид на большой город, на сотни домов, каждый из которых светился множеством огней. Там жили люди, имели возможность ходить на работу, прогуливаться по паркам, делать покупки. Но она не думала об этом. Ее мысли занимали совсем другие вещи.
— Я навещу тебя завтра в это же время, — сказал Рафаэль, аккуратно взял ее ладонь и поцеловал.
Девушка посмотрела на него полными печали глазами, размышляя о том, что если бы у нее было хоть чуточку больше времени, то она обязательно провела бы его с этим мужчиной. Там, где-то за маленьким огоньком, что постоянно горел в его глазах, она видела надежду на спасение.
Рафаэль тихо закрыл за собой дверь и направился к выходу из больницы. На улице его встретил спокойный морозный вечер.
Прогулки в темное время суток порой приносили ему удивительные мысли. Наше сознание настолько ограничено рамками, думал он, что мы едва способны поверить в то, что за пределами поля зрения есть что-то еще. Словно пламя свечи в темной пещере. В пустоте. Свет и за ним тьма. А обычный разговор мы воспринимаем как позывные из другой галактики. Закрытая дверь, удаляющиеся шаги за стеной и невидимая нить между двумя мирами оборвалась. До связи. Прощай.
Он шел по городу, не особо заботясь о том, куда приведут его ноги. Петлял мимо дорогих магазинов, ярких витрин, высоких домов, не обращая на них никакого внимания. За свою жизнь он привык подолгу ходить и поэтому вовсе не чувствовал усталости.
— Ведь если есть о чем подумать, то время совсем не имеет значения, — говорил себе Рафаэль. — А его у меня целая вечность. Ну или чуть меньше.
В этот вечер его мысли не покидала та, чье время было почти на исходе. Конечно же, Рафаэль уловил в прощальном взгляде девушки то главное, ради чего приходил к ней все это время. Он мог ограничиться лишь одной встречей, но ему было важно сделать ее по-настоящему счастливой.
— Она обязательно обретет все, чего ей так не хватало, — прошептал Рафаэль и большой город проглотил его слова, оставив только шум ветра над головой.
С такими мыслями он бродил еще очень долго, пока не решил, что пора отдохнуть. Пройдя пару кварталов, он сел на попавшуюся на пути лавочку, опустил голову и уснул.
***
Воистину, ночь ищет конца и каждый раз, с появлением первых лучей, она его находит. Вчерашняя усталость никуда не делась, только добавила к себе еще тяжесть под сердцем. Это ощущение было для него совсем не ново и имело только одно объяснение – надо спешить. Рафаэль поднялся с твердой лавки и осмотрелся вокруг. Оказалось, что прошатавшись половину ночи по городу, он сам того не понимая, сделал большой крюк и уснул у стен больницы.
— Тем лучше, — сказал себе он, — не придется тратить время на дорогу.
Рафаэль накинул на плечи халат, проскочил мимо дежурного врача и зашел в нужную ему палату. Он подошел ближе к постели девушки и заглянул ей в лицо. Глаза были закрыты. Она была без сознания, сердце медленно замедляло темп. Времени было не так много, но даже в эти минуты Рафаэль не мог ею налюбоваться. Солнечные лучи, пробивались через оконное стекло, замирали на ее локонах, прибавляя к рыжему цвету волос золотой отблеск. Кожа, словно молочный шоколад. Во времена Эллады ее бы восприняли за богиню, сошедшую с небес, подумал Рафаэль. Какие бездонные пространства мыслей затаились в ее голове в эти секунды, спросил он себя? Подобные моменты самые тяжелые в его жизни. Всякий раз было трудно поверить, что человек вот так просто может перестать принадлежать этому миру, но он и не собирался в это верить до конца. В его жизни существовало два основных закона: пространство бесконечно, а время вечно. И соединив бесконечность с вечностью в одну систему координат, можно исправить любую ошибку, дать еще один шанс. Это было вовсе не сложно. И тогда конец обретает начало, а остановка становится частью пути.
Тонометр издал тревожный монотонный звук. Ее сердце остановилось. Он снял с ее запястья наручные часы, отсчитал четыре секунды и с силой ударил их об пол. Стекло над циферблатом дало трещину, секундная стрелка нервно дернулась и остановилась.
Глава 2
За гранью
Образы вольностей, желания снятся.
Проносятся пестрой лентой как
игрушечный змей в руках младенца.
И потеряна в пропасти законов мерность.
Здесь все превратилось в сон. Резвятся
памяти, писем обрывки. Сон.
Ты веришь всему, что тебе говорят
в этом теле забытых надежд и талантов.
Бредовые мысли, мечтания...
Здесь все обретает признание,
тут все воплощается заново в жизнь.
Странное ощущение. Ни хорошо, ни плохо, просто никак. С того дня это никак надолго поселилось во мне, отвоевало свободу, близких людей, любовь. Мою жизнь. Погасило тот костер, что разжигала с самого рождения, оставив размышлять над тлеющими углями моего счастья. Все органы чувств единовременно перестали работать. Я не чувствую своего тела. Не улавливаю ни малейшего звука. Тем более не могу что-либо увидеть. Словно все это сон, уменьшенный до размера одной идеи. Пытаться двигаться и звать на помощь? Бесполезно. Кажется, что мне просто нечем двигать и звать на помощь.
Единственное, что функционирует безотказно — мое сознание. Я не знаю где я, что со мной, а главное — как мне вернуться. Времени для того, чтобы все обдумать было много. Но больше всего меня тревожит страх перед тем, что его здесь просто нет.
Поначалу я верила, что это ненадолго. Что все-таки появятся люди в белых халатах и, рассекая пространство непонятными терминами, силой вернут меня к жизни. Тщетно прислушивалась, но ничего кроме собственных мыслей не слышала. Была даже готова лицезреть белокурого ангела, что протянет мне руку и укажет верный путь. Но у земных и небесных спасителей в тот день, по-видимому, был выходной. Мои познания в медицине позволяли поставить себе только один возможный диагноз: глубокая кома или клиническая смерть. Что по сути одно и то же.
«Кома» — это короткое слово колокольным звоном отдает в сознании. Словно заметка на желтом квадрате бумаги, прикрепленная к холодильнику. Наряду с «вынести мусор» и «выгулять собаку». Только это, то из немногих слов, что способно обрести власть над человеком. По крайней мере, над его физической частью. Прежний мир бесследно исчез, а значит, вместе с ним исчезли все законы, на которых он держался. Теперь мысли — мое все: мои руки, ноги, тело. Мои мысли — моя душа. Осталось только заново научиться ходить. Преодолеть порог собственных взглядов и представлений, приспособить мысли к тому, чтобы не сойти с ума. Это было необходимо для спасения, чтобы не сорваться и не переступить ту тонкую грань, что разделяет здравый рассудок от сумасшествия.
Полная дезориентация в пространстве, времени, мыслях, дезориентация в самой себе. Сотнями в голове проносятся вопросы. Я не могу рассчитывать на окружающий мир, как на систему координат, на точку от которой можно в любой момент оттолкнуться и выбрать тот или иной путь. Благодаря которой можно разделять вещи на хорошо и плохо. Нравственность и мораль осталась с миром, который я покинула. Большинство слов в моей ситуации потеряло смысл, они стали пустыми и ненужными. Как туманные призраки, эти понятия лишний раз напоминали о хрупкости и относительности всего, чем я так дорожила. Моя новая сущность теперь может состоять только из воспоминаний. Или наоборот? Тут царит неопределенность.
Я анализировала ситуацию как могла, думала о книгах, которые когда-то читала. Хотелось больше вспомнить о людях, прошедших через клиническую смерть. Но как назло на ум приходили рассказы о свете в конце туннеля, о призрачном сиянии, что звало идти за собой. Я не особо верила в подобные россказни, к тому же это никак не перекликалось с моими ощущениями. Потом я вспомнила об одной документальной пленке, посвященной экспериментам, которые проводились учеными в нацистских лагерях. Опыты были направлены на изучение состояния человека в условиях отсутствия любой информации, поступающей извне. Это показалось мне более ценным воспоминанием, нежели вся предыдущая фантастика. Я попыталась восстановить в памяти всю картину и, кажется, мне это удалось.
Пленника закрывали в звуконепроницаемой комнате с равномерным освещением, сглаженными углами и стенами, предварительно покрашенными в белый цвет. В какой-то мере ученые хотели создать эффект прозрачных стен, когда сочетание специального освещения и цветовой гаммы обстановки заставляют человеческий мозг ошибочно анализировать зрительную информацию. Проще говоря, человек переставал замечать стены, которые его окружают. Дальше суть опыта заключалась в наблюдении. Ученые выявили ряд поочередных этапов нарушения психики человека в данных условиях, конечным итогом которых без исключения была глубокая шизофрения. Продолжительность каждого этапа зависела от индивидуальности нервной системы заключенного. Первое время пленник, удовлетворенный тем, что его новая обстановка в разы чище и просторней предыдущей камеры, не проявлял никаких признаков беспокойства. Переход к первой стадии начинался с нарушения временной прострации. Затем, не слыша в своей камере ни единого звука, человек попросту начинал развлекать себя разговором с самим собой. Через какое-то время обилие белого света достигало эффекта визуальной безграничности. Это ослепляло и дезориентировало заключенного, заставляя его передвигаться по камере ползком, постоянно ощупывая руками пол. Потеряв чувство времени и пространства, мозг начинал изменять своему хозяину. Человек начинал слышать чужие голоса, разговаривать с несуществующим собеседником. Апогеем изощренности в этой пытке был самый безобидный на первый взгляд момент. Время от времени из замаскированных в камере динамиков начинала доноситься едва различимая монотонная музыка. В целом состояние подневольного напомнило стадию сознания, которая зачастую возникает перед тем, как мы засыпаем — обилие ничем не связанных вымышленных образов, звуков, диалогов. Разницей было лишь то, что заключенный начинал воспринимать подобные образы за действительность, а действительность за образы.
Будущего, каким я привыкла его себе представлять, у меня нет. Нет и настоящего. Я прокручиваю в сознании эпизоды прошлой жизни, словно пожилая чета свою свадебную кинопленку, пытаясь заново обрести бесследно ушедшее. Как будто смотришь на фотографию ушедшего из жизни человека. Любимого человека. Думаю, стекло в настольной рамке как раз и необходимо для того, чтобы фотокарточка не портилась от слез. Очень предусмотрительно. Так, раз за разом я оплакиваю фотографию, на которой одним мгновением запечатлена вся моя жизнь. И через душевные слезы учусь верить в то, что моя вселенная слишком необъятна, чтобы бесследно кануть в никуда. Все мысли и воспоминания никуда не исчезли, а наоборот только обострились. Я учусь задавать себе вопросы. По кусочкам воссоздавать в памяти все, что когда-то называлось обычной жизнью.
***
В то утро тебе сообщили, что медсестра, которая ухаживала за тобой уже около недели, не сможет выйти и что вместо нее появится кто-нибудь другой. Это событие тебя не сильно расстроило. Что сложного в том, чтобы несколько раз в день следить за показаниями приборов и вовремя сообщать об этом врачу? — подумала ты, — в основном этим занимались стажеры, которых отправляли сюда из медицинского института на практику. Это были дети, совсем недавно оторвавшиеся от родительской опеки, все еще хранящие в сердце надежду на то, что будут жить вечно. Что их жизнь никогда не закончится, а если этому и суждено будет случиться, то… Впрочем, скорее всего они предпочитали не омрачать свое юное сознание подобными мыслями. Интересно, чему их учили в институте? Они не были способны заглянуть в глаза человеку, который одной ногой стоял по ту сторону сцены. Поначалу тебя это оскорбляло, но потом ты как-то привыкла. К чему кого-то винить? Их жизнь имела под собой множество планов на будущее, событий, которым еще только предстояло случиться, а тебе оставалось ловить косые взгляды врачей, они благоразумно отходили в другой конец палаты, о чем-то шептались и безнадежно покачивали головами. Кажется, у них это называлось врачебной этикой. Ты до сих пор хорошо помнишь лицо доктора, которому пришлось сказать тебе в лицо диагноз. Он подошел к твоей постели и долго говорил о том, что медицина не всесильна, распинался о том, как трудно найти донора, имеющего такую же редкую группу крови, ввел в общий курс лейкемии. И говорил бы еще долго, если бы ты не остановила этот бесполезный монолог.
— Сколько? — спросила ты.
Мужчина в белом опустил глаза и смотрел куда-то в пол. В них легко читался страх и неуверенность. Он еще не слишком поднаторел в этом деле и в какой-то степени боялся ответить больше, чем ты — услышать ответ.
— Не думаю, что много, — ответил он.
Тебе не нужно было этого говорить. Ты и сама прекрасно знала, что мало. Для тебя было важно услышать конкретную цифру. Неопределенности в стенах больницы хватало и так. Он развернулся и ушел.
Вот так, подумала ты, в скором времени уйдет все. Просто. Тихо. Без лишних слов.
***
Пустота. И ничем ее не заполнишь. Пустота и страх — вот мои стены. Они смотрят на меня как зверек на заблудившегося в лесу человека. Этот страх как зубная боль заставляет сходить меня с ума. Потому что боится только одна моя сторона, а вторая — не верит в плохое. Первая задает вопросы, а другая на них отвечает. Противоборство двух полюсов. Пора бы определиться. Я уже сомневаюсь в том, что я — это я. Пытаюсь найти мысленную аналогию, за что-то зацепиться в своей неопределенности. Разве может ворона, с рождения помещенная в темный ящик, спустя годы быть уверенной в том, что она ворона, а не крокодил? Наверное, я в более выигрышном положении, чем эта ворона. В отличие от вороны, я помню мир, где была человеком.
— Кто ты?
— А я не знаю. Знаю только, что больше я не девушка с рыжими волосами. Внезапное решение, в которое приходится верить. Только не плакать! Впрочем, плакать и так не получится. Что ж, всякое бывает, и не всегда дела идут так, как ты этого захочешь. Нужно только верить в лучшее, ухватиться за самые светлые воспоминания, сплести из них прочную веревку и выбраться из комы.
Я ошибалась насчет того, что все уйдет так просто. Оказалось, что жизнь способна проявить благосклонность к тем, кого в скором времени собиралась вычеркнуть из своего списка.
***
После обеда, когда ты очнулась от накатившей дремоты, дверь палаты открылась вновь. На пороге появился еще один человек в белом.
Тишина становилось все более невыносимой. Ты была прикована к больничной постели множеством приборов, которые следили за основными жизненными показателями, и старалась внешне не показывать своей обеспокоенности присутствием незнакомого мужчины. На нем был халат стандартного образца, такой был обязан носить всякий, кто не был пациентом, а в руках — журнал с историей болезни. Он сидел на стуле недалеко от тебя и, казалось, даже не собирался начинать о чем либо говорить.
— Вы мой новый лечащий врач? — ты нарушила тишину первой.
Пауза после этого вопроса длилась около минуты. Мужчина положил журнал на прикроватную тумбу и, наконец, заговорил:
— Да, я заменяю леди, которая ухаживала за вами. Я ваш проводник.
— Простите?
— Медсестра, которая была здесь раньше, она заболела. Подхватила где-то на сквозняке простуду. Знаете, ночью в это время года бывает довольно прохладно.
— А, ясно. Вы, по-видимому, здесь недавно, я права?
Ты с интересом разглядывала своего посетителя. У него был приятный голос и вполне обычная внешность. В целом это был человек, который с легкостью бы смог затеряться в толпе. Не молодой, но и не старый. Кое-где на лице были видны едва заметные морщинки. Но куда больше его возраст выдавали глаза. Они были такими, словно он успел повидать очень многое за свои годы. Такие глаза притягивали, вызывали доверие.
— Как вы догадались?
— О, это вовсе не трудно! Я здесь уже довольно долго и знаю в лицо большинство здешних работников. К тому же редко случается, чтобы кто-то из них проводил свободное время на стуле около своей пациентки. Взгляните на часы, сейчас время обеда.
Мужчина окинул взглядом комнату, в которой едва помещались постель с ее убогим алюминиевым каркасом, прикроватная тумба, передвижная стойка с медицинской аппаратурой и пара картин, отсылавших зрителя к бескрайности морских просторов, но так и не смог обнаружить среди этого что-либо, что могло напоминать о времени.
— Не старайтесь, их здесь нет. Единственные настенные часы унесли из моей палаты сегодня, когда я спала, — сказав это, ты кивнула головой в сторону противоположной стены. Муха, неподвижно сидящая между двумя рисунками, оказалась ни чем иным как шляпкой гвоздя, вбитого в стену, — так поступают всегда, когда врачи теряют надежду на излечение больного. Об этом не сложно догадаться. Вероятно, они думают, что мысли о времени могут усугубить мое душевное состояние. Но, знаете ли, надежда должна умирать последней.
После этих слов ты пошарила под подушкой и протянула собеседнику свои маленькие женские часы с перламутровой застежкой.
— Не беспокойтесь, голод не столь сильная причина, чтобы жертвовать вашей компанией. Если вы не против, то я хотел бы остаться здесь.
— Как вам угодно, — улыбнулась ты, — могу поинтересоваться, как же зовут самого учтивого медработника клиники?
— Меня зовут Рафаэль.
***
Вот он мой мир. Оплот памяти и воображения. Сколько я уже в коме? Неделю? Месяц? Год? Как бы я хотела вновь ощутить свой вес. Избавиться от этой всеобъемлющей пустоты и почувствовать земное притяжение. Мне бы хотелось пройтись по парку и просто ощутить на себе каждый порыв ветра, вдыхать полной грудью свежий воздух и с каждым выдохом выкрикивать в небо «Сегодня, сейчас, всегда!», а не «с тех пор и навеки». Я и забыла, какое это счастье – просто дышать. Хочу вновь ощущать свой пульс, приложив пальцы к запястью, чувствовать тепло рук Рафаэля, смотреть в его удивительные глаза. Рафаэль…
Я ощущаю себя маленьким ребенком, который спрятался в шкафу, играя в прятки. Спрятался и не смог найти дверь, чтобы выйти обратно. Закрыл глаза, и в глубине за закрытыми глазами еще раз закрыл глаза. Сталкиваясь с загадкой, дети ее решают. А взрослые – все чаще уходят от ответа. Разница между взрослыми и детьми как раз в том, что дети не боятся задавать вопросы. Оставшись наедине с самим собой, ребенок способен придумать себе целый сказочный мир и не повести носом. И тогда шкаф окажется летающим кораблем, который мчится по просторам вселенной, а полчаса в этом шкафу – целым годом, за который случится масса невероятного. Время и пространство прогибается под его фантазией. Я чувствую себя ребенком, который проснулся посреди ночи и впервые затронул вечное:
— Как получается, что до того, как я стала тем, кто я есть, меня не было? И что однажды я перестану быть тем, кто я есть? — спрашивало себя дитя. — Может быть, наша жизнь под этим небом – это только сон? Может быть все, что я вижу, слышу и чувствую – только мираж в этом мире?
И с этого момента ребенок перестал быть ребенком. Он почувствовал, что единство его и мира дало трещину, отделив фантазию от реальности, вымысел от правды. Что нельзя больше спрятаться в сказке, если вдруг станет страшно. Жесткие правила и всевозможные инструкции сменили волшебство и вседозволенность.
Моя первая половина вновь задет вопрос:
— Кто ты?
— Я потерявшийся ребенок, — отвечает вторая.
***
— У тебя было в жизни место, где ты чувствовала себя счастливее всего? Место, которое ты могла назвать своим душевным приютом? — однажды спросил тебя Рафаэль.
Он все так же сидел рядом, согревая твои холодные пальцы своими руками. И нежно улыбался.
Он улыбался не так, как это делали все. За свою жизнь ты отучилась верить чужим улыбкам и, тем более, словам. Все потому, что перед тем как поселиться в четырех стенах этой больницы, ты жила в городе манекенов и голливудских улыбок. Ты называла его так сама. На каждом шагу тебя поджидал промоутер или торговый агент, сначала демонстрировавший успехи своего стоматолога и лишь потом – что-нибудь бессмысленное в яркой упаковке. Сталкиваясь каждый день с такими вещами, ты невольно начала ассоциировать такие улыбки с животным оскалом. А это и правда было похоже: холодные глаза, как у волка, который предвкушает легкую добычу и красивая улыбка – приманка для жертвы.
С Рафаэлем все было иначе. Его улыбка сначала появлялась в глазах. Они чуть прищуривались, делая морщинки - лепестки вокруг век заметнее. Потом поднимался левый уголок его губ и только после – правый. Ты хорошо это запомнила. Потому что не один раз представляла как целуешь его. Как целуешь его в губы.
— Да, такое место у меня было. В деревне под старой липой, что одиноко раскидывала свои огромные ветви посреди ржаного поля. В последний раз я была там еще маленькой девочкой, и тогда это место казалось волшебным.
— Расскажи мне, — попросил Рафаэль.
— Это замечательные воспоминания из моего детства… Я шла через широкое деревенское поле, оставляя за собой колею примятой травы. Здесь, вдали от цивилизации, я встречала почти каждую грозу, она доставляла мне удовольствие. Каждый раз с появлением грозы мир терял прежние краски, становился волнующим, заставлял почувствовать себя частью этой непреодолимой силы. Небо темнело, белые облака расплывались, закручиваясь в штормовые вихри. Воздух тяжелел, делая дыхание чаще. Я укрывалась под кроной вековой липы, которая могла надежно защитить от любой непогоды. Обманчивая тишина внезапно сменялась неудержимым роком, зовущим, рвущим, как будто взывающим к небесным силам. Мир разражался диким смехом, проверяя на прочность то, что однажды было в нем создано. Небо обрушивало шквалы воды, она хлестала и приводила в трепет все вокруг. Такая игра всегда была по мне. Словно рожденная в стихии, я выходила из-под ветвей векового дерева под проливной дождь, закрыв глаза и запрокинув голову. Спустя некоторое время я чувствовала себя падающей вверх, летящей сквозь крупные холодные капли навстречу бесконечному небу. Раскаты грома ласкали слух, я доверяла им. А потом все стихало. Дикие волны туч приобретали форму былых облаков, искрились деревья в лучах желтого солнца. Все заканчивалось так же быстро, как и начиналось. В этом и заключалась магия грома, нежного и одновременно бушующего, настолько близкого мне.
— Хорошо, очень хорошо, — шептал Рафаэль.
***
Воспоминания отвлекают меня от дурных мыслей. Это мое единственное убежище, где можно укрыться от пустоты. С каждым разом у меня получается воссоздавать в памяти все более четкие и детальные образы. Я пытаюсь вспоминать ощущения от запахов, прикосновений, но это удается не так легко.
***
Он уходил, оставляя на твоих губах привкус счастья. Уже после второй встречи, когда на город за окном опустилась ночь, приглушив в больнице чужие голоса и звуки, ты поняла что лежишь в своей палате одна и прокручиваешь в голове все диалоги с этим мужчиной. Вспоминаешь все взгляды, жесты Рафаэля и улыбаешься. Ты поняла, что что-то вдруг изменилось в четырех стенах, что тебя окружали. Словно кто-то открыл окно и впустил в комнату свежий ветер, растворив в воздухе запах одиночества. Раньше ощущение одиночества было самым обыкновенным чувством в твоей жизни. Оно было повсюду: в движениях докторов, в мерном тиканье настенных часов, в облаках, которые проплывали мимо оконной рамы и растворялись в сером небе. Оно пронизывало тебя насквозь, отбивая всякую тягу к жизни. Нет, это чувство никуда не пропало. Оно просто стало другим, сосредоточилось лишь на одном человеке. Внезапно все обрело какой-то свой неуловимый смысл. И ты поняла, что почти забыла, что значит скучать по кому-то другому. Теперь ты была готова молча терпеть все лишения жизни в больнице, мириться с бесконечно долгими часами, лишь бы снова услышать его голос. Время, которое ты проводила с ним, было подобно празднику. Ты вновь чувствовала себя обычным человеком, могла не обращать внимания на ежедневные анализы и всю остальную рутину больничной жизни, свойственную пациентке со смертельным диагнозом.
— Рафаэль… — шептала ты одними губами и засыпала с его именем на устах.
Когда ты проснулась, он был уже рядом. Одной рукой держал твою ладонь, а другой – сверток из голубой бумаги, перевязанной лентой.
— Это тебе, — сказал он, — подарок в честь нового дня.
Ты разорвала упаковку и увидела небольшую рамку, под которой к светлой материи была приколота бабочка неописуемой красоты. Ее распростертые крылья сочетали в себе черный и ярко-синий цвета.
— Чудо, не правда ли? — продолжил он, чуть крепче сжав твою руку, — посмотри на нее внимательно. Когда-то это создание имело совершенно другую сущность и не могло летать. Гусеница ползала по ветвям высоких деревьев и каждый раз боялась упасть вниз. Потому что это бы означало, что долгий путь к вершине дерева, где листья самые сочные, придется начать сначала. Еще она боялась проворных птиц, которые так и норовили лишить ее жизни. Гусеница ползла по тонким стеблям высоко над землей и думала о том, как было бы хорошо, если бы у нее были крылья. Тогда бы не пришлось постоянно жить в страхе. Она могла бы порхать над зелеными лугами, наслаждаясь теплым солнцем и бесконечно голубым небом, утолять жажду алмазной росой по утрам и нектаром самых прекрасных цветов по вечерам. С такими мыслями гусеница засыпала каждый вечер, укрывшись под большими листьями, где никто не мог бы ее потревожить. И вот однажды ночью, завидев из своего укрытия падающую звезду, она загадала свое заветное желание и тихо уснула. На следующий день, когда солнце поднялось достаточно высоко, чтобы осветить укрытие гусеницы, оказалось, что там ее нет. И никто больше не встречал мечтательную гусеницу ни на дереве, где она жила, ни на других деревьях. Наверное, ее сцапал какой-нибудь ловкий воробей, перешептываясь, рассуждали другие гусеницы. Жизнь шла своим чередом и через некоторое время многие позабыли про свою удивительную коллегу. Лишь только изредка на глаза обитателей дерева попадались беззаботно порхающие крылья бабочки, что парила над землей, не зная бед и усталости. Какие красивые у нее крылья, думали они и ползли дальше по своим делам.
Когда он окончил рассказ, ты почувствовала себя маленькой и беззащитной. Будто бы перенеслась в свое детство, когда дедушка читал тебе на ночь сказки. На устах Рафаэля была такая же нежная улыбка как у него, а глаза искрились добротой. Он взял рамку и повесил ее на противоположную стену туда, где раньше висели часы.
— Теперь эта бабочка будет напоминать тебе о том, что в твоих силах воплотить в реальность даже самые невероятные желания, — сказал Рафаэль.
— Спасибо тебе… Знаешь, ты не перестаешь меня удивлять. Скоро я начну думать, что ты волшебник. Еще вчера, когда ты ушел, я засыпала, думая о том, как было бы хорошо вновь увидеть тебя около своей постели. Мне очень трудно быть уверенной в завтрашнем дне. Я боюсь того, что скоро все исчезнет. Мне страшно, что исчезнешь ты. Раньше, когда мы еще не были знакомы, я почти смирилась с тем, что вышла на финишную прямую жизни, так и не начав состязания. Но теперь, когда ты рядом… — ты оборвала речь на полуслове, едва не заплакав. Рафаэль придвинулся ближе и нежно провел рукой по твоим волосам.
— Верь мне, — сказал он, продолжая тебя гладить, — и все будет хорошо. Я буду приходить к тебе столько, сколько ты этого захочешь. И вспомни мою историю про бабочку — поначалу она тоже не верила в то, что у нее когда-нибудь появятся крылья.
Первая слеза покатилась по твоей щеке. Потом ты пересилила себя и улыбнулась.
— Вот так-то лучше, — сказал Рафаэль, — сегодня ты выглядишь лучше, чем вчера. А это значит, что через неделю мы пойдем с тобой гулять по самым красивым местам города и съедим столько мороженного и сладкой ваты, сколько влезет!
Он развел руками, рисуя в воздухе кучу мороженого и ваты внушающих размеров.
— Твоим словам нельзя не верить! — рассмеялась ты, — Так и быть, через неделю я закажу в больницу самое красивое летнее платье и мы пойдем на прогулку! Только бы не забыть сказать об этом моим врачам!
Вы смеялись над общими шутками, как старые друзья после долгой разлуки. Для тебя больше не существовало тусклых стен, медицинских приборов, чужих голосов за дверью — всего того, что раньше являлось основным объектом твоего внимания. Тебе было хорошо в его компании.
***
Порой мне хочется намеренно изменить некоторые детали своих воспоминаний. Сказать Рафаэлю то, что не было сказано, поведать о том, что так и осталось невесомыми мыслями в моей голове. Хочется заглянуть за фразу «а если бы…» и представить мир в совершенно другом свете. Но я одергиваю себя от таких желаний. Ведь выбрав такой путь, мне придется расстаться со своей правдой. С другой стороны, воспоминания не могут быть бесконечными. В итоге я вновь приближусь к последней точке своей жизни и встречусь с пустотой, разделившей все надвое. Рафаэль говорил, что важно совсем не направление, а цель, к которой идешь. Поняв это, можно идти в любую сторону и все равно оказаться там, где ты захочешь. Если это так, то в скором времени я вновь буду рядом с ним.
Все не могло завершиться так просто. Хотя бы потому, что сейчас я слышу свои мысли, а значит, еще жива. Рафаэль обещал ко мне снова прийти, и он сдержит слово. Я знаю. Вполне возможно, что в эту минуту он и множество других врачей окружили мое тело, пытаясь вновь вернуть меня к жизни. Возможно, они нашли для меня кровь и сделают переливание. Тогда кома останется позади, как какой-нибудь глупый кошмар.
Наступит медленное и болезненное пробуждение ото сна. Я буду похожа на космонавта, который вступил на земную почву после долгого полета. Ослабленное сердце будет медленно набирать нужный ритм. Ритм жизни. Кровь теплой волной разольется во все части обездвиженного тела. Атрофированные мышцы со временем вновь приобретут способность к сокращению, а суставы — былую подвижность. Любые звуки будут казаться неимоверным грохотом в моей голове. Я открою глаза, но ничего не смогу разглядеть. Через какое-то время сетчатка глаза привыкнет к дневному свету, и я увижу перед собой размытые образы. Беспорядочно двигаясь, эти фигуры начнут принимать более четкий вид. И я пойму, что это люди. Чувство радости превзойдет боль во всем теле, и я улыбнусь. Впервые я буду улыбаться докторам, которых так недолюбливала раньше.
***
Ты помнишь это? Свои последние минуты с ним? Когда он погасил свет и взял тебя за руку. Шепот его голоса. Запах его кожи — едва уловимый в воздухе аромат карамели. Тепло его руки, скользящей по твоей ладони. Словно капли дождя эти прикосновения стекали до кончиков пальцев и вновь поднимались, заставляя тебя проваливаться сквозь реальность. Так нежно, так пьяняще очерчивали изгибы. Потом внезапно он замер и посмотрел тебе в глаза. Пристально, не отрываясь. Появилось ощущение, что в этот момент его не было рядом. Будто невероятным образом он проник в твое сознание, исследуя мысли, чувства. Раскладывая все по своим местам, в одному ему ведомом порядке. Ты так и не спросила, что он увидел там. На его лице появилась едва заметная улыбка. Его улыбка. Ни у кого больше такой ты не встречала. Он молчал.
Да, у него было удивительное имя. Рафаэль. Но вслух ты произносила его лишь несколько раз. Шепотом. Одна. Когда звала его. Без малейшей возможности подняться с постели и побежать за ним. В тот последний раз, когда он скрылся из поля зрения, закрыв за собой дверь, ты подумала, что, возможно, видела его в последний раз. Спустя минуту одиночества в постели, начиналась паника. Давящая и необъятная. Наверно человек ощущал бы то же, если бы из него вынули душу. Ты шептала его имя до тех пор, пока тонометр не стал издавать тревожный сигнал. Потом вдруг стало очень тихо. Слишком тихо для твоей жизни.
***
Всегда очень трудно быть первооткрывателем. По крайней мере, следовать маршруту, которого нет ни на одной карте. Многие считают, что куда лучше плыть по течению этого бренного мира, чем грести против него, прикладывая неимоверные усилия для отрицания всего, что тебя окружает. И, в конце концов, понять, что за все это время ты не сдвинулся с места. Вокруг меня ничего нет. Я слепа и лишена любых чувств. В этом моя сила и преимущество. С закрытыми глазами можно увидеть куда больше, чем кажется на первый взгляд. Время не имеет надо мной власти. Пространство подчиняется моему воображению. Мой разум – темная пещера, глубину и содержимое которой постичь невозможно. Лишь в редкие мгновения тусклый луч прозрения освещает ее просторы, открывая взору форму и пустоту, на основе которых и существует этот странный мир комы.
***
Я чувствую удар.
За ним второй и тут же третий.
За каждым из ударов следует необычное ощущение. Электрические разряды заставляют сокращаться все мои мышцы. Первая мысль в голове: что со мной? Боль пронзает все тело и тут же угасает. Вновь пустота.
Я не успеваю собраться с мыслями, как следует еще одна серия ударов.
Становится холодно и неприятно.
— Дыши! — раздается оглушительный крик где-то неподалеку.
Смысл слова я понимаю не сразу. Рефлекторно делаю глубокий вдох, и новая болевая волна прокатывается по всей груди.
Я задыхаюсь. Что происходит? Меня вытащили из комы?
Я ощущаю свое тело. Впечатление, что его вывернули наизнанку или по мне просто проехал грузовик.
Я откашливаюсь и вновь пытаюсь наполнить легкие воздухом. У меня начинает получаться.
Вдох, выдох.
Я чувствую каждую клеточку своего тела. Внутри него ощущаю пульсирование каждого нервного окончания. Я чувствую биение своего сердца, этот ритм жизни, от которого уже успела отвыкнуть. Кончики моих пальцев прикасаются к чему-то мягкому. Судя по всему, это волокна больничной простыни.
Я пытаюсь разлепить глаза, но у меня ничего не выходит. Словно они забиты песком. Усиленно моргаю и через некоторое время становиться немного легче.
Яркий свет ослепляет меня.
Я по-прежнему слышу чужие голоса вокруг. Мой головной мозг, отвыкший от восприятия окружающей информации, отказывается быстро ее анализировать. Слова доносятся до моего сознания в виде бессвязных звуков.
Мало-помалу глаза начинают фокусироваться на происходящем вокруг. Я вижу лица в хирургических масках. Я вижу людей в белых халатах. Одни стоят рядом, обмениваются улыбками и говорят мне что-то. Другие снимают перчатки и выносят из помещения инструменты. В скором времени в помещении остается только один человек. Он возится с медицинскими приборами, стоя ко мне спиной. Он поворачивается и снимает маску. Его лицо мне знакомо. Это тот самый врач, что когда-то сказал мне диагноз.
Теперь он вновь стоит передо мной и улыбается. Поправляет волосы под маленькой белой шапочкой и говорит:
— Настоящее чудо! Ваше нынешнее состояние – почти невозможный феномен с точки зрения медицины. Мы все хорошо постарались. Считай, что родилась заново!
Я пытаюсь ему ответить, но понимаю, что голосовые связки слишком отвыкли от речи. Вместо этого издаю лишь хриплый стон.
— Тише, девочка! — ласково говорит врач. — Тебе пока рано говорить. Через пару часов все придет в норму. Теперь нужно только немного отдохнуть. Все будет хорошо.
Он протирает кожу на моем плече спиртом и делает укол снотворного. За мгновение до того, как погрузиться в сон, я закрываю глаза и думаю, что все это, возможно, было игрой моего воображения. Что, находясь в коме, я слишком сильно увлеклась воспоминаниями и незаметно для себя спроецировала все в своей голове. Ведь я так этого хотела: открыть глаза вновь. Может быть каждый из нас – некое подобие бочки Данаид? Пока мы живем, бесконечность окружающей информации находит в нас некую пустоту или даже черную дыру, которую можно заполнять и заполнять собой. Но стоит нашей жизни прекратиться, окружающий мир исчезает. И теперь мы заполняем из "своих запасов" наступившую окружающую пустоту информацией, создавая новый мир на подобие прежнего.
Слова теряют смысл. Тяжелый сон наваливается на мое сознание, все мысли расплываются.
***
Я открываю глаза.
Вижу перед собой стену с двумя картинами. Они изображают бескрайность морских просторов. Между ними висит небольшая рамка, под стеклом которой раскинула свои синие крылья бабочка. Ее мне подарил Рафаэль.
Я продолжаю осматриваться и понимаю, что лежу в своей прежней палате. Ничего не изменилось с момента последней ночи, что я помню.
Я поднимаю руку и подношу ее ближе к глазам. Все те же длинные пальцы. Мои пальцы. Ощупываю свое тело. Все в норме.
Жива!
Как долго я ждала этого момента. Меня переполняет эйфория. Каждая мелочь вокруг доставляет мне невероятное удовольствие. Я делаю вдох поглубже и, кажется, что воздух имеет тонкий сладкий аромат. Я дышу так часто, что начинает кружиться голова. Я прикасаюсь ко всему, до чего могу дотянуться, не вставая с постели. Дотрагиваюсь до спинки кровати и чувствую прохладу металла. Тянусь к прикроватной тумбе и ощущаю шероховатость дерева. Я открываю ее верхний ящик и достаю свои наручные часы. Маленькая стрелка ровно отмеряет секунды. Теперь время в моих руках. Хочется плакать.
Я была лишена этого, кажется, целую вечность. Не могла позволить себе даже слез. А теперь все так просто и совсем близко. Я даю волю чувствам, и теплая влага течет по щекам. Скатывается к моим губам. Такая соленая. Такая моя.
Дверь палаты открывается, и я вижу его фигуру. Теперь слезам нет конца. Перехватывает дыхание, и я подношу дрожащие пальцы к заплаканному лицу не в силах остановиться. Он подходит ближе, берет мои руки в свои, подносит к губам и нежно целует. Он вытирает с моих век застывшие капельки. Обнимает меня и прижимает к груди. Вот так застыв, мы сидим какое-то время. И я понимаю, что в его объятиях оно снова начинает исчезать. Будто весь мир замер и сузился вокруг нас двоих.
— Там… за гранью… я постоянно вспоминала тебя, Рафаэль. Мне не хватало тебя, — шепчу я сквозь слезы.
— Все хорошо, теперь я рядом. И с этого момента всегда буду рядом.
— Говорят, что перед смертью вся жизнь проскакивает перед глазами, — продолжаю я. — Но я видела только тебя. Ты всегда был со мной, я вспоминала тебя. Ждала момента, когда снова смогу увидеть твои глаза. И вот теперь ты совсем рядом. Теплый, родной…
— Я никуда не уходил. Все время сидел на этом стуле возле твоей постели. Думаю, когда тебя выпишут, мы возьмем его с собой. Сохраним как память. Он будет подобием того листа, на котором гусеница однажды превратилась в прекрасную бабочку.
— Да… Теперь я чувствую себя свободной.
— И пусть отныне эта свобода станет твоими крыльями!
***
И вот уже спустя две недели мы покидаем стены больницы, держась за руки. К этому дню я заказала отличное летнее платье и выгляжу прекрасно. Небольшая слабость еще присутствует в моем теле, но я знаю, что это только временно.
— Ты помнишь, я говорил тебе, что пройдет совсем немного времени до того, как мы будем гулять по городским паркам и объедаться сладкой ватой? — говорит Рафаэль. — Помнишь это? А ты еще не верила…
Он обнимает меня за плечи и прижимает к себе.
— Ты прав, тогда было трудно в это поверить… Казалось, что счастье ускользнуло от меня и больше его не поймать. Но теперь я понимаю, что опускать руки было рано. Спасибо тебе, мой ангел… Без тебя я бы не справилась…
Он замедляет шаг и привлекает меня еще ближе. Так близко, что я чувствую на себе его дыхание. Ощущаю едва уловимый аромат карамели. Его губы касаются моих. Медленно скользят от одного уголка к другому и поднимаются выше. На мгновение замирают у моего виска и опускаются вновь.
— Я так долго ждала тебя… — шепчу я, прильнув к его шее.
Мы застываем на месте, слившись в поцелуе. Сердце бьется так сильно, что, кажется, пульсировать начинает каждая клеточка моего тела. Две души, два совершенно разных мира нашли друг друга в своей бесконечности и соединились в одно целое.
— Ты рядом…
Глава 3
Помни о смерти
Я человек.
Придуманного мира творение.
Я человек.
Иду сквозь пустоту и забвение.
Я человек.
Герой свободы и своей судьбы.
И вот мой путь. Я человек.
— Что для тебя настоящее счастье? Еще совсем недавно ты сама задавала мне этот вопрос. Теперь я спрашиваю тебя об этом, сидя посреди ржаного поля, которое ты так любила. Под старой липой. Я привез тебя сюда, потому что тебе здесь было хорошо. Потому что хотел сделать тебя счастливее. Я и не думал, что дерево на самом деле такое большое. Оно просто огромное, — сказал Рафаэль.
Он сидел под раскинутыми ветвями, прислонившись спиной к массивному стволу. Высоко над головой мерцали звезды, светлая грусть пробиралась в душу вместе с воздухом в его легких.
— Этой июньской ночью здесь очень спокойно, — говорил он, — и необыкновенно тихо. Прислушиваясь, можно различить едва уловимую мелодию, что напевает ветер, гуляя среди миллионов золотых колосков.
— Это почти невероятно. Я представляю тебя маленькой девочкой, стоящей на этом самом месте под дождем. Представляю то, как ты ловишь губами крупные капли, падающие с неба. Думаю, с тех пор вокруг мало что изменилось. Кажется, что под этой липой время остановилось. И вот ты снова здесь. Долгие годы, прошедшие с твоего детства могут показаться одним мигом. Если время так неуловимо, то как среди всей этой вечности можно отыскать ту маленькую точку, что мы привыкли называть собой? Перед нами открыты бескрайние просторы сотен дорог. И каждая из них по-своему хороша. Если цель ясна, то любая дорога покажется правильной. Но если нет, то какую из дорог не выбери, ты не сделаешь и шагу.
Рафаэль придвинулся ближе к гранитному камню у ее могилы и продолжал говорить. Иногда замолкал и, погрузившись в размышления, подолгу смотрел на звезды. Потом снова начинал монолог, понимая, что больше она его не услышит. Что-то заставляло его это делать. Быть может, это было чувство вины. Ведь прощаясь с ней в тот последний вечер, он пообещал вернуться на следующий день. Но было слишком поздно, он не успел. А может быть, его устами просто говорило одиночество. В голове было слишком много несказанного, хотелось заново открыть все мысли, чувства, поведать о своих исканиях. Хотелось еще раз увидеть ее глаза. Но получилось, что по-настоящему он так и не успел этого сделать.
— Я похоронил тебя под сенью этого старого дерева, где теперь ты обрела свой последний приют. Жизнь не перестает удивлять даже после того, как мы умираем, правда, дорогая? — продолжал Рафаэль. Иногда нашим желаниям суждено воплотиться в реальность лишь после того, как мы перестанем ей принадлежать. Но что такое реальность в этом мире? Для каждого из нескольких миллиардов людей на этой планете она своя. Уникальная и неповторимая. Каждый во что-то верит и в конечном итоге стремится, во что бы то ни стало, обрести все, что ему не хватает.
Когда в поле поднимался легкий ветерок, он приносил с собой откуда-то издалека запах сирени и, смешиваясь с ароматом цветущей липы, наполнял воздух пьянящим благоуханием. Рафаэль вновь устремил свой взгляд к ночному небу.
— Я бы хотел, чтобы ты запомнила меня. Чтобы однажды смогла посмотреть на небо так же, как сейчас смотрю на него я. Ведь там все мы. Каждая звезда имеет свою жизнь, уникальную и неповторимую. Большие звезды могут притягивать маленькие, сливаться с ними в одно целое. Окруженные темной бездной, все они одиноки. Как и люди. В своем одиночестве стремятся встретиться с новым небесным телом, познать его. Втянуть в себя. В те дни, проведенные у твоей постели, у нас с тобой была своя звезда. Свой мир. И в нем каждый из нас был маленьким принцем.
— Откуда берутся наши страхи? — немного погодя, говорил Рафаэль. — Думаю, встретив друг друга, мы оба нашли ответ на этот вопрос. Их порождает достигнутое счастье, боязнь потерять то, что стало частью твоего я. Настоящее счастье дарит всегда человек. А значит самый сильный страх в нашей жизни – потерять этого человека. Быть может, для того, чтобы отыскать свое счастье, однажды мне придется все забыть и начать дорогу сначала. Благодаря тебе я сумел обрести перед собой цель. И, дай бог, дорога к ней не будет слишком длинной.
Рафаэль достал из кармана женские часы с перламутровой застежкой, те самые, что разбил в тот переломный для двух судеб день, и положил их на прохладный гранит. Стрелки неподвижно хранили след последних минут жизни девушки.
— Когда сердце человека останавливается, его головной мозг продолжает работать еще четыре секунды. Думаю, для некоторых этого времени достаточно, чтобы прожить еще одну жизнь. Лучшую жизнь.
Он поднялся с земли, и последний раз посмотрел на аккуратный холмик рыхлой земли.
— Иногда нужно просто очень верить в свое счастье.