Господь не обидел Аделаиду Львовну Саломееву. Была она женщиной красивой, умной, богатой и удачливой. Происходила она из семьи потомственных хирургов: хирургией занимались ее дед и отец. Вот и Аделаида Львовна, благоразумно пойдя по их стопам, окончила медицинский институт и стала специализироваться в хирургии. Но, обладая редким даром правильно оценивать мир и себя в нем, быстро поняла, что не унаследовала ни таланта деда, ни таланта отца.
Тогда Аделаида Львовна решила оглядеться, и обнаружила, что очень кстати подоспели новые времена. Она одной из первых сумела взять льготные банковские кредиты, назанимала денег у родственников и знакомых и вовремя успела арендовать особнячок в центре столицы, где и открыла собственное дело. Пригласила работать талантливых сокурсников, начала коллекционировать все медицинские новинки и через пару-тройку лет стала известна в Москве как владелица престижной клиники пластической хирургии.
Сама Аделаида Львовна не практиковала, зато подбирала персонал, занималась рекламой и единолично вела все денежные расчеты, стараясь не обижать ни себя, ни других. Среди ее клиентов были люди состоятельные, известные, встречались даже звезды, и многие персоны из московского бомонда, перешагнув определенный возрастной рубеж, бывали в ее заведении так же часто, как на курортах.
Ни бандитов, ни мафии смелая Аделаида Львовна не боялась, потому что были в ее клинике специальные боксы, предназначенные для тех, кому было нужно не красивое и молодое, а просто новое лицо. По выходе из клиники эти люди добра Аделаиды Львовны не забывали и готовы были придти ей на помощь по первому зову.
Сергей Сергеевич Ломако работал в клинике Аделаиды Львовны уже несколько лет и имел превосходную репутацию. Вид доктора не мог служить рекламой пластической хирургии и заставлял людей задуматься, почему он не применит к своей персоне некоторые виды оказываемых клиникой услуг. Зато руки у него были умные, умелые. До Асклепия он, конечно, не дотягивал, но любую фигуру и лицо мог изменить капитально. Своей работе доктор был предан, и ухитрялся поставить дело так, что редкий пациент, попавший к нему на прием, существенно не расширял бы список задуманных преобразований собственной плоти.
- А ушки, ушки-то у нас подкачали, - заботливо журил он тех, кто приходил переделывать носы.
И сразу становилось ясно: действительно подкачали, причем так, что немедленно, сей же момент, нуждаются в кардинальной переделке. А если этого не сделать, то стыд и срам, просто на люди нельзя показаться, непонятно вообще, как прожил-то с таким кошмаром целых сорок лет. Пациенты ужасно расстраивались, но добрый доктор снимал с сердца камень, успокаивал пригорюнившихся, как добрая мать дурнушку-дочь.
- Ничего-ничего, вот здесь подрежем, а тут немножечко подошьем – и ладушки, будем красавицей.
И, обнадеженные, шли на непредвиденные траты, иногда и залезали в долги, но с гордостью удивляли мир новыми пристойными ушами.
К женщинам Сергей Сергеевич относился спокойно, как токарь к станкам. Многочисленные красотки и дивы, посещающие клинику, сердца доктора не трогали, мужское естество не волновали, оцениваясь им лишь как рабочий материал. Не то чтобы его не пытались соблазнить, всякое случалось, иная за умелый нож была готова на все. А просто не чувствовал доктор соблазна, неудержимого плотского зова, непреодолимого желания, так уж серьезно был устроен. Это качество делало его незаменимым бесстрастным работником.
Девица, которая на этот раз вошла в кабинет Сергея Сергеевича в сопровождении безукоризненной сестры, была кричаще вульгарной и спокойным вкусам хирурга, ограниченным мелкими невзрачными шатенками, совершенно не соответствовала. От ее рыжих волос, пунцовых губ, зеленого красными маками костюма, огромной золотистой сумки, желтых босоножек и такого же шарфика на шее хотелось зажмуриться, зато фигура заставляла мужчин широко раскрывать глаза. Ничего не подозревающий Сергей Сергеевич и думать не думал, что вместе с этой особой вошел в его жизнь Его Величество Соблазн.
- Это же надо, какая кричащая, - изумленно подумал привычный ко всему доктор и начал смотреть свои записи.
Но глаза не слушались доктора, буквально приклеясь к ногам особы, по нынешним меркам полноватым, но удивляющим формой, длинной и сиянием кожи. Девица села в мягкое кресло в позе, заставившей доктора усомниться, есть ли на ней белье.
Почти девственный в смысле сильных эротических ощущений доктор обнаружил, что начинает испытывать чувство, подобное тому, которое было даровано ему лишь однажды, в четырнадцатилетнем возрасте. Да, именно нечто такое ощутил он мальчишкой, когда в коммунальной квартире подглядывал в замочную скважину за только что пришедшим из армии соседом и его новоиспеченной молоденькой женой.
Это старое, как мир, чувство, которое заставляло многих несчастных развязывать войны, творить безумства, совершать преступления и тратить огромные состояния, горячим плотным потоком текло на неподготовленного Сергея Сергеевича, заполняло все его естество, грозя перелиться через край. Доктор прислушался к себе: он тонул, погибал в этом потоке. Призвав на помощь всю свою так долго культивируемую невозмутимость, Сергей Сергеевич деловито спросил:
- Так-так, вы же у меня записаны?
- Да, я звонила, Лила Ламия, - ответила девица голосом хриплым, как мяуканье мартовской кошки.
Этот возбуждающий кошачий голос заставил побежать мурашки по толстенькому телу Сергея Сергеевича.
- Какая баба великолепная, - подумал он, используя несвойственную для себя лексику.
А вслух сказал:
- На что жалуемся?
Девица сняла шарфик с шеи. Длинный багровый шрам устрашающе змеился по сахарной коже. Доктор, надеясь дать отдых глазам, уставшим от лицезрения четырех пудов лакомой плоти, внимательно рассмотрел шрам. Шрам каким-то странным образом шею не портил, скорее, делал девицу еще привлекательней, прельщал своим античным уродством.
- Бритва? – профессионально определил он
- Пила.
Непонятный ответ заставил доктора полюбопытничать, нарушить профессиональную этику.
- Муж?
- Любовник, даже два. Взялись с двух сторон за пилу – и крик-крак! – и девица пару раз чиркнула по горлу острым малиновым ногтем, показывая, как его распиливали.
Сергей Сергеевич, не понял, шутит ли девица, пресекая таким способом неуместное любопытство, или говорит всерьез, но вздрогнул, а его разбуженная фантазия нарисовала необычайные картины, могущие предшествовать столь нетривиальному концу любовных утех. Пальцы доктора начали жить своей жизнью и чуть ли не помимо его воли притянулись к этой значительной шее.
- Это мы сделаем, - пробормотал доктор и любовно помял шрам гибкими пальцами. – Это нам пара пустяков.
А сам подумал:
- Будь моя воля, никогда бы не стал удалять такую пикантную деталь.
Но привычно посоветовал:
- Я бы вам и личико слегка подтянул.
И он начал с удовольствием мять и растягивать бархатные девичьи щечки.
- Вы думаете, надо? – кокетливо промурлыкала пациентка.
- Не помешает. А грудь не хотите посмотреть?
- Вашу?
- Зачем мою? Вашу.
- Посмотреть? Вы хотите сказать, показать?
- Да, не надо ли вмешательства.
- Извольте, мне не жалко.
Девушка встала и жестом Мерилин Монро расстегнула кофточку. Ее грудь ослепила доктора. Она, живая и подвижная, плавала перед глазами и губами низенького Сергея Сергеевича, как пара завязанных ниточками розовых воздушных шарика, как две солидные попки свежайшей докторской колбасы. Ее хотелось смять, лизнуть, укусить. Доктор зажмурился от непривычно острых ощущений, потом, открыв глаза, потыкал в сосок пальцем.
Пациентка захихикала и покрылась крупными мурашками. У доктора выступил холодный пот, но он, преданный своему делу, сказал:
- Не мешает слегка поменять форму.
- Сделать больше? – удивилась Лила.
- Нет, чуть-чуть повыше.
- Еще выше? – округлила девка глаза и чуть-чуть приподняла грудь руками, коснувшись ею кончика носа страдающего доктора.
- Да, - пробормотал он, активно пальпируя грудь и чувствуя, что ему очень жарко. – Хотите?
- Хочу, - бархатно пропела Лила и даже вроде бы облизнулась.
Бедный Сергей Сергеевич не мог вымолвить ни звука. А девица, по-видимому, решила дожать его.
- А бедра? Они у меня в порядке?
- Снимите юбку, - пролепетал доктор, чуть ли не теряя сознание, как девственник, впервые увидевший нагую.
Больная движением спускающей хитон Венеры уронила юбку на пол, и стало видно, что бедра у нее в полном порядке. При взгляде на них Сергей Сергеевич сразу понял, что это самый лучший порядок, из всех, когда-либо виденных им, просто-таки божественный порядок. Собрав последние силы, он подошел к пациентке, взял за эталонную талию, повернул девицу к себе спиной, взял синий фломастер и нарисовал на бедрах две геометрические фигуры, более всего напоминающие некондиционные кривые огурцы.
-Здесь надо слегка убрать. Вот так будет хорошо.
-Вот так? – и чертовка ловко прижалась теплой попкой к горячим брюкам доктора.
То, что испытал при этом несчастный Сергей Сергеевич не поддается никакому описанию, а понять его смог бы разве что святой Антоний, искушаемый дьяволом в пустыне. Но был, был внутри у этого неказистого с виду мужчины несгибаемый стержень, и чувство долга было такое, которому могла бы позавидовать мать-героиня.
- Одевайтесь, - строго приказал доктор, вспомнив, что у него трое детей, а он в семье единственный кормилец. – Давайте я заполню вашу карточку. Зовут?
- Лила, доктор, я же уже говорила.
- Имя-отчество?
- Маменька не знала, кто мой отец.
- Но в паспорте-то что-то записано?
- В паспорте?
- Да.
Лила вывалила из сумочки на стол целую гору всякой ерунды, порылась среди каких-то перышек, бусинок, яблочных огрызков, фантиков и достала красную книжечку. От усердия сморщила носик и, водя пальчиком, прочитала по слогам:
- Лилит Гадесовна Ламия.
- Грузинка, - подумал Сергей Сергеевич.
И, насупив брови, спросил:
- Возраст?
- Тринадцать.
- Сколько?
- Полных веков тринадцать, а сколько лет я точно не помню.
Сергей Сергеевич с большим сомнением посмотрел на нее. Ему случалось встречать в стенах своего кабинета престранных особ, и он давно уже выработал определенные критерии отношения к ним, справедливо полагая, что категорически не рекомендуется общаться только с некредитоспособными. И он, чтобы разом отделить зерна от плевел, спросил:
- Расплачиваться будете наличными?
Лила откопала в горе мусора засиявшую кредитную карточку.
- Вот это пойдет?
- Вполне. Теперь пройдите, пожалуйста, в шестой кабинет, - смог выдавить из себя Сергей Сергеевич, прячась за столом, как за крепостной стеной.
Мадемуазель Ламия, высоко приподняв одну ножку, перегнулась через стол, звонко чмокнула беднягу доктора малиновыми губами в лысину, оставив на ней неправдоподобно большой след, и выпорхнула из кабинета.
Сергей Сергеевич, отныне кардинально изменивший отношение к сексуальным маньякам, откинулся на спинку кресла и стал ругать себя последними словами за сатиризм и похотливость. Доктор подумал, было, предупредить Аделаиду Львовну об опасной посетительнице, и уже почти набрал номер, но что-то помешало ему, заставило заняться собой. Спасшийся хирург встал, тщательно вымыл руки, осмотрел себя в зеркале, аккуратно поправил съехавший набок галстук, заметил на лбу огромное пунцовое пятно, напоминающее летящую тропическую бабочку, и, чертыхнувшись, стал стирать его салфеткой. А его мучительница тем временем резво шла по коридору к двери с так любимым ею номером "шесть".
Аделаида Львовна сидела за красивым столом и с удовольствием подсчитывала прибыль. В дверь постучали, и она профессионально приятным голосом пропела:
- Да-да, войдите.
Девица, появившаяся на пороге, удивления у мадам директора, не вызвала. Экзальтированных и экстравагантных девушек, женщин и даже старушек, Аделаида Львовна встречала ежедневно, вот почему к переговорам с очередной посетительницей отнеслась спокойно и ровно, как к очередному рутинному, но прибыльному делу. Уже много позднее Аделаида Львовна припомнила, что, кажется, примерно в это же время у нее заболела голова, и слегка защемило сердце, стало трудно дышать. Но утверждать это с абсолютной точностью она не бралась, а боль почти мгновенно утихла.
- Я от Сергея Сергеевича, - засветилась девица улыбкой, протягивая карточку.
Аделаида Львовна, мельком взглянув в нее, спросила:
- Так на что вы решились, Лилит Гадесовна?
Девица уже развязывала платочек:
- Шрамик вот убрать.
И она потыкала в шею пальчиком. При виде шрама Аделаида Львовна поежилась и подумала почти сочувственно:
- Где же ее так угораздило?
А девушка продолжала:
- Сергей Сергеевич еще подтяжечку рекомендовал.
И она звонко похлопала себя по щеке.
- Грудь слегка поправить и немного с бедер убрать.
Девушка привстала и шлепнула себя по ягодицам.
- Он что, с ума сошел, перестарался мерзавец, резать такую грудь, девке повезло, она просто совершенство. И морда свежайшая. Деньги конечно деньгами, но нельзя же портить такую красоту, - подумала Аделаида Львовна, как выяснилось впоследствии, спасительным для себя образом.
И вежливо ответила:
- Давайте, пожалуй, начнем со шрама, а с остальным пока подождем. Я лучше порекомендую вам кое-какие косметические процедуры.
И именно в этот момент почувствовала, как на нее откуда-то потянуло сыростью и холодом. Спустя время, она, греша неточностью, рассказывала, что почувствовала себя словно в погребе, наполненном лежалой картошкой, или в овощехранилище, куда ездила отрабатывать студенческую барщину. Но эту неточность в описании ей можно с легкостью простить, поскольку ни до, ни после описываемых событий в склепе она не бывала.
Аделаида Петровна поежилась, а в следующее мгновение ее взгляд упал на руки пациентки, лежащие на нарядном столе. При внимательном рассмотрении нашла она их очень странными, слишком старыми для такой молодой особы. Аделаида Львовна пригляделась внимательнее: вне всякого сомнения, это были руки пожилой, скорее, старой, да нет, дряхлой женщины. А ухоженные малиновые ногти вдруг показались слишком длинными и острыми, слишком загнутыми, слишком хищными.
- Мне нужно в отпуск, вот закончу дела и уеду, и непременно одна, - подумала мадам директор и едва сдержалась, чтобы не протереть глаза.
А сама не могла оторвать взгляда от этих рук. Она смотрела на них и смотрела в длинной, как язык повешенного, паузе, и стало ей казаться, что руки эти все стареют и стареют, а ногти начинают удлиняться, загибаясь и превращаясь в когти. Когда смотреть на это стало совсем невыносимо, она перевела глаза на ярко-красный рот девки.
- Какие у нее длинные зубы, - отстраненно, как во сне, отметила Аделаида Львовна.
И увидела, что влажные зубы начинают желтеть и удлиняться, превращаясь в песьи клыки. Некоторое время она, оцепенев, наблюдала за метаморфозой, зрелище которой могло бы лишить языка менее крепкого человека. Затем, спасаясь от этих поганых зубов, Аделаида Львовна подняла глаза выше и поняла, что вот теперь-то она попала по-настоящему, что вот он, абсолютный ужас, что все ее прежние недавние наблюдения лишь цветочки и самые распустячные пустячки.
На нее смотрели пустые, мертвые глаза ярчайшей изумрудной зелени. От этих глаз Аделаида Львовна сама сделалась как парализованная, как труп, как мумия, была не в силах оторваться от них, но и смотреть больше не могла. Краем глаза, боковым зрением она увидела, что под истечением этих мертвых глаз стоящие на столе пионы и ирисы начали вянуть, темнеть, чернеть, менять очертания, сворачиваться и осыпаться. Она даже с каким-то удовольствием впитывала в себя это неповторимое зрелище как чудесную талантливейшую анимацию, понимая, что сейчас и с ней произойдет то же самое.
Но мера ужаса, отведенного в этот день Аделаиде Львовне, еще не закончилась, и самое густое, самое беспредельное впечатление было сосредоточено на самом дне события. Чудовище гнусно улыбнулось и медленно вынуло из глазницы один зеленый мертвый глаз, потом другой. Первый аккуратно положило в собственное декольте, а второй протянуло Аделаиде Львовне на открытой разлагающейся ладони.
Однако не зря характер и воля уважаемой Аделаиды Львовны были закалены в борьбе за личное счастье и место под московским солнцем. Несколько мгновений она искала в себе силы, попрятавшиеся по уголкам тела и сознания, а затем собрала их под флагом спасения приказом несгибаемой воли. И отвела глаза. И встала. И пошла к выходу, бормоча:
- Извините, у меня срочное дело, я через минуту вернусь.
И шла к далекому выходу из ада шаг за шагом, пока не услышала жуткое шипение. Больше всего на свете ей захотелось обернуться и посмотреть, как шипит чудовище. Но она, не верующая и даже не притворяющаяся, взмолилась:
- Господи милосердный, спаси и сохрани меня.
И вышла из комнаты.
Для самой Аделаиды Львовны и для всех, кому ей пришлось потом рассказывать эту историю, осталось загадкой, почему девка отпустила ее. Кто-то утверждал, что спасла даму молитва, кто-то настаивал, что Лила была тронута мысленными комплиментами в свой адрес и решением директрисы не резать без нужды ее великолепную плоть. Находились и те, кто говорил, что Аделаида Львовна и сама настоящая бесовка, а собака собаку не ест. Аделаида Львовна истинной причины своего спасения не понимала, но была твердо убеждена, что ни один мужчина подобного ужаса не вынес бы, а тем более, не смог бы выйти в коридор.
Сама же Аделаида Львовна, выйдя в коридор, услышала истошный крик на втором этаже. Однако останавливаться не стала, на свое возлюбленное детище наплевала, бросила клинику на произвол судьбы, мысленно похоронив ее в момент крика, и выбежала на улицу, отведя глаза всполошившейся администраторше вновь пригодившейся универсальной фразой:
- Я на минутку, скоро приду.
На улице она села в любимый зеленый "хьюндай" и, не обращая внимания на трудолюбивую ГИБДД, понеслась мимо городской квартиры за город, с облегчением вспомнив, что дети ее уехали с экскурсией в Питер, а мама гостит у своей сестры в Пензе. О муже она даже не подумала.
Отъехав километров сто пятьдесят от Москвы, Аделаида Львовна остановилась в небольшой деревеньке, где за считанные минуты и за немалые деньги сняла развалюху, в которой и прожила инкогнито больше месяца.
В оставленной же мадам директором клинике события продолжали развиваться самым невероятным образом. Услышанный Аделаидой Львовной крик и в самом деле доносился со второго этажа, и издала его красивенькая сестричка. Она пришла проведать известную певицу, которая недавно предприняла некоторые попытки продлить молодость. Зайдя в палату с никелированным подносиком в руках, сестра ласково сказала:
- Алиса Парисовна, пора тампончики менять.
Она повернулась к кровати и тут же истошно заголосила, всплеснула руками, выронила зазвеневший тревожным колокольчиком подносик и со всего размаху упала на хорошенькую попку. С подушки на нее вместо знакомого прооперированного, больного, но человеческого лица недоуменно смотрела свинская морда. Поняв, что произошло что-то ужасное, бывшая певица с необычайной прытью вскочила с кровати и бросилась к зеркалу, в результате чего девушка сумела увидеть, что тело дивы осталось женским.
Рассмотрев свое рыло в зеркале и поняв, что петь ей больше нечем, полусвинья горестно захрюкала, шмыгая пятачком, и со всего размаха упала в обморок. Сестричка, продолжая визжать, выползла в коридор, куда уже сбегался персонал и выглядывали некоторые выздоравливающие пациенты. Увиденное в коридоре было так ужасно, что девушка, первая столкнувшаяся с обрушившейся на клинику бедой, тоже потеряла сознание.
И было от чего. Из дверей палат, приводя обезумевший персонал в неистовство, выглядывали полулюди, чудовища и вообще неизвестно кто. Спустя полчаса, с помощью приехавших бригад скорой помощи и самых эмоционально устойчивых сотрудников клиники удалось выяснить уровень произошедшей катастрофы. Все, подвергшиеся хирургическому вмешательству, были непостижимым образом обезображены.
Светская львица, наконец-то осуществившая желание получить новые веки, обнаружила свои глаза, горестно взирающие на происходящие безобразия, на лбу, над бровями. Известный журналист, изменивший форму носа, заполучил вместо последнего подвижный серый хобот, лишь отдаленно напоминающий слоновий. Перекраивавший себе уши футболист был награжден сиреневыми мохнатыми лопухами, делавшими его похожим на трогательного инопланетянина из рекламного ролика. У знаменитой актрисы, подтягивающей кожу под глазами, с лица вообще исчезло все, а лицо ее превратилось в гладкий шар, известный в японских сказках как нопперапон. Стареющая балерина, вознамерившаяся убрать кое-какие лишние кусочки своего тела, вся покрылась жуткими наростами и более всего напоминала огромную пупырчатую жабу. Да всего и не перечислишь, и не к чему пугать читателя всеми этими ужасами, не к ночи будет сказано.
Бригады приглашенных врачей сделать, конечно, ничего не смогли, ограничившись лишь составлением реестра напастей. А позднее стало известно, что подобные же метаморфозы произошли и со всеми бывшими пациентами клиники, независимо от того, находились ли несчастные в Москве, других городах нашей необъятной родины или странах ближнего зарубежья. Министерство здравоохранения сочло необходимым всех пострадавших изолировать и бросить лучшие хирургические силы на поиск методик излечения.
В этом переполохе никто и не обратил внимания на забытого и нами Сергея Сергеевича. Когда суматоха пошла на убыль, он, принимавший до этого участие в спасательных работах, вернулся к себе в кабинет и обнаружил, что его блестящая лысина все еще украшена непристойным кровавым пятном. Он потер его водой, затем спиртом – пятно не сходило. Пришедшая на помощь пожилая санитарка принесла ацетон и принялась тереть им голову несчастного доктора с тем же рвением, с каким обычно отмывала полы в операционной, когда за ней наблюдала строгая Аделаида Львовна. Безрезультатно промучавшись с час, Сергей Сергеевич смирился, решил, что на сегодня хватит, заклеил покрасневшую плешь пластырем и отправился домой
Дома Сергей Сергеевич честно рассказал о происхождении пятна, и его, ни в чем таком ранее не замеченном, сначала пожалели, приголубили, ругались лишь на развратную стерву. Жена Жанна Аркадьевна и теща Милицца Григорьевна перепробовали все, что могло справиться с пятнами. Скребли лысину кормильца "Кометом", "Пемолюксом" и просто содой, потом, вспомнив о жирном происхождении пятна, начали смывать его "Фейри", дошли и до пемзы. В результате пятно стало выглядеть бледнее, потому что кожа вокруг него расцвела красными пятнами и ссадинами.
Сергея Сергеевича уже не волновали ни беда, пришедшая в родную клинику, ни его собственная карьера, которая после всего произошедшего должна была сильно пострадать, он хотел только избавиться от пятна. К вечеру вызвали лучшего друга Яшу, тоже пластического хирурга.
Тот внимательно осмотрел больного и с удовольствием заключил:
- Надо резать.
И добил университетского товарища коротенькой фразой:
- Но я бы на твоем месте сделал биопсию.
После чего был напоен чаем и отпущен домой.
- Помада-то какая химическая, - засомневалась Милицца Григорьевна. – Французская, что ли?
И тут нервы Жанны Аркадьевны отказали, и она взбунтовалась:
- Так тебе и надо, будешь знать, как гулять. В следующий раз подумаешь, прежде чем кидаться на француженок.
- Что ты, Жанночка, я же тебе все, как было, рассказал. Да и не француженка она, грузинка.
- Какая разница, француженка или грузинка. Проститутка, она и есть проститутка. Да и вы все, кобели, одинаковые. Думаешь, я не понимаю, что у тебя обыкновенный засос, поэтому и не стирается. Тебя всего надо осмотреть, мало ли, где еще такой же окажется.
Сергей Сергеевич задохнулся от возмущения. Он испытал такие муки, но не поддался соблазнительнице, а его обвиняют черт знает в чем. Вот и храни после этого супружескую верность! Но, будучи беспомощным и зависимым, скандалить не стал, а начал уговаривать жену успокоиться, умолял, даже слезу пустил. А она расходилась все больше и больше, била дорогие тарелки, даже чемоданы кинулась собирать, но вспомнила, что идти ей некуда и прекратила.
А Сергей Сергеевич стоял перед зеркалом, сквозь слезы рассматривал то, что сам называл высоким лбом, и думал:
- Ну вот, дожил, теперь и меня будут резать.
Но и эта мысль надежды не внушала, потому что что-то подсказывало Сергею Сергеевичу: нет, так просто от пятна не избавиться.
- Ну что ж, и с пятнами на лысине люди живут, - тоскливо сказал он сам себе, а подумав, добавил. – Да еще как живут.
Но легче ему от этого не стало.
Какая-то тревога поселилась в душе, какая-то обеспокоенность и ощущение зыбкости собственного существования.
- Выпить, что ли? - подумал малопьющий Сергей Сергеевич, потому что больше ничего не придумал, и пошел на кухню.
Даже сверх меры огорченный, Сергей Сергеевич не изменил раз и навсегда заведенным правилам и лег спать в ту ночь очень рано. Но ему не спалось, какое-то неведомое раньше чувство лишало доктора сна, заставляло его ворочаться с боку на бок. Наконец, промучавшись пару часов, он встал из опостылевшей постели, пошел в кухню, напился воды, надел поверх пижамы плащ, елейно крикнул из прихожей проснувшейся и заворчавшей жене:
- Я на минуточку, Жанночка, хочу подышать, а то мне не спится, я же сегодня весь день без воздуха.
И. шмыгнул за дверь. Было тепло, славно, но беспокойство не оставляло несчастного Сергея Сергеевича. Походив немного под звездным небом и вдохнув терпких весенних запахов, он вдруг понял причину своей эмоциональной неустроенности. Все вокруг: сине-черный майский небосвод, слегка ущербная луна, птицы, цикады, едва уловимые движения воздуха, чуть слышные ночные шорохи, сладкая пелена цветущих яблонь, аромат черемухи – шептало, пело, кричало, вопило о любви. Нет, вовсе не пятно на лысине волновало доктора и уж, тем более, не неприятности на работе. Бедняга был страстно, безумно, смертельно влюблен. Некоторое время ему все еще не было ясно в кого именно, но потом перед ним возникли апельсиновые волосы и зеленые, словно виноградные листья, глаза, и его осенило. Безбедное прежде существование Сергея Сергеевича сосредоточилось на той самой поцеловавшей его грузинке, Лиле, замкнулось на ней, стало невозможным без нее. Именно она стала ярким маяком на его сереньком пути, мощнейшим магнитом, полюсом мироздания, вехой, обозначившей конечную цель всех устремлений доктора.
С каждой секундой чувство Сергея Сергеевича все усиливалось и усиливалось, и вот стало невыносимым. Тело и душа не могли больше выносить разлуки с любимой. Бедный доктор должен был найти объект своего вожделения сейчас же немедленно, иначе просто быть не могло, и жить не стоило. Дело осложнялось тем, что Сергей Сергеевич даже и предположить не мог, где может находиться сейчас его возлюбленная.
Вдруг кто-то сжалился над бедным доктором, и он начал ощущать, что злополучное пятно, которое еще недавно лишь тяготило его и приносило одни только переживания и неудобства, стало самой нужной ему частью его естества. След от любимых губ, который Жанна Аркадьевна так непочтительно поименовала засосом, превратился в некое подобие намагниченной стрелки, и стрелка эта каким-то непостижимым образом указывала на ту, которую он так полюбил. Не думая ни о прошлом, ни о будущем, ни о жене, ни об обожаемых сыновьях, Сергей Сергеевич вышел из двора, в котором прожил без малого двадцать лет, и побрел по улицам.
Сначала он шел медленно, прислушиваясь к своим ощущениям, словно перелетная птица, ищущая кратчайший путь в теплые края. Затем убыстрил шаг, и, наконец, громко топая, побежал, как гигантская овца. Теперь уже нужное и любимое пятно работало в режиме пеленгующей антенны, принимающей сигналы от избранницы. Иногда какие-то помехи заставляли Сергея Сергеевича сворачивать в незнакомые подворотни, подбегать к шарахающимся от него людям, но он тут же понимал, что ошибся, и отправлялся дальше. Толстенький хирург бежал все быстрее и быстрее, а затем помчался так, что дома замелькали, начали сливаться в серую ленту. Он бежал уже долго, запыхался, выбился из сил, но не останавливался, подчиняясь призыву любимой.
Аделаида Львовна благополучно нашлась через месяц в дальнем Подмосковье изголодавшимся мужем и вернувшейся из Пензы матерью и, конечно, не без помощи доблестной милиции. Но, вырываясь из объятий счастливых родственников и отмахиваясь от назойливых репортеров, она категорически заявила, что ни в Москву, ни в клинику, больше не вернется, а останется жить в приглянувшемся ей деревянном доме. И свои намерения объяснила вовсе не страхом перед ответственностью за все, случившееся в клинике. Просто, пояснила госпожа Саломеева, с ней произошло нечто, изменившее ее взгляд на жизнь. Оказывается, открылся у умницы Аделаиды Львовны третий глаз. Дар, полученный ею от Лилит Гадесовны, оказался таким значительным, что слух о нем в скором времени пересек границы нашей необъятной родины. А народу в незаметную прежде деревеньку повалило столько, что пришлось даже построить приличную гостиницу, чтобы не позориться перед иностранцами. Добавим лишь, что в результате всех этих жизненных изменений доходы Аделаиды Львовны, родившейся с золотой ложечкой во рту, только возросли, зато накладные расходы значительно уменьшились.
А от Жанны Аркадьевны Ломако в милицию поступило заявление о пропаже ее любимого и любящего мужа. Плачущая Жанна Аркадьевна объяснила следствию, что за день до исчезновения ее муж познакомился с развратной француженкой, владеющей особо изощренными любовными методиками и безжалостно охмурившей с их помощью невинного доктора. Поэтому искать его нужно во Франции. К сожалению, госпожа Ломако так и осталась вдовой, непонятно только натуральной или соломенной, потому что мужа ее не нашли ни во Франции, ни в Швейцарии, ни даже в Канаде, и пока объявили пропавшим без вести. Где же сейчас находится Сергей Сергеевич, и счастлив ли, кроме него самого известно разве что Лилит Гадесовне Ламия.
Ну, а все пациенты злополучной клиники, приобретшие некоторые нетипичные для людей органы, со временем были приведены к общечеловеческой норме. И хотя внешность многих из них в длительном процессе вочеловечения значительно изменилась, все они помолодели и похорошели. Но, несмотря на усилия, медиков кое-кто из них сохранил милые привычки, доставшиеся им от смутных времен. Так, футболист Козлов, благополучно избавившийся от сиреневых чебурашечьих лопухов, не потерял способности хлопать ушами, что и делает по первой просьбе своих друзей. А певица Вокалова вполне довольна своей вновь сконструированной внешностью, но, увлекаясь, иногда прихрюкивает во время исполнения серьезных партий.
Так что закончилось это незначительное, а может быть, и недостойное отдельного рассказа, приключение вполне (и тут в очередной раз стоит удивиться меткости русского языка) прилично.