Белкин, отрывок из романа Русский Прованс

Афанасьева Вера
Яркие краски родного Города раздражали тонкую душу Белкина, отталкивали своей откровенностью, дразнили нарочитостью, били по глазам. Не любил Белкин пестрых городских пейзажей и сочных натюрмортов, тяжелых малявинских холстов, разноцветного масла и  грубых небрежных кистей, предпочитая им прозрачную рисовую бумагу, тушь, акварель и тонкие филигранные кисточки.
С юности грезил он о нездешнем,  жаждал призрачного, мечтал о туманном, пропитанном запахом моря, остро пахнущем хризантемами и цветами вишни. Профессией Белкин обладал редкой, был японистом, и это  уникальное для провинции занятие переполняло его гордостью, дарило ощущение собственной исключительности и неповторимости.
Не одобрял нежный Белкин и бьющего в глаза убранства домов и квартир, чурался диких традиций, не  выносил местной пищи. Сожалел,  что так сильно отличаются по своим  манерам от японцев похожие  на них как две капли воды выходцы из соседней с Губернией азиатской страны. Любил бывать в местах, хотя бы отдаленно напоминающих предмет его мечтаний, выискивая среди желтенькой родной природы синеватое, холмистое и, по возможности, окутанное дымкой.
С недоумением и даже некоторой брезгливостью останавливал  он взгляд на местных женщинах, слишком крупных и шумных  не только для недосягаемой Японии, но и для самого субтильного Белкина, и из всех попадающих в его поле зрения  дам и девиц норовил выбрать самую крохотную. Но женщины,  в том числе крохотные и узкоглазые, япониста не жаловали, и  выбор, как правило, не удавался.
Чувствовал мечтательный Белкин, что в прошлой своей жизни  родился он в Японии, был известным поэтом и путешествовал по сказочной стране, живописуя ее многочисленные чудеса и красоты. В нынешней же скучной жизни ему даже переводить хокку и танку не случалось, потому что занимался он исключительно переводами инструкций к  дальневосточным телевизорам, компьютерам, кондиционерам и прочей чепухе, совершенно излишней для тонко чувствующего человека. Неинтересное это занятие оплачивалось, однако, совсем недурно, так что купил себе Белкин  приличную квартиру в окрестностях Городского парка.
Престижное это место было единственным в Городе, пригодным для проживания прекраснодушного  Белкина, потому что в парке находились  пруды, кованые мостики и вековые деревья, которые при лунном свете или в иногда случающемся тумане хотя бы  отдаленно напоминали любимую страну. И он часто гулял по парку поздними вечерами, слушая пение цикад,  кваканье лягушек и крики ночных птиц, подолгу задерживаясь на берегу пруда и представляя, что вместо вульгарных кувшинок в нем плавают прелестные лотосы.
Сегодняшняя ночь своей негой в очередной раз выманила япониста из дома, и Белкин  отправился на прогулку. Он долго бродил по парку, старательно обходя многочисленные парочки, затем по обыкновению спустился к воде, вдыхая запахи сырости и осоки. Пел соловей, и отцветающие вишни роняли в воду бледные нежные лепестки. Луна перебегала от облачка к облачку, словно дразня заглядевшегося на нее  бывшего поэта. Природа ласкала ночь влажной плотью улиток, скользкими лягушачьими прикосновениями, полураскрытыми губами бутонов, поглаживая ивовыми ветвями и восставая  стеблями осоки. Было тихо, нежно, влажно, томно.
Озябнув, Белкин поднялся на мостик, по которому проходила его дорога домой, но, сделав несколько шагов, остановился. В нескольких метрах от него виднелась  стройная женская фигура, облокотившаяся на перила. Очарованный прекрасным зрелищем Белкин замер, рассматривая залитую луной женщину. Легкость ее силуэта не позволяла усомниться в том, что женщина очень молода, и Белкин с забившимся сердцем подошел  чуть ближе, встал в той же позе, что и незнакомка, стал рассматривать луну,  купающуюся в темной воде среди осыпавшихся вишневых лепестков.
Вдруг девушка выпрямилась, повернулась,  так что отчетливо стали видны тонкий стан, длинная шелковая одежда,  бледное лицо. Белкин едва сдержал крик восхищения – прелестное создание оказалось японкой! Он был  готов поклясться в этом, потому что во всем: и в старинных пропорциях длинного наряда, перехваченного широким поясом под крохотной грудью, и в изящном теле, и в узкоглазом длинноносом лице, и в освещающей его полуулыбке, и  в высокой прическе с длинными шпильками и крупными гребнями –  было столько достоинства, столько  совершенства, что никем другим их обладательница быть просто  не могла.
- Боже, откуда здесь такое чудо? – подумал оторопевший Белкин.
А красавица уже шла ему навстречу, шурша тяжелым кимоно, дурманя запахами лаванды и герани.  Поравнявшись со своим восхищенным визави, прекрасная дама чуть замедлила шаг, и очарованный переводчик услышал прозрачный звук колокольчика и заметил едва уловимое движение на миг раскрывшегося  и тут же закрытого веера, означающее  приглашение пойти следом. 
Не верящий своему счастью Белкин слегка поклонился и, отпустив незнакомку немного вперед, двинулся следом. Девушка шла, не торопясь, слегка покачиваясь и  семеня, а Белкин за ней, поначалу сдерживая шаг, чтобы не  напугать ее. Но через несколько минут  решил, что пора догнать даму, и шаг прибавил,  после чего расстояние между ними не сократилось, а, напротив, увеличилось.
Тогда Белкин ускорился, заторопился, но  скользящую впереди женскую фигуру не настиг. Девушка в кимоно продолжала медленно плыть впереди, но теперь уже понемногу удаляясь от своего преследователя. И  Белкин испугался, что упустит прекрасную добычу, побежал, сначала потихоньку, а затем все быстрее и быстрее, но  красавицу так и не догнал. Освещенная луной, она  плавно двигалась впереди, и теперь уже на значительном расстоянии.
Белкин, не узнавая знакомых мест,  бежал во весь опор, мчался как Ахилл за японской черепахой, так и не приблизившись к  девушке ни на шаг. Парк тем временем сгустился, затем сменился лесными зарослями, и теперь бегущим приходилось продираться сквозь чащу. Ветви больно хлестали Белкина по разгоряченному лицу, но он, распаленный погоней, и не думал останавливаться.
Наконец деревья расступились, и неуловимая японка выбежала на залитый луной луг. Не оборачиваясь на своего преследователя, встала в изящной позе посередине, готовая снова сорваться с места. Белкин, тяжело дыша, замер на краю  поляны, и вдруг почувствовал себя зверем, способным кинуться на эту хрупкую женщину, опрокинуть ее на мокрую траву, и сделать с ней все то, о чем  он раньше и думать себе не позволял, и что теперь мог бы описать длинным рядом  запретных глаголов, включая самые запредельные. Борясь с неведомым ему прежде темным чувством, Белкин подумал:
- Вот они какие, японские скромницы, теперь я знаю, что такое гейша. Не отпущу.
Крупная дрожь била Белкина, но он решил, что потраченными усилиями вполне заслужил право  представиться заинтриговавшей его даме, и медленно, все еще тяжело дыша и боясь спугнуть красавицу, подошел к ней. Стройная фигура  была уже  на расстоянии вытянутой руки от него, когда Белкин решился заговорить.
- Прекрасная ночь, – сказал он  хрипло, кладя дрожащую руку на хрупкое плечо, – самая прекрасная ночь в моей жизни.
Стоящая  к нему спиной девушка обернулась, и японист увидел золотисто-рыжую хитрую морду, узкие жадные глаза, блестящие острые зубки, длинный высунутый язык. Лиса  зашипела и хищно оскалилась, явно забавляясь оторопью бедняги, а затем развернулась и  бросилась в чащу. Окаменевший Белкин успел увидеть лишь пышный красный хвост, мелькнувший между темных деревьев, и услышать прощальный звон колокольчика.
Ноги не слушались Белкина, и он  сел на влажную траву, затем опрокинулся на спину,  стал смотреть на луну, перебегающую от облака к облаку.
- Я слишком долго живу один, – сказал он вслух, обращаясь к непоседливой луне. – Мне непременно нужно жениться.
Лежать было холодно, и Белкин встал, немного поплутав, вышел к знакомым местам, сел на первую попавшуюся скамейку, посмотрел вверх. Красавец дуб разрезал звездное небо черными ветвями, луна, наконец, успокоилась и  стояла так низко, что казалось, будто она лежит на одной из веток.
- Боже, какая красота, никогда не видел ничего подобного, - похвалил Белкин луну и та, польщенная,  подмигнула ему.
Он  перевел взгляд и вздрогнул: лун было две. Первая – та, что примостилась на дубе, вторая плыла  среди звезд много выше и правей. Чувствуя  себя так, как будто его самого тоже два, Белкин рассматривал луны. Обе были большие, идеально круглые и яркие. Вдруг тишину нарушил резкий крик какой-то птицы, и тут же прошлогодний желудь сорвался с вершины дуба, стукнул по  левой, лежавшей  на ветке, луне.
- Пон! – громко отозвалась луна.
И Белкин увидел, что  изящная ветка превратилась в барсука, который, ловко упираясь задними  лапами в дубовый ствол и   старательно вытянув вперед туловище и острую морду,  держал в передних лапах ярко начищенный медный бубен.  Поняв, что его хитрость раскрыта, барсук  мгновенно спрыгнул вниз и скрылся в темноте, раскатисто хохоча:
-  Ва-ха-ха!
- Я болен, я очень сильно болен, – сказал Белкин оставшейся на небе луне. – Мне нужен хороший врач.
Посидев еще немного, он все-таки нашел в  себе силы встать и побрел по  тропинке к мосту, ведущему домой. Тут-то  бедняга и вспомнил о ключах, которые запросто мог потерять во время погони. Пошарив в карманах, он нашел их,  достал, но трясущиеся непослушные  руки выронили ключи на землю. Белкин наклонился, пошарил руками – ключей не было. Тогда он встал на четвереньки и стал методично ощупывать траву вокруг себя, но ключей так и не  обнаружил.
Перспектива задержаться в парке, переполненном оборотнями и лунами, так напугала несчастного япониста, что он чуть не заплакал. В полном отчаянии он лихорадочно шарил и шарил по траве, почти уверившись в том, что ничего, кроме улиток и прошлогодних листьев, в ней так и не найдет. И  когда  несчастный уже решил, было, убраться из поганого парка, из темноты раздалось:
- У вас какие-то проблемы?
Белкин вздрогнул и, приготовившись увидеть какую-нибудь мерзкую тварь, поднял глаза. Перед ним, полускрытый тьмой стоял вполне обычный мужчина.
- Да, я уронил ключи, и никак не могу их найти.
- Давайте я  вам посвечу, - сказал мужчина.
Голос был нормальным, даже приятным, и Белкин успокоился. Послышалось легкое шуршание, означающее, по-видимому, что  незнакомец достает спички из кармана,  мягкое  мерцание осветило влажную траву, и   Белкин с радостью увидел ключи прямо у собственной растопыренной пятерни  Последний раз Белкин радовался так  самозабвенно несколько лет назад, когда его на три месяца отправили в командировку на Дальний Восток.
Он схватил ключи,  начал подниматься с карачек, собираясь от всей души поблагодарить своего спасителя, и уже стоял на коленях,  когда  увидел  в темноте множество огоньков, сначала показавшихся наивному Белкину парящими в воздухе светлячками. Но внимательный взгляд тотчас же заменил приятную иллюзию гораздо менее приятным зрелищем, и страдалец рассмотрел, что не светлячки это вовсе, а глаза, которыми усеяна обнаженная  голень мужчины.
Разноцветные глаза, не моргая, угрожающе вытаращились на ополоумевшего япониста, а затем  моргнули все разом, и  тот заорал как резаный, а затем вскочил и бросился наутек. Не разбирая дороги, он добежал до  спасительного, ведущего к дому, моста и  со всех ног помчался по нему.
- Тонбироро-тонбироро! – запел мост флейтой.
Белкин бежал в предрассветном сером полумраке, а мост качался под ним, стонал, рыдал, завывал по-японски, рассказывая какую-то жуткую историю. Но Белкину было уже все равно, и он перебежал-таки мост, выскочил из ненавистного парка и,  не оглядываясь, домчался до  спасительного дома. Отдышавшись,  вошел в подъезд, медленно поднялся на третий этаж, открыл квартиру, не разуваясь, миновал  просторный холл и,   заходя в спальню,  увидел, как в раскрытом окне мелькнул юркий  хвост. Кто-то, и Белкин  отлично знал, кто именно, только что покинул квартиру, по-видимому, что-то украв.
Белкин помедлил. Подошел к окну, тщательно закрыл его, оглядел комнату. На низеньком лакированном столике белел небрежно брошенный, свернутый в рулон лист драгоценной рисовой бумаги. Белкин взял его в руки, поднес к лицу, с наслаждением вдохнул тонкий аромат лаванды и герани, развернул. По белому полотну, словно тропинка по  заснеженному склону Фудзи, сбегала вниз изящная надпись, причудливые узоры иероглифов складывались в старинные стихи. И Белкин наконец-то сделал то,  о чем давно мечтал – перевел неизвестное хокку. С размером не вполне получилось, но смысл был  абсолютно ясен:


Луна во всем мире одна,
И тысячи лун назад
Ты смотрел на  нее барсуком.


Светало. Белкин подошел к полутемному просвету зеркала, рассматривая своего  двойника из зыбкого  призрачного  мира. На него смотрел маленький мужчина в перепачканном  буром костюме с  острым лицом, близко посажеными крохотными глазами и  длинным, вытянутым вперед подвижным носом. Истина стала очевидной, и Белкин зарыдал, выплескивая из себя все свои влажные грезы.