Я открываю дневник своего старого товарища Федякина Николая Григорьевича с последней страницы и читаю:
- Передаю тебе Савелий свой дневник. Здесь вся моя жизнь под запись. Здесь все трофеи по датам и по месту добычи, а также и по весу. Вверяю тебе моё единственное достояние. Я не прошу тебя о сохранности этой рукописи, она для меня давно не имеет значения. После смерти Клавдии ты же знаешь как я изменился. И всё же, уходя я вижу как в ненастный вечерок когда и рыбалить незачем, и водку кушать не захочешь, возьмёшь ты мою книжицу, раскроешь и вспомнишь старика, и улыбнёшься мне сквозь толщу тьмы, которая нас будет тогда разделять.
Вот уже полтора года как этот дневник находится у меня. Нет уже в живых и сына Николая Григорьевича, Федякина Григория Николаевича. Хорошо что он не знает этого. Пол года назад Гришка его пьяный полез в дом жены своей бывшей Наташки, а Витька, новый её, его вилами и проколол.
Я перелистываю страницу дневника и читаю:
- Байкал. 1975 год. 18 января. Ловля омуля.
…. омуль никогда не стоит на одном месте, стада его постоянно кочуют…
….а зимой и вовсе его сложно достать. Мы с Михаилом Заратустрой, кличка такая у него с юности ещё, поставили сеть на очень большую глубину, более ста метров я думаю, и ничего. И тогда опустили сети ещё метров на пятьдесят в самую пучину Байкала….
…остановились мы в маленькой деревушке Олой у одного бурята, друга Михаила по совместной работе в Иркутске, звали его Шоно, а жену его Гыпылма. Детей у них не было. Миша предупредил меня чтобы я не особенно удивлялся местным обычаям и не отказывался от предложенного гостепреимства. И вот когда сети были поставлены мы вернулись к Шоно и сели ужинать. Жили Шоно с Гыпылмой в настоящей юрте, разделённой на три комнаты и кухню ширмами из овчины. Гыпылма оказалась прекрастной хозяйкой, её саламат и тарасун были восхитительны, а на десерт она приготовила тарак, бурятский напиток из овечьего молока.
Шоно прекрастно говорил по русски, Гыпылма чуть хуже но проблем в понимании не возникало.
Поужинав Шоно выдал нам с Михаилом по небольшому глиняному горшку и негромко сказал что это для фекалий и что он просит нас не выбрасывать свои возможные испражнения а утром сдать ему.
Спать легли поздно, долго говорили о перевыполненном плане и о плане на следующую пятилетку, Шоно вспоминал БАМ, рассказывал как он шестналцатилетний подросток совратил начальницу парт-ячейки Светлану Аркадьевну Волос, 35 летнюю свердловчанку ставшую вдовой от несчастного случая с её мужем, но из за этого не бросившей БАМ.
Гыпылма слушая мужа легонько улыбалась…
Положили нас с Михаилом в разных комнатах, а Гыпылме Шоно подал знак идти за мной. На мой удивлённый взгляд он пояснил что у них так положено и что обидится если я откажусь провести ночь с его женой.
Я прошёл за ширму в свою комнату и устроился на ложе из медвежьей шкуры, Гыпылма прошла за мной и улыбаясь очаровательной улыбкой начала раздеваться. Меня смутило это и я сказал ей что мы проведём ночь вместе в одной комнате но без излишеств, что у меня есть Клавдия а у неё есть Шоно и что у нас в Ленинграде так не принято.
Но Гыпылма как будто ничего не слышала, когда на ней ничего не осталось она юркнула ко мне.
Она потянулась к моему уху и прошептала что по местному обычаю я должен попробовать крови из её страсти. Я не понял что это значило и Гыпылма видела что я не понимаю. Тогда она взяла откуда то маленький нож, раздвинула ноги и быстро сделала небольшой надрез у себя на клиторе.
Мгновенно между ног у Гыпылмы все стало красным. Я был в растерянности, первой мыслью было, что это сон, но Гыпылма быстро развеяла это ощущение. Я совершенно потерялся и ощутил себя уже впитывающим соки Гыпылмы вместе с кровью. Я облизывал сочащийся клитор Гыпылмы и видел слёзы на глазах Клавдии, и я просил у неё прощения одновременно чувствуя как кончает Гыпылма.
Когда кровь совсем перестала идти Гыпылма встала и спела мне какую то странную национальную песню. Закончив петь она сказала, что эта песня о том, что когда то собака была волчицей и теперь тоскует о том времени и понимает что ничего вернуть нельзя.
Потом мы легли и сразу уснули.
Проснулся я рано. После плотного ужина требовалось облегчение и я, вспомнив про горшок данный мне Шоно, тихонько выбрался на улицу и встретился там с Михаилом, который уже сидел и тужился над своим горшком. Я сел рядом.
Потом какое-то время мы обсуждали наши действия по подъёму сетей. Мы решили больше не опускать сети ниже. Наше байкальское время заканчивалось, пора было возвращаться в Ленинград, где меня ждали родная Электросила и Клавдия, а Михаила дипломатическая командировка на Гваделупу.
Нас окликнул Шоно. Пора было завтракать. На завтрак был кумыс и оставшийся с вечера тарак.
Шоно ранним утром испёк хлеб. Мы сели и Шоно принёс с улицы глиняные горшки с нашими фекалиями.
- Шоно всегда сам печёт хлеб, - сказала Гыпылма.
- Никому не доверяю, - улыбнулся Шоно нарезая хлеб ломтями.
Нарезав хлеб Шоно подал мой горшок Гыпылме а горшок Михаила оставил у себя.
- Гость, проведший ночь в нашем доме, становится родным навсегда, и пусть же Ленин и Будда увидят что это так.
С этими словами Шоно взял большой ломоть хлеба и ножом намазал на него фекалии Михаила, откусил,запил кумысом и сделал знак Гыпылме.
Она также взяла ломоть хлеба и намазала на него мои фекалии.
- На всё воля Ленина и Будды, кушайте друзья, - сказал Шоно.
И мы начали завтракать. Мы ели тёплый хлеб с тараком и кумысом. Шоно вызвался поехать с нами на Байкал и помочь с сетями.
К обеду сети были достаны и разобраны, на этот раз нас ждал очень хороший улов омуля. Видимо попали по глубине.
Взвесив улов мы обнаружили больше центнера омуля.
Гыпылма сварила прекрастную уху и мы пообедав и попрощавшись с хозяевами отправились на станцию. Пора было уезжать. Омуля мы полностью оставили Шоно, чему он был очень рад и обещал засолить его и выслать нам в Ленинград по посылке.
Когда поезд тронулся мне вспомнилась странная песня которую мне пела ночью Гыпылма.
Очень хотелось верить что я увижу эти места хотя бы ещё раз, и всё же я понимал что на всё воля Ленина и Будды, и что даже если это и случится то это будут уже другие места, ибо ничего вернуть нельзя…