Закончились новогодние праздники. Птицын должен был вернуться из клиники.
В какой-то день Андрей Иванович позвонил ему. Трубку взяла Авдотья Семеновна. «Да, Андрей Иванович, он уже дома. Дня два как вернулся. Но пока его лучше не тревожить, хотя бы несколько дней. Он всегда после клиники какое-то время в себя приходит. Да, так вот она действует на него. Позвоните через недельку».
Когда Андрей Иванович позвонил в следующий раз, трубку взял уже сам профессор. «Да, конечно, приезжайте. Хоть завтра, когда вам удобно».
Андрей Иванович вздохнул. Все нормально. Завтра… Завтра же он все узнает. И о городе… Да обо всем. Ведь профессор на любые вопросы ответит – на любые. Как хорошо, что на свете есть такие люди: все знающие, все понимающие, все умеющие… Вот только болезнь все омрачает немного. Ну, почему, почему он болен? Почему бог не пощадил его?
На следующее утро Андрей Иванович радостной походкой шел к Птицыну. Он попросил водителя остановить машину вначале улицы, чтобы хоть немного пройтись по свежему воздуху.
Он увидел деда Федота. Тот, как обычно, сидел на лавочке и курил сигарету. Андрей Иванович обрадовался ему. Он, в принципе, неплохой человек. Ну и пусть следит за соседом и его призрачной девушкой из чердака. Так он же горячий поклонник профессора. А поклонникам подобное поведение позволяется.
– Ну что, дождались выздоровления? – спросил дед.
Андрей Иванович кивнул ему и направился дальше. Старик ничего больше не сказал. Даже на лавочку сесть не предложил.
– Идите к нему, он в гостинной, – сказала Авдотья Семеновна, когда Андрей Иванович вошел в дом.
Он прошел по коридорам и вошел в комнату. Птицын сидел на прежнем месте, сосредоточенный и внешне спокойный.
– Видите, Андрей Иванович, как бывает, – сказал он, как только гость сел на пол. – Супершизофреников тоже лечат, обычными методами, как и всех остальных. Доктора не видят разницы между больными и мной. А разница, между прочим, есть. Меня нельзя лечить таблетками, уколами и прочей ерундой. Я бы и сам вышел из кризиса. Знаете ли, визуализации иногда затягивают основательно. И я думаю тогда, зачем мне этот противный мир? Иногда, в своих визуализациях, я вижу такое… словами трудно передать. А мне возвращаться в противный мир нужно. А как не хочется! И тогда у меня возникает внутри нечто вроде мысли: «Не проще ли мне остаться в этой визуализации навсегда?» Ан нет, не получается у меня это! Когда не хочу, меня насильно возвращают. Авдотья Семеновна таблетками, доктора еще более плохими методами. Вы думаете, их методы могут быть хорошими? Знаете, как они все действуют? Как удар по голове. Каждое мое нежелание возвращаться в этот противный мир заканчивается очередным ударом по голове. И еще… это уже когда я в клинике оказываюсь… Я и в этот раз чувствовал, как они руками своими грязными в мой мозг залезали. Я им говорю, что голова-то моя, она мне принадлежит, что они не имеют право распоряжаться ею, как хотят. А они лишь сладкими голосами отвечают: «Ничего, Аркадий Тимофеевич, ничего, все пройдет. Вам снова станет хорошо». Ей богу, издеваются, как хотят. Им приятно, хоть ненадолго, почувствовать себя сильнее меня. Они залезают немытыми руками в мой мозг и думают, что, таким образом, становятся могущественными. Как бы не так. Я позволяю с собою творить такое, только когда слишком противным мне становится этот мир. А в остальное время я, конечно, не допущу подобную дикость. Они шепотом говорили, за стенкой, а я их все равно слышал. Они ведь не знают, что я могу слышать все и визуализировать. А если и знают немного про мои способности, то считают их проявлением болезни. Разве можно их после этого называть докторами? Они-то обыкновенных шизофреников не могут вылечить, не говоря уже обо мне, супершизофренике. Я им как-то сказал, что они не понимают, что я не обычный шизофреник. Они же меня начали успокаивать: «Мы знаем, Аркадий Тимофеевич, мы все про вас знаем, что вы необыкновенный больной». Они фарисеи, эти доктора. Не люблю я их, ненавижу их самой лютой ненавистью. Да, о чем я говорил? Красная линия, знаете ли, для меня очень важна. Мне очень важно красную линию не нарушать. Так вот, я слышал, как доктора за стенкой шепотом говорили: «У него явный дефект личности. Дальше будет хуже. Нужно вызывать…». Дальше шел список из нескольких человек, которые сильнее всего интересуются мной в связи с бомбой. Доктора, наверно, подумали, что из-за этого самого дефекта личности я забуду, как бомбу ту изготавливать. Что пока не все потеряно, нужно всеми способами вытащить из меня мою тайну. А я, знаете ли, пока не хочу ни с кем ею делиться. Даже с вами, уважаемый Андрей Иванович. А зачем вам знать про бомбу? Гонорар особенный надеетесь за это получить? Да я сам готов вам заплатить любой гонорар, если вам деньги нужны. Да, как я забыл, вам же деньги нужны на расширение квартиры. Дать их вам? Скажите, не стесняйтесь.
– Нет-нет, что вы! Не нужен мне никакой гонорар, тем более, за бомбу.
– Да, про дефект личности. Нет у меня этого дефекта. И быть не может. Кстати, хотите узнать, как я лечился в клинике?
Андрей Иванович промолчал.
– Они меня таблетками решили затравить. Знаете, сколько их лежало в моем стаканчике? Доктор главный, тот, который мне лечение назначал, сказал, что они страшно дорогие и самые эффективные в мире. А мне-то что. Зачем мне знать, что они дорогие и эффективные? Мне никакие лекарства не нужны. Я им позволяю таблетки мне давать лишь в самом начале, чтобы вернуться в этот противный мир. А то нет сил самому это сделать. А потом зачем мне таблетки? Вы подумайте, какой нормальный человек позволит себя несколько раз в день по голове бить? Я ведь нормальный, просто супершизофреник. Так вот, они, значит, стаканчик таблетками засыпают, а я беру их в рот и делаю вид, что глотаю. Они, видя это, успокаиваются и уходят. А я тут же сплевываю все изо рта в унитаз и воду спускаю, чтобы следы убрать. Вот так-то мое лечение в клинике проходит. А уколы я им сам строго-настрого запретил колоть. Сказал, что я их с детства так боюсь, что даже вид шприца может у меня приступ вызвать. А они говорят, что это вроде как витаминчики, не стоит их бояться. А я им говорю, какая разница, витаминчики это или нет. Уколов мне никаких не надо. А если так хотите мне давать витаминчики, то только в виде таблеток. Они возражать не стали. Вот так-то я лечился, вернее, никак не лечился.
– Но почему тогда вы не ушли из клиники раньше дня выписки? Все равно ведь не лечились.
– А зачем? Я отдохнуть хотел. Да, представляете, я от визуализаций своих хотел отдохнуть. В клинике у меня визуализировать все равно не получилось бы, всеми способами меня начали бы лечить, самые жестокие методы стали бы использовать, несмотря на то, что я профессор, и на особом счету. А дома меня никто не удерживает от визуализаций. А без них я не могу, они как наркотик, знаете ли. Помните, я говорил вам, как в детстве ужасно жалел, что не родился в первобытном мире? Ведь уже тогда я чувствовал в себе непреодолимую тягу узнавать все. Не понимал, что написано в школьных учебниках, поэтому сам доходил до всего, заново открывая законы природы и узнавая новые. Дальше – больше. Для меня знание – наркотик в самом прямом смысле этого слова. И зло тоже, получается. Знание – это наркотик и зло, вот как я сказал бы. Так что клиника для меня, в каком-то смысле, дом отдыха. От знаний тоже следует хотя бы иногда отвлекаться.
– Но… там, где вы знания получаете, это ведь не вполне реальные миры.
– Почему вы так решили? Старый вопрос: а что есть реальное? что есть самое реальное в этом мире? Вам, например, казалось, что самое реальное – это даже не ваша семья с женой, детишками, а то, чем вы бесплодно занимались несколько лет, допоздна задерживаясь в своей лаборатории. А я бы так не смог, как вы, не смог бы. Для меня – тот мир, в котором вы жили, есть самый что ни на есть иллюзорный. А вы ведь себя тружеником считали, тружеником науки. И меня тоже многие не понимают. Думают, во живет! Как сыр в масле катается, сидит дома, пироги с мясом и картошкой кушает и с ума от безделья сходит. Так что непонятно, Андрей Иванович, что реально, а что нет, что считать работой, а что – нет. Я вовсе не оправдываюсь. Хотя можете считать, что я оправдываюсь. Да, я оправдываюсь. Да, я бездельник в человеческом понимании этого слова. Я целыми днями провожу в огромном доме и визуализирую. Считайте мои визуализации нереальными мирами, но они мне приносят знания и… да ладно!..
– Вы, наверно, обиделись на меня, профессор? – У Андрея Ивановича почему-то язык не поворачивался называть Птицына по имени-отчеству. – За то, что ваши визуализированные миры я назвал нереальными.
– Знаете ли, Андрей Иванович, я не обижаюсь. Я ведь еще в самый первый ваш приезд ко мне заставлял вас задавать любые несерьезные вопросы. Если бы я был обидчивым, то не говорил бы такое.
– Хорошо, можно тогда вам один вопрос задать?
– Задавайте. Я даже знаю, какой. Но, все равно, озвучьте его.
– Недавно наступил Новый год, и под бой курантов мы все в семье загадывали желание. Я тоже загадал, а потом вдруг вспомнил про вас. Я подумал, а есть ли у профессора мечта? Мне казалось, вы такой самодостаточный. У вас есть все, что вы желали: и дом, и речка с грязными берегами, и пруд с мутною водой, и Авдотья Семеновна, и даже прекрасная пустынная девушка с покорными и страстными глазами.
– Вы забыли еще про деда Федота. У меня ведь сосед есть, мой горячий поклонник. Без него как бы нет законченности. Он, можно сказать, необходимый штрих в картине моего гармоничного мира, который вы нарисовали.
– Ладно, пусть и дед Федот, пусть, хотя непонятно почему, но пусть. А есть ли у вас мечта?
– О, дорогой Андрей Иванович, вы недостаточного мнения обо мне! Конечно, есть. Конечно! И знаете, какая, например?
– Какая? Мне ужасно интересно.
– Я бы хотел увидеть, как обживают Марс.
– Что-что?
– Неужели вы ничего не поняли? Я бы хотел видеть, как начинается жизнь на красной планете, ее освоение и заселение землянами. Вот это, можно сказать, моя самая заветная мечта.
Андрей Иванович недоуменно смотрел на профессора.
– Что ж вы так глядите на меня? Неужели я неправильно построил предложения в своей речи?
– Да нет, все понятно вы сказали. Но у меня, например, никогда в мыслях не было – думать серьезно о Марсе, а тем более, мечтать увидеть ее освоение и заселение. Но профессор… Вы владеете таким мощным орудием, каким ни один человек больше не владеет. Вы можете визуализировать почти все. И говорили, что визуализированное вами реально. Насколько я понял, вы так хотели мне сказать, говоря, что непонятно, что же реально в мире. Вы ведь можете спокойно визуализировать будущее и увидеть, что будет происходить с тем же Марсом.
– Здесь, Андрей Иванович, вы крепко ошибаетесь. Все просто с прошлым или настоящим. Прошлое – это как хвост, он тянется и тянется, и никуда от него не деться, как бы мы не захотели этого. Я могу гулять во времени, но только в прошлом. Я могу видеть тайны и тоже в прошлом или настоящем. А будущее для меня недействительная стихия. Вот что нереально на самом деле, так это будущее. Мы вторгаемся в него, но мы вторгаемся в нереальное будущее. И лишь войдя в него, с каждый мгновением, это будущее начинает становиться для нас реальным. Могу сказать, я и по будущему могу ходить и видеть многое, но я хожу по нереальному миру. И по Марсу освоенному могу ходить. Но ведь мне хочется реальности. Я ведь не тот, кто живет в сочиненных мирах. Я живу в реальных мирах, просто умею выбирать те, в которых мне хорошо. Да-да, в отличие от обыкновенных шизофреников я умею выбирать миры, поэтому меня считают гением. Правда, иногда меня заносит. А с кем это не случается? Иногда, уйдя в визуализированное, я не хочу возвращаться оттуда. Но это уже другой разговор. Но и этот мир не всегда бывает мне противен. В основном ведь я наслаждаюсь именно этим миром.
– Значит, ваша мечта – увидеть освоение Марса?
– Пусть будет так.
– Как это «пусть будет так»? Хотя ладно. Я еще вот что хотел спросить. А где та девушка, пустынная? Я ее каждый раз видел, когда к вам приходил. Единственный раз не видел, когда вы в клинике были. Я в тот день с Авдотьей Семеновной беседовал.
– Значит, вас заинтересовала та девушка?
– Ну, не сказать, чтобы очень… – Андрей Иванович немного смутился. – Вы не подумайте, что… Просто она так необычна. Она какую-то неземную красоту имеет.
– Вот-вот, поэтому-то она сейчас ходит по красному грунту Марса.
– Как по Марсу? Как она может ходить по Марсу? Там ведь ни атмосферы нет, ничего нет. Вы хотите сказать, она в скафандре?
– Как вы умеете настроение поднимать, Андрей Иванович! – засмеялся профессор. – Вам самому не смешно это представить, как та девушка в скафандре ходит? Да я, если на то пошло, кое-как уговорил ее самые интимные места кусочками ткани прикрыть. Она согласилась только на прозрачные и почему-то блестящие лоскуты. У женщин свои причуды. А тем более, у неземных, вы же сами сказали, что она неземной красоты. Ни за что она не согласиться в скафандр залезть.
– Так кто же она?
– Мда… Как бы вам сказать. А! Придумал. Назовем ее мечтой. Да, эта девушка – моя мечта.
– Так вы же сказали, что Марс – ваша мечта…
– Нет, вы определенно хорошую отметку не получили бы у меня на экзамене, Андрей Иванович. Я бы вам в лучшем случае… впрочем, вы знаете, какую отметку я бы вам поставил. А знаете, про какой предмет я говорю сейчас? Про человековедение. Человек ведь имеет право не одну мечту иметь. Марс – это одна мечта, но у меня есть и другие мечты. Или вы думаете, мне одной достаточно?
– Нет, конечно, я так не думаю. Просто вы неожиданно назвали ту девушку своей мечтой.
– А разве она не похожа на мечту?
– Может, и похожа. Во всяком случае, необычной я ее смело назову.
– Вот видите. А мечта, она частенько необычной бывает, особенно если касается любви. Вы думаете, я любить не умею? Женщину? Что же вы так удивленно на меня смотрите? Не ожидали, что супершизофреник может любить женщину-мечту?
– Но почему же тогда вы позволяете деду Федоту смотреть на нее?
– Ну как вам сказать… А он другую женщину видит. У него своя мечта. Просто красивей кажется та мечта, что в чужом саду. Смешно, не правда ли? Вот такой дед Федот, видит свою мечту и думает, что видит ее в моем саду.
Андрей Иванович засмеялся.
– Знаете, профессор, я вот еще над чем думал после нашей последней беседы. Вы говорили про аш-бомбу и о том, что принцип ее действия увидели во взрывах ядер галактик. Скажите, вы блуждали по всей вселенной? Много ли галактик вы видели? Мне трудно это представить, как можно увидеть галактики.
– Знаете, что я хочу вам сказать? Я не про галактики хочу сейчас сказать. У меня сегодня не то настроение, чтобы про них говорить. Помните, я подчеркивал вам в прошлый раз, чтобы слушали меня, а то настроения у меня больше может не быть, чтобы про галактики говорить. Так вот, поэтому я про землю нашу скажу. Она плоская. Наша земля плоская.
– То есть как плоская?
– Обыкновенно плоская. А над ней – твердь воздушная, над твердью воздушной – бездна, над бездной – твердь небесная. И в тверди небесной – звезды сияют. Вот так наша вселенная устроена. Это-то вы представляете?
– Совсем не представляю. Но ведь земля круглая!
Профессор весело засмеялся. Андрей Иванович с непониманием смотрел на него. Что это с ним? Или он пошутить над ним решил, или все-таки клиника сделала свое дело.
– Кто вам сказал, что земля круглая? – перестав смеяться, спросил профессор.
– Да хотя бы космонавты. Они же многократно видели, что земля именно круглая, а вовсе не плоская.
– А знаете, почему они землю круглой видели? Потому что геометрия нашего пространства искривленная, то есть не прямоугольная.
– Что вы имеете в виду? Ну хорошо, пусть геометрия нашего пространства искривленная. Подождите… Чтобы земля показалась круглой, эта геометрия должна быть сильно искривленной.
– Так и есть. Геометрия нашего пространства сильно искривленная, а земля плоская. Поэтому-то мы Австралию не видим, хоть и на плоской земле живем, из-за той же сильно искривленной геометрии.
– Что-то не верится мне, что наше пространство имеет сильно искривленную геометрию. Оно, скорее, все же прямоугольную, или евклидову, геометрию имеет.
– А откуда это пошло, что наше пространство якобы прямоугольной геометрии? С давних времен. Это ведь еще древние греки заключили. И они же, древние греки, сказали, что земля – круглая. Почему они так решили? Да потому что геометрия на поверхности земли оказалась не прямоугольной. То есть пространство вокруг тех греков имело прямоугольную геометрию, а на земле – не прямоугольную. Например, на поверхности земли сумма углов треугольника больше, чем сто восемьдесят градусов. И греки сделали вывод, что земля имеет круглую форму. И лишь в девятнадцатом веке было открыто множество непрямоугольных геометрий. И почему же ученые после этого не пересмотрели свои взгляды на форму земли? Может, она все-таки плоская? Почему никого из них не осенило вдруг, что древние греки были не правы с круглой землей? Они ведь ничего не знали о других геометриях! Видите, какое косное мышление имеют люди науки.
– А это вы тоже увидели, про греков и их представлениях о пространстве и земле?
– Нет, это я прочитал. Еще в школе. Я ведь не все знания с помощью визуализации получаю. Кое-что я из книг узнаю. Просто я чувствую, каким источникам можно верить, а каким нет. Кстати, про космонавтов. В их головы, когда они отправлялись в космос, было вложено, что земля круглая. Что им оставалось делать? Верить, что так оно и есть. И эти космонавты, между прочим, когда путешествуют по бездне, вовсе не вокруг земли летают, а по другому замкнутому пути.
– Подождите, подождите, вы сказали, что космонавты по бездне летают. Это как? Они же в космосе летают.
– А вы знаете, что такое космос? Хорошо, пусть в космосе. Но в таком случае, космос и есть бездна, то есть то, что не имеет дна. Туда не может попасть человек, точнее, для него бездна – это верная гибель.
– Вы шутите? Как не может попасть? А те же космонавты? Вы сами подтвердили, что да, космонавты летают по бездне. Как же они могут это делать, если бездна для человека – верная гибель?
– А их бог жалеет и хранит.
– Вы это серьезно?
– А вы не верите в бога?
– Ну… В церковь я не хожу.
– Вот если бы вы ходили в церковь, то поверили бы, что бог умеет жалеть и хранить людей.
Андрей Иванович помолчал, смотря на профессора и совсем не понимая, о чем он говорит.
– А Марс? – спросил он, наконец. – Как летательные аппараты попадают на эту планету? Через бездну что ли?
– Ну да, через бездну. А вас что-то удивляет в этом?
– И эти летательные аппараты тоже бог хранит?
– Выходит, хранит.
– Мне трудно, вернее, невозможно перестроить свое мышление, чтобы считать нашу землю плоской, и поверить всему, что вы только что наговорили.
– Ну и не верьте, вас никто не заставляет. Считайте, что я пошутил.
– Так вы действительно пошутили?.. с плоской землей?
– Как хотите, так и считайте. А то получается, что я на вас давлю, заставляю верить во все, что говорю.
Андрей Иванович и профессор поговорили еще о чем-то, а затем пообедали.
После обеда Андрей Иванович решил все же начать, наконец, разговор о городе. Может, земля и плоская, но о городе говорить нужно.
– Вы о городе хотите узнать что-нибудь? – спросил профессор, когда Авдотья Семеновна унесла посуду.
– Да вы телепат. Сколько раз замечал, что вы мои мысли читаете, да с такой легкостью! Неужели вы, умея исключительно визуализировать и проникать в чужие мысли, не способны видеть будущее?
– Почему вы так решили? Вы не правы. Просто будущее нереально, вот что я вам сказал. Оно становится реальным только когда наступает. Знаете, какой страх я испытывал в детстве? Да-да, у меня ведь и страхи есть, а в детстве их вообще было много. Когда я учился в школе, я, например, сильно боялся, что мне на голову упадет метеорит.
– Правда? – улыбнулся Андрей Иванович. – Неужели был такой страх? Вам никто не объяснял, что вероятность того, что метеорит упадет где-то рядом, совсем маленькая. Не говоря уже о том, что почти равна нулю вероятность того, что он на голову может свалиться.
– Что вы смеетесь? Считаете мой страх несерьезным? А впрочем, смейтесь. Это даже лучше, чем когда вы удивляетесь. Лучше смеяться, чем удивляться, вы так не считаете?
– Вы меня, конечно, повеселили, профессор. Вы и в детстве, оказывается, были необыкновенным ребенком. Даже страхи у вас были не такие, как у всех детей.
– А сейчас я вам скажу еще одну вещь, над которой вы можете смеяться, а можете не смеяться. Все мы, все люди, есть единое целое.
– Разве в этом есть что-то новое? По-моему, это и так ясно.
– Вы не совсем поняли меня, Андрей Иванович. Мы в физическом смысле составляем единое целое. Например, ваши атомы принадлежат и мне, и Авдотье Семеновне, и вашим родным людям, и вообще всем людям на планете.
– То есть как это? Как это понимать?
– Как сказал, так и следует понимать. Да, мы все объединены на атомном уровне. Мои частицы тоже принадлежат всем остальным людям. Наши атомы одновременно находятся во всех людях сразу. По-моему, очень гармоничное утверждение. Вы не находите? Кстати, именно общность атомов всех людей преспокойно объясняет множество различных феноменов, в том числе и телепатию. Все мы, в каком-то смысле, телепаты. Родные люди чувствуют друг друга, находясь на больших расстояниях, разве это не телепатия? Кстати, опыты проводились со всякими мелкими животными. Сначала они находились в одном месте, а затем их разъединяли большими расстояниями. И знаете, если с каким-то животным что-то происходило, то это чувствовали другие его сородичи, которые когда-то жили рядом с ним, а теперь располагались за много тысяч километров от него. И знаете, почему такое чувствование происходило? Потому что животные, находящиеся друг возле друга, на атомном уровне больше между собой связаны, чем с остальными, подобными животными. Также и с нами. Родные люди больше связаны друг с другом, чем с чужими. Больший обмен атомами, можно сказать, между ними происходит. Более того, я вот что вам еще скажу. Атомов нет.
– То есть как нет? Вы же только что про них говорили, про атомную связь между людьми и животными.
– Атомы появляются, лишь когда их ловят ученые, неважно каким способом. А пока не поймали, атомов нет. Как вам это? Знаете, когда я узнал это, страшно обрадовался. Помните, я вам рассказывал, что в детстве меня раздражало, что я образован из атомов. Был нормальным, а тут вдруг стал состоять из каких-то мельчайших частиц. Это же мой страх был. То, что раздражало меня, моим страхом было. И лишь когда я узнал, что атомов нет, я успокоился.
– Что-то я вас, профессор, не понимаю. Сначала вы утверждаете, что атомов нет, но тут же заявляете, что они появляются лишь когда их ловят…
– Да, именно. Что в этом удивительного? Но к чему я все это говорю? Вас ведь город интересует. Ну и как? Поняли теперь, как можно наладить связь с теми людьми, которые исчезли? Нужно использовать теорию общности атомов, вернее, той материи, из которой состоят люди. Все люди есть одна материя. Какие-то части материи более объединены, как, например, те подопытные животные, о которых я вам рассказывал. Или родные люди. Но в любом случае, все мы объединены. Значит, пропавшие люди связаны с нами. Только смерть может выбросить человека из общечеловеческой субстанции. И наоборот, если исчезнувшие каким-то образом оторвутся от нее, то это будет означать однозначную потерю их ума. Сейчас я вам все поясню. Допустим, исчезнувшие каким-то образом окажутся на другой планете, а все человечество на земле в результате какого-то катаклизма вымрет. В этом случае исчезнувшие лишатся рассудка. И, позвольте, подчеркну, они лишаться рассудка, даже если не будут знать, что произошло с остальным человечеством. А если все живое на земле вымрет, то есть не только человечество, но и животные, и растения, то те люди уже не сойдут с ума, они просто-напросто тоже умрут. И опять-таки для их смерти вовсе не обязательно знания, что произошло на родной планете. Но, спешу вас обрадовать, этого не случится. Итак, еще раз скажу, что мы, люди, объединены субстанционно. И не только друг с другом – со всеми остальными жителями Земли. Мы еще объединены со всеми животными и растениями. Нам жизненно необходима эта всеобщая связь. Эта связь и есть жизнь. А связь между всеми людьми есть еще и наш разум. Это знание может сильно помочь в изучении феномена города. Да-да, обязательно запишите, что я вам сегодня сказал. Это очень важная информация. Я про нее еще никому не говорил.