Сегодня, прогуливаясь самым центром столицы и осматривая витрины, попадавшиеся мне по дороге, у меня в голове родился один гадкий образ. Какой бы он ни был неприятный, но вполне реальный. К сожалению.
Мои джинсы ещё не успели высохнуть от последней стирки, поэтому воспоминания ещё свежи. Я выходил из своего дома и, как в идиотских американских мультах, поскользнулся на банановой шкурке. Но не просто упал, а коленом прямо в чей-то плевок и скорчившийся в плевке окурок. Никакой гринпис не поможет, если каждая падла будет харкать себе (и тем, кто сзади) под ноги, выплёвывать бычки и жвачки на асфальт, после чего на нём остаются белые пятна. С нашим уровнем социальных коммуникационных служб старый ленивый дворник поотдирает (и то, если заметит) их приблизительно через месяц. Один день (а, вероятнее, полдня) асфальт побудет в относительной чистоте, а потом всё начнётся сначала. Пока не перестроится сознание людей, ничего не изменится, чем дальше, тем чаще и больше народу точно так же как и я будут падать в своих дворах и будут вынуждены отстирывать чью-то бессовестность.
А сегодня, в центре столицы, пробираясь между наглыми особами, которые едва ли не в рот тебе засовывают свои чёртовы рекламы распродаж и курсов «как стать богатым», между молодёжью с сигаретой в зубах и бутылкой чего-нибудь крепкого в руке, виляя как фристайлер между плевками, я обратил внимание на витрину одного бутика.
Ничего не скажешь, оформленный в соответствии с последней модой (а это два куска железа и гора стекла), он привлекал внимание. За стекляной дверью, похожей на ещё одно окно, стоял мужчина, одетый, скорее всего, в того же «Армани» или «Михаила Воронина», продававшихся в этом бутике. С серьёзным видом он, похожий на прирученного бульдога, наблюдал за теми, кто заходил. Это был фейс-контроль, который я, скорее всего, не прошёл бы в своих джинсах и ветровке. Ну конечно, что мне там может быть нужно, если на ценниках строчка с цифрами в глазах не помещается… Важные люди, 20 секунд назад выпорхнувшие из «Майбаха» или из «БМВ» последней модели, с надменным видом заходили внутрь. Бульдог немного отступал, на сантиметр приопустив голову, что должно было бы отдалённо напоминать посетителю приветствие. Их всех так учат, это для того чтобы удовлетворить гонор и спесь каждого толстосума. Эти очень любят, когда перед ними кланяются. Тогда они чувствуют свой статус: кто успешного молодого пройдохи, унаследовавшего пару десятков миллионов, кто накачанной ботексом бизнес-леди.
В это время, пока я смотрел, ко мне подошла старая бабка, ещё дореволюционная, попросила как всегда, на хлеб, сколько могу. Я отвернулся, услышал из-за спины трёхэтажный мат, и продолжил наблюдать за тем, как тонут очередные «Титаники». Бульдог, у которого, я уверен, давно отекли ноги от многочасового стояния на одном месте, время от времени переступал с ноги на ногу и поглядывал на клиентов, которые уже, наверное, нашли свой шедевр, который «сядет» после первой стирки. Ещё мне пришла в голову мысль, что много кто из них не любит выбрасывать ценники. До того времени, пока их не заметит подруга или кто-нибудь из конкурентов. Уж тогда можна и в мусорник.
Захотелось мне тогда представить того бульдога после окончания рабочего дня. Тогда он, скорее всего, переодевается в дешёвые брюки, купленные на привокзальном оптовом рынке и рубашку, привезенную кумом или братом из Беларуси (что-что, а одежда там качественная). Прощается с уборщицей, шефом и молодой продавцом-консультантом Валентиной и идёт в метро. Звонит жене, что через 45 минут будет дома, но, приехав на «Театральную», ещё заходит в гендель к старым друзьям Пётру и Володьке (вместе заканчивали школу), где выпивает немножко водки (где-то, граммов 300) и выкуривает полпачки красного «Бонда». Зовут бульдога, скорее всего, Толя или Виталик. Ему, приблизительно, тридцать пять. По дороге от генделыка он харкает себе под ноги, захмелев, и попадает на туфли. Нагибаясь, не удерживается на ногах, разбивает нос и раздирает о лично заплёванный асфальт правую щеку. Совсем потеряв все признаки культурного человека, благим матом покрывает всех матерей на свете, не исключая и своей. Завтра на работу выходить нельзя. Он достаёт мобильный телефон и набирает своего друга Васю.
-Вася, выручай…
…и так далее. Вася завтра не может, потому что у него ночная смена и болит голова. Тогда он звонит – последняя надежда! – своему коллеге Павлу, у которого так не хотелось ничего просить. Павел может. Бульдог благодарит, обещая могорыч, но от этого не легче. И так далее…
А я всё ещё стою напротив витрины, а вокруг меня ходят точно такие же бульдоги из других бутиков. Начинается противный дождь. Вообще-то, я люблю дождь, но не в этот раз. Вся эта картина начинает меня раздражать, вся эта наигранность и неискренность, всё двоедушие, все эти «Добро пожаловать!», «Спасибо, что пришли, приходите ещё!» и «А ты чего тут забыл?!». Бабка, просившая милостыню, возвращается годами вытоптанным маршрутом назад; уже забыв, что у меня просила, просит снова. Я и теперь молчу. И она молча идёт себе. Я смотрю ей вслед: такой убогой и ленивой. Точнее, убогой, потому что ленивой. Переведя взгляд опять на витрину, облюбованную мелкими холодными каплями, я понимаю, что всё это похоже на изумруд, умостившийся посреди кучи дерьма. На дерьме органично смотрятся лишь противные, как оно само, зелёные компостные мухи. Изумруды не идут кучам дерьма. А ещё смешнее мне становится, когда я теперь понимаю, ЧТО охраняет наш знакомый бульдог. Что и от кого. Это то же самое, что вы идёте по селу и видите восьмидесятилетнюю бабулю, которая на ржавом велосипеде едет на город полоть грядки и напялила на себя футболку с изображением Бритни Спирс (после внучки донашивает) или «Дольче энд Габанна». Не идёт это бабушке.
Если бы наш город придерживался элементарных санитарных норм и не позволял залёживатся кучам дерьма и банановым шкуркам на своих дорогах, то и бульдог в дорогом костюме не выглядел бы так нелепо и смешно. В каком-то фильме когда-то запомнил я одну-единственную фразу (всё остальное – скука адская): «Алмаз требует соответствующего фона». Может, это на меня так дождь подействовал, но очень уж неприятные впечатления посеяла во мне та стеклянная витрина и неотёсанный бульдог в служебном костюме.