Большая Утришская пещера была не просто большой. Она оказалась гигантской, в нее могла влиться половина Черного моря, если не все. Взору открылась величественная подземная панорама, создаваемая подвешенными на невероятной высоте прожекторами. Столбы света рассекали тьму, выявляли контуры скал, отгораживали стеной синеву и неизвестность. Такая световая стена, метрах в пятидесяти от входа сама где-то, вдоль своей горизонтали, превращалась в темноту, однако было ощутимо, что там есть еще пространство. И за стеной есть пространство.
- Мы назвали это место Зал Жрецов, - сказал Эрик, дав наследникам время для первого впечатления.
- Есть другие залы? – в вопросах переплелись мужские и женские голоса.
- Конечно.
- О, неандерталец! – Арлекин указывал на темную каменную громадину. Наследники ринулись к ней.
- Это сталактит, - объяснил Эрик.
- Вы думаете? – Арлекин, казалось, удивлялся. – А вот эти линии?.. Может, он превратился в сталактит со временем, а исходники оттуда, из неандертальцев, а?
- Может быть, может быть…
Эрик сегодня был чрезвычайно терпелив.
Альберту сталактит больше напоминал окаменевшую Бабу-Ягу, так что он не стал здесь задерживаться. Нужно успеть осмотреть как можно больше – антиквариат! Довольно того, что эти американцы пошарили здесь до них, до настоящих наследников, не могли же они не присвоить чего-нибудь из самых важных находок. Факт, не могли. И не чего-нибудь, а самые важные находки и присвоили. Как иначе?
«О, вот пожалуйста – один сидит! Зарисовывает.- Альберт на самом деле не поражался наглости американцев. Просто сейчас принято было так себя вести. Ворчать на великих кормчих:
- Что он там зарисовывает? На Никаса Сафонова похож... Мы-то думали, они сюда редко спускаются, а они тут… планомерно… Ах, ты, ксерокопия. Вообще, странно, на Луне они первые, в Большой Утришской пещере тоже они первые. На Луне первым был Незнайка! Я это с детства знаю. Ничего, мы еще на этих стенах напишем. «Yankee, go home!» Арлекин мне поможет, он умеет… Нет, ну какая наглость – сидит и зарисовывает!»
Молодой человек, похожий на Никаса Сафонова, действительно расположился с альбомами в глубине грота и что-то срисовывал так, как обычно и делают археологи. Он, видимо, не замечал никого вокруг себя.
Альберт был недоволен. Не успел даже поинтересоваться, что же там художник срисовывает со стен, поскольку произносил внутренний монолог.
На словах «копаются, как у себя дома, в моей, можно сказать, родовой усыпальнице», у него перехватило дыхание. Внезапно Альберт понял, что беспокоило его все последние дни.
Не могла эта пещера быть его родовой усыпальницей. Не могла!
Эрик сказал, что наследником его, Альберта, признали, проверив кровь, сданную на станции переливания крови.
А кровь Альберт не сдавал.
Совершенно точно, не сдавал.
Маленькому ребенку, сыну знакомых требовалось кровь. Альберту позвонили, он отправился на улицу Димитрова. На станции переливания его занесли в компьютер, была заполнена анкета, но в самый последний момент врач заявил, что Альберт не может быть донором. Помнится, Альберт очень расстроился тогда – не смог помочь ребенку, кроме того, было неприятно – «даже моя кровь никому не нужна». Все это на фоне, когда земная жизнь прожита до половины и оказался в сумрачном лесу. Кризис среднего возраста.
Причиной отказа стал вопрос, который Альберт задал женщине-регистратору. «Здесь у вас, в анкете, спрашивают, не имел ли я половых контактов с женщинами, болевшими венерическими заболеваниями. И что же надо писать?
- А что, у вас были такие партнеры?
- Ну, скорее всего, были, даже обязательно были. Лет двадцать назад. И поболеть нельзя…
- Вы в этом уверены?
- В чем?..
В конце разговора подошел врач, стал присматриваться. Заговорили о гепатите С. Вроде бы, Альберт раннем детстве перенес это заболевание. Документально оно не подтверждалось, но Альберт сам припомнил рассказ матери. Кончилось тем, что решили не рисковать, не получился из Альберта донор.
Как же тогда он стал наследником? Почему сразу не удивился, не возразил?. Может, виной всему была фантастичность всей этой затеи? ДНК, неандертальцы?
Исследовали кровь? Очень хорошо. Нашли? Еще лучше. За последние годы Альберт сдавал кровь раз пять – анализы в поликлинике, девушки кололи палец, другие девушки (одну он хорошо помнил – Зою) кололи вену. Может, неандертальскую ДНК обнаружили в той крови? Почему бы не обнаружить? Это дело врачей.
Но Эрик говорил именно о станции переливания крови!
Получается, Альберт пропустил все это дело мимо ушей?
Почему тогда сейчас вспомнил? Что это за уши? Почему сейчас ищешь правду? Что за странность?
Пещера так действует?
Он не то чтобы растерялся, зная способность своего разума не видеть некоторых неудобных вещей, попросту лгать самому себе. Скорее удивляло, что момент истины и, видимо, сама истина все-таки существуют, а это, согласитесь, не шутки. Это пугает.
Потянуло к Давиду Львовичу. Причем Альберт совершенно забыл, что у того есть водка. Пропал интерес к древним неандертальским рисункам на стенах пещеры, всего один рассеянный взгляд был брошен на то, что срисовывал бородатый художник.
Львович и Арлекин были обнаружены в темном уголке, за каким-то сталактитом. Или сталагмитом. Выглядели они так, как всегда выглядели соображающие на троих пьяницы в ЦПКО им. Горького. Или как предатели родины в старых кинофильмах. В тот момент, когда они (предатели) соображают, как избежать ответственности.
Откуда-то взяли пластиковый стаканчик. На таинственно приблизившегося Альберта посмотрели молча, в глазах читалось одно – выдержит ли маленький стеклянный Боливар еще одного пассажира? Решили, что выдержит. Похмеляющиеся в пещере мужчины очень толерантны.
Алберт вдруг твердо решил, что ему надо выпить. Глаза сами рассматривали теперь товарищей – более чем внимательно. Теперь они были неандертальцами, а он нет. Вернее, не так точно – «нет», скажем, он стал с этого момента проблематичным неандертальцем. Другими глазами на все смотришь…
- Что скажете? Ничего себе, а? – сказал Давид Львович, протягивая стаканчик.
- Да… нечто.
- Я и не думал, что наши предки были такими… такими величественными, – Арлекин говорил восторженно, одним глазом осматривая пещерные выси, другим следя за стаканчиком.
- Предки как предки. А пещера – да, действительно величественная, - отвечал Давид Львович, тоже следя за процедурой: – Можно расположить военный объект.
- Кстати, почему здесь нет военного объекта? – возмутился Альберт и полез за сигаретами: – Покурим?
Арлекин тотчас высунулся из-за скалы, посмотрел:
- Не стоит. Вычислят…
- А сами жрецы где?
- Что? Какие жрецы? А… Да американцы здесь жрецы, я смотрю. Пожалуйте сюда, пожалуйте туда… Они не только с телезрителями, они и с нами шоу устраивают. Нет бы, взять и просто показать сокровище, - Давид Львович тоже находился в некотором возмущении. Даже принял патриотически настроенный вид, что выражалось в том, как развязно он засунул руки в карманы, а чекушку установил на камень посреди троицы.
- А вы видели, как этот… живописец… сидит и перерисовывает наши рисунки? – Альберту захотелось повозмущаться. – Сидит и рисует. А мы эти рисунки видели?
- Но ведь это искусство. Искусство всем принадлежит, - миролюбиво тянул Арлекин.
- Вы так считаете? Хм… Покажут потом копии так называемые, а там будут вовсе не неандертальцы, а американцы. Скажут потом, что они цивилизацию придумали. Куда ни ткни – всюду американцы. Трою нашли они, на Луне – они, овечку клонируют они. Атлантида утонула – тоже они!
- Да что там показывать! – Давид Львович продолжал развивать свою мысль. – Взять и раздать сокровище! Раз мы наследники…
- Вы, Давид Львович, как национал-большевик. Раздать… - высказался Арлекин. Могло показаться, что Арлекин не знает, что говорит, но Альберт видел – тот хотел раззадорить Львовича.
- Нет, нет. Я – наследник. Никакой политики! Я даже не конституционный демократ.
- Наследник с большой буквы?..
В этот момент их нашла Елена Викторовна. Для всех троих это выглядело так, будто их «накрыли».
- У нас симпозиум! – вскричали все трое разом. При этом Давид Львович произносил «симпосиум», Арлекин «винпозиум», Альберт же и вовсе перешел на незнакомый самому себе язык. Видимо, один из неандертальских диалектов.
- Я понимаю, - Елена с улыбкой оглядела мужчин. – Но там так интересно. Эрик рассказывает про раскопки…
- А я сам раскапывал древний город Зурбаган! – заявил Давид Львович и сделал такое лицо, будто бы Лена сказала что-то не то.
- И я, - ни с того ни с сего Альберт тоже вспомнил, что и он раскапывал.
Арлекин встревожено метался взглядом от одного лица к другому. Надо было заявить о своих археологических опытах, а фактуры, видать, не было. Забавно было, как Арлекин не мог просто взять и соврать что-нибудь.
Лена, кажется, подумала, что у ребят есть еще бутылка.
- Жаль, нет художника зарисовать эту бытовую сценку в неандертальской пещере! – женщина стала похожа на пантеру, то есть начала немножко шипеть.
Но тут раздался совсем другой звук. Мощный гул, словно из Зала Жрецов приближается неандертальская конница, наполнил коридор, наполнил сам камень стен. Люди еще не успели испугаться, как свод метрах в десяти от них превратился в каменный водопад, а потом все окутала пыль.
Альберта ужалил в лицо безжалостный сгусток, рядом упал Арлекин.
Обвал!
Альберт устоял на ногах, какое-то время, даже секунды он просто сопротивлялся упругой силе, в которую превратился воздух. В эти мгновения он забыл о Елене, забыл, что называется, обо всем. Но потом мозг вдруг заработал, первой мыслью было – спасти женщину, помочь.
Он звал ее, искал руками во мраке. Наткнулся на чье-то плечо и сразу узнал плащ Арлекина – чудовищно грубая ткань. Тот был жив, о чем сразу и заявил, не выбирая выражений.
Лена сама оказалась в объятиях Альберта, он всю ее покрыл поцелуями (тогда казалось, что всю), проверяя, цела ли она. Запомнил, как она отдавалась этим поцелуям…
***
- Полковник, как бы вам сказать… не мой мужчина. Он какой-то тривиальный, что ли… Сумерки у него пахнут ромом. Ямайским.
- Тривиальный? А когда-то это было нечто. Я говорю о «Бриллиантовой руке». Передовое, как полет Гагарина в космос.
- Да-а, сейчас бы тривиальный полковник взял бы и откопал нас, пусть какой угодно тривиальный будет.
- Мы не знаем, что с ними. Может их тоже там всех… завалило.
Елена, Альберт, Давид Львович и Арлекин в первые часы после обвала следили за временем, постоянно включали сотовые телефоны. Подземелье озарялось тогда привычным компьютерным свечением и казалось, что вот-вот телефоны заговорят, это будут голоса спасателей МЧС, которые как раз в эти минуты заканчивают операцию по освобождению людей (наследников!) из каменного плена.
Наверное, это мозг был воспален. Когда шок стал понемногу отпускать наследников, сообразили, что батареи сотовых телефонов и фонарей следует экономить. Кто знает, сколько продлится спасательная операция и идет ли она вообще. Пока надо радоваться тому, что они, четверо, уцелели.
Обошлось без травм. Елена только нащупала, что у Альберта все лицо в крови, какой-то артефакт ударил в скулу, но это еще тогда, в первые минуты…
Держались все солидно, не давая себе сойти с ума. Даже тошноту удавалось сдерживать усилием воли. Да, надо было находить во всем этом положительные стороны. Но не получалось.
Некоторое время четверо сидели во мраке и молчали. Совершенно непонятно было, что делать и что говорить. Потом, довольно быстро, окружающая тьма начала забираться внутрь. Это было самое настоящее физическое ощущение, физический процесс. Тело, которое ты всегда знал как свое, вдруг стало напитываться чернотой, страх, отчаяние стали органами, пораженными болью органами. Если ощупывать стены пещеры, становилось легче. Каждая трещина казалась спасительным ходом, каждый изгиб рождал надежду.
Давид Львович зажег фонарик.
- Каждый железнодорожник должен иметь при себе фонарик, - изрек он с видом жреца Анубиса.
Разве когда-нибудь Альберт мог предположить, что столь слабый электрический лучик способен поднять такую бурю чувств? О нет, это не то, что обычно называют смятением. Заключите смятение в каменный мешок, погрузите его во тьму – тогда посмотрим.
Сказанные рядом слова оказались спасительными, пленники пещеры заговорили разом, говорили, слушая, вырывая у темноты ухом и воображением образы друг друга.
- Разве вы железнодорожник? - спрашивал Давида Львовича Арлекин.
У Альберта, у самого, образ Давида Львовича никак не вязался с тем, что рождает слово «железнодорожник». Скорее можно было установить связь со словом «Улан-Батор».
- А вы, простите, кто? – Львович, похоже, сердился.
- Я журналист.
- Международник?
- Нет, я все время попадаю в разные истории.
- Ага, с историческим уклоном, так сказать, журналистика с вами происходит. Понятно.
- Да, вот и сейчас, как видите, попал.
- Вижу.
- Будет кому о нас написать. О наших приключениях, - голос Лены чуть подрагивал. Чувствовалось, что она старается держать себя мужественно.
- Я сам напишу, если выберемся, - заявил Давид Львович. – Я, между прочим, автор двух книг.
- Так вы писатель! А я еще удивился тогда, как вы писателей быстро раскусили. – высказался Альберт, припоминая происшествие, случившееся в другой, большой и светлой, жизни.
- Нет, я не писатель.
- Подождите…
- Я – автор двух книг.
- Хорошо. Я все жду, когда вы про Лотмана что-нибудь скажете.
- Скажу, скажу, не только про него скажу. Нам теперь надо разговаривать…
Разговаривали так, как раньше никогда не разговаривали. Они поняли, что если замолчать, то погибнешь. Оказалось, каждый прожил очень яркую жизнь. Она сейчас вернулась сюда, в подземелье.
Выяснилось, что если окажешься в настоящей темноте – а в Большой Утришской пещере, к тому же после обвала, мрак был как на заре человечества – мозг очень быстро начинает работать по-своему. Наверное, он замещал весь мир, который обычно наполняет человека своими красками, пестротой, светом.
Если Альберт слышал голос Лены, тотчас видел перед собой берег тропического острова, куда его прибило океанской волной: колышущиеся на ветру пальмы, ослепительный, наполненный солнцем песок, которому не нужно было бы быть золотым, чтобы пролежать на нем всю жизнь, небо, такое же, как всегда – бесконечное, но недоступное. И она – дивной красоты обнаженная женщина, одна, одна единственная, лишенная на этом замечательном острове других мужчин.
Образ звал, улыбался в точности также как библейская Ева, говорил голосом Лены. В глазах ее он видел такие чудеса, что начал теперь сомневаться – кто кому там, в раю, давал яблоко – Змей Еве или она Змею.
Змей – существо мужского пола. То, что с ним произошло, могли описать немножко наоборот из соображений политкорректности. А женщинам такие соображения не нужны, они им просто смешны. Достаточно чуть приглядеться, ощущая себя, скажем, врачом-гинекологом, как увидишь такую бездну (ее маркиз Де Сад, кажется, назвал всевидящим оком Господа), что уж и вовсе ничего невозможно понять, остается восхищаться. Мечтать под угрозой смерти о наслаждении…
А с пониманием, действительно, в абсолютной темноте стало не так как раньше.
Иногда невозможным становилось понять, где находишься – на острове или сидишь во тьме пещеры, да и когда с помощью некоторых волевых усилий Альберт возвращался в реальность, во мрак, то и тогда оставался вопрос, ощущаемый всем существом – где жизнь, там или здесь. И что такое «здесь», а что такое – «там»? Не очень нравилась Альберту наступившая после обвала реальность. Если это была она.
Голос Арлекина порождал иные видения. В этом случае перед Альбертом представал палач в красной рубахе. Была весна, Лобное место, золотые купола и чуть ли не связки баранок. С ароматом пирогов. На голове палача был ку-клукс-клановский колпак, однако и родинка на носу видна была тоже.
Палач никого не собирался казнить, просто делал вид, Альберт это понял. Подумал еще – «натерпелся». Ну а вокруг Арлекина-палача, правда, происходило нечто, похожее на утро стрелецкой казни.
Пестрые мазки полотна двигались, превращались в живых стрельцов, их жен, детей, в гуле и плаче можно было разобрать их слова, проклятия, почувствовать как стиснуты жаждущие крови зубы.
Небо было не такое, как на острове у Лены, побледнее и, кажется, более недоступное.
С Давидом Львовичем в мозгу начинался мировой кинематограф. Причем в каждый кадр, пусть даже цветной (большинство были именно цветными), проникал черно-белый Чарли Чаплин и наводил там порядки. Такое кино можно было смотреть всю жизнь. Причем осознавая, что это все-таки кино. В отличие от сказочного острова или картин готовящегося насилия.
Маленький смешной человечек не говорил на экране, пользовался другими средствами выражения, однако голос за кадром возникал часто:
- Не удивлюсь, если окажется, что это диверсия. Сейчас многие хотят стать неандертальцами. Хотят наложить лапу на сокровища. Еще неизвестно, для кого Большая Утришская пещера является естественной границей – для России, Грузии или Турции.
- Или для США, – сказали у стрельцов.
- Тоже может быть. Вообще, что может быть естественнее для золотого миллиарда, чем сказать «все лучшее – детям, в смысле – нам» и приватизировать историю со всеми богами, сокровищами, континентами и будущим. Что может быть естественнее?
- Так-то оно так, только кто видел этот золотой миллиард? – ворчал Арлекин.
- Как? Вот пожалуйста – Эрик. Мы тоже могли бы стать…
- Он что ж, золотой?
- Ну, видать, золотой.
- Или он – миллиард?
- Вы как Маяковский говорите. А нас, между прочим, этот золотой миллиард сейчас раскапывает, проводит спасательную операцию.
- Золотой миллиард?
- Он самый.
- Миссию проводит?
- Миссию, если хотите.
- Не думаю. Нас если кто откапывает, так МЧС и крепостные крестьяне.
Но руководит-то золотой миллиард!
- То-то и оно…
- Что – «оно»? И что – «то-то», объясните!..
Не все можно было скрыть в Большой утришской темноте, но очень многое. Как оказалось. В самый разгар дискуссии о золотом миллиарде, перешедший почему-то к обсуждению нартского эпоса, рядом с Альбертом, почти в нем самом очутилась Лена. Кажется, он сам ее искал.
Сначала ощутил теплое дыхание (его-то они не слышат!), потом губы, глаза. Лена была влажная и начинала замерзать. Альберту удалось ее согреть, сам согрелся так, что стало стыдно перед товарищами, лишенными такой замечательной возможности.
Возню с одеждой легко было выдавать за бытовые, так сказать, шумы. Впрочем, конечно, это только казалось. Пока кровь приливала к голове, пульсируя там с фаллическим упорством.
Невозможно было провести страдальцев, сидящих от тебя в нескольких шагах и лишенных женского общества в то время, когда ты в это общество, можно сказать, погружен. Запахи? Были и запахи. Такие запахи, что, казалось, стены пещеры не устоят.
Но, видимо, особенно тревожили Давида Львовича и Арлекина слова. Кино здесь немым не получалось.
Зачем, спрашивается, было говорить, что добрался до центра Земли? Тем более, что Лена хоть и не стонала, но дышала так, как нельзя при посторонних.
Да… как теперь назвать Львовича и Арлекина посторонними?
Как бы там ни было, но таинство случилось. Древнее, как сама пещера, непроницаемое, как тьма, тревожащее, как сама жизнь. Интересно, что особенно жизнеутверждающим оказалось расслабление и последовавшая за ним сигарета. Даже почудилось, что сейчас что-то произойдет – МЧС до них докопается или случится новый обвал.
Теперь было уже не страшно. Теперь Альберт знал – надо покурить и браться за спасение.
- Уважаемые товарищи Радамес и Аида, мы, конечно, все понимаем и даже приветствуем… в некоторой степени… Но позвольте заметить, вас замуровали не одних. Мы тоже живые люди, Елена Викторовна… Такой вот глас вопиющего в пустыне.
Альберт молча курил, совершенно не зная, что ответить темноте. Лена, помолчав несколько секунд, сказала:
- На что вы намекаете, уважаемый Давид Львович?
Голос ее показался Альберту немного усталым. В таком тоне часто общаются между собой супруги после семнадцати лет брака. Ничего удивительного, что голос Давида Львовича тоже стал усталым:
- На что мне намекать. Я могу и ясно сказать (тяжкий вздох, как у расстроенного чем-то моржа). Но… это нельзя, вернее – льзя, но не буду. Нам с Арлекином, похоже, придется читать здесь газеты… Фетишизм… пришлите мне трусики… Даже секс по телефону нам не грозит.
- Почему же не грозит? Он всегда грозит.
- Правда?! – это уже были два голоса. Но звучало, как Краснознаменный ансамбль песни и пляски Советской Армии.
- А фетишизм… я полагаю, это не то, что нам всем надо…
- Один мой знакомый, профессор Сталкерович говорил, что фетишизм – это детство человечества.
- Мои университеты? – Арлекин явно тосковал, был недоволен.
- Скорее, церковно-приходская школа.
- Интересная фамилия у вашего профессора. Наверное, он любит все неведомое. Тот же фетишизм…
- Это ранняя форма религии, Леночка, ничего более. Я вот что думаю, надо нам себя спасать, а то… Что мы будем делать? Получится, как в Библии – Исаак родил Иакова и убил… кого бы? – например, Альберта Александровича Арутюншикова. Или Альберт Александрович родил Иакова – я фантазирую! – а убил старого сатира Давида Львовича. И пришел потом… простите, дорогой, как ваше имя-отчество?
Арлекин какое-то время молчал. Возможно, он ни сразу понял, к кому обращен вопрос. Может, не хотел говорить. А может, и не мог вспомнить свое имя. Это встречается кругом и всюду. Особенно после обвала в глубоких пещерах.
- Леонид, - наконец, выдохнул Арлекин.
- Осипович?
- Нет… Николаевич.
- Эх! Ну да ладно. Так вот, дражайший Леонид Николаевич, потом придете вы и подвинете Давида Львовича, переиграете. Заберете себе жену, Елену Викторовну и – поминай как звали, образуете новое человечество. Лена станет Праматерью, вы – Адамом, а нас с Альбертом Александровичем если кто и вспомнит, так в апокрифах, как падших ангелов…
- Плохо вы знаете женщин, Давид Львович. Может быть, я вспомню вас. Без всяких апокрифов. Долгими зимними вечерами, – сказала Лена.
- Зато я знаю историю человечества…
Наступило молчание, полное, если не криком, то напряжением. Какое-то мгновение было неясно – смеяться или стереть из памяти телефон Давида Львовича.
Смеяться Альберт сейчас не мог, так что вместо этого стал напевать апокрифическую песню «Мы построим счастье, счастье на века…»
Очень скоро после этого решили двигаться. Искать выход. Давид Львович теперь напевал сам. Не надо было света, чтобы понять, как он держит себя, когда поет - как Утесов.
Решили сначала использовать фонарики на касках затем фонарик почетного железнодорожника, а потом по очереди сотовые телефоны. Хотели сплести нить Ариадны, распустив пуловеры и свитера, как это делают в тюрьме, но потом решили ограничиться пока одним свитером (Альберта) и сделать веревочки, которые можно было бы оставлять на скалах, как указатели, если ход будет раздваиваться.
Давид Львович и Альберт, раздергивая свитер, вспомнили вдруг славные девяностые годы. Оказалось, что тогда попадали в тюрьму оба – «бизнес, ничего личного». Правда, Альберт «чалился» в Крестах, а Давид Львович в Улан-Уде.
- Все у вас – улан, Давид Львович, – комментировала Лена. – Это «красный», кажется?
- Красный… Если что, могу заявить, что я революционер-подпольщик, как Савва Морозов. Снаружи – буржуй, но внутри – красный. Сейчас таких много. Замаскировались. Бедные чекисты вообще выпущены заниматься нефтью, финансами…
Почему-то даже под землей, на глубине полукилометра, отрезанные от всего остального человечества, пленники почувствовали подрывной характер речей Давида Львовича. Затихли, как перед арестом.
Одному Арлекину, то есть Леониду Николаевичу, похоже, было все равно. Он быстро воспользовался паузой и рассказал, что сейчас, в нулевые годы, в тюрьмах плетут точно такие нити из одежды, как и в девяностые. Нити используются для так называемой «дороги» - системы тюремной связи и информации.
О «дороге», как оказалось, знала даже Лена. Но она все-таки работала в глянцевой журналистике, в тюрьме не сидела, просто смотрела сериал «Зона».
Давид Львович вместо подрывных речей снова стала напевать, но утесовская спелеодекламация все равно имела теперь подрывное звучание. Видимо, это было следствие темноты. Или какой-нибудь постшоковый синдром.
А жаль. Когда только начинали разговор о тюрьме, было очень душевно (как там говорят – «душевненько»), никто не стеснялся, от «сумы и тюрьмы» не зарекался, все друг друга, что называется, понимали.
Были сомнения – а стоит ли идти, уходить неизвестно куда от места обвала. Рано или поздно спасатели пробьются сквозь горные породы.
Только здесь, в темноте, где сразу несколько рук лежало на каждом сердце, весьма интересно выглядело то, во что ты веришь на самом деле. А во что не веришь, а только делаешь вид.
Никто не стал настаивать на том, чтобы сидеть и ждать. Последняя связь с Большой Землей теперь возлагалась на сделанные по тюремному способу веревочки, какими будет отмечен путь погребенных заживо по подземному царству.
Этот путь мог привести их к глухой стене, в непобедимый лабиринт, из которого невозможно выбраться, мог завлечь глубоко, к центру Земли, где бурлят озера лавы или, наоборот, они могли оказаться в каком-нибудь сифоне, который время от времени заполняет вода, причем это время наступит именно тогда, когда путешественники там окажутся. Их могло дважды, трижды завалить снова, могло замочить, задушить. Их уже мучили жажда и холод. Но не было другого выхода – только идти.
***
А на поверхности были слезы.
Ирину словно саму завалило камнями. Дышать не могла.
Если бы она могла сейчас, как обычно, оценивать себя, оценивать окружающее, оценила бы, как выглядела – тушь размазалась, глаза превратились в озера с почерневшими берегами, в озерах – одно отчаяние.
Если раньше плакала – случалось, брала фотоаппарат и, кусая губы, делала снимки самой себя – птица, сжигаемая Солнцем, к которому непреклонно стремилась.
Сейчас видела в зеркале – античная роспись, плакальщица со стен гробницы львиц Тарквиниях.
Только было не до фотоаппарата.
И не предполагала даже, что так прикипела к Альберту…
***
День начинался интересно. Утром прибыл шикарный тип, арт-интеллектуал Эдуард Босановых. Ирина должна была устроить ему встречу с Эриком.
Арт-интеллектуал собирался присоединиться к неандерталь-проекту как писатель, автор нескольких «Больших» книг или как «смотрящий» от московской арт-тусовки.
Может, еще как…
Эдуард Босановых мог и наследником стать, появись такая необходимость. Внешность у него была подходящая для многого, кровь тоже. Про ДНК и говорить нечего. Вечером он бывал Гамлетом, ночью Казановой или Фантомасом, по утрам – Алексеем Толстым. И писал, писал, обернув голову мокрым полотенцем, отчего его часто принимали за консула королевства Иордании.
Поэты считали его чекистом, чекисты – поэтом. Возможно, из-за портрета Якова Блюмкина, висящего по слухам над его рабочим столом. Ирине рассказал об этом один чекист. Большой любитель Тибета. Ну и Блюмкина.
Что касается Тибета, Босановых тоже был большим его любителем, но не это главное. Главное – масштаб личности.
Ни один серьезный проект нового тысячелетия, например, восстановления русской деревни (по типу городков Дикого Запада в Голливуде) для съемок целого ряда крутых сериалов не обходился без того, чтобы не найти на вершине пирамиды Эдуарда Босановых. А выше уже никого не было.
Он, конечно, был по специальности египтолог, имел чин полковника, как полагается; принадлежал к древнему московскому роду, которому путем сложной реституции возвратили собственность, отобранную большевиками в 1918 году. В салонах шептались, что корни генеалогического древа Эдуарда уходят к поэту и императору Нерону, а сейчас вроде бы установлено, что он потомок фараона Эхнатона. По другой линии.
Видимо, это было причиной того мистического уважения, которое вызывало его имя среди богемы. Особенно, среди кинодокументалистов. Хотя были и более приземленные основания – Эдуард снимал все главные события эпохи. Или почти все.
Например, если на Северном полюсе совершала погружение подводная лодка с отважными исследователями Арктики, обросшими весьма фотогеничными, государственного уровня, можно сказать, бородами, то рядом погружалась еще одна подводная лодка. В ней сидел Эдуард Босановых и все снимал на цифру, а борода у него была еще более библейская, чем у отважных исследователей Арктики.
Или, скажем, национальный проект по возрождению одесской песни. Среди инициаторов – Эдуард Босановых, но сам он не поет, дает другим. Это при том, что его биографы установили, что именно он является подлинным автором песни, где есть такие слова «а я немытая, плащом накрытая, всеми забытая здесь на углу».
«Скромность, скромность и еще раз ложная скромность», – повторял Эдуард Босановых.
Конечно, такое имя не могли не трепать на всех углах, жизнь и приключения Эдуарда вечно подвергались различным инсинуациям, переходящим в провокации. То ему приходилось доказывать, что не он является автором экстремистской оперы «Жизнь за царя», то приходилось подтверждать свои авторские права на голос Валерия Ободзинского, то оправдываться, что ипотечный кризис возник вовсе не из-за его неосторожных движений утром 14 октября.
Не было лучшей кандидатуры для участия в фестивале неандертальской культуры.
- Креатив! Креатив! – восклицали менеджеры.
Ирина была довольна. Когда над нее вышли серьезные люди из богемы, сразу согласилась представить Эдуарда Босановых Эрику и что-нибудь «замутить».
Новый Нерон вошел в холл, подобно «Титанику». Все в нем сверкало роскошью, струилось римской тогой и золотым шитьем. Шикарному белоснежному костюму не хватало эполет, но, честно сказать, они Эдуарду были и не нужны, его могли принять за адмирала. А это никуда не годится.
Его должны были принимать как минимум за пришельца с Сириуса, одинокого, нежного, самого человечного гуманоида. Которому тоскливо здесь на Земле, которому этой Земли мало. И неба мало.
От этой тоски предаешься строительству пирамид, музицированию на цитре, оргиям, по сравнению с которыми забавы олимпийских божеств – игры вожатых в пионерлагере.
Ну и, конечно, предаешься творчеству.
Чему-то подобному он и предался, только увидев Ирину.
- О-оо! – застонал Эдуард. – Гёл! До сих пор она мне часто снится в белом платье. Снится мне, что снова я влюблен…
- Но я не в белом платье. Я в шортах, - Ирина немного растерялась. – Вы кого имеете в виду?
- Вас, гёл! Вас. Вы – Ирина? Будем знакомы… А когда ее встречал я где-нибудь случайно, мне казалось слышала она… Я – Эдуард!
- Я знаю.
- Что ж поделать…
Ирина торопилась представить гиганта мысли Эрику. Тот меньше, чем через час спустится с наследниками в подземелье. Тогда до вечера придется носиться с гостем, а дело решено не будет.
С Эриком хоть и существовала предварительная договоренность, однако Ирина не могла представить себе, чем кончится их разговор.
Перед шефом проекта Эдуард Босановых предстал бронтозавром от советской, да что там – от русской науки. Не хватало только шапочки, какие надевают, сидя в креслах астрономы или европейцы, проникшие в Тибет. Эдуард плавно жестикулировал, смотрел на американца мудрым взглядом, говорил такие вещи, которых Ирина, как ни старалась, понять не могла.
А вот Эрик, кажется, понимал. Через минуту Ирина увидела – Эрик не станет возражать против участия монстра в проекте. Это было заметно по взгляду шефа, который теперь все больше устремлялся в окно или вовсе в пол.
Что такого было в их разговоре?
Звучали незнакомые имена, похожие на фамилии академиков – Шпаков, Альцгеймер, Касатиков. Резало слух отсутствие слов «технология» и «профессионалы». Удивляла мимика обоих – у Босановых то и дело взлетали вверх, на самый пиратский лоб, брови, отчего глаза его делались совершенно африканскими, у Эрика тоже брови пытались взмывать, только он после этого становился похож не на генетика, а на бакалейщика. Конечно, настолько, насколько Ирина представляла себе тех и других.
Если смотреть на все это сквозь затемненное стекло, как на солнечное затмение. беседа ученых мужей немного напоминала игру в нарды. Ирина часто могла наблюдать эту игру настоящих мужчин на утришском базаре.
Очень быстро Эдуард Босановых получил американское «добро», а Ирина получила указание во всем ему содействовать и «заниматься гостем». Выходя из кабинета Эрика, женщина с большим неудовольствием поняла, что ощущает себя не арт-директором, а кем-то другим.
- Вот так, моя прелесть, занимаетесь теперь Эдуардом Босановых, - этот перец, кажется, все понял лучше нее. – А свои дела по боку… Не беспокойтесь. Я могу быть ненадоедливым. Я каким угодно могу быть, каким вы захотите. Так… в сериалах в этом месте я должен вас объезжать, как одинокий мустангер кобылку а вы должны не даваться. Пропустим эту стадию. У нас столько интересной работы, что, право, жаль терять время. Ира, я вас для начала попрошу вот о чем…
Ирина сама не поняла, как в этот момент у нее в руках оказались блокнот и ручка. Эдуарда Босановых следовало конспектировать.
- Мне от вас нужны ответы на следующие вопросы. Первое - как вы считаете, население эр-эф – это неандертальцы или кроманьонцы? Или нечто третье?
- Потомки неандертальцев, вы имеете в виду? Так корректнее…
- Пусть, хорошо. Только не очень увлекайтесь этой корректностью, не морочьте голову… Далее – у неандертальцев существовал национальный вопрос или имел место, скажем, неандертальский плавильный котел?
- Хм…
- Пишите.
- Пишу.
- Каковы, на ваш взгляд, перспективы у щирого неандертальца в наше время?
- Щирого?
- Ну, вы поняли… Теперь надо сделать вот что. Это сегодня, к 19 часам. Предоставьте мне соображения, как, используя фестивальный ресурс, информировать страну и мир о том, что первое – пельмени – это старинное неандертальское блюдо. Любите пельмени?
- Вы серьезно?
- О том, что вы любите или о пельменях?
- Эдуард…
- Григорьевич. Прошу вас, воспринимайте все, что я скажу, буквально и серьезно. Иногда я люблю… буквально… Если надо будет несерьезно, я вам скажу. Итак, потом надо информировать публику о том, что Ив Монтан – неандерталец.
- Ив Монтан неандерталец?!
- И не он один. Я так думаю, что и Жан Габен неандерталец и Луи Де-Фюнес…
- Это невозможно!
- Ира, вы что заканчивали?
- Худграф Кубанского Государственного Университета. Луи Де-Фюнес это уже слишком…
- Беда с вами… Придется Эдику заняться переподготовкой кадров. Вы записывайте – надо дать знать, что Че Гевара – отпрыск древнего неандертальского рода.
- Че? Но почему не родная тематика? Почему французские актеры прошлого века, латиноамериканский революционер? Давайте наших кого-нибудь…
- Ирочка, с нашими и так все ясно. Это неинтересно. Разве что Юрий Мамин…
- Да как это может быть, это ни в какие ворота…
- Ира, это, как я сказал, до 19 часов, потом прошу вас со мной поужинать. Там и обсудим, что может быть, а что не может. Где у вас тут шикарный ресторан?
Ирина почувствовала, что значит «онеметь». Если это и был магнетизм, то весьма приятный и ненавязчивый. Решать ей ничего не надо было, только услышав про ужин, она знала, что согласна, даже, кажется, кивнула зачем-то. Это чудо, бог Солнца возвышался над ней, влек туда, куда сама она, похоже, ни за что бы не пошла. Краткое мгновение она словно бы оказалась в этой неведомой стране, где на каждом шагу наслаждение, и наслаждение запретное. И цветы, очень много цветов…
Со стороны, наверное, выглядело, что она затрудняется с ответом. Даже швейцар, наблюдавший, разумеется, сцену, (как наблюдал все происходящее в отеле «Неандерталь»), ничего не мог понять.
Эдуард ждал, прекрасно зная, что чувствует женщина. В глазах его переливалось Черное море, видны были паруса и безобидные далекие гребни волн. Так смотрит Посейдон на купающихся в его водах нимф, особенно на одну из них, нимфу Калипсо. С ней Эдуард сравнивал стоящую перед ним женщину. Высокую, красивую, смелую. Смелую в удовольствиях, это он видел. В Монголии, откуда он недавно вернулся после одного проекта, связанного с возрождением русской деревни, за такой невестой гонялись бы по степи не то чтобы бегом, а на самых быстрых скакунах. И неизвестно, поймали бы или нет.
- «Форт-Утриш», - наконец вымолвила Ирина.
- Это ресторан так называется? Пойдет. Ну, за дело? Да… вот еще что – надо чтобы завтра повсюду висело как можно больше портретов Пушкина. Как раньше в школе…
До самой роковой минуты Ирина ходила сама не своя. Ей это нравилось. Ей нравилось, что она не знает, как поступить. Нет, она, конечно, пойдет ужинать с Эдуардом - тем более, Альберт на этот вечер ее никуда не приглашал, как и всегда, впрочем – дело не в этом, дело в том, что дальше? Конечно, у этого баловня судьбы таких, как она множество. Очень может быть, каждый вечер в его постели новая женщина; как минимум половина из них – арт-директора.
Но она – не каждая, с этим невозможно спорить, ей и арт-директором быть было не по душе.
Хотя причем здесь это…
Как все же восхитительно ощущать, что собирается где-то рядом гроза. Сегодня небо было светлым – Айвазовский в хорошем настроении – но Ирина была уверена – где-то собирается гроза, начинают стягиваться тучи, обволакивая изнутри и ее. Меж туч уже бьют электрические разряды, еще совершенно небольно, скорее тонизирующее. Как теперь посмотрит на нее Альберт?
Плохую весть принесли менеджеры. Кто-то из них, она не запомнила даже, захлебываясь, рассказывал про катастрофу на шахте, а она не могла встать, не могла собрать мысли. В голове только крутилось дурацкое: «неформат».
Но это продолжалось короткое время. Потом стало больно. Ирина уже знала, кто пропал под обвалом. Пусть в отель еще не сообщили никаких имен.
Слезы?
Слезы сами пришли, она их не звала.
В коридорах, в холле суетились люди. Все в точности напоминало телевизионные репортажи с мест катастроф – ужас, бессмысленность, безысходность.
Или только она ощущала себя словно за стеклом?
Это было по ту сторону, а она здесь, где тоска и нечем дышать?
Ирина не сразу нашла в себе силы встать и идти, никакие мысли, что может быть, никто не погиб, или погиб, но не он – не помогали. Мысли были, надежды не было. Все свелось к проклятым волевым действиям, подходящим к ситуации.
Надежду в ней сумел пробудить Полковник. Он только что сам выбрался из пещеры, как оказалось, только затем, чтобы встретить спасателей. Ирина видела его глаза, очень глубокие, словно он принес в них на поверхность неизвестные пещерные пространства, видела закатанный рукав рубашки, испачканный чем-то, может быть, кровью, слушала его размеренный, отделяющий их от окружающей суеты рассказ.
Нет, Ирина не могла утверждать, что чувствует – они живы, сомнение оставалось. Наверное, внутренняя боль была причиной этого сомнения. Сомневаться сейчас не приходилось в одном – теперь придется быть сильной, очень сильной. Пока все не закончится.
***
Путь во мраке подземелья оказался ни на что не похожим. Кажется, так можно было передвигаться в космической пустоте, от звезды к звезде, только здесь звезды приходилось нащупывать руками.
Альберт очень скоро ощутил, что они сбились с курса. Если можно назвать курсом маленький источник света и тот клочок видимого мира, что отвоевывает свет у непроницаемой неизвестности. Вряд ли теперь они смогли бы вернуться к месту обвала. Несколько раз уже пещера расширялась до невидимых пределов, может быть, они оказывались в залах, не уступающих по своим размерам Залу Жрецов. Потом вдруг они начинали двигаться вдоль более-менее ровной стены.
«Ну и пусть, – повторял себе Альберт. – Пусть. Идем и все».
Он был уверен, что точно также думают все его спутники. В первую очередь Лена (ее он ощущал лучше остальных), а затем Арлекин, который сопел так, что его можно было принять за спасателя. Несколько неясна была позиция Давида Львовича (эмоциональная связь с ним отчего-то была несколько затруднена), но, похоже, и он мог вести себя весьма безрассудно.
Искали подземную реку или хотя бы ручей – не находили, пробовали уловить дуновение сквозняка – нет. Тишина давно сжала не только уши, но и голову. Свои голоса уже казались загробными. Странно, но окружающую черноту можно было увидеть только при свете фонарика. Если его выключали, перед глазами появлялось что угодно, только не тьма. Картины, возникающие в сознании, пока что были яркими, полными жизни. Но ужас уже подкрадывался.
Знаки нашли случайно, когда остановились покурить. Во время таких остановок обычно фонарик выключали – для будущих мертвецов огоньков сигарет вполне достаточно, но тут вдруг луч, прежде чем исчезнуть, скользнул по стене и высветил что-то не то, не пещерный пейзаж.
- Мне показалось? – сдавленно произнес Давид Львович.
- Артефакты! – подтвердил Альберт, боясь радоваться. – Включайте!
Было мгновение надежды, что это указатели, которые ставила команда Эрика, но нет – на стене пещеры они увидели нечто, сделанное явно не в эту эпоху и даже, может быть, не в этом мире.
Не человечки, а какие-то химеры вели на стене свой танец. Первобытный художник неизвестно сколько тысяч лет назад, может быть, десятки тысяч, нанес эти значки на стену, а теперь четверо несчастных смотрели на них в электрическом свете и не знали, как перенести разочарование.
- Письменность! Это письменность! – воскликнул Давид Львович. – Петроглифы.
- Не пишут там, как отсюда выйти? – Альберту менее всего хотелось сейчас совершать археологические открытия.
- Надо сфотографировать. Может быть, это важно… Это бесспорно важно. Посмотрите!
Но древние рисунки рождали в Альберте только раздражение:
- Что там? Ну, мамонты, антилопы, охотники. Впрочем, не похоже это на охоту. Мамонт как ведущий телешоу… В любом случае, не до того сейчас.
- Удивительно, какие краски! – восхищался Давид Львович. – Никогда не видел ничего подобного. Можно подумать, что художник рисовал какой-то другой мир… нечеловеческий.
- Так и есть. Он неандертальский мир рисовал. Я тоже вижу, - поддержала его Лена. – Не такой уж он первобытный, этот художник.
- Вы считаете, это сейчас сделали? Американцы?
- Ни в коем случае! Вы же видите…
Попытались осмотреть пространство вокруг рисунков – были надежды на железную дверь, на волшебную лестницу, способную вывести их из глубины пещеры.
Нет ничего… Камень. Здесь твои кости могут пролежать столько же, сколько лет этим рисункам. Их никто не найдет. Или найдут через тридцать тысяч лет. Альберт остановился и закурил еще одну сигарету. Предложи ему кто сейчас – давай, перенесемся наверх, в свет, так сказать, но друзья твои и женщина твоя здесь останутся, что бы он сделал?.. Не торопись с ответом, докури сигарету.
«А вот и нет, не надо меня никуда переносить. Здесь останусь, с ребятами.»
Алик не мог поручиться, что не сказал этого вслух. Видимо, начиналось сумасшествие. Особенно вот это – кто-то возьмет и здесь появится. Тем более предложит спастись…
Тем не менее, именно так и произошло. Далекий огонек заметили, похоже, все разом. Вокруг заиграли тысячи оркестров (кажется, играли нечто среднее между «Муркой» и «Одой к радости»), в оркестры вплелся вокал: «Спасатели!»
Они бросились навстречу огоньку. Никто не думал, что это могут быть террористы или неандертальцы-подпольщики.
Это действительно были спасатели, только какие-то странные.
Лена буквально застыла, увидев, что один из них в черной шляпе. Второй и вовсе походил на Юрия Шевчука. Только обвешанного альпинистскими аксессуарами, необходимыми для спасения людей под землей.
После первой радости, криков смеха, расспросов пленники невольно стали внимательно разглядывать пещерных странников. Не может быть, чтобы спасатель МЧС носил черную шляпу, тем более здесь, в условиях вечной темноты. Не говоря уже о том, чтобы быть похожим на Шевчука.
- Вы диггеры? – догадался Давид Львович.
- Нет, - был ответ.
- Тогда вы из ФСБ?
- Почему вы так думаете? Диггеры… ФСБ… Странная смесь.
- Точно! Вы диггеры из ФСБ! Больше некому. Вы же не можете быть искателями приключений. – Давид Львович фосфоресцировал. Ему удалось определить природу подземных обитателей.
Но действительность оказалась иной.
- Может быть, мы обитатели полой Земли? – спросили таинственные незнакомцы. – Знакома вам теория полой Земли?
- О чем это вы? Хотите сказать, что вы, как у Жюль Верна… у земного ядра греетесь? В такой шляпе?..
- Нет, мы просто ходим вниз головой, вот и на вас набрели.
- О, мы вам очень благодарны, мы вам, можно сказать, жизнью обязаны…
- Почему – «можно сказать»? Так и есть.
- Конечно. Я имел в виду, что…
- Оставим. Пустяки.
- Вы нас выведете на поверхность?
- Ну, разумеется! Для чего, по-вашему, мы здесь? Мы вас ищем… А вы нас за кого-то принимаете, не знаю… Извините, по глазам вижу. Вы нас за мистера Ливера держите?
Честно сказать, некоторое удивление спасенных можно было заметить не только по глазам – Давид Львович, тот, вообще, пару раз обошел своих спасителей по кругу, разглядывая их, словно это не его нашли, а он сам нашел в подземельях Большого Утриша затерянное племя пещерных жителей.
Еще более удивила всех просьба этих странных людей не упоминать их, рассказывая о своем спасении. Оказывается, в пещеру спускались не только люди Эрика. Причем спускались каким-то другим путем, минуя шахту. Ясно, что Эрик об этом не знал и, вообще, никто не знал – шахта дорогое удовольствие.
Грабители? Черные археологи? Альберт, Давид Львович, Лена переглянулись. Одни и те же мысли, похоже, пришли им в голову одновременно. И к Эрику относятся неплохо… Фамилия Эрика – Ливер.
- Понимаю ваше удивление. Но подождите… У нас к вам будут еще просьбы, – неизвестный в шляпе, конечно, заметил полные беспокойства взгляды. – Сейчас давайте идти. Путь неблизкий.
Альберту очень хотелось выбраться из пещеры, однако, очень быстро в нем стал просыпаться дух исследователя, исчезнувший после обвала. Хотя и до обвала, если вспомнить, исследовательский дух был у него весьма своеобразным.
Плохо, что этих товарищей не спросишь ни о чем – подземные жители! Черт знает что – ведь они могут быть не черными археологами, а террористами, экстремистами, наркодельцами! Черт знает кем могут быть. А может, менты? Или, как говорит Львович, люди из ФСБ? Может, уже началось следствие… Почему нет? Присматривают за Эриком, за пещерой… За сокровищем.
Как же они присматривают, если нам, наследникам отдают часть сокровища. Нет, здесь что-то другое. Таинственная организация.
Путь оказался крайне тяжелым. Несколько раз навешивали перила. Лена просила почаще перекуривать. Во время одной из остановок человек в черной шляпе сказал наследникам нечто такое, после чего обвал и подземный плен забылись мгновенно.
- Поверхность уже близко, там нам говорить будет некогда, - начал он. – Как я уже говорил, у нас к вам есть просьба. Прежде всего, что значит «у нас». Мы представляем здесь организацию, имеющую определенные цели. Как нам представляется, значительные и… позитивные (здесь Давид Львович сказал: «Ага»). От лица организации, пользуясь моментом, хочу предложить вам отказаться от наследства.
Сказав это, человек замолчал, заложил руки за спину и застыл, ожидая реакции. Альберт заметил, что у него хромовые сапоги.
«Странный наряд для космополита», - подумал. Что значит «космополит» в приложении к этому джентльмену в шляпе, Альберт в точности не знал. Космополит и все.
Молчание, конечно, получилось тягостное. Что тут скажешь? Видимо, такова цена спасения…
- Продолжу. Попробую объяснить вам, почему мы просим это сделать. Мы хотим, чтобы вы и других наследников убедили… Слушайте же, люди Земли!
Альберт услышал, сразу же посмотрел в глаза говорившему – похоже, денежки удастся сохранить! Остальные тоже посмотрели. Но нет – смешинки в глазах их спасителя указывали ясно – дело серьезное.
- Мы – общество защиты подлинной истории и культуры. Сейчас положение критическое для всей человеческой цивилизации – ну, об этом вы знаете, – Неандерталь воспринимается как в свое время Модерн, видится надеждой на выход из кризиса. Человек наконец-то начал всматриваться в себя, исследовать свою ДНК, а не искать причину своих бед на стороне – соседи, другие народы, коммунисты…
Но все не так, ребята. Дело даже не в эксплуатации неандертальца неандертальцем, хотя это само по себе способно погубить любые неандертальские инициативы. Особенно в исполнении современного чиновника. Вы получите свои деньги, уедете на Манхэттен или в Гоа, но один раз к вам постучится неандерталец в кожаной куртке, будьте уверены! Попробуйте докажите ему, что он пришел не за своим, а за чужим. Я бы не стал… Помните – дело Ленина живет и побеждает. Лозунг «грабь награбленное» - самое живое, действенное учение.
- Это понятно, - не выдержал Давид Львович. – Почему мы? Пусть неандерталец в куртке грабит новых неандертальцев. Тех, что страну приватизировали. Мы-то никого не грабили. И вообще, я не очень понимаю, причем здесь неандерталец в куртке или кроманьонец? Дело идет о деньгах…
- Вот! Вот о чем я хочу с вами поговорить. Дело не в неандертальцах или кроманьонцах, на самом деле. Это всего лишь новый этап в разделении человечества. Потом, когда он себя исчерпает, другое разделение придумают. На блондинов и брюнетов, например. А мы посмотрим в самый корень. Где, по-вашему, в человечестве проходит главное разделение, главная, так сказать, линия?
- Каины и Авели? – увидел линию Арлекин.
- Мы считаем иначе.
Ждали, что скажет Давид Львович. Альберт видел - есть мнение, что Львович знает.
Но тот только хмыкнул. Молчание – золото.
- Мужчины и женщины, - сказала Лена. Сказала очень тихо, но сразу стало понятно – именно такого ответа ждал пещерный человек.
- Да, мужчины и женщины. Здесь и проблема, и корень, и все на свете. Ничего никому никогда не удастся изменить, если смотреть не сюда, а в другое место.
- Но деньги-то наши здесь причем? Зачем нам что-то менять? У вас нет наследства, вот вы и меняйте.
- Вот мы и меняем. У вас есть шанс вернуть все на свои места. Шанс сделать историю. Рискните своей квартирой на Манхэттене, поверьте, вы получите гораздо больше.
- Этим не рискуют! – воскликнул Давид Львович. Вы пользуетесь тем, что нас завалило глыбами! И, кстати, у меня нет и не было никакой квартиры на Манхэттене. И в Москве у меня квартиры нет.
- Послушайте, просто послушайте. Ни я, ни организация не станет никого принуждать и ставить условия. Вы вольны прямо сейчас встать и идти куда хотите.
- Надо подумать.
- Если серьезно, мы просим вас сейчас об одном – выслушать. Имеем мы право на такую просьбу? Итак, нам не деньги ваши нужны, наша организация располагает необходимыми средствами. Нам нужно, чтобы вы обратились к народу, нужно, чтобы вы сделали жест.
- К какому народу? – это опять был Давид Львович. – Я не понимаю вашу терминологию.
- Вы обратитесь во время телешоу к населению эр-эф с изложением позиции нашей организации. Вы откажетесь от наследства не в пользу кого-то, а для пользы дела. Чтобы вас услышали. Неужели вам самим хочется быть неандертальцами?.. Это не война, не подрыв газопровода, не захват заложников. Это спокойное изложение взгляда живых людей, мыслящих людей. Я уверен, Давид Львович, что вы сейчас меня услышите. И вы, Альберт Александрович. И вы, Леонид Николаевич. И, конечно, вы, Елена Викторовна. Пора нам начинать новую эру. Пора повернуться от мужской власти к власти женской, если хотите, к матриархату. Преодолеть то чудовищное искажение, что образовалось тысячи лет назад. На троне снова должна быть Матушка-Екатерина. Иначе человечество свалится в пучину такого мрака, по сравнению с которым все, что мы видели до сего дня – Венецианский карнавал, не более. Вы заметили, какие стали машины у современных мужчин? Это предел. Они едут прямиком из царства мертвых…
- На живых и мертвых еще человечество делится! – неожиданно воскликнул Арлекин.
- Да, но… В такие глубины я не могу погружаться. Николай Васильевич Гоголь, к сожалению, не состоит в нашей организации, где-то кочергой мешает в печке… Да. Пока ограничимся тем, что будем думать о живых. Автомобили… А шеи? Вы видели их шеи? Понятно, что выя должна быть крутой, но не до такой степени!
- А как измерить индекс крутизны?
- Не будем сейчас об этом. Земля должна закрутиться в ту сторону, в которую должна. Та, кто рождает жизнь, та должна этой жизнью и властвовать.
- Но женщины и мужчины равны в правах!
- Иллюзия. Мужчины продолжать жизнь не могут, вот и занимаются всякой чепухой вроде владычества, подчиняют себе остальных и все такое… Это от пустоты…
- Что ж, мужчин надо уничтожить?
- Вот пример типично мужской психологии. Уничтожить… Первое слово – уничтожить.
- Так куда им – на курсы кройки и шитья?
- Почему бы нет? Смотрите на себя – у вас, что не связано с шашлыками, властью, бильярдом и лавэ , так сразу – курсы кройки и шитья. Между прочим, я тоже мужчина и не могу знать, как правильно поступить с властолюбием самцов… Тоже – только уничтожить из а-гэ-эс семнадцать. Великая Мать решит…
- Кстати, почему вы, мужчины, этим занимаетесь? Вы же не женщины!
- Во логика! – подземный революционер хлопнул себя по бедрам, как стопроцентный американец. – А нам нравятся женщины.
Разумеется, такая сентенция встревожила Давида Львовича. Он-то полагал, что женщины нравятся только ему. По крайней мере, по-настоящему нравятся. Он сказал об этом, снова намекнув, что причем же здесь деньги.
- Вы скажете публике, что вместо бессмысленных поисков ДНК неандертальцев нужно искать ДНК Праматери человечества! – продолжал джентельмен в шляпе: - Вы не знаете, но есть очень серьезные основания считать, что она здесь.
- Кто? Праматерь?
- Скажу вам больше. Это уже не основания. Лицо, ведущее свой род прямо от Праматери человечества находится сейчас на Утрише.
Все застыли, пораженные услышанным. Дело, разумеется, было не в Праматери. Дело было в том, что спасенные ощутили - денежек им не видать.
Спаситель выдержал паузу, затем произнес:
- Ладно… Я сказал вам достаточно. Вам надо выбираться наружу, вы и так измучены… гипотермия… Полагаю, я могу рассчитывать, что все это останется между нами? Какое-то время?
***
Да, теперь четверо наследников смотрели друг на друга иначе. Старались, наверно, распознать лицо, приближенное к Праматери.
- Я, конечно, в восторге, что мы спаслись, но хотелось бы таки денежки получить. Я не совсем понял, что хотят от нас эти люди, - начал Давид Львович, как только люди из пещеры проводили их наверх и удалились, сняв с глаз наследников повязки.
- Так и хотят, чтобы мы денег не получили, - объяснил ему Арлекин, вернее Леонид Николаевич.
- С вами трудно не согласиться. А Праматерь, Великая Мать, что это значит? Они намекали на изменение государственного строя? У нас что, скоро монархизм… то есть матриархат будет? Елена Викторовна, вы об этом ничего не знаете?
- Честно сказать, не знаю. Но интересно.
- Ага.
«Ага» относилось к географическому положению спасенных и, надо полагать, к пейзажу ночного моря. Была ночь, они стояли у кромки скал. Отеля «Неандерталь», котлована, шахты нигде в обозримой близости не наблюдалось.
Альберт сразу понял, где они находятся, но он молчал, его тяготило происшествие, да тут еще вернулись мысли о крови…
Его спутники озирались по сторонам, пытаясь понять, в какую сторону им теперь двигаться. Они находились в одной из бухт, где не видно маяков ни на Малом ни на Большом Утрише. Если бы не Луна и звезды, вполне можно было бы думать, что стоишь на берегу одного из подземных морей. А в теорию полой Земли поверить проще простого. Если тебя спасли из Большой Утришской пещеры.
Альберт рассказал, что это место называется Партизанская щель и что идти им до Утриша километров семь. Известие не понравилось наследникам. После всего пережитого поверхность Земли казалась раем, где уже никуда не нужно идти, а все проходит само собой. В том числе отель с номерами и ванной.
До номеров с ванной они добрались вконец измученные. Семь километров по берегу, по камням оказались не самым главным испытанием. Сигареты пришлось выпрашивать у медиков и спасателей. Они сигареты не давали, норовили набросить на плечи одеяла. Какая-то крайне активная женщина собиралась проводить с Альбертом антристрессовую терапию, Арлекина унесли куда-то на носилках. Елену стало не видно из-за облепивших ее мужчин, одни спины были видны с надписями «МЧС», «ОМОН» и «Разминирование». Давидом Львовичем и вовсе занялась реанимационная бригада. Он успел только шепнуть, что когда удастся бежать, ждет Альберта и всех у себя в номере. Обменявшись взглядами, поняли, что этой ночью им необходим коньяк.
Отбиться от спасателей и психологов удалось довольно быстро. Швейцар с поклоном отворил Альберту двери. Надо было спуститься в бар и купить сигареты. Рассчитываясь, Альберт равнодушно думал о том, что его деньги побывали с ним под землей, чуть не в царстве мертвых, а сейчас гладко падают на стойку, чтобы навсегда исчезнуть неизвестно где.
Ну и что? Ничего. Сейчас для Альберта «ничего» было главным словом, единственным. Чувствуя среди привычной обстановки бара, что устал совершенно ирреально, Альберт повернулся было, чтобы идти, но вспомнил о коньяке.
- Дайте бутылку коньяку… Нет, не этого, дайте нашего. И лимон… Не надо резать…
Никто из них не думал сейчас о том, что их связывало: обвал и блуждание в пещере, сигареты, которые делили поровну, Великая Мать… Ночь, гостиничный номер, бутылки коньяка на столе – среди этого хорошо было просто сидеть и молчать. Не хотелось, чтобы кто-нибудь еще пришел сейчас.
Альберт полчаса назад встретил в коридоре Ирину. Увидел ее глаза.Так смотрят на живого мертвеца.
Мертвеца, которого любят.
Любили.
- Что ты на меня так смотришь?
- Ничего. Рада. Как ты?
- Нормально. Извини, я пойду. Устал.
Губы ее вздрогнули. В глазах мелькнула грусть, словно Альберт чем-то обидел ее. На мгновение самому стало грустно. Кажется, он даже захотел остановиться.
Наверное, с этого момента Альберт ждал, пока кончится ночь, оглядывая стены, предметы, потолок в номере Давида Львовича, убеждаясь, что это не пещера. Но не было никаких гарантий, нужен был утренний свет. О том, чтобы лечь и уснуть даже не думал – утро можно было упустить, проснуться в пещере.
Впрочем, Альберт давно уже лежал на ковре. Напротив, на постели расположилась Лена. Поза ее была такой, будто уже не осталось секретов не только между ней и Альбертом, но и между ней и другими мужчинами.
Но встречаясь глазами с женщиной, он видел – секреты еще есть.
- Кто же эта Великая Мать, новая императрица? – спросил Давид Львович.
- А я вообще не понимаю. Если у всего человечества одна мать, то значит все мы родственники… - начал Арлекин.
- Родственники…
- Нет, я о том, что ДНК у нас одно и то же, близкое, по крайней мере. Как же тогда они выделили кого-то одного? Кого-то одну?
Давид Львович махнул рукой, Альберт сделал бы то же самое, если бы мог шевелиться, Лена загадочно улыбалась.
Коньяк давно перебрался со стола на ковер, у каждого теперь была своя бутылка – чтобы не тянуться. Поначалу Давид Львович галантно наливал Лене в рюмочку, потом окончательно перебрался поближе к креслу, но не сел в него, а привалился рядом. Похоже, он тоже не верил до конца, что они не в пещере.
Альберт хотел ускользнуть от этих мыслей, надеялся на коньяк, но не получилось. Наоборот, коньяк прояснял разум, чтобы тот, гад, формулировал вопрос за вопросом: «Получишь ты свои деньги или нет?», «Кто ты теперь, потомок неандертальских владык, или… или…», «Что значит история со сдачей крови?», «Меня подставляют или это просто паранойя?»
Потом и ответы стали появляться, все неприятные. Конечно, тебя подставляют. Ладно, если бы только кровь, может, действительно, ошибка, которую и скрыть можно было, но обвал? Кто эти люди в пещере? Зачем-то они тебя вытащили?
Денег ты теперь не увидишь. И, вообще, как можно было рассчитывать, что кто-то даст тебе такие деньги? Натуральное помутнение рассудка. С момента получения письма… Даже раньше. Как ты мог, вообще, попасть в эту историю? Взял бы тогда, выпил коньяка и посмеялся бы над письмом. Был бы нормальным бизнесменом. А теперь ты кто?. Неандерталец? Черт…
Это было самое главное, это давило. Неизвестно еще, что выяснится с этой Праматерью. Не могу я быть теперь неандертальцем. С любой стороны не могу. Кто же я тогда?
Вот от этого вопроса Альберт хотел убежать. Куда угодно, хоть к Праматери, хоть под ковер. Но под ковер лезть было как-то слишком, надо было скрывать свои мысли.
«Что ж… из неандертальца обратно в русские, другой дороги нет», - сказал сам себе Альберт и почувствовал, что появляются силы для еще одной бутылки коньяка.
***
Чувствовалось, за то краткое время, что они находились в плену у пещеры, на Утрише и, вообще, в мире что-то изменилось. Как-то вдруг в обществе выкристаллизовался идеал настоящего неандертальца – человека будущего, гармонично развитого, с прекрасной наследственностью и стильной прической. Удивительным образом он совмещал в себе армейскую выправку, суровую самодисциплину с манерами футбольной звезды. Он пел на эстраде, ставил на своем ранчо «Гамлета», по уик-эндам выталкивал обратно выбросившихся на берег китов и содержал на свои средства вполне соразмерный балет.
А средства у него имелись немалые, хоть и непонятно откуда. Известно было только, что он выращивает сою.
Сам собою родился в обществе новый неандертальский стиль – золото на голубом, загородные дома из китовых ребер и металлопрофиля, божественная завершенность античной скульптуры в сочетании с индивидуальным округлым животиком, к которому, честно сказать, уменьшительно-ласкательные слова и действия вовсе не подходили.
А про скульптурные чресла и говорить нечего – античность осталась далеко позади.
Люди, наконец, поняли, как на самом деле выглядел обитатель потерянного рая. Это интеллектуально возвышенный самец, приближающийся в своей стоимости как минимум к миллиарду долларов США. В этих пределах возможны были некоторые вариации.
Неандерталец обладал знаниями в области самых смелых нанотехнологий, был настоящим аристократом в равной мере в сфере духа и в сфере потребления, пил брют и завоевывал золотые медали на Олимпиадах.
В термах читал Овидия на латыни, приезжая в родное село пил самогон с мужиками. Поговаривали, что он суфий, хотя его видели и в мечетях и в церквах и в синагогах. Он в равной мере ложил на все с прибором (очень изысканно), был патриотом и гражданином мира. Да, в Тибете его тоже видели, но этот момент пока окутан тайной.
Теперь считалось особым шиком есть макароны костяной иглой и быть похожим на Энтони Куина. Кажется, начиналась эра нового неандертальского кино, на Утрише обещали организовать целый кинофестиваль, самую свободную площадку для мастеров Старого и Нового света. Интересно, что по данным интернет-голосования лучшим фильмом, посвященным первобытной культуре был признан фильм Стэнли Кубрика «Цельнометаллическая оболочка».
Элита тоже шевелилась. Теперь по-настоящему стильными считались похороны в каменоломне Форбс в Гибралтаре. Элитные гробы были признаны кичем; престижным стал только склеп из камня Геркулесовых столпов, лучше всего из пещеры, где находился жертвенник древних финикийцев.
На Утрише с этим было полегче – в котловане уже началась заготовка материала для склепов самого высокого класса.
Сам Утриш тоже изменился. Побелили к шоу все деревья, в том числе можжевельники. Прибавилось баннеров с изображением Пушкина, на базаре не хватало места для сертификатов качества – их стали вешать на торговцев. Обсуждался проект Нового Утриша – плавающего города для VIP-персон, который проверенные ФСБ дельфины должны будут отбуксировать в другие моря, на экватор или в Антарктиду.
Наследники не знали, что за этим стоит полная энергии фигура Эдуарда Босановых. Именно он решил наполнить утришский фестиваль подлинным всемирно-историческим содержанием. Или хотя бы донести до мира это всемирно-историческое содержание.
Сам выступал по телевидению. Проводил ежедневный брифинг, куда ангажировал ведущих специалистов в области профессионализма, а также в более узких областях – знатных историков, культурологов, политологов, кутюрье и, разумеется, звезд шоу-бизнеса.
Пришлось не сходить с экрана. Эдуард Босановых теперь постоянно был почти во всех репортажах. А если его там не было, это считалось знаковым событием, пресса сразу выдавала сотню версий происшествия. Вот Эдуард Босановых встречает делегации ветеранов молодежных движений, прибывших на Утриш для участия в шоу, вот он на островах Отчаяния строит себе дом из метеоритного камня, вот он из внебюджетных средств спасает ребенка, которому требуется дорогостоящая операция.
Утром он проводит занятия с наследниками, посвящая их в тайны древнейшей донеандертальской истории, днем летит в Брюссель утрясти кое-какие вопросы в НАТО, вечером на брифинге показывает журналистам карту Европы с местами наиболее крупных сражений между неандертальцами и кроманьонцами. Не со всеми, конечно. Только с теми местами, которые пока что удалось обнаружить ученым.
А вот в выпусках новостей нет Эдуарда Босановых.
Ага…
Сразу в интернет.
В интернете тревога – инсайдерские источники сообщают – на утришском шельфе скоро обнаружат крупное нефтяное месторождение, «что уже сейчас вызывало скачок цен на черное золото».
«Большая Утришская пещера, на самом деле, продолжение Новоафонской».
«Северная Корея вновь размораживает свою ядерную программу.»
«Эдуарда Босановых, находящегося с визитом во Владивостоке, жалит медуза во время купания».
И так далее.
Словом, суеты хватало. Шоу приближалось, но Альберту иногда казалось, что оно уже началось. Они с Львовичем по собственному признанию, не «просыхали». Надо было успокаивать нервы, тем более, что каждый день приходилось тратить по нескольку часов, отвечая на вопросы разнообразных следователей и каких-то главных специалистов. Их интересовали подробности путешествия по подземному миру. Один раз вышли морем на катере в Партизанскую щель – искать новых вход в пещеру. Было весьма неприятно врать следователям, но спасало то, что те ничему и так не верили, только устремляли свои глазки, как им казалось, до дна души спасшихся наследников.
Ха, дно души у каждого из них было столь темным, что заглянуть туда было не под силу даже следователям по особо важным делам. Пусть те считали, что это не так, люди, побывавшие наследниками неандертальцев, видевшие этот мир глазами репрессированного человечества знали – настоящего неандертальца мент не расколет.
Вход в пещеру, разумеется, не нашли. Это не могло произойти даже случайно. Таинственные незнакомцы в ту ночь как следует поводили наследников по горам. Экспедиция обнаружила только следы капища неизвестных язычников и стоянку саксофонистов, которые задержались здесь с августа.
Саксофонистов хотели задержать до выяснения и доставить в Большой Утришский спецприемник, но, к большому удовольствию правозащитников, (в которых вдруг превратились все без исключения наследники, даже Альберт), ограничились допросом на месте.
Давида Львовича назвали экстремистом за то что он чуть не выпал за борт на обратном пути. Конечно, не только за это. Давид Львович оказался самым горячим правозащитником, причем с троцкистским уклоном, настаивал, кроме того, на том, что является лучшим саксофонистом и, соответственно, экспертом в области полифонии с импровизацией.
Посиделки неважно на нем сказывались. Ночные застолья почему-то стали постоянными. Отель «Неандерталь» в этой связи стал напоминать Давиду Львовичу Кремль в лучшие годы. Чьи лучшие годы, Кремля или его, Давида Львовича, он пояснить отказался. Иногда такое с ним случалось – он замолкал на полуслове, начинал смотреть в пол. Окружающие чувствовали в такие минуты – на них сердятся.
Следователи только махнули рукой, когда буйная орда наследников сошла на берег. Следователи не понимали, что такое настоящий неандерталец. С Эриком было потрудней. Он понимал. А пещера интересовала его побольше, чем прокуратуру.
Он тоже приглашал наследников на беседу, подолгу расспрашивал, пытался рисовать маршрут. Чтобы от него поскорее отделаться, Давид Львович рассказал про древние рисунки, увиденные в пещере, показал на сотовом телефоне фотографии.
Это было ошибкой.
Кто бы мог подумать, что рисунки первобытного художника так заинтересуют генетика? Львовичу пришлось лишних часа полтора заниматься искусствоведением, а он хоть и был, в числе прочего, крупнейшим искусствоведом улуса Джучи, но как раз торопился куда-то, были дела, так что в номер пришел вконец уставший, задерганный, купив вместо того, чего надо, коньяк «Арарат». Кстати, Львовичем он был теперь только когда находился где-нибудь в другом месте, теперь между товарищами по несчастью он был просто Давид. То есть не «просто Давид», а Давид.
Смелые параллели Арлекина, находившего в этом имени и в самом его обладателе библейские корни, не очень волновали Львовича. Альберт знал – здесь нужно другое. «Лотман». Вот, что по-настоящему задевало этого человека, зажигало огонек.
Альберт и сейчас затеял разговор о Лотмане, как только увидел, в каком состоянии Давид вернулся от американца. Давид бросил на стол пачку фотоснимков так, словно это были компрометирующие материалы, не отвечая никому, принялся искать какие-то «аксессуары».
Но то ли аксессуары были так себе, непонятные, то ли Львович не знал, что, собственно, он ищет, через некоторое время его удалось успокоить, намекнув, что нужно просто взять и выпить. К тому же вряд ли что-нибудь можно было найти в номере – в последнее время вещи трех мужчин так перемешались, что думать, например, об отъезде и связанных с этим сборах стало просто невозможно. Теперь отель «Неандерталь» было проще взять и снести. Мало того, среди вещей попадались даже такие, какие могли принадлежать только Елене. Только ей, да.
Троицу стал побаиваться даже швейцар, не говоря уже о почетном карауле, который вдруг, ни с того ни с сего, стал нести круглосуточную службу у входа в отель. Друзья не знали, что это были бойцы спецподразделения «Итуруп», чемпионы по панкратиону, привезенные Босановых с Дальнего Востока для популяризации неандертальских «идей».
Пьяниц занимали совсем другие идеи, те, о которых Босановых по какой-то дикой несправедливости не знал совершенно. Эдуард Босановых напирал на древнюю мощь, на блеск, на каменный топор, а у друзей за паленым коньяком, настоянным на янтаре, шел поиск совсем другим материй – тонких, неуловимых и даже, кажется, непознаваемых.
Искали л и ц о. Искали женщину. Естественно при этом, в силу своих возможностей, переходили на французский язык. К счастью для автора возможности эти были невелики, так что трое друзей, произнося «ф а м м» быстро возвращались к русскому.
- Может, Лариса? – рассуждал Арлекин. – Сказки для детей пишет, девочка очень красивая…
- А что, сказки для взрослых бывают? – подначивал его Альберт. Он сам видел, что стал в последнее время какой-то «тривиальный». Почти как Полковник.
- А ты не знаешь? Плохо то, что сказки разные…
Лариса, действительно, могла быть той, кого они искали. Она тоже находилась в числе наследников, но ни разу не участвовала ни в одном корпоративнике. Никто ее толком не знал.
Загадочная, как сказки, что она сочиняла (никто из наследников, опять же, ее сказки не читал, но все относились весьма уважительно к ее занятию, сами удивлялись), веселая, непринужденная – это вместе с загадочностью! – да, она могла быть л и ц о м.
Однако образ, рисуемый в сознании всех трех товарищей был-таки несколько более объемным. Им виделась матрона. Они не знали, имеет ли Лариса детей, ее хрупкость казалась весьма далекой от того, что виделось за словом Праматерь.
Более подходящей кандидатурой было Нонна Борисовна. Она не участвовала в шоу, не была наследницей. Но, товарищи, это же была дама! Она появилась на Утрише после обвала, вместе со следователями. Чем-то она напоминала и сам обвал и, пожалуй, саму Большую Утришскую пещеру.
Давид Львович, когда увидел ее впервые, думал, что напоролся на земную ось. Застыл на месте, забыв, что идет есть яичницу, признался потом, что ждал, как сейчас немедленно наступит «послезавтра» или такое же американское кино.
Вот это Великая Мать, так Великая Мать! Ну и что, что она работает в милиции? Это даже очень неплохо, так замаскироваться. Жизнь и мимикрия, по уверению Давида, друг от друга неотделимы, как Большой от Утриша. Один его знакомый, рассказал знаток мимикрии и жизни, так тот и вовсе трудился чиновником, а сочинял дома продолжение «Щелкунчика».
Но Альберт и этому не верил. Не про чиновника, нет… Что ж, «Щелкунчик-2», это бывает. Даже если Нона Борисовна – наследница Великой Матери, лицо приближенное, то ему такая Великая Мать не нужна. Не хотел Альберт жить в мире, где такие Великие Матери.
Он не хотел жить в мире, где вот так устроено, что ему самого себя приходится обманывать.
Кровь…
Действительно, что это за мир?
У меня есть сердце, а у сердца тайна, и кто кого обманывает, непонятно. Сердце, разум или еще что. По крайней мере, разум точно фиксирует моменты, когда вдруг осеняет, что лжешь самому себе. Черт с ними, с деньгами, черт с этой неандертальщиной, как дальше жить, если завтра снова куда-нибудь позовут? Словами «наваждение», «бес попутал» раз-другой отделаешься, а что потом?
Позвать могли. После пещерной встречи очень в это верилось. Они и собирались по ночам все вместе, потому что ждали, когда за ними придут.
Как это всегда бывает, пришли. В дверь постучали, сразу стало ясно – это не горничная.
В номер вошли хмурые люди в следующем порядке: Нона Борисовна, Эрик, затем Полковник, заметно чем-то встревоженный.
Альберт подумал, что сейчас их будут ругать за пьянку, даже успел улыбнуться, укоряя себя за плебейский стиль мышления. Но действительность оказалась менее грубой. Генетик с милицией и полковником пришли поговорить об искусстве.
Неизвестно, что думал по этому поводу Леонид Николаевич (которого даже Нона, не запинаясь, называла Арлекином), но Давид точно им не поверил. Его лицо приняло столь скептическое выражение, что будь на месте Нонны Борисовны менее опытная дама, она тотчас бы разочаровалась в выбранной профессии.
Есть рисунок, на нем мамонт, потом приходит милиция и задает вопросы – кто в это поверит? Получается, дело в значках, петроглифах, как сам Давид их назвал.
Альберт приготовился послушать интересный разговор, он успокоился, когда понял, зачем пришла к ним делегация – о первобытной живописи и, тем более, о письменности он не знал совершенно ничего. Позиция восхитительная для пьющего человека.
Кто такой мамонт всем известно, но далее пошли такие термины, что Альберт перестал улавливать смысл происходящего. Каблограмма, Шомпильон, Фетский диск…
Точно не увидишь свои деньги.
Вернее, чужие.
Казалось, Эрик хочет выяснить, а не перевел ли кто из наследников текст, который вроде бы был зашифрован в рисунках. Все вертели в руках фотографии, вспоминая, видели ли они что-нибудь подобное. Арлекин беззвучно шевелил губами, видимо, вчитываясь в древний текст.
Альберт поначалу тоже хотел поучаствовать в переводе, посмотрел фотографии, решил было извлечь смысл из контекста, привлекая собственную интуицию, - у него вдруг резко улучшилось настроение – но быстро забыл об этих намерениях. Тогда, в пещере он, оказывается, не увидел ничего – такие рисунки просто так не пропустишь.
Из серого фотографического тумана выплывал прямо на Альберта мамонт, живой, живее многих существ, что бродят по коридорам отеля. Мамонт улыбался – Альберт видел это своими глазами – а бивни его изгибались так плавно, как не нарисует ни один современный художник, разве кто-нибудь из Черной Африки, кто еще помнит старые времена и знает, что такое красота на самом деле.
Альберта вдохновил контраст между улыбкой мамонта и озабоченностью мистера Ливера – создалось впечатление, что жизнь не дерьмо и в ней еще остались тайны.
Странные символы, окружавшие существо, несомненно, скрывали в себе некую информацию, только Альберту показалось, что совершенно ни к чему их разгадывать. Символы были равнодушны к читателю, в этом их можно сравнить с египетскими иероглифами. «Мы есть, и все на этом, - говорят иероглифы. – Те, кто пытается нас прочесть, занимается делом, не имеющим к нам отношение. Ауфвидерзеен».
Примерно то же говорили Альберту пляшущие человечки из пещеры. Здесь, правда, были не только мамонт-патриарх с человечками, были другие знаки. Отчетливые крестики. В кино такие крестики ставят на финансовых документах боливийские крестьяне из высокогорья, а в реальности – некоторые соотечественники спортивного телосложения. Солярные символы, напоминающие слово «ноль». Змеи…
Альберту нравились древние рисунки, но он предпочел смотреть не на них, а на Нону Борисовну. Стоило направить на нее взор, как сразу возникало физическое ощущение погружения в некий океан, охарактеризовать который лучше всего могло слово «влажный». И «бесконечный». Океан таил в себе угрозу, но что за мужчина, который испугается угрозы? Еще Одиссей смело устремлялся в такие моря…
Но Альберт, нащупав энергетический поток, идущий от густых черных волос женщины, видел – не родился еще тот мачо, который сможет противостоять на равных Ноне Борисовне, из любого мачо она быстро сделает жалкого дамского угодника. Не нужна ей для этого камера Большого Утришского изолятора, все по-чистому – только постель.
***
Альберт сидел в холле, листая старый имперский журнал «Сельская молодежь». Номера этого журнала, а также других, не менее экзотических, лежали веером на низеньком столике эпохи НЭПа. Альберт как нельзя лучше ощутил абсурдность чтения научно-познавательных статей, абсурдность всего происходящего, включая весь отель «Неандерталь», своего присутствия здесь, а также абсурдность материалистически-угнетающей структуры Вселенной.
Огляделся, ничего не видя, утверждая собственное одиночество. В далеком блеске пластиковой роскоши, в конце коридора, сновали люди, многие из них – обслуга.
Да, он один здесь противостоял абсурду.
Альберт, исполнившись благотворного отчаяния, принялся размышлять о проблемах материнства. После известных событий он часто размышлял на эту тему. Минута-другая и он уже думал о материнстве как таковом. Внешне это проявлялось в едва заметном смягчении обычно резких черт его лица, рассеянном и уязвимом взгляде. Вообще он сейчас выглядел так, что, наверное, на него хотелось набросить сачок, как на бабочку или просто забить камнями, как лягушку. Сам себе он казался игрушечным медвежонком. Понятно теперь, почему Нонна так странно на него смотрела. Понятно.
Дичь продолжалась, в руках оказался журнал «Химия и жизнь». Альберт почувствовал, что искусственный мех, защищавший его тело съела моль, глаза-пуговицы повисли беспомощно на ниточках, а внутри… внутри нет ничего. Вата. В этом состоянии его и наша Лена, забрала куда-то. Только покидая холл, Альберт сообразил, что абсурд отеля «Неандарталь» - ненастоящий абсурд. Деланный чьим-то пальцем.
На стене он увидел более чем заметный гобелен с ненастоящим же тигром, какие бродят в домах алкоголиков и прочего избыточного населения. Такая тигра не может иметь имя Шерхан. Киплинг и наш, советский Маугли не позволят. И вообще, тигр на голубом… Но оказалось, что это не абсурд, а сюр, не более. Причуда дизайнера. Сюда бы еще ленинский бюст, да побоятся. Нет такого дизайнера, чтоб не побоялся.
В ресторане, где они очутились, Альберту стало так же пусто, как и в холле отеля «Неандерталь». Есть не хотелось, кажется, даже пить не хотелось. Альберт подумал, что это какая-то разновидность легкой депрессии, вызванная интенсивной подготовкой к шоу. Хорошо, что рядом была Лена – можно смотреть на нее и думать о материнстве.
В самом деле, почему бы Лене не быть Великой Матерью? Очень даже возможно. И то, что она была с нами в пещере, подтверждает такое предположение. Поближе к сокровищам, поближе к тайнам. Если у неандертальцев были сокровища, то у Великой Матери тем более.
Лена, словно ужаленная подозрениями своего партнера, вдруг выронила из рук сумочку, та шлепнулась на скатерть так ловко, что высыпалось все ее содержимое. Мало того, сама сумочка, как маленький крокодил вцепилась в стол, застыв в этой самой естественной для себя позе.
«Сейчас будет все глотать обратно», - подумал Альберт.
«И это я, женатый человек!.. Жена, с которой учились еще в школе… Что со мной случилось, что за Неандерталь?»
Сердце так сдавило, неизвестно еще, что бы он сделал. Мог вскочить и убежать. Мог даже не вспомнить о том, что надо платить по счету. Оставил бы Лену в интересном положении. Нет… скорее всего просто стал бы курить сигарету, сразу за ней другую… Первый раз сердце хватает, что ли? Первый раз грустно?
Альберт уже привык к тому, что все время что-то случается: обвал, милиция в номере, археологические открытия. Когда зал ресторана вдруг затих, когда все лица вытянулись и глаза стали широко открытыми глазами, Альберт спокойно развернулся на стуле – ну, что там еще?
Если бы в ресторан вплыл виман – летающий корабль древних неандертальцев, то это, как говорится, произвело бы меньший эффект. Виман и виман, тут коньяки по тысяче зеленых за бутылку.
Но в ресторан входили Эдуард Босановых и его спутница – ослепительной красоты женщина, спустившаяся сюда, на Утриш с Олимпа. Альберт даже не сразу узнал ее, думал, это не Ирина, а неизвестная мировым средствам массовой информации принцесса. Дочь Великой Матери, к примеру.
Ирина выглядела, как невеста, взгляд ее обещал публике очищение, в то же время одаривая всеми мыслимыми наслаждениями любого, кто не побоится прямо сейчас в эти глаза заглянуть. Эдуард Босановых вращался вокруг нее, как бильярдный шар из слоновой кости, умудрялся ступать так важно, будто на самом деле был мраморным слоником и только что покинул свой пьедестал в Музее искусства Востока.
- Ага, - сказал себе Альберт, вспомнив Давида Львовича. – У такого под белым пиджаком маузер.
Он обрадовался, увидев Ирину. Возможно, так сказалось на нем всеобщее оживление и душевный подъем, охватившие ресторан с появлением роскошной пары.
Ревность?
Альберт усмехнулся – только что думал о жене и, вообще, сижу с Леной…
Оркестр заиграл балканскую разновидность туша, метрдотель, мужчина плотной конституции, с залысинами, забегал вокруг Ирины и Босановых, усаживая гостей. Эдуард приветствовал публику легкими поклонами и царственными взмахами руки. Его византийская улыбка, надвинутая на плотоядный взор, не оставляли сомнений – сейчас он закажет жареного кракена.
Так и есть – даже меню не стал смотреть. Меню взяла Ирина, тотчас ее глаза появились над вишневой обложкой и посмотрели прямо в его, Альберта, раздерганные внутренности. О, это был обжигающий взор! Чтобы не дать пищу алчной ресторанной ауре, этим людоедским присматривающимся взглядам, Альберт спрятал глаза в пелене интерьеров. Там, в стороне, где сидела Ирина с Босановых тоже перестала сверкать, теперь оттуда чувствовалась сосредоточенность, там выбирали яства.
Альберт весьма ясно ощутил себя чуть дымящимся блюдом, которое когда-нибудь возьмут и съедят. Вот он, лежит, покоится, а вокруг зелень, овощи, соус, маслины. «Это Босановых, людоед, ест таких, как я, - решил Альберт. – Захочет – съест меня». Потом вдруг появилось сомнение: «А, может, меня хочет съесть вовсе не он, а… Ирина? Ей же нужно питаться. Что здесь такого, женщина берет и поглощает мужчину. Это жизнь. Такими сюжетами полнится искусство. Или, может, она меня хочет съесть на энергетическом уровне, не зря же я как вареный рак себя чувствую. Они с этим типом энергетические вампиры, питаются Альбертами.
Или, может, дело совсем не в Ирине, а в жизни вообще. Может, прав Лимонов, пишущий в изгнанье, на острове Змеином, труд, где доказывается, что человечество и создано как пища для кого-то, для каких-то элитных инопланетян?»
Альберт снова встретился глазами с Ириной и мгновенно успокоился. Мысли о людоедстве исчезли. «Это все полковника штучки… Это он сегодня опять рассказывал разные бредни про рестораны для людоедов в Москве и публичные дома с детьми».
Каким-то невероятным образом перед Альбертом оказалась тарелка с фасолью. Неужели он ее заказал? Или это причуды Елены? Так или иначе фасоль изменила весь ход мыслей – Альберт с удовольствием и аппетитом стал мечтать, что способен заработать огромные деньги, если с наследством не получится.
Он мог написать книгу о неандертальской пище. Путеводитель по неандертальской кулинарии, что они ели, сейчас это модно.
Тем более, даже если я не наследник, все равно – человек, близкий к определенным кругам. Назвать книгу можно так - «Кулинарное открытие палеолитической кухни» или так – «Мое кулинарное открытие Неандерталя». Затем можно написать, что неандертальцы пили, еще один издательский проект…
Нет, что пили неандертальцы – это неформат.
Там, где пьют, там и социальный протест.
А этого мне не надо, итак уже в последнее время – Ильич, дизайнеры, бюсты. Скажут еще, что я пропагандирую «Русскую» вместо здорового образа жизни и хартии об уровни холестерина в крови. Бизнес отобьют…
И, вообще, что за бредовая идея – книгу написать? Ты что, Арлекин? Это он не понимает ничего, не понимает, что слова пусты, как ячейка в банке, не понимает, что золото – это только молчание. Его к стенке поставь, он и на ней писать начнет, не зря же в тюрьме сидел. Вот этот, Босановых… Он не пишет ничего, он кушает. Ему кушать надо. Нашего арт-директора в постель затащить. Вообще, что он здесь делает, он же не наш, он современный?..
***
Давно Альберт не приходилось испытывать такого унижения собственного достоинства. Над ним возвышался Эдуард Босановых, источая мегатонны веселья перемешанного с превосходством, и что-то вещал о превратностях судьбы интеллигентных людей. Лена смотрела на этого наглого типа не просто снизу вверх, а… а, - как бы это сказать, - совсем себя забыв.
Игрушечный медвежонок, пьяный, тревожный сидел, опустив плечи, чуть не начав причесывать чубчик.
Достоинство у него, надо сказать, имелось, но достаточно гибкое, иначе он просто не дожил бы до Неандерталя. А так – и девяностые пережил, свое дело организовал – ясно, человек достойный. На людей, от которых приходилось зависеть, смотрел правильно, так, словно они и не люди вовсе. Иначе нельзя. Функция так функция, фашизм так фашизм, выжить надо и строить будущее своих детей.
А тут подходит этот тип, Босановых, устраивается за нашим столиком и начинает знакомиться. Он – птица другого уровня, не автохтонный, как мы. А ведет себя, будто он буржуа из Ростова-на-Дону.
Альберт совершенно не знал, что делать, растерялся. В самом деле, не станешь же бить рыло Босановых за то, что тот решил познакомиться с контингентом поближе. Перетащил своего жареного кракена и Ирину за чужой столик. И за то, что так смотрит на Лену, нельзя буржуа прогнать – Лене нужно, чтоб на нее так смотрели, это ей нравится.
Бесцеремонность это называется…
Какая «бесцеремонность», двадцать первый век! Человеческое достоинство…
Впервые в жизни Альберту пришло на ум, что он – как это называется? – ретроград. Человек, который занимается компьютерными технологиями - ретроград! Ну, не совсем технологиями – железом. И не столько технологиями, а бизнесом, собственно. Вот буржуй Босановых – змей, никакой не ретроград. Он человек продвинутый, явная Матрица. Стильно себя ведет, стильно пьет и стильно кушает. Легко ориентируется во всем на свете. При этом весьма жизнеутверждающий, видно, что деньги – для него, а не он для денег. И фестиваль этот – для него, а не наоборот. Получается, здесь Босановых – настоящий неандерталец, а не вся эта шушера, в том числе и я, Альберт Александрович. Ему – жареного по-утришски кракена, Ирину, Лену, а мне – нравственные терзания – съедят меня или не съедят, дадут наследство, не дадут, звонить жене или не звонить?
И за что я такой нравственный?