Грегор Фрейзт прежде и не предполагал, что убить человека может быть настолько тяжело, а тем более, если единственной виною этого человека было заблуждение, навязанное ему другими. Нашептывая слова одной из самых сильных молитв он смотрел на безымянные стога тел, многим из которых так и не суждено будет быть опознанными. Сплавленные воедино зубцы молний курток, опаленная до самой кости кожа – вот и всё то, чем стали эти несчастные люди, никому и никогда не желавшие зла, по крайней мере, не желавшие сами. Но и сам Фрейзт мог оказаться не более чем очередным безжизненным трупом в одной из этих ужасных груд. Кому знать, может, Грегору всего лишь в очередной раз повезло, ведь не срази бы старца его выстрел, и люди последнего не бросили бы своего оружия. Он на мгновение закрыл глаза, и на это самое единое мгновение в его сознании вновь раздался тот самый судьбоносный выстрел, и он вновь увидел его глаза, глаза, что не были способны разглядеть мир сквозь пелену собственного безумия. Вначале, Грегор испытал лёгкий испуг, ибо он осознал, что он попал в очередного живого человека, что он отбирает у этого человека жизнь, и никакие оправдания не могли ему помочь перестать считать себя повинным в гибели очередной души. Но затем, его испугало то, что прожжённый его выстрелом насквозь старик продолжал двигаться на него, словно бы в нём и не зияло внушительной дыры у самого сердца, и старик, ни капельки не возмутившись, продолжал приближаться к нему, кряхтя свои проклятия и размахивая своим ножом. Фрейзт вновь выстрелил, ещё и ещё, а золотистые лучи пронзали плоть старца, подобно маленьким тонким иглам, в ушко каждой из которых была продета декоративная золотая нить. И тогда Грегор увидел, как из стеклянных от безумия глаз вырвалось несколько блестящих кристальных капель: выживший из ума проповедник не чувствовал боли, точнее его разум, затуманенный годами и сумасшествием, не ощущал этой боли, не ощущал верной и неизбежной гибели своего потрепанного сосуда, но само тело умирало, с каждым шагом испытывая всё большую боль, которую оно бы не пережило, даже если бы обидчик умер. То, что осталось от великого священнослужителя, который хотел вернуть людям веру в то, что их жизнь не так уж и ужасна, и что стоит им прожить её достойно, и они попадут в лучший мир, то вместилище безумия и болезней, что скрывалось под посеребрённою бородой, плакало не из-за осознанных злодеяний, не из жалости к тем жизням, что он загубил, и, даже, не из жалости к себе, к собственной жизни, - его слёзы лились лишь по тому, что тело испытывало невероятную, нестерпимо-острую боль, которой сам его разум не ощущал, будучи скрытым под толстым слоем абстрактных идей, лишенных последнего смысла, лишенных последних остатков человечности. Наверное, старик даже и не понимал, что его тело плакало от боли и жалости к себе, которой разум уже не в силах был испытать.
Грегор сжимал старый армейский нож, который выпал из безвольно разжатой ладони старца, когда тело того погибло. Как и на лезвии любого другого ножа, сошедшего с поточных лент заводов Римора, на этом самом было выгравировано имя его владельца: Бартимар Оршт. Грегор успел в своё время ознакомиться со многими архивными документами, пока он находился в здании столичного администраториума, в частности с засекреченными обвинениями, и, конечно же, ему было знакомо имя, заключенное в буквах на лезвии ножа. Он и прежде догадывался, что генерал Оршт может питать симпатии к его собственной религии, но что бы настолько… Бартимар был сослан на самый тяжёлый из северных узлов топлевопровода около пяти лет тому назад, но официальных обвинений против него не выдвигалось, а самого его не снимали с занимаемой им должности, и даже сейчас не сняли, по той лишь обыкновенной причине, что Оршт был до фанатичности предан самому роду Ункмора, единственным представителем которого Ункмор долгие годы и являлся. Одно лишь имя бравого генерала вселяло ужас в сердца врагов режима, сея смятение, тревогу и сомнения средь их рядов. Именно по этому монодоминанты не боялись взять столицу штурмом, они не боялись Оршта, по тому, что их лидер знал, что Оршт, прежний лояльный режиму Оршт, умер посредь выжженной пустынь, терзаемый и измученный солнечной радиацией и вопросом «за что?». Каково было человеку вроде Бартимариа узреть страдания своего народа? Каково было понять, что тот, кому ты был так беззаветно предан, сам предал тебя? И каково же это было ощутить собственную неправоту, собственную ошибку, огромный недочёт планетарных масштабов? Клеймёный как раб и изменник он медленно умирал под палящим солнцем, пока он не встретил таких же решительных как и он сам среди таких же униженных и оскорблённых, среди преданных и обманутых, среди обвиненных. И именно тогда на севере загорелись первые ещё тусклые костры восстаний, и Бартимар Оршт умер, но из останков его сознания поднялся высший духовник монодоминантов, решивший исправить несправедливость, решивший принести своему народу покой… И как же жаль, что всё увиденное им настолько пошатнуло его разум, обрушив его в пучину безумия, что он нашёл свою кончину здесь, разогреваемый лживыми идеями и неоправданными подозрениями, подобно тому, кого он любил больше жизни, и тому, кого он ненавидел больше самой ненависти.
“И пёс был повержен тем, кого он был призван защищать” прошептал Грегор очередную строку молитвы. Он замолчал, упорно рассматривая нож, его молчание продлилось некоторое время: Фрейзт размышлял о том, что эта строчка подходила Оршту как нельзя лучше. Наконец он встал, поправляя свой потрепанный плащ, удивительную ткань которого покрыли пыль и кровь.
-Я хочу, что бы этих людей, всех тех, кто умер здесь этой ночью, похоронили со всеми почестями. Они заслужили последнюю дань уважения,- тихо произнёс он.
***
-Что это вообще такое?!
-Зараза из глубин Запретных Миров, Роберт, а теперь, если ты не возражаешь, помоги мне.
Вдвоём они перевернули человека на живот, тот простонал что-то невнятное, но особого сопротивления не оказал, пожалуй, по той лишь причине, что он уже практически ничего не соображал. Фельдшер наблюдал за всем этим со стороны, явно не желая участвовать в подобном акте самоубийства. Он скорее самолично введёт себе несовместимую с жизнью порцию яда, нежели приблизится к этому больному, ведь ему никак не хотелась также покрыться непонятными бесформенными пятнами фиолетового цвета и гореть изнутри заживо.
Тот самый факт, что безобразные раны солдата были обработаны, уже облегчал Феликсу задачу: по крайней мере он не спутает симптомы.
-Какое именно средство ему давали?
-Что?- удивлённо переспросил полевой медик.
-Какие препараты вы давали ему для предотвращения лучевой болезни?
-Я точно не знаю… какие-то сине-белые капсулы…одни из тех, которые давали нам вы.
-Мин-Вэкс, это уже проще. Значит, в его крови нет химических реагентов,- пробормотал Феликс сквозь свою испещренную узорами маску, скорее себе, нежели кому-либо из присутствовавших.- Мой чемоданчик.
Роберт покорно протянул подобие обтянутого чёрным бархатом куба хаоситу. Сказать по правде, солдат сам не знал, зачем он вызвался помогать тому, кого месяцем ранее он сам должен был бы убить, иначе бы последний убил его. Хотя, причина всё же была, и она, эта самая причина, заключалась в том, что он поддержал Филопея, когда возник вопрос по поводу того «а стоит ли открывать ворота». Тогда он полагал, что действует так, как того хочет Господь, что он помогает спасти человеку жизнь, а оказалось же, что он помог мерзкой заразе проникнуть за городские стены, сам подвёл её к новым беспомощным жертвам. Его воспитание и его мировоззрение мешали ему считать себя невинным или обманутым, ведь кому знать, может, кто-то уже стал очередным носителем этой загадочной инфекции.
Психер бережно раскрыл свою маленькую медицинскую станцию, обнажая на показ её внутренности, аналогов ряду из которых даже не видели многие талантливые врачи раскольнического ордена пресловутых “светлых”. Здесь были и различные микстуры, всевозможные ферменты, искусственные адреналин и плоть, хитроумные приспособления и изысканные препараты, которые Феликс собрал в различных мирах за несколько минувших лет. Он взял пробирку на дне которой лежал какой-то серый порошок. Феликс аккуратно постучал по стеклу пальцем, и серая масса закружилась внутри своей хрупкой темницы, описывая беспорядочные кривые и замысловатые сочетания эллипсов и прямых. “Наномеды” пояснил он, и голос его звучал так, словно лицо его под маской расплылось в доброй улыбке, такой, какая бывает у старых друзей, которые рассказывают тебе о своих достижениях после пятилетней разлуки. “В моём мире придумали самую лучшую для них конфигурацию, но для Харапорда чужд пластик, поэтому мы десятилетиями собирали их из различных сплавов” продолжил он, словно бы перед ним никто и не умирал. Роберт не мог скрывать своего удивления подобному цинизму, возможно, именно по этому он и смотрел на хаосита глазами полными недоумения.
-Что? Ты думаешь я рассказываю тебе это просто так? Или может, что бы показать тебе явное превосходство моего мира над твоим? Ни в коем случае: я просто собираюсь попытаться его подлатать немного. Правда, я не до конца уверен, что это поможет, но это самое безболезненное из всего того, что я мог бы попытаться сделать. Или, может, ты собираешься устроить ему курс термотерапии?
Он извлёк некоторое подобие шприца и аккуратно вкрутил внутрь него свою пробирку с наномедами. Он ввел своё неординарное лекарство в одну из найденных им склянок с физраствором, которую он впоследствии использовал как капельницу.
-И что теперь?- слегка испуганным голосом спросил Роберт.
-Да ничего, просто молись своему богу, чтобы эта зараза была излечима, потому что я даю семидесяти процентную гарантию в том, что и ты и я и ещё четверть всех тех людей, что в данный момент находятся в столице, больны этой дрянью.
***
-Неужели в вашем мире нет никаких более эффективных лекарственных препаратов?
Кевин машинально обернулся на голос: на него смотрел Грегор, его новоявленный планетарный губернатор, указывая на бутыль из мутного серо-жёлтого стекла, в нутрии которой плавала почти такая же мутная жидкость с характерным спиртовым запахом.
-Или ты просто собрался всё это выпить?- лицо Фрейзта расплылось в добродушной улыбке.
-Сомневаюсь, что его кишечник это выдержит,- ответил Хорд, не отводя глаз от раскуроченного передатчика,- как такого алкоголя для употребления внутрь нет для людей нашего статуса, это может позволить себе лишь какой-либо представитель знати. А мы чаще используем именно вот это, и именно для дезинфекции. Уж что-что, а медицина у нас не на высшем уровне, и тут правда ваша. И ещё раз спасибо за эти ваши таблетки, это как ни как лучше всех наших народных средств.
-Как передатчик?
-Честно сказать? Понятия не имею: то скромное нечто, что представлено вашему вниманию я собрал из трёх различных приборов аналогичной конструкции.
-Тогда в чём проблема?
-Знаете ли, некоторые из схем конфликтуют. Вот предыдущая версия в течении минут семи или восьми успешно делала вид, что упорно работает, и даже умудрилась поймать какие-то странные помехи. Ну а последующий результат вы сейчас можете лицезреть,- сказал он указывая свободной рукой на Альри, который пытался обработать спиртом несколько порезов на своём теле,- он просто взорвался. Всё было бы проще, если бы никто не пытался той ночью саботировать «жука», поскольку в нём универсальные военные схемы. Само название наталкивает на мысль о том, что они не конфликтуют, ну или, по крайней мере, конфликтовать не должны.
Нельзя было сказать, что Генри был доволен своим новым положением: он не видел уже особой разницы между своим прежним лидером и Фрейзтом, что был прислан сюда кем-то дабы наблюдать, или даже самим Ункмором. Да и сама его вера, всё то, ради чего он жил – всё это пошатнулось раз и навсегда той самой ночью, окончательно выйдя из того состояния, что прежде он сам считал идеальным равновесием. Планетарный губернатор Фрейзт был ничуть не лучше Ункмора, ведь коль этот его Орден должен был следить за порядком, то почему он не следил? Почему только сейчас, когда Римор умирает и следить-то уже незачем, Орден послал Фрейзта?
Он потянулся левой рукой за инструментом, не отводя глаз от зажатой цепкой хваткой пинцета детали передатчика. Но пальцы его нащупали вовсе не отвёртку или паяльник, а изящную девичью ладонь. О вскочил, резко разворачиваясь на месте, что бы в итоге увидеть лишь её. Хотя кого он ещё ожидал увидеть? Разве в радиусе тринадцати километров была хоть одна другая девушка? Он был немного ошеломлён: после того, как Грегор увёл Кевина в импровизированный медпункт прошло минут двадцать, но за это время он не слышал что бы кто-либо входил в его скромную палатку, а уж тем более он не чувствовал что бы за ним кто-либо наблюдал.
-Что ты здесь делаешь?
-А разве ты не рад меня видеть?
-Я не совсем это имел в виду, точнее совсем не это… Я просто… не заметил тебя, наверное, я заработался…
-Над этим?- спросила Эмили, кивком указывая на подобие передатчика, она спрашивала так словно бы не стояла здесь и единой секунды прежде, но Генри попытался сделать вид, что он этого не заметил.
-Да. Это передатчик, который Грегор хочет использовать, чтобы связаться с теми, кто остался в столице.
-Почему ты так бережно с ним обращался?- Внезапно спросила девушка.
-Прости, что?
-Ты с такой заботой осматриваешь каждую деталь, каждую плату. Почему?
-По тому, что я должен делать именно так, это почти также, как хороший солдат должен заботиться о своём оружии.
-Они заботятся о нём лишь потому, что привязываются к нему, они даже порою дают ему имена.
-И ты тоже?
-Нет, я не привязываюсь к винтовкам и карабинам, и уж тем более я не даю им имена. Возможно, просто потому, что у меня нет того самого оружия, что постоянно было бы моим. А как насчёт тебя? Ты тоже привязан ко всем этим механизмам? Но, если так, то почему? Они же не твои?
Хорд был немного поражён и, в то же самое время, польщён подобным вниманием к собственной персоне.
-Это не совсем привязанность,- ответил он с мягкой улыбкой,- я не знаю, как тебе это объяснить. Просто, все эти механизмы не похожи на людей.
Девушка посмотрела на него своими глубокими чёрными глазами, которые, как и обычно не выражали её эмоций.
-Я тоже не совсем люблю людей,- наконец ответила она.
-Не то что бы я так уж сильно не любил людей. Просто они… они могут обмануть, предать… а механизмы и электроника этого не могут, но зато люди способны любить… А почему ты не любишь людей.
-Люди, которые мне попадались, за числом редких исключений, были грубы, эгоистичны и бесчувственны. Именно поэтому я хотела покинуть свой родной мир: таких людей там было слишком уж много. Они ненавидели меня также сильно, как они ненавидели друг-друга и самих себя. И выбор был невелик: стать такой же, как и они, и потонуть в этом океане ненависти, либо же покинуть родную планету, бежать от всех тех её ужасов, о которых я до сих пор не могу говорить.
-И ты выбрала второе.
-Да, и я не жалею об этом, теперь уже не жалею, поскольку ты самое милое и яркое исключение, что мне когда-либо попадалось.
Она обняла его, буквально прижимаясь к нему всем своим телом, словно бы он был единственным источником живительного тепла посредь холодной и безжизненной пустыни. “Я так и не поблагодарила тебя за то, что ты спас меня тогда” сказала она слегка дрожащим голосом “Спасибо тебе, спасибо тебе за всё, и в особенности за то, что ты есть”
***
-Что это вообще такое?- спросил Филопей.
-Инфекция. Болезнь, принесенная из-за приделов Внешнего Кольца. И во всех сорока пяти развитых галактиках не найдётся ни единого мужчины и не единой женщины, которые бы знали как бороться с этой заразой.
Феликс уже начинал чувствовать, что ему самому уже невероятно надоедает раз за разом вталкивать этим людям одно и тоже. Может стоило просто включить в столице систему оповещения и настроить её на то что бы она постоянно повторяла один и тот же набор предложений, облегчив тем самым и самому хаоситу и всем прочим жизнь, либо же остаток таковой.
-Но ведь ты борешься.
-Нет, я пытаюсь бороться. В нашем случае это не борьба, это лишь попытка идти навстречу холодному ветру, сквозь непрерывную стену снега. Я лишь пытаюсь избавиться от этой дряни или хотя бы найти способ замедлить её действие.
-Что? А как же спасение тех, кто ещё не был инфицирован?
-Таковых нет, и быть таковых просто не может,- спокойно отозвался Феликс,- каждый из нас заражён, и этот факт нельзя подвергать сомнению. Нельзя хотя бы по той обыкновенной причине, что самообман есть уже наша погибель.
-Но как же…
Психер отвернулся, прислоняясь железной маской к стеклу башни, глядя на залитые светом улицы города. Как бы он сейчас хотел оказаться на Нирвозе, на узких улицах одного из металлических городов-ульев, поднимавшихся на огромных гидравлических колонах над окутанной смрадом древних сражений почвой, над клубящимся смрадом зловонных болот, что не позволял не вдохнуть не выдохнуть. Он хотел сейчас быть там, но никак не здесь. Он не должен был вести их за собой, это не был его путь, никто не просил его об этом, посылая сюда. Но в их душах он читал смятение, их сердца были исполнены отчаянья. И стоило им посмотреть на него, как сквозь всё их недоверие, сквозь все разногласия в их глазах пробивались пусть и тонкие, но всё же блики надежды.
Как жаль, что они столь много не знают, и как же жаль, что ещё большего знать просто не хотят. Их вера начинала тускнеть. Их языческие божества не слышали их молитв, поскольку их голоса не достигали даже противоположного конца этой галактики. Они боялись. Они боялись умереть. Они все. И даже сам Филопей, пусть он и постоянно самоотверженно молился своей богине, но час от часа его речи становились всё более вялыми, теряя свою былую пламенность, он боялся и не верил. Неужели лишь Феликс верил? Но разве вера в то, что веры нет, может быть верой? Может это и не вера, но зато психер верил в себя, в свои силы, а ещё он верил в Грегора. Жалко лишь одно: ему никогда не заставить верить в тоже самое тех, кто был с ним рядом. Святой Габриель был прав, когда сказал, что люди хотят верить, но не могут делать это просто так, поскольку постоянно нуждаются в каком-либо подтверждении этой самой веры, в каком-либо чуде. Неужели и ему самому остаётся лишь уповать на чудо?
Он почувствовал, что чья-то рука легла ему на плечё. Он обернулся: это был Филопей, всё ещё просто Филопей. Священник сбросил свой капюшон, позволяя Феликсу смотреть на своё лицо, смотреть на его красные от усталости глаза, смотреть на его почти лысую голову, обрамленную потрепанными короткими каштановыми волосами. В глазах его был виден страх. Филопей Мэйс, светлый священник Филопей Мэйс, сам открыл пред хаоситом своё лицо. В каком же отчаянии он должен был пребывать, что бы решиться на подобное?
-Феликс, ты, как и все подобные тебе, знаешь о той клятве, что я дал. Я обещал называть таких как ты еретиками, безбожными падшими созданиями. Я обещал наградить каждого из вас величайшим призрением…
-Я знаю, что в твоём понимании значит «наградить величайшим призрением». Это значит, что ты будешь считать меня недостойным даже взглянуть на твоё лицо.
-Да и сейчас я нарушаю эту клятву. Я нарушаю её, что бы позволить тебе понять, что я верю в тебя, верю, как и остальные верят. Спаси нас Феликс, я был не прав, я должен был слушать тебя, но моя гордость…
-Ты знаешь, что будет с тобой если такие же священники как и ты узнают об этом?
-Естественно же я знаю. Я сам собираюсь сказать им об этом. Я предам клятву, которую дал вместе с ними, но спасу тех, кто сейчас рядом со мной. Я дам тебе своё благословение и благословение всей нашей церкви на каждое из твоих деяний.
-Огненная Палата признает тебя еретиком, тебя сожгут на костре. Зачем тебе вообще жертвовать собою?
-Люди хотят верить в тебя, но они всё ещё бояться подобной веры, они всё ещё видят в тебе врага. И подобная жертва – единственное, что я в силах сделать, дабы убедить их в обратном. Принести в жертву одного, что бы спасти тысячи, десятки тысяч… Разве эта цена так уж и высока?
-Филопей Мэйс, ты самый безрассудный священник из всех, которых мне доводилось знать.
-Готов поспорить, что и единственный.
-Не считая тех, кого я убил? Почему бы и нет.
Их странную беседу прервал ворвавшийся в покои Роберт. Он буквально задыхался, задыхался не столько от усталости, сколько от охвативших его эмоций.
-Я поймал… поймал его,- с трудом выдохнул он.
-Поймал кого?- в недоумении спросил светлый священник.
-Грегора, я поймал его сигнал. Скорее…
***
Генри был упорно занят вполне посторонними, но не менее от того насущными вещами, когда внезапно передатчик загудел, разливаясь набором разнообразных длинных и коротких посвистывающих сигналов. В частности это означало, что в тот самый момент его больше волновала девушка с длинными чёрными волосами, нежели беспорядочный комплект помех. Но всё же реальность взяла своё: сначала он понял, что он запустил пальцы в её роскошные волосы, а разум его застрял где-то между «это сейчас» и «ах, если бы», между реальностью и её бесконечно глубокими чёрными глазами, затем же – что последовательность издаваемых передатчиком звуков упорно повторяется, раз за разом. Он отпрянул от её губ, полный смешанных чувств, полный разочарования, полный сомнения.
-Позови Грегора, скорее же,- пробормотал он, нервно ища на столе пластиковую карточку с записанною на ней верной последовательностью.
Она понимающе кивнула и поспешно удалилась. А он выпустил в эфир ряд абсолютно какофоничных по его личному пониманию символов с кусочка пластика. Как только последний символ потонул в эфире, передатчик замолк. Хорд нервно смотрел на динамик, в надежде, что тот вот-вот разразится нескончаемым треском и гулом. Но тот упорно молчал. Прошедшие секунды казались ему вечностью. Пластиковая транскрипт-карточка нервно тряслась у него в руках. Казалось ещё чуть-чуть и отпечатки пальцев Генри повторят аккуратно выдавленные в пластике символы разнообразных последовательностей. Но ведь он не мог ошибиться. Он не имел права ошибиться. Но почему же, чёрт возьми, эта куча хлама молчала? Прошло какое-то время, в палатке показался Грегор, но единственным звуком, который был готов издавать передатчик, была всё та же мучительная тишина. Но вот динамик нервно вздрогнул, и из корпуса аппарата вырвалось нервное еле отличимое от обычных помех “Грегор, это ты?”
***
-Если бы ты знал, на сколько же я рад слышать твой голос, Мэйс,- произнёс Фрейзт в маленький микрофон, что был расположен близ передатчика.
“Я тоже рад слышать тебя, мой старый друг” раздалось из динамика.
-У нас уже почти всё готово. Нам осталось запустить последний реактор и…
“Грегор, боюсь, я вынужден тебя огорчить…” даже приглушенный помехами голос Филопея не мог скрыть того, что говорить ему это было не легко. “у нас возникли проблемы” продолжил он после некоторой паузы “Томас погиб, и его люди разделили его участь”
Уроженец Чаапарди не мог поверить тому, что он услышал. Неужели такое вообще возможно? Томас Шидди был другом Фрейзту, верным и надёжным другом, который никогда не подводил его прежде.
-Как… Как это случилось?
“Он взорвал себя вместе со своими людьми. Ты можешь назвать это «жертвой» ” прорезался сквозь слабый треск голос психера.
-Что?!
“Он хотел таким образом спасти остальные группы. Быть может он и был прав, в некотором роде. Я знаю лишь одно: прежде чем разлететься на атомы Томас попросил меня передать тебе, что ему жаль”
Грегор ничего уже не понимал. Спасти от чего или же от кого? Зачем? Что вообще успело произойти в столице Римора, пока он отсутствовал. Когда его отправляли в этот мир, Фрейзт полагал, что он направляется на прогулку, оказалось же, что он направился прямиком в Ад.
“Будет не так уж и просто объяснить тебе всё, что случилось за несколько минувших дней, Грегор” вновь вступил в разговор светлый священник “поэтому я попрошу тебя запастись терпением”
***
Минуло несколько часов. За это самое время люди забились в палатку с приёмником, заворожёно внимая каждому слову, что изрыгалось в этот умиравший мир потрёпанным временем немного шипящим динамиком. И лица этих людей незамедлительно менялись, искажаясь от ужаса, стоило хаоситу упомянуть о скейвенах либо же о загадочной болезни. В людях: иллюминатийцах и бывших последователях Оршта - зарождались смешанные чувства. В них прорастали уродливые ростки страха, страха, что граничили с отчаянием. Иногда пространство вокруг Планетарного Губернатора Фрейзта тонуло во взволнованных шёпотах, что грозились вот-вот обратиться в истошный вопль отчаяния. Но он не сомневался в правильности этого решения, ибо люди, как и он сам, были должны знать, что же за кошмар творился вокруг них.
“Итог далеко не безоблачен” сказал самодельный аппарат голосом Феликса “но надежда всё же есть. Единственная лишь проблема заключается в том, что у нас мало источников энергии. В теории, мы могли бы перераспределить энергию столичных энергоблоков, но… есть не маленькая вероятность того, что нам не хватит энергии для того, что бы поддерживать функциональность Купола, который в данный момент времени является чуть ли не единственным барьером между нами и этими тварями.”
-Ты хочешь сказать, что ты боишься этого больше, чем инфекции?
“Вынужден оправить тебя, Грегор: я ничего не боюсь. Но я признаю, что болезнь является наименьшей проблемой по сравнению со скейвенами, которых я ощущаю возле стен всё больше и больше с каждым часом. В данный момент времени я уповаю на то, что заражённому солдату станет лучше, поскольку это будет пусть и субъективным, но всё же критерием эффективности выбранного мною способа сопротивления”
-А если ему не станет лучше?
“Это не будет хорошим знаком. Единственное, чего стоит опасаться людям вроде вас, так это протовирусы.”
-Прото-что?
“Протовирусы, Грегор. Или первичные, изначальные вирусы. Эти вирусы существовали во вселенной ещё за долго до появления человеческого вида как такового. Есть предположения, что протовирусы мыслят, как единый цельный организм, хотя последнее ещё не доказано. Но от них невероятно сложно избавиться, и это неоспоримый факт, поскольку они вписывают себя родных в твою РНК. С этим всё же можно бороться, но это долгая и кропотливая работа, и, что самое главное, здесь я не располагаю ни необходимыми условиями, ни необходимой аппаратурой для подобного ряда манипуляций. Если моя методика подавления активности болезни не будет успешна, то у меня будет ряд оснований полагать, что легендарная чума скейвенов есть ничто иное, как отдельно взятая разновидность какого-либо протовируса”
“Ты говоришь об этом вполне оптимистично, Феликс”
“Возможно, я буду единственным из Новых, кто опишет легендарную чуму скейвенов, и, возможно, протовирусы. Правда, мои труды так никто и не увидит, но ведь всё же приятно”
Палатка замерла от удивления, тишина казалась идеальной.
“Да ладно вам, я просто издеваюсь” наконец нарушил молчание голос психера “Неужели, вы и в правду решили поверить, что мне охота окончить свои дни так же как это сделал Прехаор?”
-А это ещё кто такой?- не выдержал Кевин.- Какой-либо очередной иллюминатиец?
-Нет,- ответила Эмили,- высший эльф. Он был одним из тех, кто осваивал планеты безымянной системы.
“Если честно не лишь их одних. Он был историком, звёздным картографом и просто естествоиспытателем и одним из первых лекарей после Краха, точнее же он считал себя таковым, а по сути же, он был обыкновеннейшим дилетантом: планеты изображенные на его картах вращались вокруг пустот в пространстве, инфекционные заболевания он лечил кровопусканием, а что же касается предоставленных им нашему сведению исторических фактов… В общем, мне не хватило бы и двух суток на перечисление всех его недостатков. Но всё самое интересное заключается ровно в том, что вовремя одной из своих экспедиций ему пришлось столкнуться ровно с теми же тварями, с коими мы имеем дело сейчас. Естественно же он подвергся заражению, но не сразу обратил на это своё эльфийское внимание, пока, конечно же, симптомы не стали очевидными. Не знаю почему, но он посчитал, что нарушение пигментации кожных покровов и дестабилизация терморегуляционных механизмов являются признаками начальной стадии трансформации его самого в подобие скейвена. Лично я не вижу в этом никаких сходств с лекантропией. Но эльфам и людям всегда было свойственно невежество: его спутники поверили его бредням и, соответственно, посчитали, что в мёртвом виде он будет представлять собою куда меньшую угрозу. Он так и не узнал, что всю жизнь заблуждался…”