Рождает ли сон разума чудовищ?
Интересный вопрос в моем положении.
Словно спросить у больного раковой опухолью на последней стадии: успевает ли он ощутить всю полноту и ярость раздирающей его на части боли, как единственного в сложившейся ситуации источника, дающего ему знать, жив ли он еще, между бесконечной чередой морфийных инъекций.
Но сытым никогда не понять голодных.
Потому у них на определенном этапе жизненного насыщения, которая закономерно вытекает в скуку, возникает потребность к любопытству к тем, кому это не дано: как они там без того, что имеем мы?
Отсюда и идиотские вопросы.
Идиотские передачи в теле-радио эфире о нищете, катастрофах и беспризорных детях.
Идиотские лица обывателей на местах дорожных происшествий.
И полная отчужденность в глазах, рожденная страхом потерять свою сытость по тем или иным причинам.
Поглазеть, порассуждать, но не помочь. Так как действие ведет к ответственности за того, над кем совершаешь это действие. А вот глупые вопросы ни к чему такому не обязывают, и никак не ущемляют личностной трансцендентной отстраненности.
Так что спрашивайте на здоровье.
Не хватает ли инвалиду его ампутированной ноги. Что чувствует молодая, не состоявшаяся мама после аборта. Как спиться по ночам парню, недавно вернувшемуся из Чечни.
И рождает ли сон разума чудовищ.
А я отвечу.
Воплем.
Замешанным на мощном коктейле уличного лексикона.
Чтобы до вас дошло, что иногда лучше молча потупить глаза, если реально ни чем не можешь (не хочешь) помочь. Задушить свою совесть (или что там от нее в вас осталось?) в равнодушном разглядывания завязанных на ботинках шнурках или идеальности недавно сделанного в дорогом салоне маникюра.
Сон разума (отсутствие толерантности к состраданию и желания произвести посильную помощь, направленную на себе подобного, остро в ней нуждающегося, к примеру) рождает чудовищ.
Да еще каких!
Стоит только бросить на меня сейчас один лишь беглый взгляд.
Ведь не обстоятельства довели меня до этого. А некоторые из вас, с детской непосредственностью играющих в великие чувства и от того ощущающих себя не менее великими, да я, усыпивший свой разум в чистосердечной вере в ваше величие и правоту.
- Ай да Гойя, ай да сукин сын…- только и остается мне бормотать, наблюдая себя в зеркало в ванной комнате.
И я бормочу. Осипшим, ломким после недавней бури вырвавшихся наружу эмоций голосом.
А потом пихаю кулаком свое отражение.
Боли я не чувствую, но треск поддавшегося под ударом стекла слышу – во все стороны, подобно паутине, перечеркивая мое убитое выражение лица, по зеркалу брызжут грозовые всполохи трещин.
Тупо поглазев на ссадины на костяшках пальцев, потом – на все же еще заметное отражение себя, я ударяю по зеркалу еще раз.
В этот раз трещин нарождается больше и они гораздо сочнее, да и уже из непосредственного места удара пара-тройка осколков с противным звоном отваливается в раковину.
Я удовлетворенно хмыкаю, попеременно смотря то на разбитый в кровь кулак, то на кусочки самого себя, мелькающего в теперешнем, футуристического вида зеркале.
- Я – мозаичная тварь,– заключаю я.
Задумываюсь и добавляю:
- Я – добрая мозаичная тварь…