-Генри, ты должен меня впустить…
-Я повторяю в последний раз, специально для вас, господин Планетарный Губернатор, я вас не пропущу. По крайней мере, не сегодня.
-Я должен с ней поговорить!
Хорд всего лишь пожал плечами, но не сделал ни шагу в сторону. Фрейзт давно понял, что парень спас Эмили тогда, в Гразорнее, и сейчас также будет её защищать до последнего вздоха. Но Грегор не намеревался причинять ей вреда, он всего-то хотел поговорить. А тем временем тишина желтоватой ткани палатки продолжала ехидно дразнить его за его бессилие.
-Генри!
-Это зависит не от меня. Я не подчиняюсь вашим приказам. А сама она не желает вас видеть. Если вам станет от этого легче, то она сказала, что осознаёт, что, возможно, она немного погорячилась. Но, тем не менее, она не намерена забирать свои слова назад.
-Ладно. Ты не оставил мне выбора, Генри,- сказал он запуская руку под плащ, в этот самый момент рука молодого Хорда скользнула к кобуре на поясе.- Нет, это не то, о чём ты подумал,- с добродушной улыбкой произнёс он, извлекая блокнот и перьевую ручку.
-Решили оставить ей записку?
-А почему бы и нет?- отозвался он, не поднимая глаз от аккуратных страниц.
-Вот теперь я точно уверен, что ваша помощь этому миру будет пустой тратой времени.
-О чём это ты?- удивлёно обронил он, выводя очередную букву, но критика заставила его работать медленнее.
-Вы собирались решать проблемы Римора, но при этом не знаете об этих проблемах почти ничего.
-Причём здесь это?
-Как давно вы знаете своих людей, Грегор? Только честно.
-Достаточно давно: кого-то я знаю много лет, практически всю свою жизнь. А некоторых я знаю ровно столько, сколько времени прошло с того момента, когда я получил их личные дела. Я предельно точно изучил их,- голос Фрейзта звучал как-то уж слишком торжественно, видимо, он этим гордился.
-Тогда вы должны били знать, что она не воспринимает тексты на базовых наречиях.
Фрейзт наконец-таки оторвал взгляд от блокнота, отныне он казался каким-то потерянным.
-Иными словами она не умеет читать?- еле слышно прошептал Грегор, словно бы это был мысленный шокирующий вопрос адресованный самому себе.
-Она умеет читать и писать на восемнадцати наречиях. Это совсем не безграмотность. Просто на базовых наречиях её учили лишь говорить.
Потупив свой взгляд, уроженец Чаапарди долгое время смотрел на коренного жителя Римора, затем он, всё же, уступил:
-Хорошо. Просто передай ей, что… мне жаль, что наш с ней разговор так окончился… возможно, она действительно была права… на мой счёт…
Генри кивнул и, дождавшись того момента, когда Грегор удалится по своим делам, пригнувшись, шагнул в палатку.
-Он ушёл,- сказал он Эмили, и та кивнула в ответ.
Лицо у неё было немного заплаканным, но глаза уже прекратили слезиться. Он сел с ней рядом и прижал её голову к свой груди. И вот так они просидели некоторое время, не обронив ни единого слова. Наконец, она прервала эту спокойную, но такую гнетущую тишину, а сам голос её слегка дрожал от совсем недавних слёз.
-Я давно уже не помню, что бы я лила слёзы.
-В этом нет ничего постыдного. Это естественно.
-Но не в том мире, из которого я пришла. На моей родине это признак слабости, а слабый там не выживает.
-Но мы сейчас Здесь. А Здесь – совсем не Там.
-Я присоединилась к Ордену не ради того, что бы казаться сильнее, ведь наши души закалены взаимной ненавистью, отсутствием доброты друг к другу, к себе самим. Я хотела уйти от этого ужаса, прочь от всей этой ненависти. Думала, что покину родную планету, словно бы моя нога никогда не ступала на её поверхность. Но нет: я завязла в своём родном мире ещё глубже, только Орден развязал во всех мирах Безымянной Системы гражданскую войну. Они хотели получить над нами власть, хотя нет… мы их не интересовали, мы были всего лишь легко заменимой деталью механизма…их волновали больше сами наши планеты… их недра. Такие как Феликс, что бы там не говорили, спасли тысячи жизней, сотни тысяч жизней… Они не желали этой войны, они не волновались за треклятый металл, у них было этого металла вдоволь, больше чем нужно… им люди были важны…
-Ты сорвалась после того, как Грегор оскорбил его. Ты имела все осно…
-Не важно, имела я эти основания или нет. У него не было оснований видеть в нём того бесчеловечного монстра, что он привык бездумно видеть. У него есть чувства, просто он не считает необходимым показывать ряд из них открыто, в особенности негативные чувства… Он совсем не бесчувственный. Он просто другой, возможно даже лучше, чем сам Фрейзт… У него другое мировоззрение и отличная от привычной тебе или Грегору форма мышления…
-Ты описываешь его как высшую форму бытия. Словно бы он был Богом.
Последние слова были сказаны им как шутка, но она внезапно замолчала, просто умолкла, словно бы внезапно разом иссяк весь поток чувств и тревог, которым прежде было слишком тесно внутри её души. Она вспомнила лагерь монодоминантов в Гразорнее. Вспомнила крестики из голубоватого стекла. Взаместо всех прочих мелких тревог теперь у неё появилась одна новая и неизмеримо большая. Наконец она нерешительно задала свой вопрос:
-Скажи мне, Генри…ты веришь в какого-либо бога?
Вопрос ввёл его в замешательство.
-Я уже не знаю во что мне верить… Единственный человек, рассказывавший мне о божественных созданиях был, как ты и сама помнишь, немного… душевно больным. По заметной аналогии в отношении к нашим мирам возникает вопрос: «А Не заблуждаются ли и другие монодоминанты?». Хотя в некотором роде сам я верю… только не знаю во что именно. А почему ты спросила?
-Просто…- она замолчала, оглядываясь по сторонам, словно боясь, что следующие её слова кто-то услышит. Она поднесла свои губы к его уху и тихо прошептала “я не верю”.
***
От заветной цели их отделяло лишь пара десятков изнурительно-тяжёлых миль, которые сейчас казались непреодолимо-бесконечными. Несмотря на всю близость, Грегор был вынужден объявить привал: ноги, что столь непривычны были к подобного рода прогулкам, изнывали от боли и кровоточили, некоторых людей, большинством монодоминантов Римора, приходилось тащить на себе, поскольку силы их были на приделе.
Фрейзт угрюмо уставил взор вверх, туда, где за тентом палатки скрывалось мёртвое небо. “Почему я?” недовольно выдохнул он. Он действительно был неправ тогда, но реакция девушки просто его поразила. Он действительно убеждался в том, что мало знает о своих непосредственных подчиненных: не догадывался о том, что в мозгу у Шидди родится затея разнести себя и полчища скейвенов на атомы, не допускал и мысли о том, что лояльный и безупречный Конрад решит предать Орден ради того, чтобы прожить на несколько суток дольше. И уж тем более он не подозревал о подобной противоречивой образованности Эмили. Хотя, последнее поддавалось объяснению куда больше, нежели многие прочие странности. Ведь большую часть людей Грегор отобрал сам, а некоторых ему навязали. И Эмили была одной из таковых: он прежде знать ничего о ней не знал, но за двенадцать часов до открытия портала он получил её досье. Подобный поступок был неохотно объяснён его непосредственным начальством, как резкая необходимость, возникшая в связи с тем, что к экспедиции присоединиться представитель противоположного осколка Великого Ордена. По заявлениям прагматичных аналитиков отдела прогнозирования передового штаба четвёртой галактической армии, девушка, проведя во вражеском госпитале для военнопленных достаточно долгий промежуток времени, получила возможность изучить основу конструкции всей их системы изнутри. И, несмотря на тот факт, что словесному описанию подобная базовая модель не подлежала, уроженка одной из Безымянных планет прогнозировала те или иные действия со стороны хаоситов-переговорщиков с завидным показателем успешности, свойственным лишь отдельным аналитикам седьмого и более высших уровней.
Его самого не должно было быть здесь. Он не был готов к подобному абсурду. Орден должен был направить кого-то другого, кого-то, кто смог бы справиться с любыми обстоятельствами. На Чаапарди война считалась низшим из всех допустимых призваний, не считая, конечно судьбу, которая была уготована рабам, которые рождались и умирали совершенно безвольными, обреченными на несвободу. Пожалуй, именно это и служило причиной того, почему его родной мир был столь спокоен, ведь пески Чаапарди давно не помнили вкуса крови, которая остаётся после сражений, а самые масштабные интриги никогда не выходили за пределы дворцовых стен, мир в пределах коих со стороны казался таким безмятежным. Он действительно никогда прежде не видел войны. Прежде он был всего-то то простым послом, то наместником в крохотной провинции, которому в последствии, за выслугу лет, позволили находиться при дворце. А затем, он оказался здесь.
Его учили управлять, но управлять ему прежде доводилось лишь глупыми крестьянами, единственной проблемой которых могли быть неурожай, налог и дикие звери. В решении таких проблем он, может, и был мастер, но, что касалось всего прочего, то здесь он, как выяснилось, был до невозможности бесполезен.
-Зачем они отправили сюда меня?- тихо прошептал он.- Ведь я не был готов к чему-либо подобному. Хронус, ты ошибся во мне…
Здесь он незамедлительно поправил себя, ведь Хронус – правая рука самого верховного главы его Ордена, его глаза и уши. А Лорд Иллюминатор не может ошибаться, соответственно, и его глаза не в праве ошибаться, а сама мысль об этом не допустима. Фрейзт мысленно пообещал себе, что, как только он вернётся домой, он положит на алтарь в храме Вечерней Звезды двадцать тысяч свежесорванных цветков фармунга, как своё извинение за подобного рода сомнения в мудрости тех, кто стоит выше него самого.
Осторожный шелест незамедлительно напомнил ему о том, что реальность вокруг него состояла не из одних лишь его бесформенных воспоминаний. Грегор повернул голову: в палатку вошёл встревоженный Кевин. Лицо его было бледным, а под газами образовались внушительные мешки, словно бы уже долгое время парень не знал сна. При всём при этом губы его неустанно вздрагивали, как если бы молодой Альри что-то усиленно репетировал, к примеру, какую-нибудь важную речь. Глаза его казались полумёртвыми, словно бы он увидел что-то столь ужасное, что единым мгновением сама кровь его от страха застыла в жилах. Не произнося и единого слова, Кевин уселся на походный матрас подле противоположного края палатки и продолжил сверлить небытие немигающим взором. Даже Грегор был вынужден признать, что как-то слишком гротескно выглядел его образ: на половину причудливым и комичным, а на половину – пугающе удручающим.
“Ну вот, Грегор Фрейзт” мысленно с укором сам сказал себе монодоминант “ты сейчас сетовал на свою судьбу, а ведь кому-то подле тебя куда хуже…”
***
Поезд поспешно продолжал своё путешествие в один конец. Ведомый энергетическими потоками, что пронизывали рельсы, состав аккуратно и плавно скользил к своей самой последней остановке. Ни стекло, ни стальные стенки никоим образом не намеревались вздрагивать, отчего могло бы почудиться, что и локомотив, и прицепленные к нему в ряд вагоны всего лишь покоятся. Но лишь только проплывавшие точки света и остатки былых кострищ рассекали темноту по ту сторону стекла, осторожно намекая на то, что локомотив неумолимо несёт их в перёд, к сомнительному будущему, которое лишь немногим яснее и краше кровавого прошлого.
Реальность за спиною у Феликса взревела сотнями тысяч отчаявшихся голосов, полных страданья и боли. И он понял, что где-то там, далеко позади скейвены нашли себе очередную партию жертв для своей безумной и бесцельной резни. Сердце его мучительно сжалось.
Он горестно вздохнул, понимая, что многие из его поступков имели лишь временный эффект, но в дальнейшем тот должен был сойти на «нет», и они, эти самые поступки, окажутся абсолютно бесполезными с идейной точки зрения. Ведь ему всё равно их всех не спасти, часть из них обязательно погибнет. И, сколь жаль бы ему не было, он совершенно ясно осознавал одну единственную истину: десятки из тех, кто оказался по воле раскольничьего ордена здесь вместе с ним, умрут, и гибель их будет категорически неизбежна.
“Почему Чаапарди был столь долго изолирован культурно, что монодоминанты смогли вытеснить привычные разновидности изначального христианства?” внезапно подумал он, любуясь собственным полупрозрачным отражением на фоне далёких и унылых ночных огней сравнительно новых городов из бетона и стекла, которые никогда не потухали, в отличии от тех, что изредка зажигались на заурядных и узких улочках более древних тронутых беспощадным временем мелких городишек. “Люди вроде Фрейзта столь глубоко увязли в этой непростительной лжи, что уже не в силах различать реальность и выдумки. Ещё чуть-чуть и они, подобно жрицам в их лживых храмах, укутаются в звериные шкуры. Разница будет лишь одна: эти девы вырядились так лишь ради забавы, для них меха просто красивы, а вот старина Фрейзт схватит палку и с улюлюканьем поскачет по пустыне.” Прагматичный психер сам рассмеялся вслед своей чудной мысли, которая, несмотря на всю свою внезапность, прородилась в его разуме весьма к месту. “Жаль, что Ислам такая молодая религия. Появись бы она на десяток-иной сотен лет раньше и, уверен, она смогла бы прижиться в родном мире Грегора. Прочти бы он пусть и единый раз хоть что-то настоящее, к примеру, тот же замечательный Коран, вместо того, что бы раз за разом наизусть заучивать строки из своей пафосной бульварной книжонки, в которой нет ничего, кроме взаимного противоречия между любыми двумя сменяющими друг-друга строками, то он стал бы куда мудрее, не считал бы себя таким милым праведником… Впрочем, и я отнюдь не ангел с крыльями, но я этого отнюдь не стыжусь: я плут и обманщик, обыкновенный убийца, но я всего лишь стараюсь сделать реальность хотя бы на капельку, но лучше, нежели она была до меня… Его пути не многим честнее и благороднее, просто он этого не знает: я вру врагам, он – друзьям и союзникам, я использую сталь клинка, что бы убить откровенную инородную угрозу мирному сосуществованию между столь непохожими расами, он – перо и бумагу, дабы лишить крестьянина последнего клочка пусть и иссохшей, но всё же земли… Здесь и сейчас, ровно в этот самый миг, я лишь могу уповать на разумность Грегора. Но о какой разумности может идти речь, когда он даже думать не намерен? Святой Габриель сказал: «не хочешь быть глупцом – найди себе истину, хочешь стать мудрым – постигни секреты чужых истин». Но Грегор Фрейзт – закоренелый язычник до мозга костей. Он не приемлет ничего, кроме своей версии «правды», даже если она заведомо неверна. Он сам, по обыкновению своему, не имеет собственных идеологических догматов, а посему с радостью и без малейших вопросов будет верить в веру вышестоящего начальства, которое, в свою очередь, будет верить в тоже, во что верит и его начальство и так далее… покуда, конечно, цепочка не упрётся в одного жадного и абсолютно безверного кретина, что стоит подле пьедестала правящей власти, или, что ещё хуже прямо на нём, на этом самом пьедестале… Вот она, эта самая роковая разница меж нашими вариациями реальности: Грегор не способен самостоятельно верить, он «прислушивается» к приказу верить в нечто конкретное и едино-взятое, а я… моя вера не имеет строго обозначенных границ, вся суть моего учения заключается в том, что я сам должен черпать истину из любого доступного мне источника, устанавливая для себя самостоятельно что есть «чёрное», а что - «белое»… И всё же, не мне судить Грегора, ведь мы всего на всего два совершено несхожих осколка одной изувеченной реальности. И чем больше междоусобных войн прогремит по галактикам по нашей вине, тем меньше мы будем похожи друг на друга… Эти войны не оставляют после себя ни правых ни виновных, но лишь раздор, огонь и руины…”
***
В палатку заглянула свежевыбритая физиономия одного из старших офицеров-иллюминатийцев. Кивком головы человек попросил своего командира проследовать за ним. В печальных, почти лошадиных, глазах читалась капля откровенного недовольства тем, что майор был вынужден всецело подчиняться прихотям человека, который являлся обладателем совершенно невоенного склада ума. И сам Грегор, невзирая на всё своё желание, не мог этого не замечать. С тяжёлым вздохом он поднялся и поспешно удалился прочь, вслед за офицером.
Губы Кевина застыли, так и не воспроизведя ни единого звука от тех проклятий, что он столь упорно проговаривал всё это время. В глазах засветились искорки ненависти. Он тихонечко приподнялся и сделал несколько шагов в направлении матраса Планетарного Губернатора.
Фрейзт оказал ему большую честь, позволив жить в своей палатке на правах телохранителя и духовного ученика. Хотя, если честно, у Альри возникло такое впечатление, словно бы монодоминант был готов сделать это для любого, кто бы ни пришёл к нему со стеклянным крестиком в ладони. Но ему не нужна была эта поддельная жалость: он хотел уважения славы, всего того, чего его столь долго лишали, сперва, обстоятельства, а теперь и треклятый Хорд, будь он неладен. Но и сейчас этот мерзавец только что не рассмеялся ему в лицо, стоило ему попытаться похвастаться своей удачей. Видимо, Генри уже не видел никаких прелестей или привилегий в том, что бы быть монодоминантом, но нашёл себе нечто более «стоящее». Теперь он даже на коротенькие импровизированные проповеди Фрейзта не являлся, сторонился всего этого сборища и даже с этой дикаркой Эмили больше времени проводил, нежели с ним.
Сам Альри никакого смысла в том, что и рассказывал и, тем более, читал Грегор на собраниях, не видел, от чего он всё больше убеждался в том, сколь мудры были Фрейзт и его эта религия. Кевин считал, что подобное пренебрежение к этой мудрости со стороны Хорда может означать лишь единое его возвышенное самомнение, которое говорило ему, что он мудрее всех тех, кто собирался послушать строки из этой величайшей премудрой Книги. В частности, это означало, что Генри, снова-таки, видел себя намного выше самого Кевина, что бесило последнего ещё больше.
“Кто дал тебе право, тупоголовый Хорд, Кто дал тебе право так унижать меня!? Унижать меня самими твоими мыслями! Я покажу тебе, покажу тебе, кто здесь из нас ничтожество и болван…”
Он огляделся по сторонам, дабы лишний раз убедится, что за дальнейшими его действиями никто не следит, и осторожно склонился над походной сумкой своего единственного покровителя, которого он ненавидел почти также, как и «заботливого» Генри Хорда, ненавидел их обоих, ненавидел их за это их никому не нужное «сострадание», которым они извечно намеревались его обременить с того самого момента, как только его увидели. Он сам не знал, что он искал в этой сумке, но что бы это ни было, оно, по личному разумению Альри, должно было решить все его проблемы. К примеру, граната могла бы вполне подойти на подобную роль, ведь с её помощью можно было бы разом избавиться от всего ненавистного: от Грегора Фрейзта, Генри Хорда, Эмили и, что самое главное, от самого Кевина Альри. Рука нащупала на самом дне нечто весьма крупное, бережно укутанное в мягкую ткань. Парень осторожно достал свёрток и начал с трепетом разворачивать ткань. Пальцы оголили гладкую полосу золотистого металла. Отражённый от той поверхности искусственный свет портативной осветительной станции ослепил его, болезненно поразив зрачки сотнями тысяч миниатюрных копий-лучей. Альри в ужасе взвыл, пытаясь отбросить вещь прочь, но ладонь его лишь обожгло холодом, а ткань и скрытый под нею предмет словно бы примёрзли к коже. “Прочь! Прочь!! Отцепись!!!” взревел он безумным голосом, но казалось, что что-то внутри свёртка вцепилось в него только крепче. Внезапно он понял, что несмотря на то, что лёгкие уже изрядно болели, он не слышал собственного голоса, а невыносимо-яркий свет, подобно тысяче солнц, продолжал ослеплять его глаза даже сквозь полностью закрывавшую их свободную руку. Вот теперь Альри действительно стало страшно, впервые за всю его бесполезную пародию на жизнь.
-Что здесь происходит?- еле слышно прошептал Кевин.- Что ты делаешь со мной?
-Ничего противоестественного,- ответил ему его же собственный голос, казавшийся в тот миг таким далёким.
-Кто ты такой? Чего тебе нужно?
-Я Сангмат, твой друг. И я хочу тебе помочь…
Внезапно яркий свет исчез, словно бы его и не было. Кевин обнаружил себя лежащим на собственном матрасе, устремив взор куда-то вверх. Рядом Грегор поспешно набрасывал свою сумку через плечо. Всё, что происходило единым мгновением прежде, казалось не более чем обыкновеннейшим дурным сном.
-Тебе, кажется, стало немного лучше. Видимо, сон пошёл тебе на пользу. А теперь вставай, у нас мало времени: электропоезд скоро дойдёт до последней станции.
Кевин лишь кивнул в ответ. Немного приподнявшись, он осмотрелся по сторонам, но не увидел ничего подозрительного. Он начал поспешно собираться, но вещи просто валились у него из дрожащих рук. “Что же это со мной сегодня творится?” растеряно подумал он, скомкав очередную кучу мятых бинтов в поисках энергетической ячейки для лучевой винтовки.
Когда Грегор покинул палатку, Альри почувствовал, как что-то начало отягощать внутренний карман выданной ему лётной куртки. Грудь объяло невыносимым холодом. В голове с гулким отзвуком раздался собственный голос:
-Ты же не надеешься, что это был лишь глупый сон? Я помогу тебе, даже не сомневайся. Я сделаю из тебя героя. Уверен, что ей ты в таком амплуа понравишься больше. И не столь важно, что ты не знаешь значения слова «амплуа», от этого смысл не меняется. И не надо удивляться по поводу того, о ком же я там говорил: она стоит прямо у тебя за спиной.
Кевин резко обернулся: Эмили молча смотрела на него, не отходя далеко от входа в палатку.
-Ты идёшь или как?- наконец гневно спросила она.
***
-Только не говори мне, что это все, кто остался,- произнёс хаосит, глядя на небольшую кучку людей, скопившихся подле скудного тепла искусственного жёлтого огня.
-Хорошо, не буду. Замечу только, что ты был прав, говоря о том, что пробраться через повстанцев будет не легко.
-Как видишь,- сказал Феликс, обводя рукой тех, кто пришёл вместе с ним,- уходить от скейвенов также непросто.
-Ладно, мы ушли подальше от этих тварей, а что теперь?
-Город может оказаться достаточно эффективным убежищем до некоторого момента, пусть скейвены успели уже некоторое время назад проникнуть в северные секторы, но между ними и нами всё ещё организованные массы сквернословящих повстанцев.
-По-твоему, они - просто щит меж крысами и нами? А что же нам делать, когда этот щит будет сломлен?
-Они не столько щит, сколько способ выиграть время.
-Время для чего?
-Он отправил парня, Грегор,- вмешался светлый священник.- Если всё сложится удачно, достаточно скоро здесь будет подкрепление, наш счастливый билет отсюда.
На некоторое время в воздухе нависла тишина, нарушаемая лишь посвистыванием ветра в лабиринтах разрушенных каменных зданий.
-А если этот билет не окажется счастливым? Что если подкрепления не будет?- наконец прервал молчание Фрейзт.
-Тогда первыми мы съедим пессимистов, язычник.
-Оригинальная шутка,- отозвался Мэйс.
-А это вовсе и не шутка, Филопей, я говорю абсолютно серьёзно. Это всего лишь рациональный подход к жизни.
-Ты ведь шутишь, верно? У нас есть некоторая нехватка продовольствия, но всё же…
-В случае исчерпания наших запасов это будет самым разумным выходом, в конце концов, паникёры и слабые духом не должны ослаблять нашей веры в шансы на спасение. Хотя, я не придаю гипотетическому шансу того, что за нами никто не придёт в ближайшие три дня, вероятности более двадцати одного процента.
-Ты говоришь ужасные вещи, тёмный…
-А такие как вы делают ещё более ужасные вещи: сжигают людей живьём за то, что они не разделяют ваших религиозных взглядов, хотя, официально, вы за свободу вероисповедания. Но ведь подобная практика у вас в порядке вещей.
-Ты вывел нас из осаждённого города, спас наши жизни, за это я благодарен тебе, Феликс. Но ни моё благословление, ни моя благодарность не позволяют тебе говорить такое…
-Если ты так и не понял, то я разъясню ситуацию специально для тебя, Филопей Мэйс: я никогда не просил твоего благословления, но ты сам всучил мне его, полагая, что это заставит твоих людей поверить в меня. Но для того, что бы люди верили в меня, им не нужно было видеть пред собой благословленного меня. Они поверили лишь по тому, что захотели, и выживут лишь те, кто поверил.
Внезапно ветер усилился и изменил направление. Неистово завывая, словно раненый зверь, он подхватывал волосы людей и материю одежды, срывал с каменных построек сонмы песчинок, беспорядочно кружа их в воздухе. Несколько монодоминантов с безумными криками упали на колени, опуская головы, и шепча бесполезные молитвы.
-Что происходит?- Проревел дипломат, пытаясь перекричать невменяемый поток воздуха и ещё более невменяемых людей, но ответа он не услышал.
Разорванные небеса озарились ослепительной вспышкой чистого белого света. Там, вдалеке, реальность прорвалась, и огромная зияющая кровоточащая рана ужасающе красовалась всего лишь в нескольких десятках километров от них.
Некоторые из присутствовавших здесь светлых иллюминатийцев уже имели сомнительное удовольствие лицезреть пространственно-временные аномалии подобных масштабов, а посему им было ведомо для каких целей хаоситы использовали их.
Из ужасного беспорядочного ничего в оранжевые небеса вонзились очертания тысяч цеппелинов.
-Да защитят нас боги,- прошептал Мэйс дрожащими от страха губами.- Что ты наделал, Феликс, что же за безумие ты сотворил…
Из портала выходили огромные человекоподобные машины, от тяжёлой поступи которых содрогалась изможденная и изуродованная твердь. Под ногами ужасных механических чудовищ суетились различные единицы экзотической бронетехники. “эти силы не для нашего спасения…” пронеслось в голове Фрейзта “она для… для покорения…”.
-Ты только сейчас догадался, Грегор? Но не переживай, ещё не поздно занять место среди нас.
Грегор в ужасе смотрел на психера. Этот человек в чёрном балахоне знал, что сейчас творилось у Грегора в голове. Ему не было разницы, как тот это делал, поскольку сам факт этого его пугал почти столь же сильно, сколь и предложение пришельца из мира, что вечно окутан льдом и снегами.
-Никогда,- процедил он сквозь зубы.
-Именно это я и ожидал услышать, как жаль, что даже сейчас ты сделал ровно то, что от тебя и хотели. Приступить ко второй фазе!
Солдаты в белых бронекостюмах незамедлительно вскинули свои «прожигатели», несколько офицеров Фрейзта упали замертво, объятые пламенем. Вслед раздались голоса некоторых лазерных винтовок и импульсных карабинов. Торнт ударил Мэйса прикладом винтовки по лицу, брызнула кровь, светлый священник со стоном упал на мостовую. Поднялась неразбериха, многие не понимали где «свои», а где «чужие», казалось, что разряды энергии превращают людей в хорошо прожаренные куски мяса в абсолютно самопроизвольном порядке. Но Феликс прекрасно знал, что это не так.
Эмили отбросила свой импульсный карабин в сторону, опускаясь на колени. “Что ты делаешь?”, услышала она голос Генри, но разве он поймёт, если она попытается объяснить? Но времени на проверку не было, подобный путь был единственно возможным, если она хотела сохранить ему жизнь.
-Брось оружие и опустись на колени, как и я. Делай это, если хочешь жить!
Он всё же последовал совету девушки.
***
Очередной цеппелин стремительно рассёк небо у них над головами. Улицы старинного заброшенного города были покрыты кровью, от них разило смертью и резким, словно гниль, запахом предательства.
-Ты подчинил их своей воле, грязный выродок?
Торнт собирался было ударить Фрейзта в солнечное сплетение за подобные слова, но психер остановил его.
-Ты слишком высоко ценишь мои способности, Грегор, но даже мне не по силам сломить сознания стольких людей.
-Тогда как?- его голос был полон недоумения.
-Я же сказал: выживут лишь те, кто поверил.
-Что? Но ведь это… измена…, - сказал он, обводя своих людей взглядом, но они казались абсолютно безразличными к его словам.- Вы предали себя. Каждый из вас опозорил свой род, свой родной мир. Вы… вы омерзительны…
-Если ты намерен их пристыдить, Грегор, то ты зря тратишь своё время, ведь они не глупые дети. Им прекрасно известно, что выживает сильнейший.
-Боги покарают вас за ваше предательство,- бросил свой главный аргумент Филопей.
Ответом послужила цепочка подавленных смешков. Эту реплику предатели даже не восприняли в серьёз. Такого Мэйс даже не мог предугадать.
-Глупый-глупый язычник. Твоя богиня бросила тебя здесь, оставила тебя гнить здесь заживо. И после всего этого ты действительно веришь, что она покарает тех, кто отвернулся от неё? Ведь даже к твоим мольбам она осталась глуха!
Капюшон спал с головы старика, открывая его полные ненависти глаза. Кровоточащие губы, нервно подрагивая, обронили лишь единственное “гореть вам всем в Аду…”. Феликс склонился над его беспомощным телом и единым аккуратным движением поровнял его лицо со своим.
-Ты настолько слаб и ничтожен, что даже самостоятельно подняться ты не в силах. Они лгали тебе, говоря, что ты должен служить «своей» богине. А ты, в свою очередь, лгал людям, говоря, что слышал её слова. И этой ложью ты отправлял их на смерть! Так скажи же мне, где же твоя совесть. Где был твой стыд, когда они не возвращались?
Лицо Мэйса начало медленно преображаться от страха. Голос тёмного словно бы гипнотизировал его, вызывая из глубин памяти ужасные образы красных от крови полей, покрытых сваленными для погребальных костров в кучи телами.
-Знаешь, что меня всегда забавляло?- продолжал тем временем хаосит.- Эта молитва, которой вы учите в своих храмах. Да-да, та самая, которая должна призывать силу этой вашей «богини», дабы отклонить «оружие врага». Я открою тебе секрет,- тихонько прошептал он,- она ничего не отклоняет, по тому, что она – всего лишь набор пустых слов, который вы придумали, что бы новобранцы не бежали с поля боя. Действительно, очень удобно думать, что «божественная сила» делает тебя «неуязвимым». А мне всегда было приятно наблюдать, за тем, как меняется их взгляд, пока клинок осторожно скользит внутри их тел…
-Ты… ты чудовище,- испуганно пропищал светлый священник.
Психер разразился злорадным смехом. На мгновение, ровно на одно безбожно омерзительное мгновение, старику показалось, что узоры на маске Феликса зашевелились: когтистые длинные руки демонов потянулись к нему, отвратительные пасти зловеще раскрылись, сотни языков пытались дотянуться до его морщинистой кожи. Мэйс болезненно отвернулся, содрогаясь от страха и жмуря глаза.
-Откажись от этого обмана. Признайся себе сам, что творил ужасные вещи во имя того, во что никогда по настоящему не верил. Прими правду, и тогда я приму тебя, со всеми твоими грехами, Филопей Мэйс.
-Нет,- прорыдал он,- никогда…
-Твоя верность не знает границ. Жаль, что ради этой верности ты лгал, а твоя ложь отняла у тебя всё, всё, включая твоего единственного сына…
Филопею стало окончательно дурно. Хаосит знал всё о Мэйсе, даже то, что сам Мэйс запечатал в глубинах своей памяти. Он знал даже о Гилберте, его любимом сыне, которого забрала у него не так давно отшумевшая война. Гилберт стал одним из тех новобранцев, души которых сам Мэйс «очищал» перед боем, когда в его родном мире Синарусе ввели всеобщую воинскую повинность. Он сам благословил своего мальчика на смерть, отправил его умирать ради войны, которую развязал его орден.
Слёзы текли по лицу пятидесятилетнего мужчины, скрывая под своим потоком и нажитые временем морщины и еле заметные бледно-фиолетовые пятна.
-Ты ведь не сможешь мне его вернуть, верно?
-Не буду лгать, это вне моих возможностей.
-Тогда убей меня, покончи с моими страданиями…
-Я хотел спасти твою душу, старик, а теперь придётся спасать память о тебе…
Он замахнулся левой рукой, на пол пути к голове Мэйса из рукава балахона психера, со свистом рассекая воздух, появился закутанный в энергетическую дымку клинок. Яркая вспышка. Голова Филопея упала на камень улиц. Феликс поднялся и направился к своей главной цели. Когда он проходил мимо стоявших на коленях, ряд из них в ужасе закрывали голову руками. Длинное лезвие скрылось под чёрной тканью балахона.
-Всё заканчивается не совсем так, как я планировал это поначалу. Впрочем, изменить что-либо уже поздно. Поэтому просто отдай мне тот медальон, которым с тобой так любезно поделился Ункмор.