Антонина.
И каких не придумают сокращений для имени? В детстве бабка Иваниха, что у соседей жила, обозвала её Антей. Сократила в общем-то нормальное имя Антонина до непонятного Антя. Так это прозвище и прилипло. Посчитать, до взрослости, до свадьбы в посёлке так обзывали.
Ну что за Антя вот такая? Сами подумайте? Ни к селу, ни к городу. Очень обидно.
Трое их было. Тоня – старшая. Отец, Александр Иванович, механик в леспромхозе, человек видный и уважаемый, в душе, надо полагать, о сыне мечтал. Первых девок и называл соответственно, как бы и двойным именем: и мальчишечьим, и девчоночьим – одновременно. Среднюю, Алевтину, не только в семье, а и всюду, Лёвкой звали.
Лишь последнюю однозначно Анькой назвали. Вероятно, отец насчёт сына уже успокоился и позволил матери выбрать имя.
О чём только не думается ночью, во время бессонницы. Иной раз вся жизнь, как в ускоренной видеомагнитофонной прокрутке, перед глазами промелькнёт.
Эх, жизнь! Пролетела птицей, а всё кажется, как и не жила вовсе. Порой задумаешься, и представляется – жизнь-то, возможно, и начнётся с завтрашнего дня. А может и правда – начнётся? Ведь и лет-то не так много, всего под полтинник.
Внучка трёхлетняя, младшенькая, по соседству в кроватке завозилась. Жарко ей, одеяльце сбросила. Поправила Антонина Александровна одеяльце, да и вновь мыслями к жизни своей возвратилась.
1
Итак. Трое их в семье было. Девочки – погодки. Жили в большом леспромхозовском посёлке, почти на самой удалённой окраине Костромской области.
Отец, рукастый, непьющий мужик, сразу после женитьбы выстроил солидный добротный дом-пятистенок на окраине посёлка на свободном полугектарном участке земли, зимой расчищенном от пней и коряжника, спускающемся полого к ручейку, спешащему поскорее попасть в Ветлугу.
Учился он неважно, и семилетку одолел чисто формально. Учителя сжалились, трояков за экзамены и в аттестат наставили. Зато с юных лет со всякой техникой был на ты. Ничего удивительного, что его, мальчишку, сразу после семилетки приняли помощником механика в леспромхоз.
В армию отца не взяли. Он был старшим из братьев, единственным кормильцем в семье. Отец его после войны вернулся безнадёжным инвалидом и на белом свете прожил недолго. Мать, надорвавшись во время войны на тяжёлых лесозаготовительных работах, всего и пережила мужа на пяток лет.
Женился отец рано, двадцати не было. Девки за ним с юности бегали. Они, девки, нутром чуют серьёзного мужика. Взял за себя самую ладную, степенную и рассудливую девицу – Марию. Была она на пару годков старше и непременно всем женихам отказывала, всех сватов кругом заворачивала, словно именно отца ждала. Дождалась суженного, Богом данного.
Шестидесятые-семидесятые годы для них по-настоящему счастливые получились. Очень хорошо зажили. В леспромхозе зарплаты приличные, и леспромхоз на хорошем счету у начальства. Отец к тому времени старшим механиком работал. Талант, золотые руки – любую технику чинил. К тому же – непьющий, по северным понятиям, безусловно, редкость. Семьянин хороший. Спокойный и рассудительный, не принимавший голословия на дух, привыкший за слова отвечать, подтверждая их делом, был любим он и начальством и прессой районной. Месяца не проходило, чтобы о нём в районной многотиражке статьи не появилось. Раз в год, в другой и два раза в год, областная газета вниманием удостаивала. А сколько различных ценных подарков ему начальство вручало, как передовику в лесной промышленности, как победителю социалистического соревнования? И не пересчитать всех.
Отец и быт семейный ладно устроил. На ручье с соседом дамбу соорудили, пруд получился. Заселили его карасём и карпом. Списанный трактор «Владимирец» восстановил и распахал большой приусадебный участок и под огород, под сад, под картошку, и даже лужок клевером засадил. Дом тоже по уму отладил: водопровод провёл, отопление установил, канализацию вывел. Почти всё по-городскому обустроил.
Мать первое время в подсобном хозяйстве леспромхоза дояркой работала. Позднее, когда отец старшим механиком стал, в поселковую контору перешла на работу.
Хозяйство у семьи большое получилось: корова с телёнком, свинья с поросятами, овечки, куры, гуси. На корм им два-три ведра картошки варить нужно или там репы, свеклы, турнепса. С вечера вёдра в печь поставят, к утру готово. Корову подоить, сена задать и корове и телёнку, овечкам, напоить их, свиней покормить, птице ячменя, ржи, другого зерна кинуть – огромное количество труда.
Пока девчата маленькие были, родители сами управлялись, а чуть подросли, пошли в школу, домашние заботы медленно, но верно на их плечи перекладываться стали.
Отец в строгости воспитывал. Если чуть раздурятся девки за столом или закапризничают, ложкой по лбу в момент приложит и слова при этом не скажет. Мать потом тихонько и ласково объяснит, как себя правильно за столом вести. Зато в одежде, в подарках никакого отказа. Будто куколки в школу ходили, во всём лучшем. По тем-то временам, когда и в магазинах-то мало чего купить можно было, большая редкость.
Эх, детство, юность. Сейчас вспомнишь, так и слёзы на глаза наворачиваются. Вроде и при деле постоянно, а на игры да забавы всё равно время находилось. Весело детство пролетело.
У соседа, дяди Миши, первого отцова друга, три пацана подрастали. Того же возраста. Так вся юность в соревновании с ними и проходила. И ведь, что скажешь, девичья команда редко парням проигрывала, мало в каких домашних делах уступала. А в учёбе так и всегда впереди была.
Так уж получалось, почти всегда вместе: матерям ли на ферму прийти помочь коров подоить, на рыбалку ли на лодке сплавать за карасём, сено коровам заготавливать или в лес по грибы-ягоды, в игры ли простые деревенские играть – всё вместе и всегда в соревновании. Кто быстрее, ловчее, сноровистей?
Дядя Миша, выпив праздничных двести грамм, не раз говаривал:
-Ну что, Саня! Подрастут, отдашь девок за моих орлов? Смотри вот, какие пары ладные получаются! Заглядение.
Отец отвечал, усмехаясь:
-Дак а я чо?! Закадрят твои парнечки моих девочек, так и куда денешься!
Эх, вот только в жизни всё ведь не так. Не так всё в жизни порой получается, как планируют. Другие у неё фасоны.
2
Жизнь – она свои коррективы вносит, она особым путём развивается.
Выросли девки – одна другой краше. А парни подстать – высокие, сильные. Лицом не красавцы, но и не уроды.
Вот только ни одной пары так и не сложилось. Кто виноват? Жизнь виновата?
Парни, первый и второй, в Афганистане оказались. Здоровые – оба в десантуру служить попали.
Лёшка, старший, так больше и не вернулся домой. После демобилизации завербовался на БАМ, достраивать, да так на Дальнем Востоке и остался. Говорят, сейчас из Японии иномарки гоняет.
Средний, Димка, вернулся – в цинковом гробу. Тётя Валя, мать ихняя, за ночь поседела и состарилась. У Алевтины с Димкой настоящая любовь намечалась. Лёва, когда сейчас домой приезжает, всякий раз к Димке на могилу цветы приносит, забыть не может.
Последний, Вася, после десятилетки в военно-морское училище поступил, всю жизнь на подводных лодках проплавал, теперь в Питере живёт. На преподавательской работе в морском училище. По-военному-то, он – полковник, а по-ихнему, морскому, так капитан первого ранга.
Девки тоже нормально пристроились. Алевтина после похорон Димки два года тосковала. Верно говорят, время – лучший лекарь на свете. Переболела. Замуж вышла. Муж добрый, нормальный муж. Двое детей, мальчик и девочка, а теперь и внуков, тоже двое. В Костроме живут.
Анька, младшая, та вообще отлично устроилась. У них с Васькой до сих пор соревнование, кто большего достигнет, выше, значит, подымется.
Она в Питере в политехе преподаёт. Доцент. В последний приезд рассказывала, мол, докторская написана, уже и защищаться пробовала, да каких-то чёрных шаров накидали больше чем белых, придётся ещё диссертацию дорабатывать.
Хорошо Анька живут: муж – профессор, книг три штуки выпустил, квартира в центре города куплена, дача двухэтажная в Петродворце, на Финском заливе. Рассказывала, что и яхта у них есть, чтобы, это, по заливу плавать, рыбу ловить. Дочка у Аньки одна, за границей учится, в Сорбонне какой-то.
Анька с мужем редко сюда приезжают. Отдыхают всё больше по заграничным курортам, а то и куда-то в Бразилию путешествовать уедут…
Одна вот только она, Антонина, в жизни не очень устроена. Впрочем, чего уж на жизнь-то пенять. Она, эта жизнь, ей ведь тоже отличный шанс давала.
После восьмилетки в технологический техникум в Костроме поступила. Через три года с отличием закончила по специальности товаровед.
В Москве у отца сестра младшая жила, бухгалтером в торговле работала. Тётка, когда Антонина к ней приехала, честно всё обрисовала. Устроиться на работу, безусловно, поможет. По спальным районам универсам за универсамом открывается. Можно и по специальности – товароведом, а можно и кассиром. На кассе, если с умом, завсегда лишняя деньга образуется. Кассиром не хочешь, бригадиром фасовщиков возьмут. Везде прописка лимитная. Через пять лет можно прописку постоянную получить, да и на квартирку однокомнатную денежек прикопить. Конечно, пять-то лет по общагам жить придётся, а куда денешься – все так начинали.
Нет, к себе тётка жить не приглашала. У неё в тот момент личная жизнь в очередной раз устраивалась, зачем ей племянница, которая под ногами путаться будет.
Испугалась тогда Антонина. Чего? Да, наверное, города огромного, суеты повседневной, торопливости. Она же, считай, деревенская, привыкла размеренно жить. Посчитала, в городской, скоротечный режим жизни не сможет вписаться.
Вернулась в Кострому. Хоть и город, но не самый большой. Уклад жизни всё-таки не так сильно ушёл от деревенского.
В Костроме устроилась товароведом в открывшийся недавно продуктовый магазин. В общежитии отдельную комнату получила, редкость по тому времени.
Нормально зажила. В торговле по означенным временам, сами знаете, неплохо жилось: колбаска полукопчёная постоянно, балычок осетровый пореже, икорка чёрная, красная – редко, но если уж очень нужно, то можно.
Лёвка, когда в Костромской университет имени Некрасова поступала, почти год, пока место в своём общежитии не получила, у Антонины жила. Она весь год восторгалась разнообразием питания. Нет, не сказать, что дома плохо питались, наоборот – хорошо. Но вот такого количества деликатесов до того времени не приходилось пробовать.
Через полгода Костромской жизни поклонник у Антонины обозначился. Видный из себя парень, тренером в спортивном обществе работал. Симпатичный, спортивного вида, непьющий совсем. Долго за ней ухаживал, наверное, года два, и красиво-то как - то цветочки подарит, то в филармонию пригласит на концерт, то в театр, в кино опять же.
Красиво всё было. Далеко не заходили: поцелуи скромные, стихи на рассвете на набережной Волги, провожания с работы до общежития.
Лёвка возмущалась:
-Чего парню голову морочишь? Выходи за него скорей, такие на дороге не валяются!
Но нет, не морочила она парню голову, в своих чувствах пыталась разобраться. То, что её любят, и так было ясно. А сама-то она? Привыкла? - Да! Нравился? – Конечно! Но вот такого, как в книгах, чтобы за него головой в омут? Такого, чего уж врать, такого не было.
Между тем, дело к свадьбе двигалось. Виктор и с родителями своими познакомил и к ним в посёлок, с её родителями познакомиться, съездил. Отцу он очень приглянулся: образованный, трудолюбивый, умелый, без вредных привычек. О свадьбе договорились – поздней осенью справят…
3
Жизнь, однако, свои резоны имеет. Другой стороной дело оборотилось.
Летом Антонина взяла отпуск краткосрочный, всего-то на недельку, родителям помочь с сенокосом управиться. У Алевтины стройотряд, у Ани вступительные экзамены в Ленинградском политехе, а помочь родителям обязательно надо – не молодые уже.
Делянка укосная далеко от посёлка, десять вёрст, не менее. Поляна в лесу большая, на две семьи выделена. Их, да Матрохиных.
Отец в счёт отпуска двое суток взял, с расчётом их к выходным присовокупить. В тележку, к «Владимирцу» прицепленную, сенокосные агрегаты и инвентарь загрузили; воду, еду, палатку пристроили, с матерью вместе уложились и поехали по вечеру.
Добрались, разгрузились, обустроились, приготовили оборудование. Спать рано легли, чтобы с рассвета начать.
На рассвете проснулись. Оп-ля! Неподалёку машина стоит, старый козлик, из него Матрохины выгружаются.
Отец лицом покривился. Не уважал он старшего Матрохина, дядю Колю. Неоднократно говаривал – балабол. А Матрохин старший тут как тут, подбегает, привет, Иваныч, давай, говорит, вместе поляну уделаем. У тебя косилка, грабли, зато нас – четверо, из них – три мужика, когда скирдовать будем, тут твоё преимущество с техникой и покроем.
По лицу было видно, не хотелось отцу вместе с Матрохиными в дело ввязываться, своими бы силами обошлись, чай, не в первый раз.
Но тут человек за помощью обратился, как откажешь. В секунд скажут – загордился. Пришлось соглашаться.
Трава на поляне по грудь, не метёлки какие. Поляна большущая. Но отец к обеду всю её выкосил. Погода для сенокоса отличная. Вёдро, ветерок хороший задувает, скошенное выветривает.
После обеда старые остожья разбирали, места для новых готовили, шесты- озороды в лесу заготавливали в замен сломанных.
К вечеру трава привялилась, подсохла. Отец успел в рядки сгрести. Утром, когда роса просохла, трава выветрилась, рядки принялись переворачивать. После обеда копнили.
К концу дня прилично умаялись. Ужинали едва ли не в сумерках. После ужина вдруг старший Матрохин припёрся. Пьяный основательно, а ещё с собой бутылку самогона принёс.
Отец уважение оказал, закуску выставил, но сам пить отказался. Матрохин чуть не стакан принял, закусил огурцом солёным и салом и начал:
-Иваныч, ты вот чо! Отдай-ка свою Антю за мово Вовку. Девка работящая, образованная. Чем моему старшему не пара? Опять же, если в леспромхозе останутся, нам под старость лет помогать будут. Я молодым, если обженятся, мотоцикл сразу куплю, с коляской.
Отец усмехнулся, на Антонину глянул, подмигнул и неторопливо ответил: -Опоздал ты, Николай. Просватана девка, в ноябре свадьбу справлять собираемся.
Матрохин – пьяный, а зыркнул как-то зло.
-Ну-ну, - говорит, - раз токо дело, чо ж, справляйте.
Развернулся и, пошатываясь, побрёл к своим.
По раннему утру опять за работу взялись. Матрохины, мужики, зароды метать принялись, Тоня с матерью копны на волокушу сваливали, а отец их к зародам подтаскивал. Хорошо работали, к четырём пополудни шесть зародов поставили. К шести домой вернулись.
Баню по быстрому истопили, помылись. Усталость как рукой сняло. Приоделась Антонина, вышла по посёлку прогуляться.
Вечер тёплый, погода хорошая, комаров ветерком сдувает. По центральной, с бетонными плитами, улице шла. Три проулка миновала, когда из следующего Вовка Матрохин вдруг вынырнул, словно поджидал её. Навеселе слегка, видимо успел где-то самогону принять. Рядом пошёл, что-то бормоча.
Антонина Вовку особенно не любила, ещё по школе. Он в старшем классе на второй год остался и пришёл к ним в третьем, да так и проучился до восьмого. Не учился – время отбывал. Учителя его жалели, тройки авансом ставили, а так бы он и четырёх классов не одолел.
Вредный он был. Антонине, пока учились, проходу не давал: то за косу дёрнет, то ущипнёт, то толкнёт как бы нечаянно. Дяди Миши парни не раз его лупили, чтоб не вредничал напрасно, да ему, что ты в лоб, что по лбу – одинаково. После восьмого в ПТУ подался, на механизатора учиться, еле закончил. В армию не взяли, какая-то редкая болезнь крови обнаружилась. Больше трёх лет в леспромхозе работал, на разных машинах. Отец говорил, такой же бахвал и тупица вырос, как и старший Матрохин.
Да и внешний вид его говорил сам за себя. Роста невысокого, лишь чуть Антонины повыше, с узеньким личиком и острым носом, с ранними морщинками по рябоватому лицу, с узкогубым ртом - производил он впечатление моложавого старичка, тщедушного и в то же время суетного. Одним словом - совсем не нравился он Антонине.
…Плёлся за ней следом и гундел что-то косноязычно.
Дошли до дома культуры. Молодёжь на танцы собралась. Зашли в буфет, так уж сильно пить захотелось после бани-то и работы. В буфете и вино, и коньяк, и даже пиво есть, а обычного лимонада нет.
Вовка тут же пива заказал для неё. Антонина пиво пить отказалась. Он из горла бутылку быстренько опорожнил и предложил:
-Слышь, Антя. Мы здесь рядом живём. Пойдём, квасом угощу. Мамка знатный квасок делает: на клюкве и на бруснике.
Какой чёрт дёрнул тогда пойти, она до сих пор объяснить не может. Наверное, всё же, любопытство одолело, посмотреть, как балаболы Матрохины живут.
Пришли. Оказалось, так себе живут. Половики тканые по полу, мебель старая. На кухне, на столе, не прибрано: очистки картофельные, шелуха луковая, куски хлеба разбросаны, крошки, ошкурки колбасные – неприглядно…
Вовка суетится, кругами бегает. То грязь со стола смахнёт тряпкой, то в погреб за квасом кинется. Притащил ковшик одного кваса, ковшик другого. Приулыбывается ехидно.
Антонина клюквенного квасу попробовала. Не понравился квас: морсик что ли, даже сахару не брошено, да и привкус есть странный, будто медицинский. Отдала ковшик Вовке, тот услужливо другой подсовывает, брусничный, на, говорит, пробуй, этот лучше. Какой, лучше, такая же гадость, как и всё Матрохинское. Но жажда мучит, допила через силу.
Вышли с Вовкой снова на улицу. Что-то неладно вдруг сделалось: голову кружит, перед глазами плывёт, пошатывает, ноги сами собой подгибаются. Сознание мутится, ничего понять невозможно.
Сквозь обрывки сознания ещё чувствовала, как Вовка тащил куда-то, на сеновал что ли. Потом раздевать начал, полез к укромному, женскому. И кричать бы надо, не даваться, а сил нет…
Очнулась далеко за полночь на сеновале. Прислушалась, собаки недалеко гавкают, рядом, за стенкой, корова сеном похрупывает, колокольцем звякнет.
Руками по телу пробежалась, нет – не приснилось, всё точно, ссильничал паразит. Вот и бельё всё извирюхано, и трусики наперекос натянуты. Вот же ведь гад, опоил что ли чем?
Глаза попривыкли немного в темноте. Осмотрелась. Немного дальше в сене огонёк от папироски тлеет. Дымком табачным тянет.
-Что ж ты, гад, сотворил-то такое?! – только и спросила Антонина.
-А ты чо, девка, думала? – усмехнулся Вовка. - Думала целкой городскому фраеру достанесся?! Накось, выкуси!
-Вовка! Ну, ты окончательный дурак, что ли? – возмутилась она. – Тебе же срок за это дело дадут! Неужели не понимаешь?
-Дурак, не дурак! Это как сказать! – осклабился Матрохин младший. – Тут как в суде дело повернётся! У меня полпосёлка свидетелей, что ты за меня выйти собиралась. Какое ж это тогда насилие, если до свадьбы не вытерпели. Или у тебя свидетели насилия есть? И вообще, сдаётся мне, не дойдёт до суда дело…
Антонина плохо помнила, как тогда домой прибежала. Мать дожидалась, не спала. Спросила сразу:
-Чо токо, девка, случилось?
Заревела Антонина. Мать сразу утащила её на кухню, всё выпытала.
Завздыхала мать, завсхлипывала, запричитала:
-Чо, девка, отцу-то скажем? Убьёт ведь Вовку – убьёт!
Подумали, порешали и решили, пока так всё оставить, никому ничего не говорить. С утра пораньше в Кострому уехать, может, со временем-то дело это само собой разрешится.
Не разрешилось. К сентябрю окончательно стало ясно, задержка у Антонины. К гинекологу срочно идти надо, проблему решать. По всему выходило, так этот паразит подгадал, как подгадил?
Да ещё и мать в каждом письме отписывает, мол, Вовка совсем совесть потерял, по посёлку гадкие слухи пускает, что сговорено у них с Антониной про свадьбу по осени было, да вот ведь девка какая паршивая, решила его променять на городского ухажёра.
Приехала Антонина в посёлок в решимости Вовке по физии прилюдно надавать, да только опять не так вышло, как думалось.
В магазине встретились. Место людное, удобное. Вот тут Вовкина мать, Матрониха, вмешалась. Глянула на Антонину, мгновенно поняла всё чутьём своим женским и завопила на весь магазин:
-Отчего, девка, от нашего семени избавиться хочешь? Не уж парень мой, Вовка, не понравился? Или вам теперь городских женихов подавай, не от навозу!
Антонина ещё и слова сказать не успела, а поняла – по всем статьям проиграла. Народу вокруг что – бесплатное развлечение, и ясно уже, ни чем не оправдаться.
Повернулась Антонина, ушла. Слышала только во след:
-Смотри, девка, не смей дитятю испортить! Не простит Бог-то!
На это и подумалось в сердцах ей: «Какого Бога-то поминаешь, если сама ведьма»?
Так ни с чем в Кострому и вернулась. А в городе другие проблемы. Уже и Виктор, жених, подозревать что-то начал. И сроки, прерывать беременность, поджимают.
Покручинилась Антонина, подумала – рассказала обо всём Виктору. Распсиховался Виктор, стул Антонины в комнате на мелкие кусочки растарил, обещался при этом убить гадёныша. Потом приостыл, с мыслями собрался и велел срочно аборт делать, иначе, мол, никак он не согласен. Так и решили.
Пришла Антонина в поликлинику, анализы сдала, к врачу записалась. Врач, старенькая женщина, Тонину историю выслушала, только плечиками пожала. Но, говорит, помните, что после первого раза самые осложнения и бывают, как бы потом жалеть не пришлось. Время операции через десять дней назначила.
В отношениях с Виктором будто чёрная кошка пробежала. Антонина остаток отпуска взяла, домой поехала. Матери обо всех делах поведала. Мать с пониманием отнеслась, но отцу пока рассказывать не решилась.
Проснулась Антонина дома ночью, вдруг показалось ей, будто внутри что-то шевельнулось, и в миг осознала, не сможет избавиться она от ребёнка. Хоть ты режь, а не избавится. И пришлось тогда задуматься, как жить дальше?
И так и эдак прикидывала, наконец, твёрдо решила, раз ребёночка оставит, придётся в Костроме с работы уволиться, в посёлок вернуться. С Виктором отношения разорвать. Его-то, Виктора, конечно же, понять можно. Как нормальному мужику в такой ситуации чужого ребёнка воспитывать? За мать не переживала – мать поймёт. С отцом сложнее, но, думала, если честно рассказать отцу, так и он простит, не позволит ребёночка погубить.
Как решила, так и сделала. Отец с пониманием отнёсся, слова не сказал грубого. Только тут, блин горелый, другая крайность началась – Матрохины одолели. Где ни встретятся - один елей поют: «Ох уж ты наша невестушка».
Вовка Матрохин кругами вьётся, где надо и не надо, заявляет – давай распишемся, мол, ребёнок родится, у него законный отец будет.
Октябрь и ноябрь думала Антонина, как быть. К декабрю животик округляться начал. Приняла решение, выйти за Вовку формально. Сообщила ему, а тот радуется, руки потирает.
На пятое декабря, День Конституции, неожиданно Виктор приехал. Сообщил, что всё обдумал, что на все её условия согласен, лишь бы замуж за него вышла. Умолял, упрашивал.
А тут как назло Матрониха приволоклась. Увидела Виктора и давай визжать:
-Гони, девка, гони от себя кобеля этого городского!
Не поняла тогда Антонина – это жизнь ей шанс давала, даже шансище. Не оценила по достоинству поступок Виктора. Не учла, с нелюбимым человеком предстоит жить. Снова отказала Виктору.
Тут уж отец больше других психовал, очень ему Виктор нравился…
Свадьбу к Новому году сыграли. Негромко, но конфуз всё-таки вышел. Перепились Матрохины и давай кричать, мол, это они Антонину от позора, от доли, матери-одиночки, спасли. Как и не подрались только?
4
Улыбнулась Антонина, жизнь вспоминая. Нет, конечно же, не вся жизнь чёрными страничками была исписана. И светлого было, и радостного.
В мае сынок, Андрюшенька, родился. К лету от леспромхоза квартиру, точнее домик отдельный, дали. Вовка пить почти перестал, как и лучше характером сделался. Антонина после декретного в РАЙПО товароведом устроилась. За каких-то два-три года жизнь наладили, не хуже других. Свёкор, правда, мотоцикла не купил, свой старый отдал. Ну, да и на том спасибо.
Антонина Вовку приодела. Он теперь на человека стал походить, а не на бичару на окраину выселенного. Постепенно свыклась с ним Антонина, даже о втором ребёночке призадумались. С тестем, с Александром Ивановичем, отношения лишь не складывались у Вовки, потому как сущность-то у него так и осталась гниловатая, бахвальская.
А вот внука, Андрюху, отец очень полюбил. С малых лет таскал с собой по работам. Про дела подробно объяснял, показывал, словно смену себе готовил.
Вторая – дочка получилась. С этой поры жизнь, считай, под откос и покатилась. Вовка, вероятно, решил, устои семейные прочно сцементировал, пора власть в семье к своим ручонкам прибирать.
А тут ещё такое событие: леспромхоз расщедрился, выделил квартиру в новом двухквартирном доме, с водой, с отоплением, с канализацией, с усадьбой огромной, на сорок соток – только газ привозной, в баллонах. Это, может, больше отца заслуга, его авторитета, да Вовка заслуги себе приписал.
И такая к тому же крайность началась. Старые Матрохины неподалёку жили. Только Антонина дома порядок наведёт, Вовка тут же шпынять начинает, иди, мол, к моим, помоги матери угоиться. А у Матрохиных старших хозяйство ничуть не меньше, чем у Тониных родителей, да во сто крат хуже – запущено.
Сам-то Вовка ни ногой помочь. После работы придёт – перед телевизором отдыхает. Основные силы в лесу оставил. А если и придёт к своим, так с отцом и младшим братом, Васькой, самогонки нажрутся, потом домой тащить приходится. От Матрохиных одни косые взгляды да шипенье.
Вот и получилось, теперь Антонина, что тебе рабыня Изаура сделалась. Своё-то хозяйство изладила, корову, поросёнка прибрала, так срочно к Матрохиным бежать надо. Там хозяйство ещё больше и развалено. А своим родителям помочь, не заикнись, сами пусть управляются.
Понятное дело, не могло так долго продолжаться. Не тот характер у Антонины. Как-то по воскресному утру всё-то муженьку и высказала. Ничего – смолчал. Стрекозлом к родным умчался. Видно, целый день злобу накапливал, к вечеру пьянущий заявился, да и семью решил повоспитывать. Надо сказать, и это не очень получилось – Антонина враз его утихомирила.
Сходила к своим, поплакалась. Мать посочувствовала, отец поворчал, но приголубил:
-Чего, доченька, локти кусать? Сама себе такую жизнь устроила. Ты, давай-ка, бросай эту гниль Матрохинскую, переезжай к нам жить, и всего делов-то.
Не решилась тогда Антонина жизнь координально менять. Жалко и квартиры было обихоженной да налаженной, да в центре посёлка. И до работы пять минут, до садика Верке рядом, Андрюхе в школу – рукой подать. Не решилась - и всё.
Зажили с Вовкой, как два сосуществования. Под одной крышей, но поврозь. После этого их жизнь как бы по разным полюсам разводить стала. У Антонины дела в гору пошли, у Вовки - под гору.
Антонине в своё время не понравилось в местной торговле работать, в посёлке у торгашей семейные кланы сложились. Закончила она заочно культпросветучилище и начала по этой линии развиваться. Сначала сектор в доме культуры, потом замдиректора, а пять лет спустя и до директора дослужилась.
Дом культуры большой: двухэтажный, каменный. Зал на семьсот мест, со сценой. Секций, до шести доходило, кружков разных больше двенадцати. В подчинении людей – не один десяток.
Характер у Антонины лёгкий, в работе сноровистая. Завертела, закружила культурную жизнь в посёлке. То их кружок народных промыслов по областному телевидению показывают, то хор старушек в районе первое место займёт. Свалились и почёт, и уважение.
А у Вовки дела хуже и хуже. Сначала просто пил. Потом с утра и регулярно. Технику одну загубил, другую – попёрли из леспромхоза. Устроился истопником в школу. Пить и того больше стал, до белой горячки.
Давно бы подох, как родители и брат Васька. Да совесть Антонину загрызала, хоть и порознь в квартире жили, в браке-то формально состоять продолжали. Вот по-прежнему о нём и заботилась: и кормила, и обстирывала. А у алкоголика какая задача, коль скоро тебя кормят и о чистоте твоей думают – денег добыть и нажраться.
Может быть, и жили бы вот так, в нейтралитете, да только другие времена наступили. Под Российским новым флагом социалку урезали, платить стали с задержками. В леспромхозе дела пошли по ниспадающей. Отток населения увеличился, особенно молодёжи. Детей в школе на большой посёлок чуть более полутора сотен, в яслях и садике всего двадцать. Медицинское обеспечение ухудшилось, старики один за другим умирать начали.
Мать у Антонины тоже как-то неожиданно умерла, от сердечного приступа. Нестарая ещё, немного больше шестидесяти – жить бы и жить. Отец приуныл, принялся Антонину настоятельно звать к нему переехать. И опять что-то не получилось.
Таким образом, ещё с десяток лет протянулось. Дети выросли. Сын женился, в райцентр жить уехал. Дочка, Верка, библиотечный техникум закончила, к ним в дом культуры устроилась, заведующей поселковой библиотеки. Замуж выскочила, через год внучкой порадовала. Муж, неплохой, рукастый парень, но с запоями. Месяц может держаться, да, видно, психика не выдерживает, слетает. Неделю пьёт, жизнь тогда хуже смерти – одни пьяные дебоши. Хорошо хоть, теперь живут отдельно.
С Матрохиным, бывшим мужем, в одном доме жить стало невозможно. Как ушли молодые отдельно жить, так уел совершенно. У него от белой горячки окончательно помутнение в мозгах наметилось. Всё-то ему кажется, что к Антонине мужики валом валят. Таких нелепостей про неё везде нагоняет, аж вспоминать не хочется, мол, и перетрахалась со всеми, и школьников к себе водит. Тфу! Слушать противно. Иной раз напьётся, за топор хватается, из ревности зарубить угрожает.
В прошлом году неожиданно от инсульта отец умер. Похоронили, Антонина сразу домой жить перешла. Опасно с Матрохиным оставаться стало. По пьянке-то чего доброго и зарубит.
5
Больше года прожила Антонина в доме родителей. Всё бы хорошо: сама себе хозяйка, на работу, два километра в одну сторону, ходить привыкла, даже постройнела от этого, помолодела.
У сына жизнь устроилась. Детей у него двое, мальчик и девочка. У Верки, у той с мужем плохо. Как кошка с собакой живут. Верка дочку постоянно у неё оставляет, мужа боится. Что ж, когда совсем не в моготу станет, к ней жить перейдёт – тремя поколениями женщин жить будут.
У бывшего мужа, Вовки Матрохина, теперь другая крайность. В те редкие минуты, когда трезвым бывает, всех на жалость бьёт, мол, брошен он сукой той последней и неблагодарной, на счастье которой всю свою жизнь положил и богатство родителей. И, раз не принимают его в семью обратно, повесится в бане или квартиру подожжёт и сам в ней сгорит.
Бывает другой раз, кого на жалость-то и пробьёт. Тут даже сын как-то звонил, увещевал, упрашивал:
-Мам, ты чего с отцом-то делаешь? Ведь повесится, на твоей совести грех-то будет! Возьми хоть на недельку пожить.
Обиделась в тот раз Антонина. В сердцах присоветовала:
-Грех, говоришь, Андрюха! Ладно, со своими грехами я как-нибудь сама рассчитаюсь. А взять, пожить, так флаг тебе, сынок, в руки. У вас теперь квартира большая, пусть твоя Надежда за батькой поухаживает!
Промолчал сын в ответ, обиделся, а потом увёз к себе отца-алкоголика. У Надежды терпение быстро лопнуло. Недели не прошло, как улетел оттуда Вовка быстрее Карлсона с моторчиком.
Вновь в посёлок вернулся. За глаза говном Антонину поливает, с головы до ног, а только увидит, как та собачка из цирка, тут же подобострастную стойку сделает – прости, прими, покорми – я тебя всю языком вылижу.
Вид у него, хуже бомжёвского. Старенький старичок, лопоухий гномик с узенькими злыми губками. Противно, псиной от него воняет, перегаром и безнадёжностью.
Лежала Антонина в постели, мысленно жизнь сортировала. Вдруг за окном на столбе фонарь погас. Кому это посреди ночи выключать понадобилось? Собаки соседские на отдалении затявкали. Прошка, свой собачонок, тоже им поддакнул, но как-то странно взвизгнул и замолк.
Показалось Антонине, как кто и ходит вокруг дома. Глянула, а то и не ходит. Следов не видно. Мартовская позёмка лишь по сугробам струится, да ветер в трубе подвывает.
Успокоилась, вроде задрёмывать стала. Меньше четырёх часов на сон-то осталось…
Сквозь сон уловила, будто дымом запахло. Очнулась, глянула за окно, на снегу розовое сияние. Свет включила, лампа горит, но потрескивает странно, из-за потолка и впрямь местами дымок сочится. В сенцы кинулась, с улицы решила глянуть, что происходит, да дверь на улицу не поддаётся.
Внучку прямо в одеяльце схватила, во двор хотела ринуться, дверь открыла – стена там, огня. Слышно, как в хлеву коза мечется, блеет.
Обратно вернулась. За телефон схватилась, пожарных вызвать. Поздно, телефон не работает.
Внучка на руках рыдает, ничего понять не может. Объяснять некогда, спасаться надо.
Внучку прямо в ночной рубашке в комбинезон всунула, на себя пальто накинула, на ноги валенки, и на кухню бегом.
Там, на кухне, одно из двух окон с одной летней рамой оставалось. Просело окно, не позволило зимнюю раму вставить. Это и спасло, наверное.
Внучку вопящую на пол положила, табуретку схватила да раз с десяти окно-то ослабленное высадила…
Дальше уже плохо помнила, как в окно с внучкой вылезла, как от полыхающего дома по сугробам в палисаднике отползала. Истерика с ней началась.
Тут и пожарная машина примчалась, народ собрался. Только спасать дом бесполезно было, со всех сторон полыхал, пламя метров на двадцать вверх.
В толпе зевак Вовка Матрохин вдруг проявился. Кривляется, как паяц, кричит:
-Што, не сгорела! Сука! Ну, ничего, в следующий раз сожгу обязательно!
Совсем у него, видно, крыша съехала. Народ над ним чуть сразу самосуд не устроил, еле отбили.
Не любит у нас народ таких Геростратов, это вам не в какой-нибудь там Греции…