Когда Зоя Сергеевна вышла из подъезда в февральский холод, ее вдруг взяла оторопь. И дорога, и мини-маркет, и фонарный столб – все на миг закружилось вместе с метелью и куда-то понеслось. Это длилось одно-два мгновения, и потом Зоя Сергеевна вздохнула глубоко, и во всю прыть, насколько позволяла ее тучная комплекция, бросилась к автобусной остановке. Было восемь вечера, до деревни на автобусе добираться целый час, а потом еще со станции шагать с километр через поле. А она уж соскучилась по дому и всякой своей домашней живности, хотя от маленькой внучки Кати ей жаль было уходить. Первую внучку Зоя Сергеевна как-то еще воспитывала, а этой просто откровенно потакала во всем, сюсюкала и позволяла делать над собой все, что той заблагорассудится.
Муж у Зои Сергеевны давно умер, сыновья живут в городе и враждуют там между собой. Один, младший, работает в депо, почти не пьет, но злой как черт, ядовитый, худющий и с чувством юмора – в деда. А старший, как лоскут, то тут, то там, бродяга он и пьяница, но вроде добрый. Сам длинный, вялый, нос висит. Этот в отца. Вот, вырастила, теперь хоть плачь. Чего между собой делят, чего хотят от жизни, к чему стремятся? Они, чего доброго, и не заметят, как мать отправится на тот свет, и хоронить-то будет некому. Да и снохи-то тоже, хороши. Одна, как какая-то белка, скачет по работам и все щебечет, другая – палец в рот не клади…
А вообще, пусть живут, как хотят. Спасибо, что хоть в гости разрешают приезжать. Запутались они все. Запутались так, что уж забыли, с чего начали, и все плутают и плутают дальше. Ни цели никакой, ни веры, ничего. Пустые они люди, прости Господи, подумала Зоя Сергеевна, и стало ей, так жаль их всех, непутевых и себя тоже, что защемило сердце и даже поплыло все перед глазами.
Через час она вышла из автобуса на маленькой деревенской станции и потом побрела через заснеженное поле одна, увязая в сугробах. И странно она себя как-то чувствовала, то в висках застучит, то вдруг обольет ледяным потом, то в сердце вползет необъяснимая тревога. И местность казалась ей какой-то чужой. Зоя Сергеевна даже останавливалась и пристально вглядывалась в темноту. А вскоре поднялась вдруг такая пурга, что все вокруг заволокло, завыло, засвистело, и тогда и белое поле, и звезды над ним, и черная полоса лесного массива на горизонте – все исчезло в этой дьявольской пляске. Зоя Сергеевна пыталась, было идти в одну сторону, в другую, падала в сугроб, вставала, снова шла, но ничего не видела перед собой. А потом и вовсе выбилась из сил. Она уже не знала, куда дальше идти, поняла, что заблудилась посреди метели и совсем отчаялась. Она только села в сугроб и завыла, закрыв лицо руками, в то время как вокруг носились в бешеном вихре ледяные колкие крупинки и белые хлопья. Испуганная и совершенно растерявшаяся, Зоя Сергеевна думала, что ее ведь здесь никто не найдет, и она погибнет тут одна-одинешенька, бедная пожилая женщина с добрым, больным сердцем. Ей вдруг сильно захотелось молиться, хотя за всю свою жизнь она о Боге почти никогда не думала. Но сейчас ей стало до того страшно, и она настолько явно почувствовала приближение чего-то неотвратимого, что губы ее раскрылись и произнесли с надрывом что-то вроде молитвы, и это странно прозвучало в ледяном хаосе свистящей пурги.
- Прости, Господи, помоги, - проговаривала она взахлеб, - Хоть я не часто к Тебе обращалась, но все равно, верю.… Спаси меня, выведи отсюда…Спаси всех, кто попал в такую метель, спаси всех-всех хороших людей, спаси сыновей от греха… Ты ведь добрый, я знаю… Спаси… Спаси… - она говорила и говорила, и не заметила, как пурга начала слабеть, уступая место пространству. Зоя Сергеевна обнаружила себя сидящей в большом сугробе. Она забрела куда-то совсем в другую сторону, и у нее не было сил подняться. Когда она совершенно случайно обернулась, то увидела невдалеке невесть откуда взявшегося лыжника, беспечно приближающегося в ее сторону. Лыжник неторопливо взмахивал палками, но ехал, тем не менее, очень быстро и вот уже оказался почти рядом. Только тут Зоя Сергеевна разглядела его белое одеяние с капюшоном. Этот странный лыжник улыбнулся ей, и женщине на миг показалось, что его лицо и улыбка поразительно напоминают покойного мужа. Но это только так показалось. Лицо у лыжника вообще было как будто незапоминающимся, но в то же время и каким-то благостным и родным. Зое Сергеевне, глядя на него, захотелось почему-то вдруг заплакать от счастья, как в далеком детском сне, и она, видимо, заплакала. Поравнявшись с ней, лыжник в белом сказал ей чудным каким-то, проникновенным голосом, до самого сердца доходящим:
- Что ты, голубушка, не плачь. Вон, видишь пригорок? Вот ты, родная, встань потихоньку и взберись на него, и увидишь огоньки. Это и есть твое село…
- Так ведь у меня ноги не идут, - произнесла, как во сне, Зоя Сергеевна, улыбаясь чему-то, - Совсем онемели ноги…
Лыжник кротко улыбнулся ей, промолчал и, взмахнув палками, растворился в темноте. И на небе после этого снова появились звезды. Зоя Сергеевна сидела на снегу и улыбалась, сама не понимая, что такое с ней. Она смотрела вслед лыжнику, который тотчас пропал, как будто его совсем не было. Она улыбалась, и по щекам ее катились слезы. Зоя Сергеевна, не раздумывая, встала, спокойно дошла до указанного пригорка, взобралась на него и, увидев мерцающие огни вдалеке, не спеша, стала спускаться, счастливая и улыбающаяся.