В тот день в Москве ожидался салют ко Дню Победы. При нехитрых развлечениях тех лет он обещал быть грандиозным зрелищем.
Майский ветер вносил в распахнутое окно запах молодой листвы и надвигающейся грозы, продувал насквозь тонкий ситцевый халатик. Но у нее не было сил передвинуться в угол дивана.
Уже час она сидела в оцепенении, съежившись, глядя на распахнутые створки платяного шкафа. А в шкафу висели, покачиваясь от сквозняка, рубашки. Рубашки, которые уже пять месяцев никто не надевал. Но запах погибшего мужа, казалось, впитался в них навсегда.
Иногда она подходила и утыкалась в них лицом. Сначала плакала и вытиралась рукавом, потом просто стояла молча. Надо было куда-то убрать их, выкинуть, что ли… Так советовали подружки. Но разве это не равносильно повторной смерти, думала она…
За пять месяцев, сначала - неверия, потом - отчаяния, затем - дикой обиды на него, так внезапно ее бросившего, потом - тихой и болезненной грусти, она поняла только одну вещь: если она сможет прожить без Артема год, всего лишь год, четыре разных сезона, то она выживет… Зима уже прошла, весна тоже сдавала свои позиции. Но как протянуть лето и осень? Первое лето без его смеющихся глаз и сильных загорелых рук, первую осень без шуршания листьев под его ногами…
Все, стоп. Так можно сойти с ума. И, самое страшное, не заметить этого.
Девчонки говорили, что салют хорошо виден с Ленинских гор. Значит, пора встряхнуться, встать, закрыть, наконец-то, окно и сменить халатик на джинсы с ветровкой.
… Эта самая ветровка, все-таки, не спасла от внезапного проливного дождя, и, когда она вбежала в вестибюль метро, то ничем не отличалась от промокшей, туманной от испарений толпы.
Она пристроилась рядом с телефонными кабинками и попыталась вытащить застрявший в сыром кармане джинсов пятачок. По соседству с ней такой же промокший бедолага энергично отряхивал куртку. Капли дождя полетели ей прямо в лицо, и она не удержалась:
- Осторожнее!
- Марина?! – мужчина резко обернулся и посмотрел на нее в таком изумлении, будто она прибыла, по крайней мере, с другого континента, а не жила все эти четыре года рядом с ним, в районе "Юго – Западной", и не встречалась изредка в узких институтских коридорах.
- Викинг, - чуть было не сказала она, а потом, с некоторым усилием, вспомнила его имя. – Здравствуй, Большов.
Она помнила, что после их двухмесячного романа и довольно резкого разрыва он пару раз пытался выяснить отношения. Но она, безумно влюбленная тогда в Артема, лишь глупо улыбалась на его расспросы и твердила, что он хороший, что он еще найдет достойную девушку, и не понимала, как он может быть несчастлив, когда вокруг все так хорошо и замечательно…
Через два года она мельком услышала, что талантливый кандидат наук Большов уволился из института и ушел куда-то в силовые структуры. И вроде бы женился… Вот и славно, подумала она тогда, одним обиженным в ее жизни меньше.
И вот теперь "обиженный" стоял напротив, словно вынырнув из прошлой жизни.
- Как живешь? – и тут же, перебивая сам себя, - Прости, я слышал про твое … несчастье.
- Да уж, на счастье это не похоже, - она грустно улыбнулась. – А ты все здесь же, никуда не переехал? Странно, что не встретились за эти годы…
- А и не надо было встречаться… тогда, - он протянул ей монетку. - Поехали, куда тебе?
Как и много лет назад, этот мужчина, в какой-то степени, подчинял ее своей воле. Вот и сейчас, не спрашивая, по пути ли ему, она прошла в метро за своим "викингом". И тут же поймала себя на мысли: за своим?
- Что, один гуляешь, без семьи?
- Семья распалась, не выдержав испытательного срока, - он смотрел на нее, прищурив глаза, словно пытаясь что-то прочитать на ее лице.
Можно подумать, я в этом виновата, с раздражением пронеслось в голове.
Тут, на последних ступеньках эскалатора, он подхватил ее под руку, и вся неловкость момента вдруг сгладилась.
Поезда пролетали мимо, а он рассказывал о своей работе, об общих знакомых, и глаза уже не были такими колючими, и она, впервые за эти месяцы, улыбалась его забавным эпитетам.
Так, за разговорами добрались и до цели ее поездки. Узнав про салют, "викинг" посерьезнел и задумался. А потом хитро улыбнулся:
- Есть план, - и, ничего не объясняя, вытащил ее из поезда на одну станцию раньше.
На улице уже темнело, возбужденные толпы остались позади, на освещенных пятачках возле МГУ. А они все шли по лесопарку, удаляясь от цивилизации в непроглядную темень. Как ни странно, ей не было страшно, скорее, появилось предвкушение какого-то восторга.
Из-за деревьев бесшумно вышел человек в военной форме, посветил фонариком на удостоверение Большова, кивнул и указал рукой в сторону небольшой полянки. Они свернули с тропы, и она порадовалась, что не надела шпильки. На одной из кочек она чуть не поскользнулась, но сильные руки "викинга" обручем сжали талию. Еще не успев рассердиться на такую вольность, она ахнула от неожиданности.
Земля дрогнула под ногами, от тугого хлопка заложило уши, а над головой вдруг расцвели огненные шары. Огромные, переливчатые, двух – трех метров в диаметре, они дрожали и искрились, казалось, на расстоянии вытянутой руки. Она даже привстала на цыпочки, пытаясь дотянуться до сверкающих огней, и тут же услышала смех "викинга".
- Мы прямо под салютом, рядом с пушками. До огней несколько метров высоты, это иллюзия, что они рядом.
Второй, третий, десятый залп. Она замерла, потрясенная. Ноги стали промокать в болотистой траве, но она ничего не замечала. Как не замечала, что "викинг" смотрел совсем не на салют, а исподлобья, склонив голову, любовался ее запрокинутым профилем.
- А Тема этого не видит, - вырвалось у нее.
- Ты смотри за обоих, за себя и за него, - совершенно серьезно посоветовал он.
Не смеется ли? Но в его глазах было непонятное страдальческое выражение.
"А ведь он близок мне по-прежнему, как будто не было этих лет", - и боль, постоянно давящая где-то в середине груди, притихла. Не ушла, но затаилась.
Они вышли из метро на Юго – Западе, еще находясь под впечатлением салюта.
- Ты в общаге одна, без соседок? Значит, никто даже чаем не встретит промокшего ребенка… А вот я мог бы, - он держал ее руки в ладонях. - Просто чашку чая, а то ведь простынешь…
И она свернула не в сторону общежития, а к светящимся сталинским многоэтажкам.
Академическая квартира, казалось, дышала несколькими поколениями московской интеллигенции. Узкие коридоры, заставленные книжными шкафами, солидный дубовый стол с пишущей машинкой… И никаких следов бывшей жены и женщин вообще. Как ни была она взволнована, но эту деталь сразу отметила.
Она сама заварила чай, разлила по тонкостенным чашкам. Как давно не приходилось вот так хозяйничать, поить мужчину чаем, смотреть, как жадно он откусывает от бутерброда… Боль в груди опять начала проситься наружу.
- Ты меня еще помнишь? - его глаза смотрели побитой собакой.
"Ну зачем так унижать себя", - подумала она. А вслух сказала:
- Первого мужчину не забывают.
Он подошел сзади, руки скользнули по плечам и легли на грудь. На долю секунды ей померещился Темин шрамик у основания большого пальца, но наваждение быстро прошло.
Это не он, но, боже мой, как приятны мужские руки на теле, нервные, ищущие жадно новых наслаждений. скользящие по лицу, по шее… И его глаза на уровне твоих, и горячие губы в ложбинке груди… Как можно было это забыть всего лишь за пять месяцев? За целых пять месяцев…
Он стонал, прикусывая губы, потому что стоны страсти слишком гулко отдавались в темной огромной квартире. Она лежала опустошенная. Казалось, все клеточки тела расслабились и растворились в неге. Кружилась голова, и в такт ей кружилась люстра. освещенная уличным фонарем. Она пыталась вспомнить Артема, почувствовать что-то вроде укоров совести, но совесть упорно молчала.
"А жизнь-то продолжается", - эта фраза всплыла неизвестно откуда, и она вдруг успокоилась.
"Викинг" виновато и нежно поцеловал ее плечо. Она повернулась к нему спиной и заерзала, пытаясь удобнее устроиться в уютной ямке, созданной его телом. Его запах был не похож на Темин, его борода колола шею, его ладони были слишком мозолистыми. И все же засыпать под надежным укрытием сильного мужского тела было невыразимо приятно. Она прижалась к нему еще плотнее и, впервые за эти месяцы, уснула крепким сном без сновидений.
Утром они расстались без всяких взаимных обещаний. Оба торопились на работу, но она постаралась выскользнуть из квартиры первой. Почему-то не хотелось пить с ним утренний кофе, идти вместе до метро и по-семейному прощаться у стеклянных дверей.
"Спать, значит, хотелось, а элементарно проводить человека на работу -- это уже "табу", - усмехнулась она своим же мыслям. Как ни странно, это казалось ей гораздо большим предательством по отношению к Артему, чем сладострастные стоны минувшей ночи.
Днем она даже покружила вокруг местной церквушки, застрявшей среди многоэтажек, но зайти так и не решилась. "Чего я хочу? Покаяться перед Богом, на которого я в большой обиде? И перед Темой? Он и так все видит и знает", - сумбурные мысли не давали покоя, и она все кружила по улицам.
"Викинг" появился в общаге через пару дней, с цветами и вином. Почему-то эта праздничность показалась ей неприятно – вызывающей. И его уверенный, почти хозяйский поцелуй в дверях… Ей совершенно не хотелось, чтобы его увидели любопытные соседи, а он, похоже, именно на этот эффект и рассчитывал. Вдруг куда-то испарились сдержанность и деликатность, которые так поразили ее в первую встречу.
И все-таки она пересилила в себе зарождающуюся волну недовольства.
Когда-то я уже обидела его, зачем это повторять?
И вечер покатился по накатанным рельсам. С единственным отличием: как ни пыталась, она так и не смогла полностью расслабиться… На их диване, который еще, казалось, сохранил вмятины Темкиного тела…
Но "викинг", увлеченный собственными ощущениями, похоже, ничего не заметил. Он лежал, довольный и уставший, лениво покусывая ее за ушко. И негромко рассказывал о своих планах на будущее. В планы эти, как она поняла, входила их совместная поездка на Балатон. Причем ее мнение, похоже, уже не играло никакой роли.
Она попыталась мягко отказаться. Он недоуменно приподнялся на локте:
- Скорбь по погибшему мужу -- это хорошо. Но она не может продолжаться вечно. А после Венгрии, если не надоедим друг другу, можно подумать и о большем…
- А большее -- это жизнь с тобой?
- Тебя что-то не устраивает?
Она порывисто вскочила. Показалось, что стало душно, не хватает свежего воздуха. Но по дороге к окну задела локтем за створку шкафа. Дверки распахнулись, и Темкины рубашки приветливо колыхнулись ей навстречу, словно здороваясь.
Он смотрел на нее, обнаженную, зарывшуюся лицом в чужие мужские рубашки, и, похоже, начинал все понимать.
- Что ж, он опять-таки сильнее меня. От судьбы не уйдешь, - он одевался и казался удивительно спокойным. И это спокойствие пугало ее сильнее громких скандалов.
- Пойми меня, - она чуть запнулась и продолжила:
- Милый… Мы можем встречаться… Иногда… Пока ты не встретишь другую.
- Марина, ты даже не понимаешь, что говоришь. Ты не сможешь жить полу – жизнью, - и, помедлив, добавил:
- И я тоже.
Он опять показался ей родным и близким. Что за наваждение… Может, попытаться остановить… Но что-то внутри щелкнуло: нет. Один раз уже не сложилось.
Он поцеловал ее на прощание, обнял, оглянулся. И ушел из ее жизни. Оставив ее в глубоком убеждении: жизнь продолжается, несмотря ни на что.