Читая Достоевского…
5 Глава
- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
«Братья Карамазовы» Ф.М. Достоевский
Третьи сутки почти без сна и пищи я пялюсь в монитор компьютера, пытаясь, хоть как-то разобраться в поэме Павла «Русская душа». И тому есть причины: в первых далее в этой поэме появляются множество пафосных слов и выражений. Во вторых меняется сам стиль письма, создаётся впечатления, что мысли взяты из диалогов героев классического произведения и сложены в стихотворную форму. Недолго думая, я перечитываю роман Достоевского «Братья Карамазовы». Но этот роман невозможно быстро перечитать и понять его суть. Тем более что Федор Михайлович объединил все свои труды, написан им раннее. Это был последний его роман. Вот что пишет жена Достоевского Анна Григорьевна в своих « Воспоминаниях»: «В письме из Эмса от 13 августа 1879 года муж писал мне: "Я все, голубчик мой, думаю о моей смерти сам (серьезно здесь думаю) и о том, с чем оставлю тебя и детей. Все считают, что у нас есть деньги, а у нас ничего. Теперь у меня на шее Карамазовы, надо кончить хорошо, ювелирски отделать, а вещь эта трудная и рискованная, много сил унесет. Но вещь тоже и роковая: она должна установить имя мое, иначе не будет никаких надежд. Кончу роман и в конце будущего года объявлю подписку на "Дневник" и на подписные деньги куплю имение…». Далее приведу ещё несколько примеров из «Воспоминаний» его жены о романе «Братья Карамазовы".
- 1880 год начался для нас при благоприятных условиях: здоровье Федора Михайловича после поездки в Эмс в прошлом году (в 1879 г.), по-видимому, очень окрепло, и приступы эпилепсии стали значительно реже. Дети наши были совершенно здоровы. "Братья Карамазовы" имели несомненный успех, и некоторыми главами романа Федор Михайлович, всегда столь строгий к себе, был очень доволен.
- 30 декабря состоялось тоже литературное утро, на котором Федор Михайлович мастерски прочитал "Великого Инквизитора" из "Братьев Карамазовых". Чтение имело необыкновенный успех, и публика много раз заставляла автора выйти на ее аплодисменты. … Надо сказать правду, Федор Михайлович был чтец первоклассный (чтобы не быть голословной, приведу слова С. А. Венгерова о впечатлении, произведенном на него чтением Федора Михайловича.) "На мою долю выпало великое счастье слышать его (Достоевского) чтение на одном из вечеров, устроенных в 1879 году Литературным фондом... Достоевский не имеет никого себе равного как чтеца. "Чтецом" Достоевского можно назвать только потому, что нет другого определения для человека, который выходит в черном сюртуке на эстраду и читает свое произведение. На том же вечере, когда я слышал Достоевского, читали Тургенев, Салтыков-Щедрин, Григорович, Полонский, Алексей Потехин. Кроме Салтыкова, читавшего плохо, и Полонского, читавшего, слишком приподнято и торжественно, все читали очень хорошо. Но именно только читали. А Достоевский в полном смысле слова пророчествовал. Тонким, но пронзительно-отчетливым голосом и невыразимо-захватывающе читал он одну из удивительнейших глав "Братьев Карамазовых" - "Исповедь горячего сердца", - рассказ Мити Карамазова о том, как пришла к нему Катерина Ивановна за деньгами, чтобы выручить отца. И никогда еще с тех пор не наблюдал я такой мертвой тишины в зале, такого полного поглощения душевной жизни тысячной толпы настроениями одного человека. Когда читали другие, слушатели не теряли своего "я" и так или иначе, но по-своему относились к слышанному. Даже совместное с Савиной превосходное чтение Тургенева не заставляло забываться и не уносило ввысь. А когда читал Достоевский, слушатель, как и читатель кошмарно-гениальных романов его, совершенно терял свое "я" и весь был в гипнотизирующей власти этого изможденного, невзрачного старичка, с пронзительным взглядом беспредметно уходивших куда-то глаз, горевших мистическим огнем, вероятно, того же блеска, который некогда горел в глазах протопопа Аввакума».
- В начале декабря 1880 года вышел в свет в отдельном издании роман "Братья Карамазовы" в количестве трех тысяч экземпляров. Издание это имело сразу громадный успех, и в несколько дней публика раскупила половину экземпляров. Конечно, Федору Михайловичу было дорого убедиться в том интересе, который возбудил его новый роман. Это было, можно сказать, последнее радостное событие в его столь богатой всяческими невзгодами жизни.
Откуда же взялось имя главного героя Алексея Федоровича Карамазова?
Посмотрим дальше, что пишет жена Достоевского в своих « Воспоминаниях»
- 16 мая 1878 года нашу семью поразило страшное несчастие: скончался наш младший сын Леша…. Федор Михайлович был страшно поражен этою смертью. Он как-то особенно любил Лешу, почти болезненною любовью, точно предчувствуя, что его скоро лишится. Федора Михайловича особенно угнетало то, что ребенок погиб от эпилепсии, - болезни, от него унаследованной.
И обратно вернёмся о воспоминаниях Анны Григорьевны о болезни Достоевского. Как она была поражена первым, увиденным ей, приступом эпилепсии.
- … "нечеловеческий" вопль, обычный у эпилептика в начале приступа. И этот вопль меня всегда потрясал и пугал. Но тогда, к моему удивлению, я в эту минуту нисколько не испугалась, хотя видела припадок эпилепсии в первый раз в жизни. Я обхватила Федора Михайловича за плечи и силою посадила на диван. Но каков, же был мой ужас, когда я увидела, что бесчувственное тело моего мужа сползает с дивана, а у меня нет сил, его удержать. Отодвинув стул сгоревшей лампой, я дала возможность Федору Михайловичу опуститься на пол; сама я тоже опустилась и все время судорог держала его голову на своих коленях. Помочь мне было некому: сестра моя была в истерике, и зять мой и, горничная хлопотали около нее. Мало-помалу судороги прекратились, и Федор Михайлович стал приходить в себя; но сначала он не сознавал, где находится, и даже потерял свободу речи: он все хотел что-то сказать, но вместо одного слова произносил другое, и понять его было невозможно. Только, может быть, через полчаса нам удалось поднять Федора Михайловича и уложить его на диван. Решено было дать ему успокоиться, прежде чем нам ехать домой. Но, к моему чрезвычайному горю, припадок повторился через час после первого, и на этот раз с такой силою, что Федор Михайлович более двух часов, уже придя в сознание, в голос кричал от боли. Это было что-то ужасное! Впоследствии двойные припадки бывали, но сравнительно редко, а на этот раз доктора объяснили чрезмерным возбуждением, которое было вызвано шампанским, выпитым Федором Михайловичем во время наших свадебных визитов и устроенных в честь "молодых" обедов и вечеров. Вино чрезвычайно вредно действовало на Федора Михайловича, и он никогда его не пил.
Наверное, многое можно сказать о Великом прозаике тех времён Ф.М. Достоевском, и всё же обратим свои взор на его роман о «Братьях Карамазовых». И так первая встреча двух братьев Ивана и Алексея Карамазовых. Я думаю, не стоит вдаваться в содержания романа и пересказывать его. Просто обратим внимание на диалог двух молодых людей того времени, конца 19 века и сравним о том ли пишет в своей поэме наш герой Павел Смирнов. Сначала Карамазовы:
- Да, настоящим русские вопросы о том: есть ли бог, и есть ли бессмертие, или, как вот ты говоришь, вопросы с другого конца, конечно первые вопросы и прежде всего, да так и надо, - проговорил Алеша, все с тою же тихою и испытующею улыбкой вглядываясь в брата.
- Вот что, Алеша, быть русским человеком иногда вовсе не умно, но все-таки глупее того, чем теперь занимаются русские мальчики, и представить нельзя себе. Но я одного русского мальчика, Алешку, ужасно люблю.
Ты говоришь со странным видом, - с беспокойством заметил Алеша, - точно ты, в каком безумии.
Представь: грудной младенчик на руках трепещущей матери, кругом вошедшие турки. У них затеялась веселая штучка: они ласкают младенца, смеются, чтоб его рассмешить, им удается, младенец рассмеялся. В эту минуту турок наводит на него пистолет в четырех вершках расстояния от его лица. Мальчик радостно хохочет, тянется ручонками, чтоб схватить пистолет, и вдруг артист спускает курок прямо ему в лицо и раздробляет ему головку... Художественно, не правда ли? Кстати, турки, говорят, очень любят сладкое.
Я думаю, что если дьявол не существует и, стало быть, создал его человек, то создал он его по своему образу и подобию.
- В таком случае, равно как и бога.
А ты удивительно как умеешь оборачивать словечки, как говорит Полоний в Гамлете, - засмеялся Иван. - Ты поймал меня на слове, пусть, я рад. Хорош же твой бог, коль его создал человек по образу своему и подобию. Ты спросил сейчас, для чего я это все: я, видишь ли, любитель и собиратель некоторых фактиков и, веришь ли, записываю и собираю из газет и рассказов, откуда попало, некоторого рода анекдотики, и у меня уже хорошая коллекция.
Посмотрим, что же пишет Павел:
- 6 -
Но не о том повествует речь моя
Когда в подобие себя
Сначала, стоя у алтаря
Ты возвеличил бога и творца,
Склоняя голову у священного письма.
Да, ты никто другой,
Услышав проповедь вождя
Вознёс над обезумевшей толпою
Словами истины, взяв палку не с того конца.
Когда в подобии себя,
Ты возвеличил дьявола-творца.
В истоме нищенских желаний,
Переполняя чашу отвращений
Вложил ты в душу заклиная,
Корысть и желчный образ отмщенья.
Да, разве мог тогда узреть
Людишек с ненавистью, харкающих слюною,
Что вера в красоту, иступлённой песней жаждет петь
И дух смиренья торжествует над тобою.
Ты пал, как раб надменный,
Сложив руки для других молитв
И в праздности унылой, и в хмельном смятенье,
Повиновался ты, одурманенный целомудрием битв.
Уже ни то, уже усталость ломит кости
Не так уж льстит движения вперёд,
Но эти странные ухмыляешься гости
Пришли, чтоб вновь тебя затащит в круговорот.
Так кто же ты согрешивший человек -
Палач иль жертва приукрашенных побед?
Кто ты? Но были и другие –
Кто без молитв, без кляуз и обмана
Свой суд над палачами мерзкими вершили.
Когда б душа спокойствия не знала,
Когда б огонь не резал болью грудь.
Ты шёл, срывая зависть покрывало
Ты осуждал истиною ложный путь.
А кто-то, мелком бросив взгляды, надсмехался,
Злорадствуя над жертвою своей
И торжеством былого восхвалялся,
Находя одну нелепость собственных затей.
А теперь возвратимся к началу разговора Ивана и Алеши Карамазовых. Где Иван предполагает аргументировать своё безбожие.
- Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаяние, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную может быть жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого, то есть опять-таки до тридцати этих лет, а там уж сам не захочу, мне так кажется. Эту жажду жизни иные чахоточные сопляки-моралисты называют часто подлою, особенно поэты. Черта-то она отчасти Карамазовская, это, правда, жажда-то эта жизни, несмотря ни на что, в тебе она тоже непременно сидит, но почему ж она подлая? Центростремительной силы еще страшно много на нашей планете, Алешка. Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек, которого иной раз, поверишь ли, не знаешь, за что и любишь, дорос иной подвиг человеческий, в который давно уже может быть перестал и верить, а все-таки по старой памяти чтишь его сердцем…. Я хочу в Европу съездить, Алеша, отсюда и поеду; и ведь я знаю, что поеду лишь на кладбище, но на самое, на самое дорогое кладбище, вот что! Дорогие там лежат покойники, каждый камень над ними гласит о такой горячей минувшей жизни, о такой страстной вере в свой подвиг, в свою истину, в свою борьбу и в свою науку, что я, знаю заранее, паду на землю и буду целовать эти камни и плакать над ними, - в то же время убежденный всем сердцем моим, что все это давно уже кладбище и никак не более. И не от отчаяния буду плакать, а лишь просто потому, что буду счастлив пролитыми слезами моими. Собственным умилением упьюсь. Клейкие весенние листочки, голубое небо люблю я, вот что! Тут не ум, не логика, тут нутром, тут чревом любишь, первые свои молодые силы любишь... Понимаешь ты что-нибудь в моей ахинее, Алешка, аль нет? - засмеялся вдруг Иван.
Слишком понимаю, Иван: нутром и чревом хочется любить, - прекрасно ты это сказал, и рад я ужасно за то, что тебе так жить хочется, - воскликнул Алеша. - Я думаю, что все должны, прежде всего, на свете жизнь полюбить.
- Жизнь полюбить больше, чем смысл ее?
А сейчас посмотрим поэму Павла Смирнова.
- 7 -
« Лихой человек в мёртвой пустыне»
Ты жаждешь жить, жертвуя для всех,
Не веря логики и смыслу своей святыни
Ты придаёшься смерти на глазах у всех.
Но дороги мне те могилы,
Где каждый камень над усопшими гласит
О горячей жизни, о силе
Веры в подвиг, в истину и быт.
Я знаю, что заранее упаду
Паду на земле и буду целовать
Я эти камни, вымощены в аду,
Оставив слёзы, чтоб никогда не забывать.
Я буду плакать, и в то же время убеждённый
Всем сердцем отчаянным моим,
Что всё это ни как не более
Прах кладбища людских могил.
Но дороги мне эти клейкие листочки
Пахнувшие, распускающие весной
Берёз Российских белые сорочки
И пчёл шумящих, говорливый рой.
Озёр и рек с тоской зеркальных вод
Просторов небо голубое
И облаков бесшумный ход
И их молчанья неземного.
И не от отчаянья я заплачу,
А лишь просто потому,
Что буду счастлив, не иначе
От слов двух « я живу».
Я вновь и вновь сравниваю эти отрывки и не понимаю прав ли я или нет. Возможно, я ошибаюсь, и Павла преследовала иная мысль, и он хотел этим сказать что-то иное. Но все, же множество совпадений. Я запутался в самом себе, в думах Павла и в пророческих высказываниях Достоевского. Что этим хотел нам донести Павел: его мастерское умения выражать в стихах довольно трудное произведения Федора Михайловича или сам Достоевский так гениально изобразил диалоги своих героев, что они звучат как рифмы. Ладно, оставим это на потом, тем более поэма Павла ещё не закончилась. Каков будет конец его поэмы о русской душе….