Была весна, то ли 93-го, а то ли 92-го года. Почему-то кажется важным какого именно… наверное, потому, что для меня это разница между 12-летним и 13 летним возрастом… большая разница… но я уже всё равно не вспомню. Весна выдалась жаркой, так что можно было бы и о месяце теперь гадать, апрель или май? Но не придется. Дело в том, что я в том своем неопределенном, но, в любом случае, полудетском возрасте боялся темноты, боялся спать и просыпаться в темноте… это было очень стыдным… боялся длинных ночей и всякий раз в марте утешал себя тем, что эта ночь хотя и длинная, но всё же чуточку короче, чем та, вчерашняя… Её можно пережить.
Итак, это был март. И я влюбился. Вне всякой связи с месяцем и временем года. Просто сам по себе. Влюбился, наверное, гораздо раньше, может даже зимой или вообще за год до того. Просто пришла весна, жаркая весна, пришла для меня и вообще, одежда с каждым днем становилась легче, движения свободней и раскованней. Той весной я, быть может, не влюбился, а признался. Сперва себе – потом Ей. Ей – иносказательно. Вообще, я вдруг влюбился во всё и вся, даже в то, что одновременно и ненавидел (стал ненавидеть теперь жгуче, с любовью). Влюбился, в том числе, и в себя. Увы, не с кем было поговорить об этом, а молиться и славословить я тогда еще не умел, хотя и немножко пробовал… своими словами.
Итак, это был 92-ой или 93-ий год. Девочки тогда не знали еще про яой и слэш, у них были другие секреты и темы для разговоров, которые сейчас уже и не узнать… должно быть, о них никто и не помнит. Они были такими же непонятными существами, как и теперешние девочки для теперешних 12-ти и 13-ти летних мальчиков. Непонятными, но порой, благосклонными.
***
Если в детстве время течет медленно и густо, всякий день обставлен Событиями так плотно, так богато, как комната-склад в музее, то для подростка – иначе. Четверть-другая может пройти, как тяжелый сон, и вдруг несколько дней, странное видение и бездарная строка песни, запавшая в душу, переворачивают всё с ног на голову и оставляют в памяти глубокую борозду или рваную рану, просто так, без всяких видимых причин. Вот и вы скоро закричите мне «Факты! Факты!» (fuck ты!), а у меня нет их, мне нечем крыть, сам не пойму, как можно было дойти до жизни такой… но вот я дошел. Всё заняло несколько дней, неделю-полторы, это я точно знаю, потому что ночи… длинные, черные ночи.
Да, девочки были такими же, как сейчас, а Она была самая, что ни на есть девочка, у меня не было никаких причин выделять Ее, влюбляться именно в Нее. Но вот ведь, должно быть случайность, на которую я слишком много поставил и проиграл. В один день Она была благосклонна ко мне, и после того случайность перестала быть случайностью. Стала Законом-Выше-Всех-Законов, стала Жизнью-и-Смертью. Я не знал, игра ли это, возраст ли это… или нет. Поэтому на всякий случай играл всерьез, пока были силы, а потом уже не мог иначе.
И вскоре, может на следующий же день меня высмеяли. Может я позволил себе лишнего… хотя что? Что я такого мог себе позволить, что задело бы Ее? Но это возможно, я всегда плохо чувствовал ритм, ненароком переступаю чужие границы, пытаясь встать чуть ближе. Просто обычно я не танцую, прячусь, держусь ото всех так далеко, как только можно, а тут вдруг – весна. Кто же знал?
А может, ей так было интересней. Сейчас я могу себе это представить. Тогда и не пытался только думал «За что?». И со стороны это не выглядело очень смешным, я просто привычно замкнулся… С меня не посыпались звонкие осколки сердца, я не заплакал, не было даже видно, чтобы я хотя бы огорчился. Я всего лишь восстановил статус-кво, стал, как и прежде, как и всегда уныло-серьезным. Это было неинтересно… После такого-то удара!
Она шепталась с подружками. Потом просто с одноклассницами и даже со знакомыми девочками из других классов, искоса поглядывая на меня, когда я с независимым видом проходил мимо. Потом что-то сказала вслух при всех – я не разобрал, за общим (как мне показалось) смехом. Потом на уроке, тоже вслух, но так, чтобы не поняла учительница. А я оставался прежним. Внешне.
Ночью же мне приснился нож со странной, неудобной, будто бы дырявой ручкой. Я шел, крался по какому-то огромному спальному залу со множеством кроватей, как в детском садике, только кровати были большие, а кругом развешаны призрачные простыни, которые развевались на ветру, что дул из открытых настежь окон в слепящем свете полной луны. Тем утром я проснулся, так и не найдя её кровать. Но я чувствовал, что Она где-то рядом. Я точно знал, что в спальном зале больше никого нет – только Она и я.
***
Обо мне скоро забыли. Все, даже Она. Не скажу, что меня это очень обрадовало, в своем классе я всё время был «невидимкой», так что, может, ненадолго бы не отказался даже от роли «чучела». Но всем уже было скучно травить меня… да, по большому счету, никто меня и не травил никогда. В самом деле, меня это даже обидело, а так как и обиды никто не заметил, то обидело в двойне. Но появилось нечто новое, беспредельно новое, мое странное утешение тех дней. Я по-прежнему боялся ночи, но теперь я ещё и ждал её, я отбывал в школе и дома день и лишь укладываясь в кровать, трепетал – вот оно, мое настоящее! Я бродил по залу с кроватями с занесенным ножом в руке, путался в простынях, искал и искал Ее. Весна для меня стала совершенно черной с ложным бельмом навсегда полной луны из моего сна.
Чудовищно, скажете вы, но мне так не казалось и не кажется сейчас. Если подростку дать возможность хоть как-то летать – он с восторгом ею воспользуется, особо не задумываясь о практической пользе полета. Если нет – значит, он уже старик, умер, остановился в своем развитии. «Зачем?», ха! Если подростку дать ненависть, странную силу и странный же нож, он захочет их испытать. Даже если ненависть уже не к кому-то конкретному, а просто так (есть), даже если нож и сила только снится. Мне ведь и в голову бы не пришло мстить Ей по-настоящему, но за новое чувство я при этом держался крепко. Такого у меня ещё не было! Никогда.
В каждом новом сне я двигался увереннее, смелее. Я находил её и замирал над кроватью, не решаясь нанести удар. Вот так, острием в шею. Нельзя было разглядеть в этой темноте и в этом неживом лунном свете – Она ли это… подобно мне, моя красавица предпочитала спать на животе. По крайней мере, было видно, что это девочка-подросток. А кроме нас с ней тут не могло быть никого. И всё же я сомневался, а, может, был слишком возбужден. Ночь же тем временем кончалась…
Однажды я проснулся, уже дернув рукой в нужном направлении, и застонал от разочарования. Я все ещё чувствовал эту неудобную рукоять… так бывает… но нож и правда был в моей руке! Только… это был не нож. Это были ножницы. И… я подумал, что, возможно, отчасти это был стон облегчения. Ножницы были настоящими… и мне стало очень страшно.
Было уже совсем светло, позднее и тёплое воскресное утро. Ножницы оказались какими-то незнакомыми, кольца из ярко-красной пластмассы, похожие, только меньшие у меня были в младших классах… аппликации вырезать… А ещё у этих был острый, не скругленный кончик. Да, ножницы были настоящими. Я мог по-настоящему убить Её. Я не знал, как буду жить дальше после того, как мне это удастся. Мне просто хотелось попробовать. Потому что… так не бывает.
Ночи заканчивались слишком быстро – моя весна предавала меня. Теперь я ложился рано и с ножницами в правой руке, но это не помогало. Мне не хватало времени. Я быстро находил Её, будто по запаху, хотя запахов никогда не различал, но слишком долго присматривался. Мне больше всего нравилось стоять с занесенным ножом… а утро приходило всё раньше.
***
Я прошел через всё: первый страх, трепет, одержимость, разочарование и апатию. И, наконец, стал совсем холодным. Всего-то за неделю, каждый день которой был последним днём, каждая ночь которой должна была исполнить невозможное. В тот вечер я оставил ножницы на столе, а может даже в сумке с тетрадями, я теперь таскал их повсюду с собой, как самурай свою катану, они придавали мне удивительную уверенность, хоть я и не собирался ими пользоваться в настоящей жизни. Я быстро уснул, отчетливо сознавая, что в этот раз всё исполнится, хотя и не чувствовал радости по этому поводу. Я осознал, что даже самая короткая ночь может стать бесконечной, но не испытывал ни малейшего удивления, что эта простая мысль не пришла мне раньше, не собирался я эту формулировку, такую стройную и изящную, также и записать – мне было будто бы всё равно. А может, у меня ещё и не было точных слов, может, слова пришли позже.
Я очередной раз нашел Её на кровати, что стояла у стенки. Но на этот раз я любовался не Ею – собой. Я не мог видеть себя со стороны, хотя в снах такое и бывает, но чувствовал, что выгляжу устрашающе и… оригинально. Таких юных демонов с ножницами в лунном свете ещё никогда не было! Очень удачным оказалось то, что мама в то время разрешала мне не стричься, так что мои волосы отросли чуть ли не до плеч, как у девочки. В школе, конечно, ворчали, но это же было начало 90-ых, учителя сами не знали чему нас учить и что в этом мире хорошо, а что плохо. Одноклассники смеялись, что я битломан… ну, те одноклассники, что вообще слышали про моих любимых «Битлз». Мне же… кажется, мне нравилось быть похожим на девочку.
Была глубокая ночь, как во сне, так и за его пределами. Можно было ещё подождать, но мне не хотелось. Я уже в полной мере насладился ожиданием в предыдущие ночи, мне хотелось, наконец, ударить. Останавливало только одно – на этот раз я отчетливо сознавал, что совершаю какую-то серьезную ошибку. Но ошибки быть не могло. В комнате только двое – Она и я. Я бью – Она умирает. В чём тут могла быть ошибка? И я ударил…
Острие скользнуло по позвоночнику, и сомкнутые лезвия ушли влево, косо вошли в горло больше пропоров кожу, чем… Ошибка в этом?! Но Она перевернется, и тогда я уж всажу прямо в горло!.. Она хрипло застонала, конвульсивно дернула рукой и осталась лежать уткнувшись лицом в подушку. Я ударил ещё раз, и мое оружие опять соскользнуло – Её трясло… я понял, что меня уже тоже. Моё безразличие куда-то делось, я бесполезно бил Её ножницами по твердой спине, теряя рассудок и просыпаясь. Я уже видел только черную кровь на серой простыне и спешил завершить свое дело… Я…
Я проснулся и вместе с тем очнулся от своего кошмара, в руках, конечно же, были ножницы… окровавленные, само собой. Наконец-то заработала голова – ножницы спрятать, не испачкать ничего кровью: простыню, наволочку, пододеяльник… Тело после сна было ватным и что-то болело, как будто я здорово потянул мышцу на спине. Ужасно хотелось спать, но прямо сейчас было нельзя, ни в коем случае нельзя! Страшным усилием воли я приподнялся и с каким-то тупым ужасом увидел, что подушка уже наполовину черная.... и кусок простыни под ней… Тогда и кровать, а ведь кровь так плохо отстирывается! С ножниц не могло столько натечь! Раздраженный я тянулся к месту, которое так болело… это была шея. Рука сразу же стала вязкой и черной. И… спина… Я потерял сознание…