Глава XIV
Порой, мне кажется,
Я слышу стоны призраков.
Пустота, ко мне взывая, плачет,
И будто голос матушки моей
Издалека, как эхо, предостерегает:
«Алмейда, не женись!
Алмейда, брак твой - преступленье!»
Д. Драйден, «Дон Себастьян».
ВЕЧЕР в Белдрингеме показался бы невыносимо долгим, если бы не чувство приближения опасности, которое часы знаменовали жутким боем; и как не скушен был длинный расклад тетушки и Беруин ее предков, начиная с воинственного Хорса, саксов-героев и саксонских святых, леди Эвелин предпочла бы его бесконечность вступлению ее в означенный час в страшную комнату, где она окажется во власти ночи. За тем развлечением, какое себе дом Белдрингемов исключительно мог позволить, вечер и скончался. Щедрый ужин, какой мог накормить двадцать голодных, был благословлен мрачным монахом-саксонцем в присутствии госпожи Эрменгарды и Эвелин, коим единственными помощниками в ночной трапеза были Беруин и Роза Флеммок. Леди Эвелин с внутренней неохотой отдавала должное радушному столу заставленному сытной грубой пищей, какой саксы отдавали предпочтение, и какая вызывала отвращение у норманнов, избалованных тонкою кухней и ароматными легкими винами, разбавленными наполовину родниковой водой, в противоположность пенному резкому элю, настойкам и прочим крепким напиткам, какими Гундольф один за другим наполнял ее чашу в честь гостеприимного дома Белдрингемов.
Ничто не пришлось за ужином Эвелин по вкусу, кроме времени, какое было потрачено на вкушение множества яств представленных радушием Эрменгарды. Когда остатки ужина были убраны со стола, слуги поменяли свечи, одна из которых отмечала время. Это делалось с помощью медных шаров, прикрепленных к свече нитями через равные промежутки, так что когда пламя пережигало нить, шар падал с характерным звуком в медный таз, обозначая наступивший час. И остаток вечера был проведен со свечами.
Высокий крепкий стул старухи Эрменгарды был, как обычно, переставлен поближе к камину, растопленному древесным углем, а гостью усадили на почетное место - по ее правую руку. Беруин справилась по хозяйству, дав работу каждой служанке, и уселась в присутствии госпожи за прялку. Гундольф ушел к дворне на догляд - проверить, как идут дела с починкою орудий крестьянского труда, охотничьего лова, и все ль как надо в доме. Чтоб скрасить вечер досужий явился песенник с арфой о четыре струны, каковой завел длинный и, наверное, бесконечный, рассказ о житие святом, какой Эвелин показался запутанным чрезвычайной претенциозносттю поэта, презревшего аллитерацию , узорочье саксонской поэзии, и положившего на алтарь слова их звучание, отчего оно утратило последний смысл, буде таковой вообще имелся. От его элизий , нелепых и величайших эпитетов даже мрак сгустился, в коем и потонул поэтический сказ.
Эвелин, которой саксонский язык был не чужд, скоро перестала слушать певца, роняющего тень на комичные фаблио и романтичные песни норманнских менестрелей, какая подползала к ней предвестником таинственных событий, в действо коих будет ввергнута она с наступленьем ночи.
Близилось время сна и покоя. За полчаса до полуночи огромная восковая свеча затрещала, шар от нее оторвался и пал в медный таз с громким звоном, возвестив, что оно наступило. Старый песенник умолк на полуслове, и домашние слуги встали, чтоб разойтись по своим комнатушкам, или засветить свечи лампы и проводить гостей к месту их отдыха. Среди них были спальные девушки, кому надлежало проводить Эвелин в отведенный ей на ночь покой и уложить в постель. Тетушка поманила к себе племянницу, перекрестила и, поцеловав, шепнула:
- Мужайся… и удачи.
- Нельзя ли моей спальной девушке, Розе Флеммок, или камеристке, миссис Джилл, жене Рауля, остаться со мной в почивальне этою ночью? - спросила Эвелин.
- Флеммок, Рауль! - зашипела Эрменгарда. - Вот из кого состоит ваша свита! От фламандцев Англию корчит, от норманнов трясет!
- А дикие бритты сказали б, - откликнулась Роза, чей гнев пересилил страх перед саксонской старухой, - что от саксов она заразилась чумою, какая погубит ее!
- Ты чересчур дерзка, - сказала Эрменгарда, воззрившись на Розу из-под хмурых бровей, - но не глупа. Саксы, даны и викинги пали словно лавины на землю одна за другою, чтоб подчинить себе ее там, где не хватило сил и ума ее удержать. Когда то было и будет иначе?
- Когда саксы, англы, норманны и фламандцы, - отвечала Роза смело, - себя одним именем назовут и Англию почитать матерью своею станут.
- Ха! - и зло и довольно усмехнулась леди Белдрингем. И потянувшись к противнице своей, сказала: - Остер язык у девки, как бритва, да смотри, не распускай его, не то он ранит тебе собственную шею!
- Она столь же преданна и добра, как и языката, - вступилась за Розу Эвелин. - Я умоляю вас, тетушка, позвольте ей переночевать со мной!
- Этому не бывать, как вдвойне опасно! Одной тебе узнать судьбу твою, как до того все женщины в твоем роду узнали, кроме твоей бабки, плюнувшей на наш обычай! И что? Вот ее кровинушка передо мной - сирота во младенчестве!
- Что ж, я пойду, - уступая, молвила Эвелин со вздохом, - чтоб никогда никто не сказал, что из-за минутного страха я отказалась от счастья.
- Твои служанки, - сжалилась немного Эрменгарда, - могут спать в передней, чтоб ты могла до них докричаться. Беруин тебя проводит, сама я не могу. Как ты знаешь, что тот, кто был там однажды, не может туда вернуться вновь. Ступай, дитя мое, и пребудет с тобой Господь!
И прослезившись, чего Эвелин никак от нее не ожидала, старуха снова обняла и поцеловала племянницу, а после подтолкнула ее к Беруин, которая с двумя девицами со свечами ожидала, чтобы проводить гостью в жуткий покой.
Свет от свечей замелькал по бревенчатым стенам и низким арочным потолкам извилистых переходов, по узкой лестнице вниз, чьи стертые, неровные ступени поражали сколь древен этот дом. Наконец, они спустились в большой зал на первом этаже со старыми коврами на стенах, огнем в очаге, тусклой луной в зарешеченном окне и ветвями мирта, прислонившемуся к нему, который более чем располагал к отдыху.
- Здесь, - сказала Беруин, - будут спать служанки. - И она указала на спальный покой для Розы и Джилл, и потом добавила: - А мы идем дальше.
И она взяла свечу у одной из девушек, которые от страха жались друг к другу, и Джилл, заметив это, тоже испугалась, сама не ведая чего. Но Роза Флеммок, не спросясь и ничуть не колеблясь, последовала за своей подругой, которую Беруин повела за собой к маленькой дверце, обитой множеством железных гвоздей с большими выпуклыми круглыми шляпками, в конце зала. За ней скрывалась гардеробная, небольшая комнатка с таким же окошком как в зале, сплошь заросшим миртом, через который свет луны едва пробивался.
Беруин остановилась и, оглянувшись назад, увидела Розу.
- Зачем она здесь? - спросила служанка строго Эвелин.
- Беречь свою подругу, хочешь ты этого или нет, - ответила за нее всегда бойкая на язык и решительная Роза, и, схватив Эвелин за руку, она взмолилась, обращаясь к ней. - Госпожа моя, милая Эвелин, вы же не прогоните вашу бедную Розу? Я, конечно, не знатна, и не вашего смелого рода, но я и не трусиха, и не глупа, и преданна вам… Да вы дрожите, как листочек осиновый! Не ходите туда! Не дайте себя заморочить всякою чушью туманной! Россказнями древних суеверий язычников проклятых!
- Леди Эвелин, - сказала Беруин грозно, - должна идти одна туда, где не место дрянной и бестыжей девчонке, вроде тебя.
- Должна-должна! - передразнила ее Роза. - Разве ты должна указывать благородной деве? Подруженька, милая, намекни мне лишь, что не хочешь со мною расставаться, и их «должна» против них обернется! Я закричу в окно норманнским стражам, что мы в логово ведьм угодили, а не в дом радушный!
- Молчи, глупая! - затряслась от гнева и страха Беруин. - Откуда знать тебе, кого ты можешь призвать, кто за этою дверью?
- А вот сейчас и узнаю! - крикнула Роза и кинулась к окну, но леди Эвелин остановила ее, схватив за руку.
- Роза, - сказала она, - спасибо тебе за твою верность… но ты не поможешь мне… За этою дверью место только одной.
- Тогда я войду туда вместо вас, моя госпожа, - взмолилась Роза. - Вы бледны… Вы дрожите… Вы умрете от ужаса, если войдете туда. Если за этой дверью шарлатан таится, он не одурачит меня! Ну, а если дьвол себе жертву ищет… то лучше пусть возьмет он Розу, чем тебя, Эвелин.
- Уймись, Роза! - молвила Эвелин. - Не заставляй меня себя самой стыдиться. Этот древний обычай, начиная с третьего колена Белдрингемов, испытывает женщин нашего рода, и только их. Я и думать о нем забыла, и не ожидала за своими печалями, что придется мне его пройти… но, коль пробил час, его я встречу также стойко, как всякая моя прабабка до меня.
С теми словами она взяла свечу из руки Беруин и, пожелав доброй ночи ей и Розе, мягко отстранила от себя свою подругу и вошла в таинственную комнату. Роза упрямо последовала за ней и увидела, как мы уже говорили, что это была совсем маленькая комнатушка с таким же окном как в передней, едва пропускающем свет луны из-за зарослей мирта. Большего она увидеть не смогла, поскольку Эвелин обернулась на пороге, поцеловала Розу в губы и, отстранив ее, закрыла дверь за собой на засов, наказав строго ни при каких обстоятельствах не ломиться к ней в комнату.
Беруин обратилась к Розе и сказала, что ради ее собственной жизни она должна оставаться в передней и лечь спать на одну из кроватей, или, по крайней мере, соблюдать тишину и покой. Но фламандская девчонка не желала ни видеть, ни слышать служанку, ни тем более подчиняться ей.
- Я не из пугливых, - фыркнула она, - и останусь здесь, чтобы слышать, не грозит ли что моей подруге, и помешать, тем, кто вздумает ей угрожать! Не забывай, что двадцать всадников норманнских окружают ваш недобрый дом, чтобы беречь дочь Раймонда Беренджера от любой напасти!
- Оставь свои угрозы для смертных, - наклонилась к Розе и прошептала Беруин. - Хозяина этой комнаты вряд ли ими напугаешь. Прощай… и береги свою жизнь!
И она ушла, оставив Розу в крайнем волнении от последних ее слов. «Эти саксы, - стала успокаивать она себя, - в конце концов, наполовину нехристи, и лишь из своего невежества, соблюдают древние обряды. Святые их, в отличие от святых христианских, глядятся дикарями жуткими… и имена их языческие от дьявола. Однако, страшно здесь одной… И все тихо, как в гробу, в комнате, где моя леди вынуждена страх терпеть. Позвать Джилл? Да нет, она дура набитая и труслива - не помощник мне. Лучше одной быть, чем на ненадежного друга полагаться. Пойду посмотрю, не видать ли норманнов, как они одни и могут, в случае чего, придти на помощь».
Так подумав, Роза Флеммок подошла к окну передней, надеясь увидеть стражей, охраняющих сию обитель. Полная луна могла позволить ей увидеть все, что происходит снаружи. И она была сразу же огорчена в своем ожидании, поскольку ночное светило, рассеивающее мрак даже сквозь крохотное окошко в передней, с полной отчетливостью нарисовало ей глубокий ров, отделяющий ее от целого мира. Однако сие защитное сооружение было давно позаброшено, полностью высохло и заросло густым кустарником с небольшими деревьями, вплотную подобравшимися к стенам дома; и, как Розе показалось, по ним можно было бы забраться и попасть внутрь его. На ровной лужайке напротив дома луна дремала на высокой траве, в которую упирались длинные тени огромных дубов. А на самом ее краю, возле стены вековых деревьев, угадывались темные силуэты воинов, вытянувшихся в линию, будто перед боем.
Покой природы, столь прекрасной лунною порой, передался и Розе, в какой-то мере заслонив собой встревоженность событий вечера.
- Интересно, - сама с собой она заговорила, - с чего бы мне так убиваться из-за леди Эвелин? Когда спесивость норманнов и упрямство саксов мешают им семьей единой во Христе объединиться, и всяк из них считает своим долгом с дьяволом общаться, ужели думают они, что человек простой, хотя бы и фламандец, как я, к примеру, по их прихоти себя Царствия Небесного лишит? Когда бы я могла позвать норманнского стража, ради себя самой его б я умоляла госпожу мою спасти… Что белеет там во мраке? Как будто белый плащ плывет, луне подобный! И лунный зайчик скачет от острия копья… Эй, сэр рыцарь!
Норманн остановился, она позвала его снова, и он подъехал ко рву.
- Чем могу служить вам, девица? - спросил он.
- Окошечко рядом с моим… Там леди Беренджер, которую вы охранять обязаны. Прошу вас, не спускайте с него глаз.
- Будьте спокойны, леди, - ответил всадник, и завернувшись в свой шапп - военный плащ, он отъехал к большому дубу, и застыл под ним, скрестив руки и склонив копье, подобный воину отлитому из бронзы.
Успокоенная тем, что в случае нужды помощь не заставит себя ждать, Роза вернулась к двери в таинственную комнату и, убедившись в отсутствии шума за ней, задумалась о собственном покое. Она вернулась в переднюю и вошла в спальню, где миссис Джилл, чьи страхи, обманутые излишним доверием «хитрющему элю» - мягким напитком отменного качества, могучим храпом рвались из нее, столь велика была сила доброго саксонского зелья.
Недобрым словом помянув лень и беспечность, Роза сняла с пустой кровати, предназначенной для нее, верхнее покрывало и вернулась с ним в переднюю, расположившись, поближе к теплому очагу, на ворохе тростника, какого здесь было в избытке, решив на этом ложе скоротать остаток ночи, сторожа свою подругу. Воззрившись на яркую луну, плывущую тихо в небесном ночном океане, Роза решила, что сон не смежит ее век, и она будет ждать, когда рассвет вернет ей подругу невредимой.
Невольно мысли ее вознеслись к загадочному миру бесплотных духов, важнейшему и неразрешенному вопросу, возможно ли их существование полагать бесспорным, коль нет тому вещественных свидетельств, и дано ли земным существам из плоти и крови поддерживать связь с незримым и неосязаемым? Отрицать это во времена Крестовых походов и религиозных чудес было равноценно святопреступлению, ереси; но здравый смысл убеждал Розу, что, в конце концов, потусторонние силы не так-то уж часто вмешиваются в бытие человека, и тем хотела бы успокоиться, но мысли ее спорили с чувствами: она дрожала от страха, ей мерещились тени, ползущие к двери в комнату Эвелин, и она только молилась, чтоб они были всего лишь тенями, и чтобы леди ничто не угрожало, кроме суеверного обычая ее предков.
Но страхи Розы росли, превращая ее все более в несмелого стража. Широкими глазами она следила за луной, как пастух за овцами, пока они не округлились до размеров серебряного диска. Устав, они закрылись; Роза спряталась с головой под покрывало, откинулась к стене, сложила ручки на груди и… заснула.
Сон ее был прерван, не начавшись, жутким и пронзительным воплем из спальни Эвелин. Вскочить и оказаться у двери было делом мгновенным для доброй девушки, какая никогда бы не позволила собственному страху победить ее любовь и преданность. Дверь оказалась запертой на замок и на засов; и следующий, не столь громкий крик, или, скорее, стон, звал, почудилось, немедленно помочь, или будет поздно. Роза кинулась к окну и стала звать на помощь стража-норманна, который, судя по белевшему плащу, все еще стоял как изваяние под старым дубом.
При крике: «Помогите! Помогите! Леди Эвелин убивают!», каменная статуя всадника тут же ожила и оказалась в миг у рва, собираясь пересечь его напротив окна, из коего Роза кричала и знаками звала поторопиться.
- Не сюда! Туда! - вопила Роза, и дух ее замер, как она увидела, что он остановился. - Окно справа… там! Бога ради, скорей ломайте решетку!
Страж наконец-то внял ей, спешился и, бросившись в ров, затрещал, продираясь, ветвями. На минуту он скрылся из виду в зарослях и за ветвями молодого дуба, и Роза снова его увидела уже возле окна в страшную комнату. Ее одно лишь пугало - решетка окна могла быть прибита снаружи. Но, нет! От удара норманна она взвизгнула - старое дерево сгнило, или крюки проржавели, - и грохнулась внутрь с таким трах-тарарахом, что даже с миссис Джилл сон отлетел, как не бывало.
Вопя, как оглашенная, она влетела в переднюю в тот самый миг, когда обитая гвоздями дверь распахнулась, и в ней показался воин, несущий на руках полураздетую деву, не подающую признаков жизни. Ни слова не сказав, он вверил ее Розе, и так же быстро как явился, бросился назад в окно.
Джилл в страхе задыхалась от крика, а руки ее метались от Эвелин к окну в немом вопросе, пока Роза не зарычала на нее, чем и привела немного в чувство, которого хватило, чтобы принести из спальни свечу и помочь привести леди в чувство обычным для всех способом - похлопыванием по щекам. Сколь они старались, то леди Эвелин скоро глубоко вздохнула и распахнула глаза, но тут же закрыла их снова и пала в сильнейшем ознобе на грудь верной Розы, кто гладила нежно ее голову и руки, и восклицала:
- Она жива! Пришла в себя! Боже милостивый!
- Боже милостивый! - эхом отозвалась страшная комната, заставив Розу в ужасе вздрогнуть и устремиться туда взором, коему предстала в окне голова стража в шлеме, спешащего на зов и подтянувшегося так, что смог он разглядеть происходящее внутри.
Роза кинулась к нему.
- Подите… Подите, славный солдат! - гнала она его. - Леди жива… Она потом спасибо вам скажет. Подите… прочь! То есть, недалеко уходите, я вас позову, если вы понадобитесь. Идите же, и тсс… молчок.
Страж повиновался, ни слова не спросив, и Роза провожала его взглядом, пока он не спустился в ров. Когда она вернулась, леди на руках Джилл слегка стонала и бормотала не весть что, будто тронулась рассудком потрясенная до глубины души.
В миссис Джилл, едва в себя она пришла, тут же пробудилось любопытство.
- Что все это значит? - спросила она Розу. - Что случилось тут?
- Мне откуда знать, - отвечала Роза.
- Уж если ты не знаешь, то кто же? - удивилась Джилл. - Я вот сейчас всех на уши поставлю, если не скажешь!
- Чтоб ты сдохла! - цыкнула на нее фламандка. - Пока госпожа не придет в себя, ты и с места не сдвинешься! А я пока обшарю комнату и, помоги мне Господи, постараюсь раскрыть ее тайну. Будь тут с нею…
С тем она выхватила у жены псаря свечу, перекрестилась, и ступила смело за порог, освещая комнату.
То была старая и очень скромная молельня со сводчатым потолком. В углу висел образ Девы Марии грубой работы, а над ним - изящная лампадка. Стояли два табурета и у стены нары, накрытые грубым ковром, на которых, казалось, Эвелин отдыхала. Оконная решетка валялась на полу, и другого доступа не было в молельню, кроме как закрытой двери и окна, в которое проник, сломав решетку, страж.
Розу вновь объяли страхи, какие от себя она гнала недавно; она завернулась в покрывало, будто оно могло ее от них спасти, и поспешила из молельни скорей, чем вошла в нее, хотя ноги у ней подгибались. Вернувшись к Джилл, Роза с ее помощью положила леди на постель в передней, а затем она вернулась и накрепко заперла дверь, искренне полагая, что она убережет их от опасности, исходившей из молельни.
Леди Эвелин тем временем пришла в себя немного и попыталась заговорить.
- Роза, - молвила она, - я видела ее… мою смерть…
Дочь ткача тотчас вспомнила о дурном призванье Джилл, разносить везде и все, что ни услышит, а потому немедленное приняла решение, туда ее отправить, куда жена псаря за миг до этого сама стремилась, и послала ее за служанками Эрменгарды.
- И где это я буду их искать, интересно? - запротивилась Джилл. - Где в каждой спальне туда-сюда снует черт знает кто, а в прочих углах таятся бесы?
- Сыщи их, где хочешь, - подступила к ней грозная Роза, - и побыстрее!
Джилл полетела стрелой, бормоча себе под нос, что-то невнятно. Только она вышла, Роза бросилась к дорогой своей подруге, умоляя ее открыть глаза (Эвелин снова их закрыла), и поговорить с Розой, с любящей ее Розой, любящей так, что она умереть, если нужно, за нее готова.
- Потом… завтра, Роза, - шептала леди. - Теперь я не могу говорить.
- Ну одним словечком молви, что тебя так испугало? Что ты видела, какую напасть?
- Я видела его… - сказала леди Эвелин. - Домового... Призрака, преследующего мой род! Не мучай меня больше… Потом узнаешь все.*
Тут Джилл вошла с двумя прислужницами хозяйки дома, которые отвели леди Эвелин в другие покои, где Роза, уложив в кровать свою госпожу и отпустив всех (за исключением камеристки), прилегла отдохнуть, не спуская глаз со своей подруги. Она долго пребывала в тревоге, но постепенно усталость и соблазнительный пример Джилл, спящей непробудно, внушили и ей сон глубокий, из коего очнулась она, когда солнце стояло высоко над далекими холмами.
*О Баргейсте мне напомнили «Мемуары леди Фаншав», которые с момента их опубликования пользуются неизменным, и вполне заслуженным, успехом у читателя. Вот как история леди Фаншав, бежавшей в Ирландию вместе со своим другом подобно многим верноподданным короне, звучит из ее уст:
«Оттуда направились мы к леди Хонор О’Брайен, к леди, которая, как говорили, вышла из певичек, но верить этому нельзя, так как она была младшей дочерью графа Томонда. Там провели мы три ночи, в первую же из которых, к моему удивлению, около часу ночи меня поднял с постели голос. Я выглянула за занавеску и увидела в окне при свете луны смотрящую на меня женщину в белом с рыжими волосами и бледным, перекошенным в ужасе, лицом. Она трижды повторила громко голосом, которого я никогда не забуду: «Ложе!»; и затем со вздохом, более похожим на вой ветра, она исчезла, будто испарилась. Я была так напугана, что мои волосы встали дыбом, и сон как рукой сняло. Я стала будить вашего батюшку, который, как вам известно, не страдал расстройством сна, и когда, наконец, он пробудился, то был очень удивлен, увидев меня напуганной, и еще больше, когда я все ему рассказала. Ни он, ни я не смогли более уснуть той ночью, но он успокаивал меня тем, что призраки здесь явление более частое, нежели в Англии; и мы отнесли это к излишнему суеверию ирландцев, недостаточно крепких в вере, которая только и может противостоять дьяволу, чинящему свои козни средь них. Около пяти часов явилась хозяйка дома, чтобы сообщить нам, что она не спала всю ночь, потому что кузен О’Брайен, чьи предки прежде владели этим домом, не отпускал ее, и умер в два часа ночи. Потом она просила нас не волноваться, потому что ко всякой смерти в ее семействе в окно их дома стучит призрак женщины. Много веков назад эта женщина, забеременев от одного из ее предков, была им убита в здешнем саду и брошена в реку за окном. Но хозяйка дома забыла об этом, расположив нас в этой комнате, полагая, что из ее окна самый лучший вид! Мы ничего не ответили ей, но решили не злоупотреблять ее гостеприимством». (Примеч. автора.)
Баргейст - в фольклоре Северной Англии (особенно в Йоркшире) монстр, пес-домовой с огромными зубами и когтями, который появляется лишь по ночам. Считалось, что тот, кто увидит его отчетливо, скоро умрет; а тот, кто увидит его мельком - проживет несколько месяцев. Тайдвортский Черт, Винчестерский Черный Пес, Уэйкфилдский Разбойник - его подобия. В Уэльсе Красноглазый Гвуллжи - Пес Тьмы; Сун Аннун - Пес Ада. В Ланкашире его называли Отребьем, Скрайкером или Страйкером - у него были огромные, загнутые когти и он жутко выл. В Восточной Англии полагали, что пес этот может жить в воде, и у него один глаз, и звали его Лохматый Черт или Черный Дог. А в Манчестере его считали безголовым.
«Мемуары леди Фаншав» - после реставрации Стюартов, роялисты, как и пуритане, взялись за написание мемуаров. Самые интригующие из них были написаны тремя женщинами: Маргаритой, герцогиней Ньюкаслской, о жизни ее мужа (1667); Анной Фаншав и Анной Халкетт (воспоминания обеих были написаны в конце 1670-х гг. но изданы только в 1829 - «Мемуары леди Фаншав» и в 1875 - «Мемуары леди Халкетт»).