1 глава Сон?
Я четко видел окружавшее меня. Было пространство. Почему не помещение или улица? Наверное, потому что четко видны были только стол, шкаф и она. А вокруг не было стен, горизонта или ландшафта. Лишь нечто, по форме похожее на капсулу, охватывавшее меня. Я сам был в капсуле. Оно было не прямоугольное, а яйцеобразное. Может быть немного вытянутое? Вытянутыми также были темнота, и тусклый свет, окаймлявший ее. Они окружали меня. Я чувствовал тревогу. Казалось, что мои ноги подкашиваются. Там была она. Это странная женщина в светлом одеянии. Странная, потому что она ничего не говорила. Но она мне нравилась. Непонятно почему. Ведь я ее лица не видел. Но в ней было что-то, что меня умиляло и притягивало к ней. Что же именно? Ее взгляд, который звал меня? Но я не видел ее глаз. Или это был поворот головы или поза обращения, которая говорит о том, что меня ждут? Я не мог понять.
Утром я чувствовал себя разбитым. Голова была тяжелой. Я сразу невольно представил, будто бы меня слегка полоснули острым кинжалом вдоль моей груди по диагонали. А чуть погодя, время заставило набухнуть вскрывшиеся края плоти. Кровь, наливавшаяся в образовавшейся ране, выступала за края и растекалась по светлой коже. Словно женщина, убегавшая от ложа, которое вдруг стало ей чужим. При этом, рана не вызывала омертвение вокруг себя. Скорее она создавала ореол святости этого места. Место, которому поклоняются, которым любуются, наслаждаются его необычностью и совершенством цветов и форм. Создать которые, в обычных условиях, человек не в силах…
Мне стало легче и я проснулся окончательно. Встав с мягкой постели, которая уже не тянула меня назад, в свои объятья, я направился пробуждаться дальше. Я еще не научился варить кофе самостоятельно. Об этом вспоминаю только утром. А так хочется почувствовать его бархатный аромат ранним утром, который был бы создан мною. Холодный персиковый сок вливался живительной прохладой внутрь меня. Он был холоднее обычного. Мне показалось, что холодильник стал охлаждать продукты еще сильнее, а такой холод мог убить верхние слои клеток моего горла и заставить его болеть. Прокашлявшись, мне показалось, что опасность миновала. Можно было дальше пить холодный напиток.
Маршрутное такси – бус нес меня к месту, где все мои мысли окажутся занятыми простой работой. Бус не был маршрутным такси, каким он должен быть по своему первоначальному названию-назначению. Он ездил так же медленно, как и большой автобус, при этом набирая на каждом углу и перекрестке столько пассажиров, сколько физически мог в себя вобрать. Больших автобусов в городе было совсем немного. Всего два маршрута и восемь автобусов на две линии. Правда были еще и троллейбусы. Их тоже было мало. А я на них даже не ездил. Их маршруты и не пересекались с моими собственными.
Я посмотрел на часы. Еще каких-то тринадцать минут и я окунусь в общество. Я мысленно ловил взглядом объект, который мог бы состоять из пяти частей. Это могла быть автобусная остановка со своими четырьмя колоннами, пространство внутри которого и вне состояло из пяти частей. Это мог быть и бордюр вдоль автобусной остановки. Первый сегмент сливается с общей дорогой. Второй открывает путь внутрь остановочного места. Третий сегмент это бордюр вдоль скамеек для пассажиров. Четвертый выводит общественный транспорт на общую дорогу, а пятый сегмент вливает нас в общий поток автомашин, движущихся в центр города. Последующие две случайные на первый взгляд части продолжения этого же бордюра добавлялись к пяти уже имевшимся сегментам как любимое число «семь». Таким образом, в такой разряд попадали и другие вещи как окна, трещины на асфальтовой дороге, автомобили, даже люди могли «состоять» из пяти частей. Иногда такая «считалочка» раздражала и вызывала отвращение. Так, случайно «посчитав» какой-нибудь объект, который вовсе и не хотел и не собирался «считать», вдруг останавливался. В голове прояснялось. Я понимал, это наваждение. Выходя из дома, обычно пытаюсь настроиться на то, чтобы выполнить намеченное, запланированное на день. А эта считалка сбивает с колеи. Так нельзя. Это продолжается так долго. С самого детства. Начинаю рассчитывать с какой ноги встать, в какую штанину просунуть ногу и пойти, с какой ноги выйти из дома, какой рукой прикоснуться к ключам. Делить вещи и людей на сегменты. Пять, семь. Как правильно их разделить, запомнить. И эти сегменты всегда выходят пропорциональными. Но это и успокаивало одновременно. Правильно и вовремя «посчитав», я надеялся, что и день или вечер сложится так же удачно.
Мои размышления прервала музыка. Что? Это музыка? Не знаю. Мне трудно сказать, была ли она музыкой. По всей видимости, она нравилась водителю, что везет меня. В этой композиции исполнитель пытался меня убедить в искренности его чувств. Вот только слова в песне были странными. А может голос или интонация. По крайней мере, они казались таковыми. Наверняка, кто-либо другой на моем месте понял бы, и может быть, даже воспринял стенания певца. Но не всякий. Мне так казалось. Я посматривал на других пассажиров и в их глазах искал неодобрение к музыке, которую они невольно слушали. Я не видел, чтобы они напевали или восторга в их глазах. Нет.
Машины мелькали за окном то, отставая то, обгоняя нас. По мере движения автотранспорта, другие проезжающие мимо автомобили привлекали внимание пассажиров нашего буса. Головы наблюдающих двигались с исчезновением одной машины и появлением другой. По большей части, за ними наблюдали мужчины и дети. Женщины же больше обращали внимание на другие вещи, менее заметные. Это были лица других женщин и мужчин, проезжающих в транспорте или пешеходы. Может быть одежда или украшения на них. Еще рекламные щиты. Мужчины очень внимательно рассматривали внутреннее убранство машин. Возможно даже, что они сами представляли себя за рулем этих автомобилей. А женщины мечтали иметь кавалера, с такой машиной и чтобы он так же вез их на работу и обратно домой. Возможно.
И почему мне не нравится ездить этими короткими, низкими бусами? Не могу понять, почему определенно. Но эта пыль в салоне автотранспорта точно. От этого мне казалось, что на улице тоже много пыли, хоть и было морозно. Даже в проезжающих мимо машинах этой пыли казалось не меньше. Кроме нее были еще запахи. Запахи людей, разделяющих со мной пространство. Легкие, но неприятные, по большей части не вызывавшие у меня особой симпатии запахи. А бывает так, что даже пронзительные в своей мерзости, Но такое происходит уже в теплое время года. Сейчас потенциально неприятный запах тел был скрыт теплой зимней одеждой. Пахли только волосы. Я вспомнил, что когда тепло, в салоне буса часто пахнет шампунем, которым мыли свои волосы женщины. Сейчас я чувствовал только запах своего шампуня. Привык мыть их с утра. Сразу после тренировок. Даже если было очень морозно. Мои волосы. Их запах после мытья я еще не могу определить. Волосы женщин не так резко пахли как мужские и были приятными. Мне это нравилось. Особенно в теплую погоду я чувствовал больше их естественный легкий аромат, чем шампунь. Аромат? Может это был и не аромат вовсе, а комплекс феромонов. Он притягивал меня к женщине, к хозяйке волос. К их запаху я реагировал сильнее, чем к форме или цвету. Сейчас же царили запахи одежды, иногда меха. Реже волос. Мужские волосы пахли сильнее. Но какая-та струйка женского аромата выделялась в массе других сильных. На глаз я пытался определить, кому он принадлежит. Вот девушка в коротком черном пальто и легким цветным шарфом, из-под которого был виден строгий воротник делового костюма. Ее черные как смоль волосы были туго обвязаны в хвост. Ее ровная осанка и прямой взгляд подсказывали мне, что она занята серьезной работой в серьезном ведомстве. Хотелось ли мне знакомиться с ней? Нет. Путь к ней преграждал невысокий мужчина в кожаной кепке и лиловом пуховике. Одной рукой он держался за поручень, а другой прижимал к себе толстую синюю спортивную сумку с надписью «Abibas», которая выдавала в себе грубую подделку продукцию известной торговой марки. Я видел уже вполне другой различимый барьер, состоящий из определенных знаков, которые отталкивали меня от тяги к непринужденному знакомству. Я уже представил, что она не отвечает на мои попытки начать с ней беседу. Даже не откликается и не смотрит в мою сторону. Она не видит моего лица. Возможно, ее мысли были заняты работой, которой она будет заниматься целый день сегодня. Людьми, с которыми она будет общаться. Строгость. Я видел в ней строгость. Вполне различимая, она препятствовала моему желанию не только познакомиться с ней, но и даже рассмотреть ее лучше. Она привлекала. Понятным это стало только сейчас. Ухоженное и открытое лицо, изгибы бровей, миндалевидные карие глаза, ровный нос, длинная шея, тонко очерченный подбородок, который казался мне признаком гордости за свою приятную внешность. Ее лицо казалось мне пропорциональным. Почти эталоном. Хотя понятие эталона для меня еще не существовало. Эталон это, что мне нравилось определенно. Она нравилась мне. Я хотел говорить с нею. Прикоснуться к ее руке. Сейчас я только изучал ее, пытаясь представить ее тело, ноги. Видел только открытый кулачок, которым держалась за поручень и лицо. Они удачно контрастировали на фоне черного пальто, и казалось, сияли во мраке буса. Были ли вокруг другие женщины? Были. Но такой яркой была только она. Та, на которую я смотрел почти неотрывно. Наверняка, она заметила мой взгляд, но не показывала какой-либо реакции. Мне показалось, что она была искушенной в этом деле. Я не был первым, кто когда-либо так жадно рассматривал ее. А бус ехал, нет-нет попадая в небольшие ямы. И тогда пассажиры, которые стояли очень тесно друг к другу, слегка двигались, позволяя другим в это время продвинуться поближе к выходу, если те собирались скоро сходить на своей остановке. Остановок как таковых не существовало. Их было великое множество. Все зависело от того, где попросят остановиться, чтобы сойти с буса или наоборот сесть в него. Бус немного качнуло и люди вокруг девушки, на которую я смотрел, расступились. Я смог рассмотреть ее тело в пальто, еле заметные очертания грудей и изящные ноги, облаченные в черные матовые сапожки. Чуть увиделась полоска кожи ее ног, облаченные в юбку. Сдвинувшаяся масса людей вернулась на место, и опять сомкнулась вокруг этой девушки. Я опять видел только ее руки и лицо, но мне было достаточно этого короткого мига. Я представил, что прикасаюсь к ее рукам и прижимаюсь к ее спине. Ее волосы и их аромат. Я различал его. Он обволакивал мое лицо, тянул меня к его хозяйке, но резкий и неприятный запах мужчины, стоявший между нами, напоминал мне о преграде между нами и невозможностью физически приблизиться к ней. Ее аромат овладевал моим сознанием. Я мыслил себя с ним, представлял свое лицо, окунувшееся в ее волосы.
Непонятно откуда появилась муха. Она подлетела к окну, усевшись на грязную шторку, которая когда-то была бежевого оттенка. А сейчас она была покрыта пятнами пыли, которая от влаги стала составляющей фактуры полупрозрачной ткани. Муха заползла за штору, оказавшись уже на окне. Насекомое казалось вялым и слабым, но она карабкалась по стеклу вверх. Достигая края окна, муха не спеша, отлетала вниз и снова ползла вверх. Продолжалось это долго. Она пыталась найти выход из замкнутого пространства, в котором для нее не было того, что она искала. Возможно еды.
Интересно, но мы ведь тоже могли быть пищей для мухи. Микроскопические частицы нашего тела вполне могли стать пищей для нее. Я представил, что муха вгрызается в плоть человека и вырывает у него куски мяса. В разные стороны летят брызги крови и плоти… Нет. Кровопролития не было.
Бус остановился у светофора. Двигатель неожиданно заглох. Муха продолжала жужжать. Меня осенило. Как могла эта муха выжить при такой зиме? На дворе был февраль месяц и было морозно. Бывает, когда мухи и даже комары доживают до зимы. Но до весны? Я вспоминал весь путь буса от конечной до нынешней точки, когда она могла появиться в салоне. Насекомое могло залететь, когда мы останавливались недалеко от мусорных контейнеров. А может быть она вылетела из чьей-то одинокой квартиры в поисках пропитания.
Муха. Я представил себя мухой. Она могла летать. Летать выше, чем может подпрыгнуть спортсмен легкоатлет. Пропитание для себя найти не трудно. Лишь бы не прихлопнули. Оказаться в когтях птицы мне казалось более гуманным, чем если бы ее убил человек. Гуманный – значит свойственный человеку. Если человек убьет муху это будет гуманно. Оказаться в когтях птицы это будет натурально. Мне, как человеку, казалось, что мухе будет естественнее умереть как источник пищи, чем как назойливое существо, которое мешает комфорту человека. А самой мухе? Наверное, остаться в живых. Это будет мушинно. И добывать себе пропитание в природе, человеческих продуктах, фекалиях. Так я рассуждал.
Я был окутан облаком из музыки, пыли, запахов, людей, и жужжания мухи. Я представлял микроскопические ворсинки мухи, которые держатся на все еще живом организме, а вокруг меня все трясется, шумит и везет меня туда, куда, может быть, мне вовсе и не хотелось направляться. Скоро нужно было выходить. Я проходил вперед, протискиваясь между телами людей, которые по большей части поддавались моим натискам. Хотя я и встречал отдельное сопротивление. Некоторые упрямые крепкие зады мужчин и даже некоторых зрелых женщин обычно жестко встречали мои намерения подвинуть их хозяев, хоть и не намного, чтобы выйти из салона. Казалось, что эти люди старались задержаться надолго в бусе. Но я понимал и другое. Они отстаивали свое пространство, которое могло бы резко сократиться после движения массы людей, покачивания машины, неумелого маневра водителя и остаться таким в более тесном пространстве. Люди нервничали. Неприятный для многих рабочий день начинался с тряски в общественном транспорте, который был верхом антикомфорта клиентов, которые еще и в основном стояли, а не сидели на сиденьях, как того требовало постановление мэрии города. Сейчас этот антикомфорт олицетворял собою апогей уродства современной городской жизни, в котором не было места для радостей обычного горожанина, который был в дороге. Спешил он на работу, или по другим делам. Ехал ли к другу, приятелю, пассажиру за небольшую стоимость проезда надлежало стать жертвой отношения водителя к нему, окружающей массы и властей города, которые не могли ничего сделать для удобства подавляющего большинства жителей нашего города.
На улице было холодно. Поэтому, выйдя из салона транспорта, хорошо подогретого дыханиями мускулатуры двигателя машины и людей, я невольно съежился. До офиса оставалось совсем немного. Прошло не больше пары минут по скользкой и неухоженной тротуарной дорожке, прежде чем я оказался в оазисе этого центрального, но ставшего убогим городского квартала. Проходя мимо остановки я заметил сходящего с автобуса мужчину, который пристально посмотрел на меня. Я уже отворачивался, а он шел по другому направлению, и продолжал смотреть мне вслед. Его лицо не казалось мне знакомым. Обознался, подумал я и уходил вперед.
* * *
По дороге на работу я вижу все время одного и того же молодого мужчину. От моей остановки до работы неторопливой ходьбы всего пять минут. Я не могу сказать определенно, чем он меня привлекает. Он выделяется из толпы, движущейся по своим почти похожим делам. Но почему я вижу только его? Ведь кроме него я помню и других служащих, которые спешат на работу одновременно, среди которых немало привлекательных девушек. Девушек, а он мужчина. Он всегда бледный, и на его лице блуждает что-то наподобие полуулыбки. Чем же он выделяется? Не понимаю. Может быть, он просто симпатичен мне. Интересно то, что до того, как начал его встречать, я и не знал и не думал, что буду интересоваться кем-то, кто спешит на работу. В ранний час. Да еще и мужчиной. Я раньше и сейчас обращал внимание на многих девушек. Но мужчина. Он всегда спешит. Руки в карманах. Каждый шаг его будто в прыжке. Голова впереди всего тела. По выражению лица можно увидеть, что в его мыслях работа уже кипит. Уверен в этом. Наверное, он очень активен.
* * *
Оказавшись в офисе, чистом и светлом, я оставил уличные тревоги, так занимавшие мои мысли по пути. Мое существо, еще защищавшееся от внешних раздражителей, вдруг обрело спокойствие. Мое раздраженное сознание, пораженное внешней средой, окунулось в микромир, который не впивается в тебя своим недружелюбным, а иногда и враждебным взглядом, не жаждет твоих телесных мук. Микромир, жители которого смотрят не друг на друга, а в одну сторону. В сторону реализации общих задач и достижения единой цели нашей организации. Неужели, мы смотрим в одну сторону от того, что считаем конкретно друг друга познанным миром? Выходит, во внешней среде, где мы не знакомы, мы интересны друг другу. Тогда откуда хмурость взглядов, враждебность взоров, устремленных овладеть не принадлежащий им мир? Откуда?
Тепло начало ненавязчиво окутывать мое подмерзшее тело, проникая своими, словно огненными языками, в меня, в мое подмерзшее тело. Я окунался в другую атмосферу, где царят свет, тепло отопительных систем и человеческих тел, которые излучали запах, словно аккумуляторы энергию. Запах тепла человеческого тела. Он был разным. Иногда такой же, как и в тесном автобусе. Но офис не был автобусом. И запахи здесь не были такими резкими. Я невольно поддался мечтаниям. Мне представились руки. Чьи-то руки. Теплые, заботливые, нежные. Может быть, они были материнскими.
Целый день вокруг меня работали люди. Или делали вид, что работают. Они были на работе. Мой рабочий день, не успев начаться, прогибался под наваливающейся усталостью. Тяжестью неинтересной работы, которая утомляет сразу. От одного вида. Стихи. Мне нужно прочитать стихи. Пушкин, Лермонтов, Серебряный век…Что-нибудь классически красивое, нежное, трогательное и успокоительное. Да, успокоительное. Как лекарство. Лекарство от недуга. Недуг, что пытается свалить меня с ног, перевернуть мое нормальное состояние с ног на голову. Голова. Она начинает болеть. Пальцы уже автоматически вбивали в поиске Интернет страницы, содержащие классику поэзии, а мысли чеканили рифму. Все больше и больше появлялось стихов перед глазами, и все дальше они уносили меня от реальности.
Прочитав множество стихов, знакомых и ранее неизвестных мне, я притомился. Но я был доволен. Мне представилось, что мне делают массаж спины и шеи, и вдруг одновременно порезы и сочившуюся кровь. Как же так? Я ведь хотел расслабиться, а представляется другое. Но это приносит моей душе успокоение и расслабление, которое, я считаю, было мне так нужно. Душе или уму? Сердцу или разуму? Памяти или знаниям? Я не знал. Продолжать думать об этом я не стал, так как получил задание написать план о предстоящей работе на месяц. Пальцы строчили план-таблицу и текст-обоснование. Тревога, которая царила внутри меня, улеглась. Нет, скорее была заглушена работой.
Энтузиазм, с которым я начинал работать, горел и двигал вперед мой трудовой день. Прошло немногим более получаса, как стремление быстро закончить план, начало угасать. Оставалось совсем немного до завершения текста-обоснования к таблице, состоявшей из множества действий, которые должны были привести к достижению задачи полугодового масштаба. Я посмотрел на часы справа на мониторе. Какие-то 20 минут и наступит обеденный перерыв. Думал я не о еде, хотя для меня это было очень важным событием дня. Соображал, в какой компании я буду обедать. Пальцы повисли над клавиатурой. Автоматически сохранив написанный текст, я открыл электронную почту. Настрочил сообщение приятельнице о том, куда мы пойдем обедать. Ответ пришел незамедлительно, который содержал то, что все зависит от того, что мы хотим съесть на обед. «Что» или «кого» возникла у меня мысль. Я улыбнулся. Конечно же «кого». Но написал в ответ, что хочу съесть что-нибудь горячее и вкусное.
* * *
Мы вошли в кабину лифта. В нашу компанию втиснулся сосед по офису. Посмотрев на нас всех и поздоровавшись, он отвернулся. Двери закрылись, и мы поехали вниз. Его глаза и облысевшая голова блестели. Мне показалось, что он улыбался. Я видел только край его приподнятой от полуулыбки щеки. Мы улыбнулись одновременно. Все молча рассматривали его. Вернее его голову. Нет. Лысину и что ее окружало. Редкие седеющие волосы. Мы остановились на пятом этаже. Двери открылись. На нас уже одновременно подняли головы трое человек. Казалось, они уже были изумленными до того, как увидели, что кабина лифта забита нами. Все они были женщины в строгих темных костюмах. У всех были волосы гладко прилизанные к голове. Две были в очках. Это придавало солидности. Выражения лиц были серьезными и строгими. Как только лифт открылся, одна из них уже направлялась к нам, выставляя вперед свою ногу. Одновременно эта девушка что-то говорила другой, как увидев нас, она шарахнулась назад. Я видел, как наш лысый сосед улыбнулся. Он развел руками и немного присел.
- Занято! – с какой-то радостью заявил он. Стоявшие позади меня девчонки прыснули. Три женщины смотрели в упор и выглядели растерянными. Они молчали. Наш сосед тоже улыбался. Похоже ему нравилась наша компания. Двери лифта закрылись. Он продолжил путь вниз.
- Ну что у вас тут есть на обед? – спросил было я, как вошла черноволосая девушка с блестящими глазами и яркой улыбкой.
- Есть лысина! – воскликнула одна из собеседниц, только присевшая за стол напротив меня. Ее черные локоны, кудрями ниспадавшие на ее плечи, блестели на свете ламп. Мне казалось, если прищуриться, то можно будет увидеть часть своего отражения на этих волосах.
- Фу, - ответили ей другие и поморщились. Я тоже вспомнил лысину у лифта. Это было слишком недавно, чтобы забыть сразу. Многие забывают сразу. Но мы помнили. А это черноволосая красавица тем более. Она была красивой. Да. Ее большие открытые глаза на чистом лице. Ее обаятельная улыбка. Живой взгляд, острый ум. Все это было у нее. И поклонники тоже были. Ее поклонником был и я. Мы смеялись над шуткой, как какая-та заунывная музыка в кафе сменилась на элесовскую «Никогда». Черноволосая красавица, чуть не взвизгнув, подняв руки над головой и покачиваясь в стороны, подпевала «Непонятная боль наполняет меня, своим ликом безмолвным маня».
- Мы молчим и поддакиваем, - сказала другая девушка с короткой прической с серьгой в носу, сидевшая рядом со мной.
- Не молчим, а подпеваем, не поддакиваем, а танцуем! – весело ответила черноволосая. Девушка рядом с ней подпевала «Никогда, не потеряю я тебя! Навсегда, ты навсегда внутри меня!»
- А я не знаю текста, - вставила другая девушка с серьгой в носу. – Но песенка ничего – добавила она.
- Это же «Элес»! Ты что?! – воскликнули две другие и продолжали подпевать. Мне стало приятно. В голове всплыли летние вечера на Иссык-Куле. Да и дни тоже проходили весело, хотя после бурных ночей многие из наших друзей отсыпались на пляже. Я помню шум волн, которые прибывали как будто ниоткуда, и еле касались песчаного берега, ярко блеснув отражением летнего солнца. Я не хотел смотреть из окна кафе, где полуденный свет был тусклым рядом с лампой накаливания в нехитрой люстре. Мы заказали блюда и уже поглощали их, сдабривая летними воспоминаниями. Черноволосую я не видел все прошлое лето. А когда встретил ее осенью, то она не выглядела сильно загорелой. Она продолжала рассказывать, как убегала от солнца, стараясь на сгореть. Плавала вечерами, а иногда и ночами при свете луны. Я себе это ярко представлял. Лунная дорожка, которая вела от пирса до самого края бездонного моря. Иссык-Куль мы называли морем, потому что он был похож на море, а из-за яркого света днем не было видно другого берега. Немногие люди приходят на пирс ночью. Кто-то гуляет, смотрит на луну, беседует, реже плавает. И одна из немногих плавно сбрасывает с себя халат и ныряет с пирса в темную воду. Ее светлая кожа, промелькнув перед глазами засыпающих зевак, бесшумно исчезает в слабых черных волнах. Через несколько секунд ее голова появляется уже вдалеке от пирса и плывет навстречу луне по ее дорожке… Черноволосая вдруг остановилась и стала напевать «Девушка моей мечты, ты подожди не уходи!». В кафе крутили уже другую популярную композицию «Элес».
- Между прочим, у меня в голове всегда крутились песни «Элес», когда я плавала ночью, - пояснила черноволосая. Я почему-то не сомневался, и уже и сам подпевал «Девушка моей мечты, ясные глаза твои ярче солнца и луны». Мне нравилась черноволосая. Очень. Но что-то в ней пугало меня. И не знал что именно. Все в ней было ладно. Даже характер. Живой ум. Как будто что-то темное было в ней и отдавало холодом, но я знал ее уже более пяти лет. Тогда что же было пугающим, отталкивающим? Что именно? Я не понимал. Я начал склоняться к мысли, что это, скорее всего, из-за того, что я не знал ничего из ее личной жизни. Не ее семьи, ни ее поклонников лично.
Мы шутили, ели, и радовались нашей встрече в короткий обеденный перерыв буднего дня. Впереди была еще половина рабочего дня, но мы были уже заряжены энергией и готовы были трудиться хоть до позднего вечера. Я возвращался в офис, и у меня перед глазами мелькали блестящие черные локоны, которые были спрятаны под спортивную шапку черноволосой. Я думал о ночном Иссык-Куле. Когда-нибудь по лунной дорожке и я поплыву навстречу луне.
* * *
Я перешел дорогу. «А я вот и он», по слогам я сказал про себя. Пронаблюдал за ним. Как он идет пружинистым шагом по гололеду. Его уверенность. Я не понимал, откуда она у него. Что он сделал такого, что не беспокоится о том, что может упасть. Ведь я сам только что еле прошел по этому же обледенелому тротуару. Продолжая семенить к своей работе, все время оборачивался на него, пока он не скрылся из виду. До работы оставалось немного. Какие-то полминуты, но мои ноги ныли от напряжения. Ходьба по гололеду вымотала меня не только физически. Сознание того, что кто-то может спокойно идти по льду, не опасаясь, что упадет и получит травму, смущало меня, злило и бросало в отчаяние. Я был уязвлен. Я не мог смириться, что это происходит со мной. Мне представилось, что у этого человека, скорее всего, были особые зимние ботинки, которые не скользили по льду. И это радостное, нет счастливое лицо. Полуулыбка, которая готова была сорваться и превратиться в смех.
Чувствовать внутри себя жар, в то время как лицо немеет на морозе, а волосы наполняются паром и покрываются мелкими сосульками, было очень неприятно. Я представил, как войду в офис и буду сидеть весь намокший. Как мокрый птенец. Я вспомнил, что забыл свою расческу дома, и уже ощущал, что волосы под спортивной шапкой скомкались и расправить их будет уже трудно. Ощущая такой дискомфорт, начинал злиться на самого себя, на обстоятельства, что меня окружают.
Через некоторое время, обмывая свое лицо холодной водой, я смотрел в зеркало в туалете. Мне не нравилось, как выглядело мое лицо. Исхудавшее и изможденное. А прошло только полдня. Я вспомнил, что денег в кармане немного, а впереди еще столько расходов: праздники, дни рождения, пятница наконец уже завтра. Я почувствовал отчаяние. Оно погрузилось в мое податливое тело и овладело им. Я хотел выпить спиртное и повеселиться. Я смотрел на свое отражение и выпрямился. Так я нравился себе больше. Сделал серьезное лицо. Посмотрел внимательно в себя. Как будто вдаль. Мне пришла мысль, как найти деньги. Улыбнувшись самому себе, я вышел из туалета, полный ликования и ощущения собственного достоинства.
* * *
Таблицы-планы, планы-таблицы. Они владели мной. Но за это я получал вознаграждение. Я был занят работой, но глубоко в душе меня тянуло в неведомое. Я на секунды закрывал глаза и представлял мрак, который меня притягивал, маня неизвестным, но как будто необходимым. Я не знал, что это. Но понимал и осознавал, что это нечто является частью меня, моим будущим. Вот, что меня влекло, и я не сопротивлялся. Лишь изредка сомневался, но не останавливался. Я шел вперед. Вперед моему будущему. Открывая глаза, я был уже немного другим человеком. Как будто повзрослевшим на годы. Вспоминая о том, что мы планировали вечером встретиться с ребятами, я чувствовал, что мой пыл и интерес к развлечениям ослабевал. Мне хотелось больше читать и узнавать новое, чем быть участником или инициатором какого-либо незначительного, как я считал. действия. Хотелось чего-то неизведанного, ранее недоступного.
В этот момент, я заметил улыбку, которая скользила по моему лицу, и почему-то вызывала щекотку. Моя коллега, дождавшись моего внимания, плавно отвернулась к своим бумагам, которые видимо, лежали кипой у нее на коленях. Она их переворачивала, просматривала и раскладывала на столе в разные стопки. Она не смотрела на меня, но украдкой улыбалась, зная, что я заметил ее игру.
Моя почтовая программа была постоянно открыта, и я мог видеть как появляются новые сообщения. Область просмотра позволяла читать сообщения, не открывая их. Коллега, которая смотрела на меня до этого, выслала слова, которые призывали к общению с ней. Я смотрел на нее, а ее глаза продолжали улыбаться. Мне захотелось почувствовать ее аромат. Аромат ее тела. Хотя бы волос и губ. Она мне нравилась, но мне хотелось всего лишь почувствовать ее аромат. Я и не думал прикасаться к ней. Так она мило улыбалась. Но вокруг было столько парфюма, что трудно было уловить в затхлом прогретом офисном воздухе аромат, который принадлежал ее телу. Не ее парфюм. Я потянул носом. Вдохнул сколько мог и медленно выдохнул, пытаясь найти его. Еле заметного, скрывающегося от меня аромата. Нет, это невозможно. Мне хотелось подойти к ней и шепнуть что-нибудь на ушко. Найти причину что сказать и подойти. Нет, я не буду этого делать. Я напишу ей сообщение. Первое, что пришло на ум, было предложение съесть что-нибудь вкусное тайком от всех, уединившись в кухонной комнате. Сообщение ушло. На меня изредка поглядывали десятки глаз. Это стесняло мои эмоции на лице. Поэтому я хмуро смотрел на экран, а пальцы отбивали совсем другое, легкое. Я написал срочный ответ на ее вопрос, а что именно вкусненького можно поесть сейчас. В моем ответе было предложение заварить кофе, бросить в него куски мороженого крем-брюле и посыпать на него какао.
Через некоторое время, мы уже тайком варили кофе. Разрезав мороженое, мы смаковали некоторые его куски, которые не могли быть приговорены к растворению в кофе из-за небольших размеров кофейных чашек. На улице было холодно, но горячий кофе не позволял почувствовать уличную атмосферу. До этого момента мне было дано задание срочно раздобыть где-нибудь это мороженое. Мне пришлось хорошо пробежаться по промерзшим тротуарам в его поиске. Мимо людей, которым, я замечал, становилось все холоднее, мысль о мороженом была им неведома и неприятна. Мне было их жаль. Во мне было все больше тепла, которое казалось, покидало тела других незнакомых прохожих и липли к моему разгоряченному телу.
На кухне мне уже стало жарко. Мы пили очень горячий кофе, прикасаясь к холодным кусочкам мороженого, плававшего в чашках и быстро таявшего. Мы смеялись. Так же как и в обеденный перерыв. Но гораздо тише. Так, что иногда мне казалось, что я слышу как стучит клавиатура в последнем кабинете на другом конце нашего офиса. Она улыбалась мне, видя, как мы одновременно мажем свои губы о таящее в кофе мороженое. Сделав вид, что я заглянул в ее чашку посмотреть как тает ее мороженое, я вдохнул ее аромат, который шел от ее волос, шеи, лица. Она весело улыбалась. Я молча ликовал. До конца рабочего дня оставалось совсем немного.